Текст книги "Страсти ума, или Жизнь Фрейда"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 72 страниц)

Книга восьмая: Незримые тайники разума

1

Вначале декабря родился сын. Его назвали Жан Мартин в честь Шарко. Марта радовалась рождению мальчика. Сияющий от восторга Зигмунд обежал родственников и друзей, чтобы поведать им эту приятную новость. Когда Марта проснулась, он подложил ей подушки под спину. Ее лицо никогда не было столь красивым, ее глаза искрились от счастья. Он крепко сжал ее ладони в своих.

– Марти, дорогая, появление сына – самый счастливый момент в жизни мужчины. Теперь у меня есть кому сохранить имя семьи. Евреи обижаются, когда их называют людьми Востока, но в отношении глубоко укоренившейся потребности иметь сына истина именно такова.

– Угу, – согласилась Марта, – это верно и в отношении людей Запада. Пройди в Обетовую церковь и понаблюдай за отцом новорожденного сына, когда несут крестить ребенка. Может быть, Чарлз Дарвин нашел в этом одну из причин, почему все еще продолжается род человеческий? Возможно, мастодонты и динозавры не очень заботились о том, чтобы иметь сыновей для сохранения семейного имени?

Зигмунд рассмеялся.

Не минуло и суток с момента рождения сына, как в приемную Зигмунда пришел первый пациент, страдающий неврозом; к концу недели накопилось уже четыре удивительных случая.

Зима обрушилась внезапно. Подул резкий, по–сибирски холодный ветер. Сшитые Мартой прокладки, положенные между оконными рамами, задерживали сквозняки, но полностью избавиться от студеного ветра можно было, лишь затянув окна бархатными гардинами, превращавшими комнату в мрачную пещеру, и нагрев до предела керамическую печь. Штормовые порывы ветра с дождем и градом срывали с крыш черепицу, и она, с треском раскалываясь, падала на тротуарные плиты. Ветер опрокинул несколько экипажей. Итак, у венцев был выбор – либо получить по голове падающей черепицей, либо оказаться опрокинутыми на булыжник мостовой.

В полдень следующего дня небо очистилось от туч, выглянуло солнце, и над городом поднялась узкая лента радуги.

– Это и есть Вена, – заметил Зигмунд. – Вначале она вас заморозит, потом вымочит, а затем выудит из Дуная и завернет в радугу, бормоча: «Прости меня, дитя мое, прости меня за то, что почти свела с ума своими невинными шалостями! Я все еще люблю тебя. Пусть играет музыка в парке, закружимся в вальсе, прогуляемся по Нашмаркту, закусим кровяной колбасой из Кракова, деликатесами королевской кухни».

Девятнадцатилетняя фрейлейн Матильда Геббель пришла к Зигмунду в канун Рождества. Она находилась в глубокой депрессии и раздражалась по пустякам. Как ни пытался успокоить ее Зигмунд, после гипноза она изливала потоки слез. Затем после одного сеанса Матильда разговорилась. Причиной ее тоски был разрыв помолвки одиннадцать месяцев назад. После помолвки она и ее мать обнаружили у жениха некоторые особенности, которые им не понравились. Однако они не хотели отменять помолвку, ибо молодой человек был состоятельным и занимал хороший пост. В конце концов мать приняла решение. Девушка не спала ночами, переживая, правильно ли она поступила. С этого и началась депрессия.

Зигмунд был уверен, что поможет Матильде, внушив ей твердо придерживаться суждения, что брак был бы неудачным. Однако он не смог заставить ее вымолвить хотя бы слово о том, что ее мучает. Затем она перестала ходить к нему. Через неделю один из сотрудников Института Кассовица сказал ему:

– Поздравляю тебя, Зиг, ты замечательно вылечил фройлейн Теббель. Я был у них вчера вечером; девушка чувствует себя хорошо и вновь ладит с матерью.

Зигмунд сделал пару глотков и решил умолчать, что не знает, чем помог Матильде. Однако он посетил семейство Геббель и, обращаясь к девушке, сказал:

– Рад видеть вас в добром здравии и счастливой. Вы заметили, как это пришло к вам?

Матильда воскликнула весело:

– Да, знаю. Утром в день годовщины разрыва помолвки я проснулась и сказала себе: «Ну вот, прошел год. Довольно глупить!»

Начался дождь. Зигмунд сел в фиакр у церкви капуцинов, забился в угол и по дороге домой думал: «Проснувшись в день годовщины разрыва помолвки, Матильда подумала вовсе не случайно, что пора кончать «глупить». Где–то в подсознании она решила хранить то, что осталось от ее любви, до первой годовщины разорванной помолвки… что–то вроде периода оплакивания. Я не помог ей по той причине, что она не нуждалась во мне. Однако Матильда дала мне возможность понять, что подсознание располагает таким же надежным расписанием, как сохранившийся с древности календарь».

Ему был выдан слишком большой кредит доверия за излечение молодой девушки, горевавшей из–за жениха, но следующий пациент принес ему слишком малый кредит. Перед новым, 1890 годом он стал лечить молодого человека, который не мог ходить. Симптомы говорили об истерии. Зигмунд начал с удаления при помощи внушения под гипнозом внешних проявлений: неспособности принимать пищу, недержания мочи, страха перед спуском с возвышенности. Он преуспел в устранении этих симптомов, а когда устранил симптомы истерии, то обнаружил, что перед ним органический случай рассеянного склероза. Психические симптомы были настолько сильными и многочисленными, что было трудно распознать сразу соматический склероз.

Мужская истерия встречалась намного реже, чем женская, но лишь по той причине, что мужчины, как он полагал, озабочены добыванием средств к существованию и болезнь проявляется у них только тогда, когда они испытывают эмоциональные неприятности, которые ставят под удар их образ жизни. Одним из простейших в его практике был случай с интеллигентным мужчиной, находившимся около больного брата, страдавшего анкилозом. В тот момент, когда тому растягивали сросшееся сочленение, звук при разрыве спайки был настолько громким, что у наблюдавшего появилась острая боль в собственном бедре и она сохранялась в течение всего года. Между тем его бедро было совершенно здоровым. Зигмунд определил: в подсознании здорового брата закрепилась мысль, что болезнь эта врожденная.

Более обиженным природой оказался впавший в ярость служащий, с которым плохо обошелся его наниматель. Под гипнозом Зигмунд заставил пациента рассказать о случившемся. Больной вновь пережил болезненный для него эпизод, когда наниматель не только оскорбил его, но и ударил тростью. Зигмунд пытался сгладить эмоции, но через несколько дней пациент пришел после очередного сильного приступа. На этот раз Зигмунд узнал под гипнозом от пациента, что служащий возбудил судебное дело, обвинив нанимателя в плохом обращении с ним. Он проиграл иск. Огорчение от поражения вызвало у него неконтролируемые приступы ярости, а затем и коллапс. Зигмунд не мог вылечить пациента, тот был слишком стар, а чувство несправедливости слишком укоренилось; пришлось довольствоваться ослаблением остроты приступов.

Со временем небольшая группа врачей–единомышленников постепенно сформировалась в своего рода субботний клуб: Зигмунд, Иосиф Панет, Оскар Рие, Леопольд Кё–нигштейн, Оберштейнер, а иногда Йозеф Брейер, Флейшль. Они играли в карты до часа ночи, особенно когда встречались у Панета, не любившего расставаться с друзьями. Флейшль был не особенно здоров и не выходил из дома, а приглашал друзей к себе, когда наступала его очередь. У Зигмунда друзья играли за обеденным столом. В комнате, обставленной тяжелой деревянной мебелью, обитой кожей, плавал сизый дым от сигар. В полночь Марта, как и другие жены, приносила горячие сосиски с горчицей или хреном и венские булочки. Это было время товарищества, обмена новостями и слухами, рассказов о книгах, пьесах, музыке. Однажды в майскую ночь, когда они уходили от Панетов, Марта спросила:

– Зиг, разумно ли Иосифу засиживаться так поздно?

– Да, пока он остается веселым, таким, каким ты видела его сегодня. Врачи говорят, что в легких у него есть пара затемненных очагов, но они вроде бы не увеличиваются.

Зима оказалась пронзительно–холодной. Зигмунд уговаривал своего друга поехать на два–три месяца в теплые страны. Иосиф ответил своим мягким голосом:

– Зиг, я не могу оставить Экснера и лабораторию физиологии. Как я могу сидеть где–то сложа руки? Разве это не форма умирания?

– Нет, это форма спячки. Когда твои легкие поправятся, ты сможешь работать тринадцать месяцев в году.

Затем Иосиф простудился во время снежной бури; на следующий день в окружении врачей–друзей, уже бессильных ему помочь, он умер от двустороннего воспаления легких. Возможно, из–за своей деликатности, а может быть, из–за щедрости Иосиф слыл любимцем группы. Для Зигмунда потеря Иосифа Панета, его компаньона в годы учебы в клинической школе, была особенно ощутимой. Без «фонда Фрейда», учрежденного Иосифом и Софией с капиталом в тысячу пятьсот гульденов, он не смог бы принять субсидию университета для поездки за рубеж.

В сумеречный день с туманом и мелким дождем друзья похоронили Иосифа на Центральном кладбище, шепча молитву у края могилы. Профессор Брюкке, хотя и сам был нездоров, пришел на кладбище в сопровождении Экснера и изможденного Флейшля. Затем они посетили дом покойного, беседовали с вдовой, в то время как горничная разносила кофе и кексы. Зигмунд и Марта возвращались домой в экипаже с горестным чувством, прижавшись друг к другу.

К нему привели молодую, счастливую в браке женщину, которая в детстве часто ощущала по утрам оцепенение, при этом у нее отвердевали конечности, не закрывался рот и высовывался язык. Такие приступы возобновились. Когда молодая женщина не поддалась гипнозу, Зигмунд предложил ей рассказать историю своего детства. Она говорила о своей комнате, своих дедах и бабушках, живших с ними, о любимой гувернантке. Однако извлечь что–либо нужное из полученного материала Зигмунд не мог. На помощь ему пришел старый врач, который одно время лечил семью. Врач обнаружил чрезмерную привязанность гувернантки к девочке и просил бабушку понаблюдать за ними. Бабушка сообщила, что гувернантка имела обыкновение посещать девочку, когда та ложилась спать, и оставалась с ней всю ночь, тогда как вся остальная семья уходила на покой. По всей видимости, она растлила девочку. Гувернантку тут же уволили. Зигмунд поблагодарил старика за подсказанный ключ к разгадке. Удивленный врач спросил:

– Как же вы будете действовать теперь?

– Думаю, есть только один путь – сказать ей правду. Этот эпизод, значение которого она не понимала как ребенок, глубоко запал в ее подсознание; она сама не сможет избавиться от него. Приступы будут продолжаться многие годы. Если я объясню, каким образом память об этом перешла в подсознание, и расскажу, что воспоминания продолжают отравлять ей жизнь, она, я думаю, поймет, что стала жертвой. Если даже приступ повторится, то она будет, по меньшей мере, знать его причину и получит возможность с ним бороться.

Молодая женщина выслушала сказанное ей без видимого эмоционального потрясения. Несколько месяцев спустя домашний врач сообщил, что здоровье ее улучшилось. Этот случай укрепил растущую уверенность Зигмунда в том, что детские впечатления, даже если они не были доступны пониманию ребенка в тот момент, оставляют глубокий след в подсознании. В любой момент в последующие годы шрам может нагноиться и тем самым нанести ущерб в остальном здоровому организму. Он считал, что понимание такой вероятности бесценно для врача. Сам же он задавал себе вопрос, почему приступы возобновляются через определенное время.

Полностью успешным оказалось лечение тридцатилетнего мужчины. Поначалу Зигмунд ничего не добился в своей приемной и счел за лучшее отправить его в санаторий. Пробыв неделю в санатории, мужчина стал, к удивлению Зигмунда, поправляться, тик лица и заикание исчезли, он охотно ел и крепко спал, у него восстановилась способность сосредоточиваться, из–за утраты которой он лишился ответственного положения в одном из венских банков. Зигмунд посещал больного раз в неделю и по прошествии трех месяцев высказал мысль, что он может вернуться домой. Пациент категорически отказался уезжать из санатория, бурно протестовал по поводу совета. Поскольку семья жила в достатке, мужчина остался в санатории. Через полгода он пришел в приемную Зигмунда. Когда он вошел в кабинет, Зигмунд сказал:

– Вы величайшее ходячее свидетельство, которое когда–либо имел врач в этом городе. Что вы сделали, чтобы добиться столь полного излечения?

Мужчина ответил, подмигнув:

– Лекарство находилось за соседней дверью: привлекательная пациентка. К концу первой недели мы вступили в половые сношения и предавались этому каждую ночь.

Это был самый замечательный период в моей жизни. Она выписалась всего два дня назад. Я часто думал, что и она ваш пациент, что у нее свои трудности и вы умышленно поместили нас рядом.

Каждый случай невроза был по–своему особым и увлекательным. Наряду с успехами были и многочисленные неудачи, особенно с молодыми людьми, неудачи деликатного свойства. Они страдали все теми же нервными и эмоциональными недугами, которые он наблюдал у своих пациентов, но также и многими другими, с которыми ранее не встречался и о которых не читал; а главное, он не мог еще опознать основную причину нарушений даже у тех, кого подозревал в гомосексуализме. Высвобождавшиеся из их подсознания сведения были клубком путаницы и бессмыслицы. Когда, отчаявшись, он пытался воспользоваться методом Льебо – Бернгейма и боролся с симптомами, не пытаясь понять их душевное происхождение, то столкнулся с тем, что пациенты либо отказывались воспринимать внушения, либо не могли использовать их. Он не мог примириться с этими неудачами; нарушения брали начало в зоне подсознания, к которой он не нашел ключа.

Подсознание стало его страстью и путеводной звездой. Его дотошные записи по каждому случаю перемежались рассуждениями, догадками. Он двигался по пути, по которому, как ему казалось, прошел Антон Левенгук, ставший первым человеком, который через свой улучшенный микроскоп увидел живых одноклеточных и бактерий. Он думал: «Подсознание становится моим полем рефракции. Оно даст мне научное познание и позволит описать причины и методы лечения человеческого поведения. Я стану повивальной бабкой, нет, во мне так бурлит возбуждение и трепещущая жизнь, что, несомненно, я стану матерью».

Он поднял обе руки вверх, изображая испуг: «Надеюсь, у ребенка не окажутся две головы».

2

В городе стали говорить, что доктор Зигмунд Фрейд хорош для консультаций касательно того, что уклончиво называлось «женскими неприятностями». Жены, достигшие тридцатилетнего возраста или перешагнувшие его, зачастили в приемную Зигмунда и, смущаясь, пытались описать перемежающиеся недомогания, причины которых не сумели определить их домашние врачи. Он проводил тщательное обследование, направляя к специалисту, когда считал, что не может полагаться только на свое мнение. В большинстве случаев он не обнаруживал органических нарушений; после достаточно долгих спокойных опросов ему стало ясно: все их трудности берут начало в том, что Йозеф Брейер определил однажды как «секреты брачного алькова». Лишь в отдельных случаях удавалось получить достаточно надежный ключ к тому, что сломалось, ибо эти женщины, воспитанные в духе сексуальной сдержанности, равноценной глухоте, при упоминании о половой любви лишались дара слова, они не могли говорить о таких вещах даже со своим врачом. Они краснели, заикались, опускали глаза, но истина так или иначе выходила наружу: муж оказывался неуклюжим, торопливым, невнимательным, неспособным рассчитать время так, чтобы возбужденная им жена также получила свое удовольствие, вместо этого он, «напрыгавшись, сваливался, как животное».

Осознав, почему его пациентки страдают нервным расстройством, он понял, что мало чем может помочь в исправлении положения. Венский мужчина разъярится, если его пригласит врач и откровенно скажет, что супруга нездорова по причине его неловкости при половом сношении. Эту тему студенты, солдаты, завсегдатаи бульваров, члены клубов, деловые люди до одури обсуждали между собой в излюбленных трактирах с мельчайшими физиологическими подробностями, но она исключалась как аморальная и недостойная в беседах между супругами. Масштаб несчастья, вызванного таким лицемерием, становился для Зигмунда все более очевидным по мере накопления данных; однако ни он, ни другие неврологи не могли помочь пациенткам выбраться из тяжелого положения, о чем свидетельствовали их дрожащие руки и мокрые от слез платки. Некоторые из его замужних пациенток были обречены болеть всю жизнь.

Каждый случай невроза давал ему крупицу знаний о том, как действует подсознание. Двадцатитрехлетняя фрейлейн Ильза была живой, одаренной девушкой, ее привел к нему отец, старый врач, пожелавший, даже потребовавший находиться в кабинете при осмотре. Восемнадцать месяцев у Ильзы были острые боли в ногах, она ходила с большим трудом. Первый врач, осматривавший ее, поставил диагноз рассеянного склероза, а молодой ассистент отделения нервных болезней полагал, что налицо симптомы истерии, и рекомендовал направить девушку к доктору Фрейду. В течение пяти месяцев Ильза посещала Зигмунда три раза в неделю. Он сделал все мыслимое: усиленно массировал, повышал напряжение электротерапевтической аппаратуры, испробовал под гипнозом различные внушения, чтобы ослабить боль. Ничто не помогало, хотя Ильза охотно подчинялась требованиям Зигмунда. Однажды она неуверенно вошла в его приемную – с одной стороны ее поддерживал отец, а с другой она опиралась на зонтик, как на трость. Зигмунд потерял терпение. Когда она была под гипнозом, он закричал:

– Сколько может тянуться! Завтра этот зонтик сломается у тебя в руках и ты пойдешь без него.

Он разбудил Ильзу, обозленный на самого себя за потерю терпения. На следующее утро пришел ее отец без предварительной договоренности.

– Вы знаете, что вчера сделала Ильза? Мы гуляли по Рингштрассе, как вдруг она запела мелодию хора из оперы «Разбойники» по Шиллеру. Она отбивала такт по плитам тротуара и сломала зонт! И теперь впервые за много месяцев она ходит без зонта.

Зигмунд испустил глубокий вздох облегчения.

– Ваша дочь хитроумно перевоплотила мое неоткор–ректированное внушение в целеустремленное.

Он знал, что Бернгейм и Льебо были бы довольны достигнутым. Зигмунд колебался, а затем решил пойти дальше.

– Поломки зонта еще недостаточно для излечения Ильзы. Мы должны узнать, что в ее голове подбрасывает ей мысль, будто она не в состоянии двигаться без посторонней помощи.

На следующий день он ввел Ильзу в состояние сна и спросил, что вывело ее из эмоционального равновесия перед тем, как начались боли в ногах. Ильза спокойно ответила, что причиной была смерть привлекательного молодого родственника, с которым она считала себя обрученной. Зигмунд побуждал ее рассказать о своих чувствах к этому человеку, о ее горе в связи с его смертью. Ответы Ильзы были настолько деловыми, что у него возникло сомнение, на правильном ли он пути. Через два дня Ильза пришла в его приемную, опираясь на новый зонт. Зигмунд ввел ее в состояние сна, затем сказал строгим голосом:

– Ильза, я не верю, что смерть твоего кузена имеет какое–то отношение к твоей болезни. Я полагаю, что с тобой случилось нечто иное, имевшее огромное значение для твоей эмоциональной и физической жизни. Пока ты мне не скажешь, я не могу помочь тебе.

Ильза молчала несколько секунд, затем с придыханием прошептала длинную фразу, в которой он уловил слова «парк… незнакомец… изнасилование… аборт». Ее отец горько зарыдал. Зигмунд вывел девушку из состояния сна. Поддерживая друг друга, отец и дочь вышли из кабинета. Зигмунд больше не видел пациентку, не получил он и каких–либо объяснений. Если воздействие случившегося в парке не будет пресечено, то она вскоре окажется навсегда прикованной к постели. Она будет жить, но в изоляции от мира. Он полагал, что если бы он провел несколько сеансов, возможно, даже еще один, то смог бы раскрыть Ильзе связь между надвигающимся параличом и ранее случившимся с ней несчастьем, имел бы шанс примирить ее с фактом, что она может жить, несмотря на обрушившееся на нее бедствие.

Одновременно с Ильзой он занимался фрейлейн Розалией Хатвиг, молодой певицей, готовившей себя к оперным и концертным выступлениям. Ей прочили многообещающее будущее. Затем она вдруг стала делать ошибки в среднем регистре. У Розалии нарушалось дыхание, когда она была возбуждена, голос пропадал, и она не могла продолжать пение. Зигмунд ввел ее в состояние сна, побуждал ее к беседе. Она выросла в многодетной семье, ее отец грубо обращался с женой и детьми не только в житейском, но и в моральном смысле, не скрывая, что для интимных дел он предпочитает служанок. После смерти матери Розалия взяла на себя воспитание младших. Защищая маленьких, она была вынуждена подавлять свою собственную ненависть и презрение к отцу, молча принимать то, что хотела бы открыто сказать ему. Каждый раз, заставляя себя сдерживаться, она ощущала сдавленность и сухость в горле.

Зигмунд побуждал ее под гипнозом сказать все, что она хотела бы все эти годы выложить своему отцу, как бы грубо это ни звучало. Розалия сделала это в резких, гневных выражениях. Она сумела преодолеть провалы в пении, но осложнения, возникшие у Розалии с ее теткой, заставили преждевременно прервать лечение.

Знания подобны медленно текущей реке: иногда возникают заторы и завалы, иногда она пересыхает. Ныне же на Зигмунда обрушился поток. Очередное открытие, которое пробивалось в его сознании, ломая скорлупу невежества, заключалось в понимании им того, что в какой–то части своей практики он оказался не только идиотом, но и лгуном. Предписания Вильгельма Эрба в его книге «Учебник электротерапии», к которым он широко прибегал в последние пять лет, были всего лишь общим подтверждением.

Профессор Эрб сознательно пошел на обман: он разработал систему электрических сопротивлений, смены направлений тока, медных, никелированных, покрытых губкой, фланелью, льняной тканью электродов, а также изложил «суть электротерапии» в наборе сложных математических формул, которые, о чем теперь жалел Зигмунд, он запомнил наизусть и которым верил, как Священному Писанию. Он мучился угрызениями совести, когда вспоминал, скольких пациентов он ввел в заблуждение, полагаясь на утверждение Эрба: «Я вовсе не повинен в преувеличении, утверждая, что эффект исцеления зачастую удивлял даже опытных врачей магической скоростью и полнотой».

– Никакого преувеличения! – Зигмунд выругался, что с ним случалось редко. – От этих электродов такая же польза, как от соски. Меня бросает в дрожь при мысли о гонорарах, которые я получал, вызывая на несколько часов расслабленность, не снимавшую ни ома с недомогания пациента. К счастью, я брал немного денег и расходовал мало электричества. К тому же все неврологи в Европе, Англии и Америке, даже великий Хьюлингс Джексон, многие годы применяли методику Эрба. Как мы могли так долго быть слепыми? Эрб пользовался всемирной славой, а пациенты получили науку, столь же фальшивую, как френология.

Йозеф Брейер высмеивал ярость Зигмунда. Они сидели в этот момент в библиотеке Йозефа.

– Ну, Зиг, ты преувеличиваешь. Разряды электричества помогают в той же мере, как теплое и холодное купание, лечение отдыхом по методу Джексона или бромиды.

– Что означает… ровным счетом ничего! Конечно, отдых, морские путешествия, хорошая пища укрепляют организм физически. Но ты и я, мы знаем, что такие средства могут с таким же успехом проникнуть в джунгли подсознательного и ублажить скрывшегося там демона, с каким кружка пива погасит лесной пожар.

Йозеф запустил пятерню в свою бороду, этот жест означал, что он расстроен.

– Что же в таком случае остается, Зиг, если мы признаем публично, что не имеем более рабочих инструментов?

Глаза Зигмунда сверкнули.

– У нас есть новый подход, Йозеф, тот самый, который ты применил в случае с Бертой Паппенгейм, а я продвинул дальше. Это подлинный инструмент терапии.

Взгляд Йозефа был устремлен на книжную полку над головой Зигмунда.

Несколько дней спустя он зашел в кабинет Зигмунда, чтобы обсудить дело молодой женщины, которое показалось ему с медицинской точки зрения странным. Когда он рассказал о симптомах, Зигмунд заметил:

– Йозеф, мне кажется, что это случай ложной беременности.

Йозеф с удивлением уставился на него, затем он выбежал, даже не попрощавшись. Марта, наблюдавшая, как он поспешно выскочил из дома, прошла в кабинет мужа и спросила:

– Что произошло с Йозефом?

Зигмунд почесал свою бородку, как бы тем самым показывая, что и сам удивлен.

– Не могу себе представить. Он поинтересовался моим диагнозом, когда же я осмелился высказать догадку, он убежал, как лань в лес.