Текст книги "Страсти ума, или Жизнь Фрейда"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 72 страниц)

5

Армейский лагерь в Оломоуце показался ему на первый взгляд гнусной дырой. Однако размышлять об этом было некогда, ибо ему предстояло вставать в полчетвертого утра и до полудня маршировать вместе с солдатами по каменистым полям в целях отражения фиктивного нападения на черно–желтый австрийский флаг. Разыгрывалась попытка взять крепость, а доктору Фрейду надо было лечить солдат, якобы получивших ранения. Солдаты были набраны из числа резервистов и явно не пользовались благоволением Генерального штаба. Когда они лежали в поле и над их головами грохотали пушки, мимо проехал генерал и хрипло закричал:

– Солдаты, знаете ли вы, что вы вряд ли бы еще дышали, если бы использовались настоящие снаряды? Вы все были бы мертвы!

В полдень Зигмунд прочел лекцию о полевой гигиене. Солдаты хорошо посещали этот курс, и он подозревал, что это вменялось им в обязанность. На самом же деле отношение к лекциям было настолько хорошим, что отвечавший за них офицер отдал команду перевести их на чешский язык, а Зигмунд получил звание капитана, полкового врача. Зигмунду казалось, что он возненавидит этот месяц, но, к собственному удивлению, его заботы, проблемы и тревога за будущее испарились под жарким солнцем. Он загорел на свежем воздухе, отменно питался в офицерской столовой, крепко спал после физической усталости, был предупредительно вежлив со старшими офицерами и заботился о больных, госпитализированных, как правило, по поводу дизентерии, солнечных ударов или сломанной лодыжки. Кризис возник, когда у одного солдата появилось подобие двигательного паралича. Доктор Фрейд с большой осторожностью ухаживал за солдатом, начав с инъекций мышьяка. К концу недели симптомы исчезли. По его мнению, это был случай истерии, но Зигмунд не написал об этом в своем письменном отчете. К концу месяца службы контрольное бюро дало ему отличную оценку не только за медицинское обслуживание, но и за отношение к маневрам и к австро–венгерской армии в целом.

Он вернулся в Вену, сменил мундир на гражданскую одежду и сел на первый поезд, направлявшийся в Гамбург. В чемодане у него лежал фрак, плиссированная сорочка и черная бабочка для церемонии в ратуше. У него было мало времени, и, только сев в купе второго класса, он осознал, что прежней тревоги не было.

Он поехал в Оломоуц с раздражением, а сейчас был рад тому, как провел месяц. Никогда его физическое состояние не было таким хорошим.

– Каждому мужчине следует пройти месяц напряженной военной тренировки перед медовым месяцем! – воскликнул он восторженно.

Марта и Минна тепло поцеловали его, когда он добрался до Вандсбека. Фрау Бернейс явно простила его за отказ прислушаться к ее наставлениям и подставила щеку для приветственного поцелуя.

В глазах Марты мелькнул озорной огонек.

– Хорошо, Марти, оставим прошлое. Ты что–то замышляешь на мой счет?

– Вовсе нет, Зиги. Не пройтись ли нам по саду?

Это была не просьба, а команда. Он взял ее под руку, и они принялись кружить по гравийным дорожкам у дома Бернейсов.

– Хорошо. Что у тебя на уме?

Она покраснела, но это не помешало ей сказать то, к чему она готовилась уже несколько недель.

– Зиг, я знаю, это будет для тебя ударом, но если церемония будет проведена только в ратуше, то наш брак не будет законным в Австрии.

– О чем ты говоришь? Это глупость!

– Да, дорогой, я знала, что ты так подумаешь. Вот почему я сделала выписку из закона. Его обнаружила одна из кузин. Прочитай. Он гласит, что в Австро–Венгерской империи брак не считается законным, если не совершена религиозная церемония.

– Ну, Марта, ты знаешь, у нас нет времени принять католичество.

Его глаза сверкнули.

– Меня склонили к браку, и этого на сегодня достаточно. Мы можем заключить брак на церемонии в ратуше. Но после этого мы должны вернуться сюда и осуществить религиозный ритуал. Пока раввин не подпишет наши документы, мы остаемся женихом и невестой.

Он понимал, что переубедить ее не удастся, и, шагая по саду, бросал протестующие фразы через плечо. Якоб Фрейд был приписан к синагоге во Фрайберге, где Сали Каннер родила ему двух сыновей и они прошли через положенные церемонии. Но он не обязывал ни Зигмунда, ни Александра осуществить ритуал, совершаемый над тринадцатилетними и означающий превращение мальчика в мужчину. В доме Фрейдов не почиталась официальная религия, после того как Якоб переехал в Вену и стал свободомыслящим. Единственное, что соблюдали в доме Фрейдов, пока рос Зигмунд, так это праздник Пассовер, обед и службы, знаменующие исход евреев из Египта и переход через Красное море. Зигмунду нравилась традиционная церемония, ибо Якоб знал обряд наизусть и, сидя во главе сверкающего белизной стола, пускал вкруговую три листа мацы, завернутых в салфетку, зажаренную баранью ногу, горькие травы, шароз – мелкорубленые орехи, яблоко и корица, – мелко порезанную петрушку, соленую воду и чарку вина для Элии. Он декламировал старинную историю высвобождения Израиля из рабства на прекрасно поставленном древнееврейском языке. Зигмунд подошел к Марте.

– Я не верю в религиозные ритуалы. Бессмысленно проходить через пустые формальности. Брак – это гражданский контракт. Ратуша – единственное место, где мы обязаны принести клятву. Я говорил тебе в течение четырех лет, что не буду проходить религиозную церемонию. Ты меня не заставишь.

– Дело не во мне, Зиги, дорогой, – мягко ответила она. – Виноват твой любимый император Франц–Иосиф и его министерство. Ты не должен перекладывать на меня вину Австро–Венгерской империи.

Она села на стул из кованого железа, выкрашенный белой краской, сложив руки на коленях, вся ее поза выражала трогательную симпатию. Наконец, уставший от эмоций, он опустился на колени и, положив свои руки на ее колени, взял ее руки в свои.

– Марта, ты знаешь, что я не пытаюсь отречься от нашего наследия. Формальности, против которых я протестую, приносили счастье старым евреям, потому что обеспечивали им утешение. Мы не нуждаемся в этом. Но даже если мы не ищем укрытия, то кое–что от сути и смысла жизнеутверждающего иудейства будет присутствовать в нашем доме. Я сдаюсь. Марти, не думай, что у меня какие–то претензии на этот счет. Я понимаю, что пустой протест против форм может быть так же глуп, как сами формы, против которых протестуют. Так что я должен сделать?

– Прежде всего ты должен выучить на память молитвы. Дядюшка Элиас Филипп научит тебя молитвам.

– Почему учить наизусть? Могу ли я их просто прочитать?

– Зиги, даже неграмотные в состоянии запомнить этот набор молитв. У вас, приват–доцент Фрейд, два полных дня. Гамбург же высокого мнения о Венском университете. Разве ты хочешь нанести смертельный удар собственной альма–матер?

– Что еще следует сделать?

– Ты встанешь под хуппой со мной, так что мы будем обручены символически внутри стен Первого храма. Я убедила раввина, что мы ограничимся церемониальными молитвами, и тебе не нужно будет читать молитву об обязанностях супругов. Когда церемония закончится, ты наступишь на рюмку и раздавишь ее. Это принесет нам удачу в браке. Семья провозгласит тосты в честь невесты и жениха, и испытание останется позади.

В последующие три дня в доме царило необычное оживление: то и дело приносили цветы, сладости, подарки. Деревянная решетка хуппы была украшена зелеными листьями. Временами Зигмунд наблюдал за происходящим через открытую дверь, временами чувствовал, что мешает, и уходил побродить вдоль доков, разглядывая иностранные суда, приходившие в порт.

Вернувшись однажды после полудня, он взял в ладони лицо Марты и поцеловал ее.

– Я не пошел бы на это ради кого–либо другого. Она ответила благодарным поцелуем.

– А я не стала бы убеждать кого–либо другого!

Они провели счастливые две недели в Травемюнде, курортном городке на Балтике к северу от Гамбурга. Они нежились во сне по утрам, а пробуждаясь, снова оказывались в объятиях друг друга. Затем на уединенном балконе с видом на море поглощали запоздалый завтрак: дымящийся горячий шоколад, теплые булочки, завернутые в салфетки, свежее сливочное масло. После завтрака купались в мягких волнах своей бухточки, дремали после ланча, вечером прогуливались по опустевшему песчаному пляжу. Между ними была полная гармония: для пары, преданно любившей и ожидавшей друг друга четыре года, полных трудностей, борьбы, лишений, а иногда и разногласий, брак был не только окончанием долгой осады, закалившей их, но и концом борьбы. Теперь пришло время наслаждаться плодами победы. Они проявили настойчивость и одержали ее, одолев внешне враждебный мир.

– Мы были честолюбивыми. Лишь скромные желания выполняются быстро, – прошептал он, когда они лежали в постели и наблюдали за лунной дорожкой на море.

6

Они приехали в Вену в полдень в конце сентября. На Северном вокзале их встречали его родители и сестры, Дольфи и Паули принесли цветы для Марты. Носильщик поставил их чемоданы на свою тележку и направился к дому. Роза села с ними в фиакр, горя желанием рассказать Марте, как добросовестно выполнила она ее письменные указания. Остальные члены семьи Фрейд пошли пешком, предварительно получив от новобрачных обещание явиться в родительский дом к семи часам на торжественный обед.

Зигмунд просил кучера проехать перед фасадом здания, по Шоттенринг, где он снял помещение. Марта была в восторге, увидев похожий на храм фасад, импозантный вход в виде готической арки высотой в два этажа, круглое углубленное окно с витражами над аркой, искусно обрамленные итальянские окна и балконы в стиле Ренессанса, купола, карнизы, башенки, шпили на уровне крыши и по фронтону, выразительные мужские и женские фигуры. Император Франц–Иосиф надеялся, что богатые украшения дома залечат память о жертвах катастрофы.

Входная дверь в квартиру Фрейда находилась за углом, на Марие–Терезиенштрассе; вход не был столь пышно украшен, если не считать красивых перил из кованого железа, которые вели к их квартире. Смотритель дома проводил их до двери, открыл ее и церемонно вручил ключи. Зигмунд дал золотую монету в четыре гульдена мужчине, который привез тяжелые сундуки и ящики с приданым Марты из Вандсбека.

Марта провела рукой по фарфоровой вывеске, сделанной по рисунку Матильды Брейер. Зигмунд распахнул дверь. Она вошла в просторную прихожую, где могла разместиться дюжина пациентов, затем окинула беглым взглядом другие комнаты; прежде чем повернуть направо и войти в спальню, задержалась в дверях, и ее лицо озарилось широкой улыбкой. Роза и Марта постоянно обменивались письмами, пересылали лоскутки материй различной текстуры и цвета для штор и обивки мебели и даже наброски рисунков мебели, которую следует купить. Марта пошла тем не менее на риск, предоставив Розе и Зигмунду право последнего слова в решении, как обставить дом и эту наиболее интимную из комнат. Как ни уговаривала Роза владельцев магазинов Ярейя и Пор–туа и Фикса, самое большее, чего она смогла добиться, – это договоренность, что фрау Фрейд может вернуть лишь один гарнитур мебели, но взяв на себя оплату доставки в оба конца. Марта обняла в порыве радости Розу, и та вздохнула с облегчением.

– Слава богу! Я так надеялась, что тебе понравится. До свиданья. До семи вечера.

Считая, что негигиенично покрывать весь пол в спальне коврами, Роза ограничилась тем, что положила по обе стороны кровати яркие подделки под восточные ковры, изготовлявшиеся в Вене. Над двумя окнами, выходившими во внутренний дворик, были пристроены карнизы для гардин, а сами гардины бордового цвета подвязывались по бокам лентами с кистями. Кровать была закрыта бархатным покрывалом цвета доброго бургундского вина. Деревянные части кровати были украшены резьбой, особенно красивыми были арабески из цветов и геометрических фигур на изголовье, высоком, почти в рост Марты.

Зигмунд обхватил руками талию жены, стоя сзади нее, и прижался к ней.

– Кровать выглядит достаточно крепкой, не так ли? Сможем ли мы заложить здесь династию?

Она повернулась и быстро поцеловала его.

– Да, но не сейчас.

Она нежно провела рукой по высокому инкрустированному деревом гардеробу, посмотрела на стойку в углу с двумя кувшинами и тазами на тонкой мраморной плите.

В кухне пол и нижняя часть стен были выложены керамическими плитками; под полками были закреплены крючки для мешалок, черпаков, кухонных полотенец. Буфет для посуды был светлым, из сосны; на верхней полке стояли в ряд фарфоровые банки с надписями: «Соль», «Кофе», «Чай», «Сахар», «Мука», «Манная крупа». На стене над столом висели забавная картинка и круглая салфетка с вышитой Амалией надписью: «Собственный очаг стоит золота».

Марта сказала:

– Верно. В Гамбурге говорят, что в браке добрый очаг важнее хорошей кровати.

Напротив спальни, по другую сторону прихожей, имелись три комнаты. Самая отдаленная из трех должна была стать приемным кабинетом доктора Фрейда; здесь размещались письменный стол и кресло, книжные полки и черная кушетка. В средней комнате, самой маленькой из трех, обшитой деревом, стоял большой обеденный стол из красного дерева с массивной верхней доской и резными ножками. Восемь стульев по просьбе Марты были обиты кожей, их сиденья были достаточно широкими для любого венца среднего возраста, который сполна поглотил отведенную ему долю супа с клецками и разных закусок. Как того требовал этикет, под столом во всю его длину лежал ковер, а в оставшемся свободном пространстве доминировал огромный буфет, вернее, комбинация буфета со шкафом, в ящиках которого хранилось столовое серебро, а верхние полки со стеклянными дверцами были заставлены фарфором, бокалами. Деревянные детали буфета не имели и миллиметра, свободного от резьбы, изображавшей херувимов, фрукты и цветы.

– Поистине австрийцы боятся пустоты. Каждый дюйм поверхности, оставшийся без украшений, считается голым, а следовательно, неприглядным, – заметил Зигмунд.

Столовая производила впечатление солидности, свидетельствующей о благонадежности и процветании владельцев.

Жилые комнаты были настолько просторными, что Роза смогла выполнить пожелания Марты, поставив по обе стороны широких окон большие застекленные книжные шкафы. Приподнятый почти на десять сантиметров пол в нише был покрыт турецким ковриком. Там стояла козетка, над которой висела мандолина, а напротив – скамья с подушками; ближняя к ней стена была украшена безделушками на небольшой полочке. К стене напротив прислонился обтянутый коричневым бархатом диван с круглыми валиками по бокам и с ниспадающими до пола кистями. Около инкрустированного столика стояли стулья в чехлах, у двери высилась горка для безделушек и дрезденских фарфоровых фигурок, которые коллекционировала Марта. В одном углу приютилась отделанная керамической плиткой печь, в другом – гамбургские часы, приобретенные Розой в венском Доротеуме, где выставлялась на аукцион мебель, поступавшая из провинции и других стран Европы.

– Молодчина, Роза! Она скучает по жениху. – Марта обняла мужа и нежно его поцеловала. – Мебель не нужно возвращать компании!

Она улыбнулась с хитрецой – ничего не нужно и покупать. Комнаты были обставлены полностью добротной мебелью, как у достойного венского буржуа. Обстановки хватит на всю жизнь.

– И мне больше всего нравится в нашем доме то, что он свежий, с иголочки, – объявила она. – До нас здесь никто не жил.

– Девственный, – прошептал он, – подобен нам, невинным детям.

На следующее утро он плескался с удовольствием в своей первой личной ванне, вспоминая о ванне Брейера, куда вода накачивалась насосом из кувшинов, а здесь достаточно было открыть кран обогревателя. Он оделся, убрал постельное белье и уселся за обеденным столом, читая первую страницу «Нойе Фрайе Прессе». Из булочной Марта вернулась со свежевыпеченным хлебом. Он посмотрел на нее с удивлением. Челка, которую он запомнил с первой их встречи, исчезла. Ее волосы были зачесаны в тугой пучок, покрытый сеткой. Она часто подавала ему завтрак в Вандсбеке, но то было в доме ее матери. Теперь же на ее лице было совсем иное выражение. Помогая ему взять масло и мармелад, она чувствовала себя хозяйкой всего, управительницей своей скромной империи. Он погладил ее по щеке.

– Как вы изменились, фрау докторша Фрейд! Если бы встретил вас в сумерках, то не узнал бы.

– Ах, узнали бы! Мой кофе так же хорош, как тот, что вы пили в парижских ресторанах? Если вы соблаговолите попросить смотрителя дома открыть мои ящики и чемоданы, то я смогу пойти на биржу труда и найти молодую девушку из Богемии; они лучшие повара и домашние работницы.

– Убедись, умна ли она. Ведь ей придется впускать пациентов, кипятить мои инструменты и помогать стерилизовать иглы шприцев на твоей печурке.

У него не было уверенности, что они смогут осилить даже начальную оплату служанки в четыре доллара в месяц, но горничная нужна немедленно: доктору и его жене категорически запрещается открывать дверь пациентам.

Приводя в порядок свои бумаги на столе, он услышал резкий стук в дверь. Мужчина, назвавшийся очевидцем, просил доктора Фрейда поспешить на улицу Шоттенринг, где экипаж сбил мальчика. Зигмунд пересек двор и в нескольких метрах от тротуара Ринга увидел светловолосого парнишку лет четырнадцати, лежавшего на земле, а разъяренная толпа угрожала кучеру экипажа. Тело парнишки то и дело вздрагивало.

Зигмунду надлежало быстро принять решение: если есть серьезные повреждения, то больного надо немедленно доставить в Городскую больницу. Он убедился, что мальчик не стукнулся головой при падении, что кости целы, что колеса кареты не проехали по телу. Он попросил двух мужчин отнести дрожащего паренька в свой кабинет, дал ему болеутоляющее средство и осмотрел, есть ли синяки. Когда приехали напуганные родители, он успокоил их.

Марта вернулась с пухленькой, розовощекой девушкой, приехавшей в Вену лишь накануне с обедневшей фермы в Южной Богемии. Она была одета в безупречно чистое деревенское платье. Марта представила девушку по имени Мария профессору Фрейду, затем отвела служанку с ее скромным узелком в каморку около кухни, размером с комнату, которую Зигмунд занимал в доме родителей. Марта вернулась в кабинет Зигмунда и с удовольствием узнала о его первом больном.

– Как полезны вывески на внешней двери, – заметила она, – они лучше, чем объявления в «Нойе Фрайе Прессе».

– Не совсем, – ответил он, – нельзя помещать объявление дважды за столь короткое время. Кроме того, в данный момент мы не можем выделить восемь долларов. Ты вроде довольна своей Марией?

– Приходилось ли тебе когда–либо бывать на бирже труда? Там по меньшей мере двадцать девушек сидят на скамьях вдоль трех стен, между ними суетятся фальшивые «фрау танте» – сравнительно пожилые женщины, которые подслушивают разговоры и услугами которых можно воспользоваться, если горничная найдет дом и работу непривлекательными. Первая девушка, с которой мне предложили побеседовать, была из Венгрии. Она спросила: «Дадут ли мне ключ от квартиры, чтобы я могла приходить и уходить?» Вторая была из Галиции; она хотела, чтобы ее отпускали вечером после мытья посуды, потому что у нее есть любовник. Третья, из Румынии, пожелала знать, часто ли мы устраиваем приемы, чтобы она могла получать чаевые. Затем пришла Мария. Когда я спросила ее, чего она желает больше всего от работы, она скромно ответила: «Быть частью семьи и встретить доброе отношение». Я спросила, есть ли у нее фрау танте. Она сказала: «Нет, милостивая госпожа, я не люблю фальши. Если что–либо будет не так, я сама скажу госпоже». Думаю, что нам повезло.

Смотритель раскрыл все ящики Марты. Зигмунд не мог поверить своим глазам: ручные и банные полотенца десятками, и все с монограммами; стопки простыней и наволочек; запас кухонных полотенец, тряпки для пыли; одеяла, перины, подушки, покрывала, салфетки, накидки на мебель; скатерти и столовые салфетки; наборы полотна для повседневной одежды, полотно домашнего изготовления – всего этого хватило бы лет на двадцать. Вслед за этим было распаковано белье Марты и постельное белье – также десятками штук, ночные рубашки без кружев, но с оборками и воротничками; сорочки, носовые платки с вышивкой, пеньюары из мягких цветных хлопчатобумажных и шерстяных тканей; костюмы из джерси для прогулок в горах; и, наконец, дамские панталоны с розовыми и голубыми лентами.

Его душил смех при виде явно неистощимых запасов.

– Ты не бездельничала все эти четыре года, верно? У тебя достаточно товаров, чтобы открыть лавку.

– Ты не захотел бы жениться на бесприданнице, правильно?

Он обнял ее.

– Ты создашь очаровательный дом. Ты всегда будешь хозяйкой, а я твоим добропорядочным гостем.