Текст книги "Перевёрнутый полумесяц"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Вечность

Даже в самом Риме не было такого, что понастроили в первом и во втором веках римляне в этой долине Бекаа!

Это был показной экспорт римской культуры, всемирная выставка для народов восточной части Римской империи. Если можно так сказать, всемирная Брюссельская выставка в античном варианте с той лишь разницей, что она была организована одной страной. Туда, где некогда финикийцы поклонялись своему богу Бальзамину, римские императоры послали отборные кадры проектировщиков и архитекторов, чтобы показать народам Передней Азии: мы римляне, знай наших! Из большого числа специалистов, разъезжавших для проектирования храмов, дорог, акведуков, бань, мостов, плотин и крепостей по всей обширной империи от Египта до Англии, от северной Африки до Палестины, они выбрали самых опытных и приказали им покорить жителей Баальбека, построить здесь невиданное до сих пор место поклонения богам – Юпитеру, Венере, Меркурию – и назвать его Гелиополь, Город солнца.

Легионеры, после ухода проектировщиков взявшие на себя роль десятников-строителей, снабженцев и бухгалтеров, стали блаженствовать в Баальбеке. Они не могли нахвалиться сказочной погодой, солнцем, непрерывно светившим с мая по ноябрь, мягким климатом и богатейшими урожаями абрикосов, винограда, черешен, гранатов, инжира. Свое временное пребывание в этих местах они считали сплошными «римскими каникулами».

Прошло много десятилетий, и в этих местах было воздвигнуто гигантское сооружение, грандиозный храм с пышными пропилеями, колонным залом шириной без малого пятьдесят метров. Сразу же за ним римляне поместили прогрессивную новинку своего архитектурного мастерства – просторный шестиугольный двор, который хоть и был для постройки неудобен, но новинкой явился бесспорно. Утомленные паломники находили отдых под крышей колоннады, прежде чем они переступали порог огромного пантеона, в нишах которого было размещено двести сорок скульптур богов и богинь – грандиозный парад всей римской мифологии.

А вслед за тем изумленный паломник опускался на колени при виде великолепного храма с самыми высокими колоннами, какие когда-либо создавал античный человек; храма, поражавшего своими размерами, смелостью решений, мастерски высеченными фризами, ослеплявшего золотом, серебром и мрамором.

Храм этот, построенный в честь Юпитера на искусственном холме, занимал более семи тысяч квадратных метров, а его крышу подпирал целый лес из шестидесяти двух колонн высотой двадцать метров каждая.

Из всех колонн ныне осталось лишь шесть. Остальные смел вихрь веков. Шесть же ветеранов на рубеже двадцатого века археологи укрепили железными и бронзовыми обручами и растяжками, залили бетоном и свинцом, чтобы хоть эти жалкие остатки былой роскоши сохранились для грядущих поколений…

Отзвучали последние такты «танца с корзиночками», разношерстная публика наградила «посланницу звезд» аплодисментами. Лестница храма Юпитера погрузилась в темноту, и из мрака ночи прожекторы выхватили шесть стройных колонн. Залитые потоками света, они возвышаются здесь как призраки – молчаливые, непреклонные. И гордые: вот мы, выстоявшие, пережившие беснование подземного бога, все землетрясения и нашествия необозримых орд, стремившихся нас уничтожить, как и все, что было вокруг…

Люди, до сих пор терпеливо слушавшие музыку и любовавшиеся звездами, теперь, забыв о величии веков, валом валят к выходу, втискиваются в свои автомобили и стоголосым ревом сигналов домогаются от регулировщиков, чтобы те пустили их в бесконечный поток машин, мчащихся по долине Бекаа в сторону Бейрута. Со скоростью ста километров несется вся эта вереница машин во мраке ночи. Впереди – нескончаемый ряд красных задних фонарей, сзади – километровая змея ослепительно белых двоеточий.

А над грудами поваленных стульев и кресел, над брошенными бутылками из-под кока-колы, пепси-колы и севен-апа, залитые неземным сиянием, стоят безмолвные исполины.

На бомбы они не рассчитывали

В Баальбек влюбляешься не с первого взгляда. Очарование первой встречи постепенно развеивается и при второй уже хочется познакомиться со своим партнером поближе. Тут уж в ход пускаешь разум.

К примеру: очень хорошо, милейший, что тебя одарили такой красотой и элегантностью, что для твоих колонн выбрали классические пропорции – соотношение диаметров у подножия и наверху один к девяти с половиной, что фриз твой украсили великолепными пальмовыми ветвями, меандрами и розетками и над ними поместили головы львов, оскаленные пасти которых должны были служить желобом для отвода дождевой воды с крыши храма. Все это очень хорошо. Однако каким образом древние ухитрялись строить так, что кладка храмов и каменные цилиндры, из которых сложены колонны, простояв так долго, не развалились, хотя для их крепления не было применено ни капли известкового раствора, ни щепотки цемента? А ведь оба материала в то время были хорошо известны! Как они вырубали в каменоломне эти гигантские каменные блоки для фундамента храма, сложенные так, что между ними иголка не войдет? Как они переправили сюда колонны из добытого в верхнем Египте камня, который сразу узнаешь, стоит только на него взглянуть, потому что асуанский гранит не имеет себе равного?

И потом – как они подняли такую немыслимую тяжесть на высоту двадцати метров?

У подножия лестницы храма, где во время фестиваля были установлены кресла для президента, членов правительства и почетных гостей, смотреть им мешал огромный камень, служивший угловым блоком в фасаде тимпана. При падении с высоты двадцати метров у него отломились треугольная вершина и подбородок льва. Однако и в таком виде он может весить тонн двадцать – двадцать пять.

Группа из восьми рабочих возится с ним третий день. При помощи винтовых домкратов, клиньев, железных рычагов и балок они пытаются доставить камень на прежнее место. Через неделю они закончат эту работу… Вы скажете: ну хорошо, но ведь у римлян не было винтовых домкратов, и тем не менее они доставили эти фасадные блоки целыми и невредимыми на двадцатиметровую высоту и с точностью до одного миллиметра посадили их на коринфские капители колонн. При этом они пользовались только передвижными башнями из кедрового дерева. Гигантские глыбы для фундамента (девятьсот сорок девять сантиметров в длину, триста шестнадцать сантиметров в ширину и двести восемьдесят два сантиметра в высоту) они вырывали из каменоломен не динамитом, а при помощи небольших деревянных клиньев, длиною примерно сантиметров двадцать. Они забивали их в заранее приготовленные щели рядами и… заливали водой. Дерево разбухало и разрывало скалу…

На южном фасаде храма Вакха (он же храм Венеры) можно видеть колонну, которая во время землетрясения 1159 года заколебалась, сбросила со своей вершины каменную потолочную плиту с высеченным на ней изображением Медузы и уперлась в стену храма. Так и стоит она по сей день, ровно восемьсот лет. И не разваливается, несмотря на то, что сложена из двух частей.

Вокруг храма валяется множество камней, по которым можно спокойно изучать строительную технику римлян того времени. Основания каменных цилиндров в совершенстве отшлифованы. В центре каждого цилиндра выдолблены четырехгранные отверстия, куда всаживались железные или бронзовые стержни – связующие шипы. В основаниях имелись желобки, по которым в соединение наливался расплавленный свинец – еще одна из мер достижения прочности.

Любопытно, что именно этот метод крепления во многом стал роковым для храмовых построек. Арабы, ворвавшиеся сюда в седьмом веке, открыв в сочленениях железо и бронзу, валили колонны только для того, чтобы добыть оттуда металл и изготовить из него оружие.

Трудно сказать, кто из захватчиков нанес тут наибольший ущерб. Может быть, византийские христиане, ненавидевшие языческие божества, а потому беспощадно уничтожавшие постройки, валившие колонны и самые прекрасные из них увозившие в Константинополь, для храма Божьей мудрости. Возможно, арабы, построившие из обломков самого большого римского храма уродливую крепость. Или крестоносцы, устраивавшие среди стен Гелиополя жестокие схватки с магометанами. А может быть, Хулагу, внук Чингис-хана, который велел поджечь город со всех сторон. Или, наконец, Тамерлан, строивший вокруг Баальбека пирамиды из черепов убитых жителей…

Путешествуя по османской империи, в 1898 году в Баальбек завернул германский император Вильгельм и нашел его в жалком состоянии. Это были грандиозные развалины, каменоломня, из которой всякий, кто хотел, вывозил все, что ему надо было. По возвращении в Берлин Вильгельм направил в Баальбек большую группу археологов. За несколько лет они расчистили наслоения веков, приняли меры для предотвращения дальнейшего разрушения храма, а что удалось, поставили на прежнее место. Начатую ими реставрацию Баальбека продолжили французские археологи.

Тем не менее разрушение Баальбека не прекратилось.

Нам показали несколько мест на внутренних стенах храма Вакха, куда в июле 1958 года упали артиллерийские снаряды. Баальбек бомбили даже с самолетов.

Приказ отдал президент Шаммун.

Бомбы были американского происхождения.

Троекамень

Чем дольше осматриваешь Баальбек, тем тверже убеждаешься, что его строили фанатики, люди, страдавшие гигантоманией, терзаемые страстью самоистязания, мучимые внутренней потребностью замолить какое-то страшное злодеяние, наказав свою плоть и плоть своих соучастников нечеловеческим трудом. Там, где можно было сложить стену из десяти камней, они клали один, хотя на это требовалось усилие в тысячу раз больше обычного.

Взять, к примеру, лестницу, ведущую к храму Юпитера. Она состоит не из отдельных ступеней, а из гигантских трехгранных призм, в одной из граней которых высечено по одиннадцати, а в некоторых по тринадцати ступеней. Каждый такой ступенчатый блок весит около четырехсот тонн. Ну не безумие ли это?

Или, скажем, основание южной террасы храма, нечто вроде облицовки искусственного двадцатиметрового холма, на котором установили Юпитера. Длина каждого камня этой облицовки почти десять метров. Но все это мелочь по сравнению с Трилитоном, так называемым Троекамнем, лежащим в северо-западном углу Акрополя. Открытие его потрясло весь археологический мир. Был даже период, когда Баальбек называли городом Троекамня. И тем не менее большинство туристов, завернувших в Баальбек, чтобы согласно программе бюро путешествий рысью его осмотреть, Трилитон даже не видят. До полудня он скрыт собственной мрачной тенью, после полудня его скрывают тополя, высаженные вдоль раскинувшихся у подножия западной стены Акрополя кукурузных полей и огородов. И только ровно в полдень до него добирается солнце.

Сквозь узкую щель между лежащими колоннами мы пробрались на верхнюю грань третьего камня Трилитона, единственного расчищенного сверху. Уже в двухстах тридцати сантиметрах от края он засыпан обломками и землею. Измерения, сделанные до того, как камень завалило, дали точную ширину – триста шестьдесят пять сантиметров. Это минимальный из его размеров. Высоту его мы определили собственноручно изготовленным отвесом – веревочкой с привязанным к ней камнем: четыреста тридцать четыре сантиметра. Длина камней неодинакова. Первый, угловой блок – тысяча девятьсот десять сантиметров, второй – тысяча девятьсот тридцать, третий – тысяча девятьсот пятьдесят шесть сантиметров! Средний вес каждого из этих каменных монолитов примерно восемьсот тридцать тонн. Это самые большие «кирпичи», когда-либо уложенные человеческими руками в здание.

Где уж обыкновенным людям!

Каменоломня, из которой эти блоки были доставлены сюда, к счастью, находится неподалеку, в каком-нибудь километре от Баальбека. Она расположена в нескольких десятках шагов от бензоколонки фирмы «Шелл» при въезде в город. «Каменоломня? Хорошо, ну и что?» – можете вы спросить. А то, что с этой каменоломней по сей день связан своеобразный мировой рекорд. В ней и сейчас можно увидеть самый большой камень, какой когда-либо обрабатывала рука человека. Своими размерами он превосходит даже Троекамень. Если бы его в свое время доставили на предназначенное ему место, то угол у подножия храма Юпитера назывался бы не Трое-, а Четверокамень. По сей день никто не знает, что этому помешало.

Один конец камня торчит наискось прямо из склона, другой до сих пор соединен со скалой. Осталось только отделить его от основания и доставить на стройплощадку. Его размеры? Высота четыреста двадцать сантиметров, ширина четыреста восемьдесят, длина две тысячи сто пятьдесят. Объем четыреста тридцать три целых сорок четыре сотых кубического метра. Вес тысяча восемьдесят четыре тонны. Камень называют Гаджар эль-Кубла – Южный Камень, потому что он смотрит на юг, в сторону Мекки. Но здесь его зовут Гаджар эль-Губла – Камень беременных, якобы из-за округлых форм окрестных камней.

Стоишь в немом удивлении, и в голове мелькают странные вопросы. А действительно ли это была гигантомания? Страсть к самоистязанию? Стремление поставить мировой рекорд?

Какой-то археолог подсчитал, что для доставки камня на гелиопольскую стройплощадку понадобились бы совместные усилия сорока тысяч человек…

Спустя несколько дней после того, как мы бросили последний взгляд на теряющийся вдали силуэт шести колонн храма Юпитера, в бейрутской печати появился снимок Камня беременных и под ним сообщение о том, что этот камень более миллиона лет назад высекли из скалы древние астронавты, жители неведомой планеты. Перед тем как покинуть землю, они якобы уничтожили излишки ядерного горючего, в результате чего погибли библейские города Содом и Гоморра. Затем они воспользовались баальбекской «стартовой площадкой», чтобы покинуть Землю.

Автор этой гипотезы исходил из признаков радиоактивности, обнаруженных в Ливийской пустыне, из данных археологических исследований Ливана и, наконец, из сведений, содержащихся в библейских свитках, найденных на северо-западном берегу Мертвого моря.

Сообщение это перепечатали газетные агентства всего мира. А ровно через день в ливанской печати появилась поправка: «Описанное событие произошло не миллион лет назад, а две тысячи лет назад». То есть в эпоху римлян.

Организаторы Баальбекского международного фестиваля немедленно пригласили автора гипотезы на месяц в Ливан за их счет и хвастались: ни Нью-Йоркская филармония с ее ста оркестрантами, ни прославленная Фирус – «посланница звезд» – не смогли бы привлечь на фестиваль столько любопытных, сколько их привлекли рассказы о космонавтах древности.

– Смотрите, смотрите, – будут теперь говорить туристы при виде баальбекской террасы, – так вот откуда стартовал первый межпланетный корабль с экипажем из небожителей! И в самом деле, мыслимое ли дело, чтобы этакий Троекамень могли добыть обыкновенные люди?

Три встречи с Салибом Атийе

В первый раз мы встретили его на баальбекском базаре. На нем была старая галабея, пиджачишко с обтрепанными рукавами, а на голове платок в черную клетку.

Он зло смотрел на нас, даже злее, чем другие, и, как только мы навели камеру, чтобы сделать первые снимки, замахнулся на нее.

В другой раз мы увидели его в дверях маленького арабского ресторанчика. Мы как раз доедали «шишкебаб» и советовались о дальнейшем плане дня с Арифом, нашим старым ливанским другом. Незнакомец с базара, увидев нас, долго не мог прийти в себя от неожиданности. Потом подошел поздороваться с Арифом, смущенно подал руку и нам, всякий раз прижимая ладонь к сердцу, губам и лбу, как это принято у арабов.

– Это Салиб Атийе, мой бывший сосед, – произнес Ариф. – Знакомьтесь!

– Там, на базаре, я подумал, что вы из тех… из тех туристов, которых мы терпеть не можем, – начал он растерянно. – Если бы я знал, что вы друзья нашего учителя Арифа… – Салиб Атийе смутился еще сильнее и с трудом подбирал слова. – Я бы… если хотите, конечно… у нас здесь нет таких хороших домов, как в Бейруте… Словом, вы бы доставили мне большую радость, если бы сегодня вечерком зашли к нам, ко мне домой.

И вот мы встречаемся с Салибом Атийе в третий раз.

Ариф долго вел нас, плутая по узким, кривым улочкам с лужами на каждом шагу. Трудно сказать, как он находил дорогу: то ли он видел в темноте, как кошка, то ли в самом деле наизусть знал каждый закоулок. Наконец он чиркнул спичкой, осветив в глиняной стенке дверной проем… без дверей.

Еще одна спичка – и при коротком свете ее мы замечаем, как из темноты, откуда-то из-под потолка на нас глядит верблюжья голова.

– Осторожно, идите направо, по ступенькам наверх! Внизу хлев.

На верхнем конце лестницы над нами снова звезды ночного неба. Куда это ведет нас Ариф?

– Это крыша хлева. Летом здесь отдыхают по вечерам, тут же и спят. Только сейчас, когда холодно, все перебрались в комнату.

А вот появляется и сам Салиб Атийе с керосиновой лампой в руке. Масальхер (добрый вечер). По очереди разуваемся у двери. Затем следует долгое представление хозяевам. Собралась вся семья, то есть все шесть сыновей Салиба, братья и сыновья его братьев. Женскую половину семьи пока можно только слышать из кухоньки в другом конце террасы.

Мало-помалу шум, вызванный нашим приходом, затихает, каждый садится туда, где есть место: на постель и циновки вдоль стен, на плетеные стулья, просто в кружок на чисто выметенный земляной пол.

Хозяин поставил лампу на пол посередине и прибавил фитиль. Только теперь мы можем как следует рассмотреть друг друга, голые стены и почерневшие балки под потолком бедно обставленной комнаты.

– Не слишком роскошно, а? – перехватил Салиб наши взгляды. – Кто же виноват, что у нас нет мостовой, нет водопровода и канализации и что нам приходится зажигать керосиновые лампы! Мы бы тоже хотели жить в каменном доме, а где взять на это денег? Здесь каждый строит себе жилище как умеет и из чего может. Видите – глина, глина, глина. Она даром. Даже крыша и та из глины. Когда идут дожди, приходится укатывать ее, чтобы не протекало.

– А чем же вы живете, Салиб?

– Чем? Работаем с женой на ферме шейха, если есть работа. Примерно один месяц в году, во время уборки.

– Он получает три с половиной фунта за рабочий день, – вступает в разговор Ариф. – А Хдие, его жена, зарабатывает три фунта. За двенадцать часов труда.

Халид, сын Салиба, зажигает щепочки под чайником на открытом очаге в углу комнаты. Да, да, конечно, мы с удовольствием выпьем чашку чая. Между тем Салиб вновь возвращается к своим заботам.

– Это действительно так, Ариф говорит правду. За месяц мы приносим домой около двухсот фунтов. А после уборки урожая до самой зимы возим на верблюде дрова. На дорогу до леса и обратно уходит день, а получаю я за это два фунта. Такой работы хватает месяца на три. Она дает еще двести фунтов заработка.

– И на эти четыреста фунтов вы живете целый год?

– А что делать? Приходится…

Задавая эти вопросы, мы себя чувствуем так, словно бередим их раны. Но стоило нам только в этом признаться, как они стали по очереди нас успокаивать:

– Ничего, спрашивайте, не стесняйтесь. Нам и в голову никогда бы не пришло, что вас может интересовать, как живут такие обыкновенные люди. И, пожалуйста, не сердитесь на меня за дневное происшествие. Эти… ну, вы знаете их… с трубками и жемчужными ожерельями, эти бы сюда не зашли!

Затем они рассказали нам о своем питании.

На завтрак круглый год одно и то же: картофель с чаем или кешк – пшеница, которую варят, добавляя в воду немного молока, потом растирают и сушат, заготавливая впрок… Иногда к пшенице примешивают щепотку сушеного мяса. Такое кушанье называется бургул.

На обед у этих людей круглый год или кешк, или бургул, или картофель.

На ужин круглый год или бургул, или картофель, или кешк.

Иногда на стол подают помидоры и сырой лук. Когда запасы подходят к концу, едят только утром и вечером. А когда их уже почти нет, едят лишь один раз в день. И это в Ливане, в самой богатой стране Среднего Востока…

Молча возвращаемся темными улочками к дому Арифа. У каждого на душе свой груз воспоминаний о разговоре у Салиба. На каком-то углу в освещенных дверях – вторично ни за что в жизни мы туда бы не попали – послышалось воркование голубей и приглушенный разговор. В дверях черным силуэтом выделяется фигура могучего человека в галабее.

– Салам алейкум, Ариф.

– И тебе мир, Махмуд, – отвечает Ариф, но в этом обмене приветствиями чувствуется плохо скрываемая неприязнь.

– Кого это ты ведешь в такой поздний час?

– Ко мне приехали друзья из Чехословакии.

И вдруг словно электрический ток прошел по телу Махмуда: он поднял обе руки над головой и выпалил:

– Да здравствует Гамаль Абдель Насер!

В этом выкрике был и вызов, и угроза, и расчетливый удар. По Арифу и по нас. Все мы знали, и Махмуд и мы, что быть коммунистом в Объединенной Арабской Республике сегодня означает рисковать жизнью. У них перед глазами горький опыт коммунистов соседней Сирии.

– А как ты думаешь, Махмуд, что было бы с Суэцким каналом и где был бы сейчас Насер, если бы тогда он не получил оружие из Чехословакии и из Советского Союза?

– Видит аллах, ты говоришь правду, Ариф. Скажи, почему ты всегда бываешь прав, когда мы двое сходимся и спорим?..

Ариф не отвечает. Оба они понимают друг друга без лишних слов. Ариф руководит местной организацией Коммунистической партии Ливана, Махмуд – вожак националистов. Он знал ответ на свой вопрос, хотя именно сейчас его и не услышал. Махмуд выпрямился и приглашает нас зайти. Лишь спустя некоторое время мы поняли, что этим приглашением он как бы извинялся и отдавал Арифу дань уважения.

От дверей и до самой перегородки из металлической сетки вдоль обеих стен на лавках сидели мужчины в куфийях, покуривали, пили и, как знатоки, рассматривали великолепных голубей за сеткой. В углу, у самой голубятни, на низкой скамеечке сидел хозяин, Ахмед Шауиш Абдель Хедди. Он церемонно представился и кивком приказал сыну принести нам по стакану сладкого какао. Мужчины вновь молча уселись на скамейки и, поскольку пришли гости, для приличия немного помолчали. Лишь голуби воркуют в наступившей тишине, да время от времени побулькивает кальян Ахмеда.

Ариф наклонился к Миреку:

– Голубеводство – пагубная страсть. Вот увидишь. Хуже гашиша.

С этим мы уже сталкивались в Бейруте, Триполи и здесь, в Баальбеке. Рано утром, когда повсюду еще все спит, небо над городами и селениями во власти голубятников. Они вылезают на плоские крыши своих жилищ прямо в нижнем белье, даже не проснувшись как следует, поднимают голубей в воздух, и потом каждый гоняет свою стаю в небе, размахивая тряпкой на длинном шесте, свистит, кричит им, разговаривает с ними, словно они его понимают.

Мы допили какао, поблагодарили, ответили на обязательные вопросы, входящие в обряд приветствия гостей. Все внимание снова сосредоточилось на выставке красавцев голубей, ножки которых были украшены колечками, бляшками, браслетиками из цветных бус.

Помощник Ахмеда открыл дверку и вытащил великолепного голубя. Ахмед схватил его за ноги, придерживая за крылья, облизал перья на голове, стал тереть ему глаза о свои усы до тех пор, пока глаза не налились кровью. Затем свободной рукой веером раскрыл перья крыла, снова сложил их, словно карты, и передал голубя соседу. Разговор возобновился и продолжался еще и после того, как голубь снова оказался за сеткой. Мы понемногу вникаем в науку голубятников. Мы уже знаем, почему одного голубя Ахмед не продаст меньше чем за шестьдесят фунтов, а другого, на наш взгляд совершенно такого же, зажарит либо отдаст за бесценок. Чего только не отыщут три десятка мужчин в одном голубе! Только о форме клюва они могут рассуждать полвечера. Но обсудить также необходимо еще форму и посадку головы, цвет каждого перышка. На хвосте перьев должно быть ровно десять, одно в одно. Стоит только обнаружить пятнышко другого цвета хотя бы на одном пере – и о голубе никто не вспомнит. А уж если у птицы не хватает одного пера, то судьба ее решена: палец вниз! И на сковородку.

Через полчаса нам показалось, что мы начинаем кое-что смыслить в голубеводстве. Через час мы выяснили, что нам понадобилось бы просидеть тут полжизни, прежде чем мы поняли бы, что такое это необъяснимое воркующее существо, которого только безнадежно невежественный человек – да простит его аллах – может называть просто голубь.