Текст книги "Перевёрнутый полумесяц"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

«Это ваше!»

Турки удивительные люди. Скажем прямо: мы их полюбили.

Для того чтобы турок полюбить, нужно прежде всего избавиться от всех пугал, которые турецкие власти подсовывают туристам в виде всякого рода запретов. Потом необходимо также избавиться от укоренившихся в умах европейцев представлений о кровожадных турках с ятаганом в руке и кинжалом в зубах, словно ветер несущихся сквозь пылающие селения и города и срубающих головы «христианским собакам». Нужно позабыть, что под знаменами пророка они некогда стояли у стен Вены и в Словакии, дошли даже до Южной Моравии, где, скажем к примеру, в Штрамберке по сию пору во время храмовых праздников продают «турецкие уши» из сладкого теста как доказательство того, что здесь когда-то хозяйничали бритоголовые варвары [22]22
  Кстати, Штрамберк в свое время осаждали не турки, а татары. (Примечание авторов.)


[Закрыть].

Так вот, таких турок в Турции вы не встретите.

Зато вы встретите здесь людей безгранично гостеприимных и добросердечных. Основная черта их характера, гостеприимство, связана в какой-то мере с исламскими традициями, широко открывающими паломнику двери любого дома. Внешним проявлением уважения к пришельцу бывала чашка кофе. Но поскольку сегодня в стране, которая прославилась добрым кофе, которая приучила мир к понятию «турецкий кофе», на эту роскошь нет валюты, символом гостеприимства стал чай. Чай предложит вам совершенно посторонний человек, с которым вы только что вступили в разговор. Ни слова не говоря, вам принесут чай в пузатых чашках, по очертаниям напоминающих сплюснутую восьмерку, и поставят на прилавок книжной лавки, пока вы роетесь в книгах. Вам подадут его в парикмахерской, чтобы не так долго тянулось время ожидания. В любой час дня и вечера среди прохожих снуют мальчишки с подвешенными за шею на цепочках медными подносами, на которых всегда стоят чашки, наполненные чаем, либо уже пустые, которые они непрерывно наполняют в чайных из самоваров и предлагают всем, на кого хотят распространить свое гостеприимство. Если вы придете к кому-нибудь и под рукой не окажется чая, хозяин предложит вам грушу, яблоко, гроздь винограда, а то и что-нибудь посолиднее.

Мы двигались из Измира в Кушадасы. Перед Сельчуком мы увидели первый цветущий хлопчатник и остановились, чтобы сделать снимок. Тщательно осмотрев и сравнив эти кустики с аргентинским, египетским и перуанским хлопком, мы решили взять щепоть земли для бактериологического анализа в Пражском биологическом институте. Взяли и насыпали землю в мешочек. Вдруг откуда ни возьмись метрах в двадцати появился человек с ружьем.

– Ребята, давайте бросим эту затею, не хватает еще только, чтобы из-за пятидесяти граммов земли нас здесь пристрелили! – сказал кто-то из нас, и мы повернули к машинам.

В это время человек положил ружье на землю и, перепрыгнув через канаву, помчался куда-то в поле. Мы ничего не могли понять. Кто он? Сторож? Зачем же он охраняет хлопок, который только начинает цвести? И почему он убежал? И зачем он тут нам оставил ружье? Вот он машет нам, увидев, что мы садимся в машины, что-то поднимает с земли и бежит к шоссе.

Он принес два огромных арбуза, сунул по одному в каждую машину, улыбнулся и, повернув вверх ладони, сказал:

– Это ваше, привет вам.

И пошел за своим ружьем.

Он охранял арбузы.

«Ориент»?

Турки, однако, тоже гордятся своим прошлым. Они вовсе не стыдятся своих обанкротившихся султанов, и даже наоборот. Рядом с портретами Ататюрка и Иненю на стене висят выцветшие от старости изображения бородатых султанов в фесках, с лихо закрученными усами и гневными взглядами, точно такие, как те, что нагоняли страх, взирая на нас со страниц учебников истории. Они напоминают туркам их славное прошлое, былое величие турецкой империи, которую некогда омывали воды десяти морей. И нисколько это прошлое не мешает их нынешнему республиканскому умонастроению.

В перечне достоинств турок нельзя упустить такое, как готовность всегда помочь, граничащую с готовностью жертвовать своим временем и чем угодно еще. Бессчетное количество раз добровольные проводники сопровождали нас по незнакомым местам и сверх ожидания не упоминали о бакшише, а если им его предлагали, то они отказывались. В Кушадасы мы по ошибке вместо главной улицы въехали в боковую, где как раз раскинулся рынок. Попытка вернуться на главную улицу означала бы для нас длительное и нелегкое отсоединение прицепов, разворот и снова возню с прицепами. Это понял стоявший здесь же шустрый парнишка, что-то крикнул нам и побежал перед машинами, раздвигая толпу, отставляя ящики и пустые лотки торговцев. Вот он схватил за рога и оттащил с пути барана, который со свойственным этим животным упорством наставил свой бараний лоб против машины. Парнишка, весь мокрый от пота, вывел нас на главное шоссе, ведущее из города. Он подал в окошко руку с видом человека, довольного содеянным, помахал нам и сказал свое «исмарладик» – «до свидания».

Всякий, кто путешествует по Востоку, как-то по «традиции» считает, что его постоянно окружают нечестные люди, всячески стремящиеся его обмануть, обвести вокруг пальца, обжулить. Такое представление создано, с одной стороны, нищетой в некоторых странах Востока, с другой – благодаря особому сорту литературы и кинофильмов, отвечающих потребностям колонизаторов. Мы должны сказать, что Турция к такому Ориенту не имеет никакого отношения ни с точки зрения географии, ни с точки зрения подобных представлений о честности.

В любой самой захудалой локанте, придорожной харчевне, вам всегда без напоминания подадут счет с точным перечнем всего, за что получают. Если владелец не умеет писать (мы столкнулись и с таким случаем), он попросит кого-нибудь написать счет, пусть даже клиент и не интересуется им.

Во время путешествия случается и так, что иногда где-нибудь что-нибудь забудешь. Забываются зубные щетки, карандаши, да и о фотоаппарате иногда вспоминаешь, когда уже влез в машину. Однако, что бы мы ни забыли, всегда все нам было возвращено.

В Бергаме к нам прибежал один из посетителей чайной, расположившейся на улице. Он увидел, как во время фотосъемки у Мирека из петлицы выпала розочка, которую тот только что получил в подарок от продавца персиков. Он собственноручно вставил цветок в петлицу Миреку и вернулся допивать свой чай.

Коран = аллах + вода

В одном коран бесспорно прогрессивен: в гигиене. Он гласит: хочешь молиться – приступай к молитве чистым.

В смысле – телесно чистым. Перед молитвой сперва умой лицо, потом руки по локти, затем отскобли шею и затылок, приведи в порядок ноги и вернись к верхней части тела: ополосни рот, высморкай нос, смочи бороду и вытри уши.

Проделав все это, можешь начинать…

Вероятно, именно поэтому коран не забывал о воде: невозможно требовать выполнения подобного ритуала, если нет воды. Вот отчего возле каждой мечети можно найти умывальню или же источник, а вокруг него сиденья. Верующие старательно вымоют ноги, прежде чем босиком переступят порог мечети и погрузятся в общение с аллахом.

И на Востоке, где время никто никогда не учитывал, потому что его всегда было в избытке, человека наших дней охватывает спешка. Нередко от этого страдает ритуал мытья. Постепенно его всячески сокращают, минуя некоторые стадии. В конце концов от ритуала остается всего лишь мытье ног. Как ни странно, но ему мусульманские паломники уделяют максимум внимания!

В результате и современный паломник, сменивший осла или же верблюда на автомобиль, с радостью приветствует заботу о том, чтобы человек не страдал от жажды. Повсюду вдоль дорог он найдет источники воды, разнообразно оформленные и украшенные оазисы жизни среди однообразия раскаленной солнцем пустыни. Иногда это просто кусок железной трубы, торчащей прямо из склона, из которой по каплям едва сочится теплая вода, в другой раз это каменный бассейн среди бескрайней равнины, куда вода поступает по трубам с гор, бог весть за сколько километров. А то это фонтан, бурлящий от избытка холодной, искрящейся воды; возле него хочется слагать любовные стихи и воспевать сущность бытия, настолько эмоционально воздействуют эти источники живительной влаги на путника, двигающегося от одного края горизонта к другому под лучами палящего солнца.

Кое-где чаши фонтанов расширены до размеров просторных бассейнов, в которых можно удобно улечься, как в ванне. В иных местах они разделены на ряд ступеней в виде каскада. Это человек позаботился о животных, вытесав для них в камне желоба, разделенные на части перегородками: становись к желобу, пей и не косись в сторону соседа…

Мы остановились возле одного такого остроумного сооружения неподалеку от Невшехира, умылись, пополнили запасы и стали наблюдать жизнь у воды. Вот из деревни пришла группа женщин в черных габитах. При виде посторонних мужчин они старательно прикрыли концами платков рты. Наполнив ведра, они ловко поставили их себе на голову и медленно, легким шагом направились в селение, искоса поглядывая на чужестранцев, рассматривающих их с аналогичным любопытством. Невинные смотрины двух миров! А вот примчался грузовик. Шофер прежде всего тщательно вымыл ноги, встав на каменную стенку, помолился и лишь после этого долил в кипящий радиатор воды. Кучка ребятишек плещется в воде. Они брызгаются, поливают друг другу головы, но немедленно прекращают возню, увидев, что явились серьезные потребители. Это были два верблюда, влившие в себя добрых полгектолитра воды. Господь бог так уж их устроил. Видно, запасные баки у них достаточно вместительны.

Пришел караван осликов. Они выстроились вдоль каскада желобов, опустив морды в воду. Вдруг один из них поднял голову, зафыркал и медленно направился в противоположный конец каскада. Там он бесцеремонно оттолкнул коллегу и снова принялся пить. Ослиный язык был предельно ясен: «Хочу воду самую чистую. Та, что в конце желоба, меня не устраивает!»

Глава восемнадцатая
Дай мне денег, Джонни!

Что поделаешь, но во всей Малой Азии нет другого древнего театра, столь живописно расположенного, как театр в Сиде. Он, правда, сохранился далеко не так хорошо, как театр в недалеком отсюда Аспендосе, зато прямо под его стенами шумит море. Театр высится на самом краю скалистого мыса, господствуя над бескрайним полем обломков, протянувшимся километра на три.

Мало сведений о прошлом Сиде дошло до наших дней. Но известно точно: это был город, разбогатевший на работорговле.

Возможно, что его развалины отпугивали археологов и те устремлялись к Пергаму, Милету и десятку других городов. Только в последние годы тут принялись за работу экспедиции Стамбульского университета. Но что это за работа! Мы всегда думали, что раскопки античного города, освобождение его от наслоений двух-трехтысячелетней давности дело деликатное, требующее максимума осторожности. Нам казалось, что рабочие каждый раз, поднимая кирку, трепещут, опасаясь повредить какую-нибудь реликвию далекого прошлого. Возможно, что такое представление об археологических раскопках сложилось у нас благодаря застекленным музейным витринам с надписями «Руками не трогать».

Но вот на наших глазах по развалинам Сиде в клубах пыли движутся тракторы, экскаваторы, грузовики подпрыгивают на перебитых колоннах, подминая шинами кружево коринфских капителей. Там трактор волочит на цепи великолепный архитрав, самосвалы сбрасывают со скалы прямо в море землю вместе с обломками камня, форму которому придавали руки древних греков и римлян. Все это оставляет впечатление визита слона в посудную лавку.

Вероятно, людям тут не до жалости. Им нужно поскорей добраться до самого основания этой свалки, растянувшейся на несколько километров. При этом нет возможности быть мелочным, отчего и приходится уничтожать тысячи мелких обломков, чтобы извлечь на свет божий вещи более важные. Возможно…

– Ну вот что, ребята, здесь, в Сиде, ставим точку на древности.

– И на этой чертовой дыре. Давайте хоть окунемся в море и смоем пыль. У меня ее полные ботинки.

Турецкая экономика

В двенадцати километрах за Манавгатом в глубь страны ответвляется неказистая дорога, одна из трех, что пробиваются от моря через хребет Тавр на анатолийское горное плато. Дорога резко и смело карабкается вверх и вскоре оказывается среди великолепного соснового леса. Трепетное дуновение, пропитанное запахом сосновой смолы, оживило нас. Каждая из этих черных сосен являла тут собою чудо жизни. С неприветливых камней сосны тянулись вверх, совершенно не прикрытые хвоей, которая могла бы сохранить им летом влагу.

Мы уже было смирились с мыслью, что часть ночи нам придется бодрствовать за рулем, как вдруг у дороги откуда ни возьмись появилось местечко как раз для двух машин, будто специально созданное для бивака.

– Тут даже дрова есть, значит разожжем костер… Ну и варвары же, однако! Подите сюда!

Присев на корточки, Роберт ощупывает ствол сосны.

– Мирек, будь добр, прихвати с собой фонарик!

Кто-то воткнул в ствол топор и вырвал огромный клок коры вместе с куском древесины. И, словно не довольствуясь этим, опалил рану огнем, раздражая дерево.

– А вверху – взгляни на эти дыры от веток! Их вовсе и не обрезали, просто выломили целиком сук. Вот они, ветки, лежат нетронутые. Зачем же уничтожили дерево, разве в Турции так уж много деревьев?

Утром оказалось, что это не единственное погубленное дерево. В лесах на склонах Тавра бесчинствуют, как безумные, сборщики смолы. Едва дерево подрастает, они отламывают у него ветки. Затем вырубают в стволе кусок древесины и опаливают рану огнем, чтобы дерево пустило больше смолы. Безжалостно поступают они и после того, как рана затянется. Рядом вырубают следующую, потом еще и еще, вокруг всего ствола, и так до тех пор, пока не перережут последний путь сокам, а следовательно, и жизни. Убитое таким способом дерево засыхает на корню, но продолжает стоять, пока его не сломает ветер. Куда оно упадет – это уж его печаль, потому что до него больше никому нет дела. В здешних горах живет слишком мало людей, чтобы использовать все сухие деревья на топливо. А вытаскивать столько дров по крутым склонам на дорогу, которая годится разве только для того, чтобы ломать машины, никому и в голову не придет. Пока в стране еще немного лесов, к которым ведут хорошие дороги. Там лес вырубают подчистую.

Сколько раз в этот день нам попадались источники без капли воды! Встретилась пустая, разваливающаяся деревня. Высохла вода, люди ушли. Уничтожены старые сосны, и очередь дошла до молодых.

Нужно же было добраться до самого Тавра, чтобы в полной мере ощутить весомость знакомых слов – турецкая экономика.

Первый перевал находится на высоте шестисот пятидесяти метров над уровнем моря, потом спуск, а затем уже начинается самое главное. Горы до небес, дорога узкая и разбитая, повороты такие, что нам едва-едва удается их одолеть с одного захода. Поворотов столько, что обозначать каждый в отдельности нет никакого смысла. Широта турецкой натуры здесь проявилась полностью. На щите написали: «Тегликели вирайлар» – «Опасный поворот», внизу добавили: «40 км», а теперь водитель выкручивайся, как знаешь. К чему стремился, то и получай, карта тебя предупреждала, что этот подъем – вспомогательная дорога, карта не скрывала от тебя, что все окрашенное в коричневый цвет – знаменитые горы Тавр.

За все время от восхода солнца мы встретили только две машины. Вот, вероятно, почему высоко в горах еще растут тихо и спокойно сосны, дубы и великолепные пихты… Стоп! А пихты ли это? Хвоя на них густая, твердая, удивительно пушистая. Толстые шишки торчат среди иголок, как свечки, ветви многолетних деревьев раскинулись шатрами, стволы гладкие и светлые… ну конечно же! Ведь это кедры! На таких величественных ветеранов туристы ездят любоваться в Ливан, хотя их там всего-то несколько сотен.

В пятидесяти километрах за Аксеки лес исчез совершенно. Здесь царство засухи. Земля напоминает выжженную степь, в которой лишь кое-где торчит несколько пожелтевших стеблей травы.

Но нет, это не трава! По каменистой земле бредет несколько человек, видимо семья. Чуть поодаль вторая, третья. Мужчины, женщины, дети с серпами в руках подрезают эти редкие стебли – горную пшеницу. Тщательно складывают они колоски в кучку – голодный урожай гор. Глядя на это поле – в нем по меньшей мере добрых два гектара, – на жалкие плоды «жатвы», мы начинали сомневаться: а собрали ли здесь хотя бы столько зерна, сколько весной было брошено в землю?

Некоронованный город царей

– Как же его называли греки? Иконон, Оконос… что-то связанное с иконами…

– Иконион. А в эпоху римлян – Икониум, до тех пор, пока там не стал проводить свой отпуск император Клавдий. В честь него Икониум переименовали в Клавдикониум. Серьезно! Римляне тоже страдали культиком!

– Это они, вероятно, унаследовали от Александра Македонского. Он ведь только сам лично основал штук двадцать Александрии Хорошо еще, что умер тридцати трех лет, а то нам теперь пришлось бы ездить из одной Александрии в другую.

Нам больше не хочется посещать места античных раскопок. Мы простились с античностью на берегах Эгейского и Средиземного морей, где эпоха эллинов достигла расцвета, вершины замкнутого цикла развития. Для города же, в который нам сегодня предстоит заглянуть, классическая эпоха оказалась всего лишь этапом в развитии, как раз где-то на полпути к расцвету. Конья – так теперь по-турецки называется греческий Иконион – один из древнейших городов Малой Азии. От начала летосчисления Конья гораздо ближе к нашим дням, чем к дням ее основания. На ее памяти – об этом свидетельствуют раскопки – бронзовый век Анатолии, примерно 2600 год до нашей эры. К тому времени она уже насчитывала пять веков своего существования.

Здесь хозяйничали хетты. Фригийцы избрали конийскую долину для своей столицы. Смутную эпоху эфемерных царств завершил Александр Македонский. После него Конья пошла по рукам. Ею владел Пергам, после него – Митридат Понтийский, затем римляне, на смену которым пришли византийские императоры. Да, чуть было не забыли апостола Павла. Он бывал тут трижды еще в эпоху, когда Икониум был колонией языческого Рима. Апостол Павел превратил Икониум в оплот христианства. Потом сюда ворвались со своим исламом арабы, но спустя двести лет их выставили – тоже во имя аллаха – турки-сельджуки. После многих стычек, с которыми связаны имена, давно забытые историей, последнее слово взяли османские турки, лет за сто до первого путешествия Колумба в Америку. Это испано-португальское открытие отчасти лежит на совести турок, поскольку они захватили традиционные пути из Европы в Индию. Оказавшись чересчур жадными таможенниками, они вынудили несчастную Европу искать новый путь в Индию вокруг Африки или же вокруг света.

Окруженная с севера и с юга желтыми и коричневыми утесами, Конья раскинулась под нами, словно оазис. Кажется, что часть Анатолии севернее города отломилась от своей южной половины и спустилась на двести метров.

Такой знаменитый город – родословная насчитывает четыре тысячи семьсот лет, – а шутит так банально и плоско, словно хочет скрыть грехи молодости и семьдесят тысяч своих жителей. Среди зелени, над припорошенной летней пылью, плоской, как лепешка, равниной возвышается, словно именинный торт, скопление домов с торчащими свечками-минаретами.

Так выглядит Конья издали, с высоты двухсот метров. Уже предместья говорят о том, что у людей головы здесь не только для того, чтобы носить шапки. Строя свои домики, они, как говорится, устроили себе много музыки за небольшую плату. Заборы из глины, стены из глины. Из глины же великолепные островерхие крыши. Чтобы глину с крыш не смыли зимние дожди, она прикрыта красной черепицей.

В том, что под черепицей лежит слой глины, кроется свой секрет. Анатолийское солнце может накалять черепицу как угодно, но глина, лежащая под нею, поглощает все лучи, и в домике всегда сохраняется приятная прохлада. Это, конечно, не американский кондиционированный воздух, но, если бы сюда и привезли установки искусственного климата, кто тут в состоянии их приобрести? Бедняки готовят пищу на воде, а дома строят из глины.

Конья – подлинная сокровищница сельджукской архитектуры, для которой характерна и персидская пышность и гениальная геометрическая простота построек эпохи арабов и османских турок.

Прибыв в Конью, невозможно не заглянуть в мечеть Аладина, ту самую, что в центре именинного торта. Она построена султаном Ала эд-Дином Кайкубатом в начале тринадцатого века.

Внутри мечеть очень напоминает монастырскую галерею, расширенную и удлиненную. Здесь все как-то придавлено, приглушено провисшим от времени ровным балочным потолком, увешанным репродукторами и люминесцентными лампами. Чувствуешь себя тут как-то неуютно… пока не переведешь взгляд с потолка на пол. И тут вдруг оказываешься среди леса колонн, от времени покосившихся в разные стороны. Лес этот произрастает на лугу среди цветов, вытканных на коврах. Их здесь сотни, они покрывают весь пол мечети в несколько слоев, так, как их складывали поколения паломников со всех концов сельджукской и османской империи.