Текст книги "Страсти ума, или Жизнь Фрейда"

Автор книги: Ирвинг Стоун

6

Ободренный успехами, достигнутыми с фрау Андрасси, Зигмунд обратил внимание на озадачивающие случаи, когда он был не в состоянии помочь больному. Трое его пациентов ранее обращались к другим врачам, но их усилия оказались безрезультатными. Коллеги считали болезни соматическими, однако у Зигмунда появились серьезные сомнения на этот счет. Он заказал у книготорговца в Париже, который продал ему «Архивы» Шарко, экземпляр книги «Гипноз и внушение», опубликованной пять лет назад профессором Ипполитом Бернгеймом из медицинской школы университета Нанси. Бернгейм утверждал, что гипноз был «продуктом физического состояния, увеличивающего подверженность внушению». Хотя Зигмунд соглашался не со всеми тезисами Бернгейма, особенно с теми, где Бернгейм расходился с Шарко, он был увлечен рассказами автора о десятке случаев, в которых применение гипноза и внушения оказало лечебное действие. Несколько его собственных пациентов, по его предположениям, страдали от невроза, схожего с изучавшимися им в Сальпетриере, а сейчас обнаруженного в книге Бернгейма. Закончив повторное чтение книги, он решил написать Бернгейму и спросить, не желал бы он, чтобы его книга была переведена на немецкий.

Не дело доктора выяснять, какая идея послужила причиной заболевания, никто не даст ответа на такую загадку, даже сам больной. Но разве не долг врача облегчить симптомы? И поскольку явно невозможно изгнать идею, которую не может сформулировать ни больной, ни врач, почему бы не ввести в мозг пациента противоядие, которое разрушит врага и позволит возобладать мысли, что симптомы преодолены и он чувствует себя опять хорошо? Такое внушение можно было бы повторять тысячу раз пациенту при его обычном состоянии, и он его отвергнет, но в полусне, под гипнозом, когда он не может противостоять внушению?…

Он решил встретиться с Йозефом Брейером, ибо гипноз был крайне опасной деятельностью в Вене; гипнотизерам предписывалось ограничивать демонстрации только театром. Наиболее рьяным противником выступал профессор Теодор Мейнерт, который тридцать лет утверждал, что гипноз – это «шлюха», которую нельзя пускать в респектабельные медицинские круги.

Зигмунд слегка постучал в дверь библиотеки Йозефа и вошел в комнату, которую он любил больше всех в Вене. Брейер сидел за столом в кресле с высокой спинкой и писал. Зигмунд растолковал ему, что хочет попробовать внушение под гипнозом. Йозеф не торопился с ответом.

– Зиг, гипнотизировал ли ты кого–либо, кроме той итальянки, что видела червей всякий раз, когда слышала слово «яблоко»?

– Двух или трех в палатах Сальпетриера, чтобы выяснить для себя, могу ли я выводить из состояния гипноза. Но тех женщин гипнотизировали часто ассистенты Шарко, и они впадали в транс, прежде чем мне удавалось сказать: «Закройте глаза».

– В таком случае ты не знаешь, есть ли у тебя способность к этому?

– Сомневаюсь, чтобы обладал исключительным талантом. Кстати, ты не упоминал о применении гипноза после случая с Бертой Паппенгейм. Ты что, отказался от этой практики?

Йозеф покраснел. Он смотрел в сторону, затем пробормотал: «Нет, я…» – остановился, подошел к книжным полкам и похлопал по книгам, как бы подравнивая их, хотя они стояли в строгом ряду. Когда он повернулся, выражение его лица было обычным.

– Зигмунд, почему бы нам не попробовать прямо сейчас? Я встречаюсь с доктором Лоттом через несколько минут в доме пациентки фрау Дорф. Я беспокоюсь за нее. Все, что я или доктор Лотт делали, ей не помогает. Я порекомендую семье, чтобы ты испробовал внушение под гипнозом.

Был пронзительно–холодный день. При прозрачно–голубом небе горы и леса просматривались четко, словно находились рядом. Йозеф произнес:

– В Вене мы живем в окружении красоты. Эти горы – такая же каждодневная часть нашей жизни, как пища, которую мы едим, и пациенты, которых мы осматриваем. Эти зеленые холмы, окутанные белыми облаками, много раз возвращали мне радость жизни и наслаждения природой, когда я шел по улицам измотанный, растерянный.

Йозеф остановился, поеживаясь от холода, но, несмотря на такое неудобство, смотрел с восхищением на горы. Зигмунд взял его под руку и сказал:

– Пойдем, а то ты застучишь зубами. И расскажи мне о фрау Дорф. Что я должен ей внушить?

– Кормить грудью ребенка.

Фрау Дорф родила своего первого ребенка три года назад, хотя ей уже перевалило за тридцать. Она хотела кормить его грудью и чувствовала себя прекрасно, но молока у нее было мало. Кормление вызывало острую боль.

Она была так расстроена, что потеряла сон. После двух напряженных недель нашли кормилицу; мать и ребенок в полном смысле слова расцвели. Сейчас же у фрау Дорф более серьезные неприятности со вторым ребенком: когда приближается время кормления, ее тошнит, а когда приносят ребенка, она настолько выходит из равновесия из–за неудачи с кормлением, что не может удержаться от слез.

– Доктор Лотт и я пришли к согласию сегодня утром, что не можем рисковать больше жизнью матери и ребенка; мы решили, что следует посоветовать семье немедленно найти кормилицу.

– Йозеф, она твоя пациентка. Ты опытный врач. Почему бы тебе не загипнотизировать ее?

Брейер был откровенен:

– Для изменения метода лечения, на мой взгляд, требуется новый врач.

Фрау Дорф лежала в постели, красная от ярости, что не в состоянии выполнить материнский долг. Весь день она ничего не ела. Зигмунд подвинул стул к кровати и начал медленно говорить глухим голосом:

– Вы засыпаете… Вы устали. Вы хотите спать. Ваши веки становятся тяжелыми… Наступает сон. Вы засыпаете. Веки закрываются. Вы засыпаете… Вам становится легче. Веки закрываются. На вас опускается сон…

«Это не займет много времени, – думал Зигмунд. – Принимая во внимание истощение пациентки, потребуется всего половина обычного времени». Он подвинул стул еще ближе к кровати и принялся говорить уверенным голосом:

– Не бойтесь! Вы будете прекрасно кормить ребенка. Ребенок будет хорошо развиваться. Вы здоровая, нормальная женщина. Вы любите своего ребенка. Вы хотите кормить его. Это принесет вам радость. Ваш желудок успокоился. У вас хороший аппетит. Вы думаете об обеде. Вы покушаете, и вам станет приятно. Когда принесут ребенка, вы его покормите. У вас хорошее молоко. Ребенок будет прекрасно расти…

Он продолжал внушать в течение пяти минут, затем разбудил фрау Дорф. Она ничего не помнила. Вошел разъяренный господин Дорф и громко сказал, чтобы услышала жена:

– Я не одобряю такие процедуры. Гипноз может разрушить нервную систему женщины.

Доктор Фрейд спокойно ответил:

– Вовсе не так, господин Дорф. Гипноз еще не причинил кому–либо вреда. Ведь это сон, схожий с обычным. Ваша жена уже выглядит отдохнувшей. Не следует ли нам считаться с таким результатом? Завтра я зайду снова.

Дорф стоял на своем.

Когда Зигмунд пришел на следующий день, он узнал, что добился лишь частичного успеха: пациентка хорошо поужинала и спокойно спала. Однако днем, за обедом, она вновь стала возбужденной, а когда принесли еду, ее вырвало, и она, чувствуя себя подавленной, не смогла кормить ребенка.

– Не расстраивайтесь, – успокаивал ее Зигмунд, – неприятности появились во второй половине дня, значит, бой выигран наполовину. Теперь мы знаем, как преодолеть недомогание. Попытаемся еще раз.

Он держал ее под гипнозом около пятнадцати минут, повторяя то, что он хотел внушить, ослабляя ее страхи, уверяя, что все будет хорошо, что она покормит вечером своего ребенка. В последний момент по наитию он внушил фрау Дорф, что через пять минут после его ухода ей следовало бы спросить с укором, где ее обед и как она, не пообедав, может кормить ребенка. Затем он разбудил ее. Придя на следующий день вечером, он узнал, что фрау Дорф нормально поела и без осложнений покормила грудью ребенка. Она заявила, что чувствует себя хорошо, и отказалась от продолжения лечения.

Господин Дорф проводил доктора Фрейда до двери, рассказал о странном поведении жены после его ухода: она грубо разговаривала с матерью и требовала объяснить, почему ее не кормят. Доктор Фрейд промолчал. Прощаясь, господин Дорф дал ясно понять, что его жену вылечили природа и время, а приват–доцент доктор Зигмунд Фрейд ничего не сделал… хотя, разумеется, ему оплатят три визита.

Зигмунд ликовал. Он нашел способ лечения! Он должен поддерживать контакт с пациенткой, чтобы быть уверенным в том, что болезнь не вернется. По ее поведению видно, что чувствует она себя хорошо. Силой своего внушения, что она в состоянии кормить грудью ребенка, он вытеснил навеянную ею самой мысль, будто она не может кормить. Профессор Бернгейм был прав: есть особые формы заболеваний, вызванные сдвигом в мышлении, воздействующим на беззащитное тело. Появился новый инструмент в скудном наборе терапии! Шарко ошибался, пренебрегая им.

Марта быстро отреагировала на его оживление. Когда она задумывалась, у нее на лбу появлялась морщинка и она ее рассеянно поглаживала указательным пальцем.

– Зиги, если я права, то ты внушил фрау Дорф идею, которая разрушила другую идею, делавшую ее больной?

– Да я не разрушал ее, как разбивают комок, но результат именно такой.

– А откуда появилась ее идея?

– Вот ты меня и поймала, Марти. Это относится к спекулятивной области в психологии. Если врачи начнут спекулировать по поводу происхождения болезненных мыслей, то мы оторвемся от мира науки.

– Научен ли гипноз? Можешь ли ты сделать его срез?

– По сути дела, да. Именно этим занимается Бернгейм в Нанси. Я должен съездить к нему и изучить его методы. В особенности если он разрешит мне перевести на немецкий его книгу. Ключ в словах Бернгейма: «Гипноз – состояние повышенной внушаемости». Почему то же самое невозможно при нормальном сне пациента? Отвечаю: не знаю. Вопрос: имеется ли существенная разница между обычным сном и гипнозом? Ответ: да! Вопрос: в чем состоит эта разница? Ответ: не знаю.

Через несколько дней он вновь испробовал гипноз. Доктор Кенигштейн направил к нему молодого парня с тиком глаза, объяснив, что никаких органических нарушений у пациента нет. Парень был настроен враждебно, мучился подозрениями. Он категорически отказался от сеанса гипноза. Усилия Зигмунда ни к чему не привели. В этот же день доставили пятидесятилетнего больного, который не мог ни стоять, ни ходить без посторонней помощи. Направивший его врач информировал доктора Фрейда, что ни он, ни его коллеги не обнаружили физических нарушений.

Зигмунд провел осмотр. Он не заметил дистрофии мускулов ног и бедер Франца Фогеля, не было и атрофии. Тогда он исследовал развитие симптомов: сначала появилось чувство тяжести в правой ноге, затем – в левой руке, через несколько дней больной не мог двигать ногами и сгибать пальцы ног. Болезнь Франца Фогеля развивалась в течение десяти дней. Не следовало ли повести его к выздоровлению такими же темпами?

Без затруднений он ввел Фогеля в состояние сна, внушил ему, что после пробуждения сможет сгибать пальцы ног. Когда Фогель пришел в себя, то, к собственному удивлению, он поступил так, как ему было подсказано. На следующий день доктор Фрейд внушил больному, что когда он проснется, то, хотя и не сможет ходить, будет в состоянии, лежа на койке, поднять и опустить правую ногу. Фогель и на этот раз выполнил команду. На третьем сеансе Зигмунд внушил, что Фогель сможет стоять без поддержки. Фогель так и поступил. В понедельник Зигмунд внушил Фогелю, что тот сможет пройти до угла комнаты и обратно. И это было выполнено. Через десять дней Фогель вернулся на работу в свою контору. Оставалось лишь ощущение некоторой тяжести в правой ноге, – то, с чего началось недомогание. Последующие сеансы гипноза не удалили этого ощущения. В воскресенье утром, когда Зигмунд и Йозеф прогуливались по Рингу под холодным пепельно–серым небом, он спросил друга:

– Остается ли ощущение тяжести потому, что существует небольшое физическое нарушение, совершенно не связанное с психическим? Или же я не добрался до исходных корней навязчивой идеи?

Йозеф втянул голову в воротник и приглушенным голосом сказал:

– Быть может, остаток идеи Фогеля защищает себя? Если вы за десять дней вернули его в нормальное состояние, люди могут подумать, что он вообще не болел. Господин доктор, не вступайте в конфликт со своим лечением.

Клубочки пара в морозном воздухе сопровождали каждое слово Зигмунда.

– Как много мы знаем о физической структуре мозга и как мало о том, что заставляет идеи возвращаться обратно к организму через серое вещество… Да, Йозеф, я знаю: идеи принадлежат душе, анатомия мозга принадлежит соме. Но иногда я в отчаянии, оттого что не знаю, почему человек думает, о чем он думает.

До окончания года ему представилось еще два случая испробовать внушение под гипнозом. Его друг доктор Оберштейнер прислал ему двадцатипятилетнюю бонну, работавшую семь лет в приличной венской семье. В течение нескольких недель Тесса страдала приступами: каждый вечер между восьмью и девятью часами, когда она заканчивала работу и удалялась в свою комнату, наступали конвульсии, после которых девушка впадала в сон, похожий на транс. Просыпаясь, она выбегала из дома на улицу полуодетой. Тесса была довольно крупной и потеряла за месяц тридцать фунтов веса. Несколько дней ничего не ела. Прибегнув к услугам нескольких врачей, ее хозяйка решила поместить Тессу в больницу для душевнобольных. Доктор Оберштейнер рекомендовал, чтобы до этого ее осмотрел доктор Фрейд.

Зигмунд обнаружил, что Тесса умна, разговорчива и не понимает, что с ней происходит. Он поставил диагноз истерии. Наложив пальцы на веки девушки, он говорил ей в успокоительном тоне. Она заснула. После этого он стал внушать, что она сильная и здоровая девушка, она вылечится, ей не нужно бояться пребывания в своей комнате, к ней вернется аппетит, она будет спать спокойно всю ночь. Он вывел ее из гипнотического состояния через десять минут. Тесса удивленно открыла глаза и воскликнула:

– Господин доктор, не могу поверить. Я хочу есть. Я должна купить булочку и по дороге съем ее.

Тесса пришла на следующий день. Она плотно поела, но проснулась ночью и вынуждена была сдерживать себя, чтобы не сбежать из дома. Зигмунд снова загипнотизировал ее, на этот раз внушив ей, что она будет чувствовать себя в безопасности во время сна, нет причин убегать из дома, она счастлива в семье и ее уважают.

На третьем сеансе Тесса рассказала, что проснулась в три часа утра, обеспокоенная и расстроенная, но желания бежать у нее уже не было. После еще одного сеанса Тесса вернулась в нормальное состояние. Через неделю пришла ее хозяйка, чтобы оплатить счет.

– Господин доктор, как могло случиться, что несколько лучших профессоров в Вене не могли ничего сделать для Тессы? Я была в таком отчаянии, что решила поместить ее в санаторий. Вы же в течение нескольких дней восстановили ее здоровье.

Зигмунд гладил свою бородку, стремясь выиграть время. Было ли разумным сказать, что он применил гипноз, и затем оправдывать свой метод, ведь в городе испытывали к нему презрение?

– Случилось так, – сказал он спокойно, – что вы привели ко мне Тессу в момент, когда излечение было возможным.

Женщина вытащила из сумочки несколько золотых монет и положила их на стол. Уходя, она удивленно покачала головой.

Зигмунд сказал про себя: «Удивлены не только вы. Почему через семь лет у Тессы появилось острое нежелание возвращаться ночью в свою комнату? Что вызывало конвульсии? Что заставляло ее выбегать на улицу полуодетой? И почему она не могла есть?»

В его голове промелькнули три ответа, данных между делом Брейером, Шарко и Хробаком: «Такие вещи всегда являются секретом алькова!»; «В таких случаях вопрос касается секса – всегда, всегда, всегда»; «Рецепт: нормальный пенис в повторной дозе!» Но те женщины были замужними, а Тессе исполнилось всего двадцать пять, она была незамужняя и, по всей видимости, девственница, следовательно, такой образ мысли неприменим к Тессе.

Затем редкий случай помог Зигмунду Фрейду ответить на кардинальные вопросы и открыть двери в будущее, изменив также и его жизнь.

7

Посыльный принес ему записку от Йозефа Брейера с просьбой прийти к нему, после того как он примет последнего пациента. Не успел он уйти, а горничная принесла еще одну записку – от фрау Эммы фон Нейштадт, проживавшей в одном из наиболее дорогих пансионов Вены. Доктор Брейер рекомендовал его, доктора Фрейда, и фрау Эмма просит посетить ее сегодня после полудня, дело срочное.

Было первое мая, теплый, приятный день в Вене. Крестьянки расхваливали на улицах свою лаванду: «Покупайте лаванду! Кто хочет лаванду?» На углах бродячие музыканты в мешковатых брюках исполняли на скрипках вальсы. Зигмунд шел, подставив лицо солнцу, радуясь его свету и теплу. Он застал Йозефа в лаборатории, тот в рубашке с короткими рукавами занимался своими голубями. Через окно чердака струился прозрачный весенний воздух. Два друга стояли у открытого окна, выходившего на задний дворик.

– Зиг, мне бы хотелось, чтобы ты взялся ради меня за трудное дело фрау Эммы фон Нейштадт. Я занимаюсь ею шесть недель; она приехала из Аббаци с частичным параличом ног. Я делал все возможное – массаж, электротерапию, давал успокаивающие лекарства, но она недовольна. Вчера, когда она думала, что я не вижу, стала высмеивать меня. В этот момент в разговоре я, между прочим, упомянул твое имя. Она думает, что я сделал это случайно. Вероятно, ты услышишь о ней сегодня.

– Да. Она просила меня нанести ей визит после полудня. Спасибо, что упомянул мое имя. Это действительно срочно?

Йозеф попросил горничную принести холодные напитки. Они сели на стулья около рабочего стола, где Йозеф держал свой микроскоп, образцы и тетрадь для записи экспериментов.

– Да, Зиг, так и есть. Позволь, расскажу тебе, что знаю о фрау Эмме фон Нейштадт.

Фрау Эмми – так стал называть ее с этого момента Йозеф – происходила из семьи землевладельцев в Северной Германии, имевшей дом в городе и поместье около Балтийского побережья. В двадцать три года она, образованная женщина, вышла замуж за пятидесятилетнего вдовца, имевшего детей от первого брака. Фон Нейштадт был талантливым, интеллигентным человеком, владельцем целой промышленной империи. Фрау Эмми была счастлива в браке, обладавшем всеми признаками союза по любви, родила ему двух дочерей. Она основала салон, где собирались писатели, артисты, ученые, художники, профессора университета. Затем фон Нейштадт скоропостижно умер, когда второй дочери фрау Эмми было всего несколько недель. После неожиданной смерти мужа она долго болела, болел и ребенок. Позднее Эмма играла важную роль в управлении промышленным комплексом мужа, продолжала содержать салон, путешествовала, у нее был широкий круг интересов. Но спустя четырнадцать лет после смерти мужа у нее появилось множество непонятных недомоганий.

Зигмунд прибыл в роскошный пансионат, где жила фрау фон Нейштадт со своими двумя дочерьми, гувернанткой и горничной. Он поднялся лифтом на верхний этаж. Горничная впустила его в жилую комнату. На софе лежала моложавая женщина в цветастом утреннем шелковом платье, ее голова опиралась на кожаную подушку, а ноги были закрыты пледом. Он заметил тонкие черты ее волевого лица, зеленоватые глаза, хотя и мутноватые от боли, но выдававшие недюжинный интеллект. Шелковистые светлые волосы были тщательно причесаны.

Зигмунд задержался в дверном проеме, изучая пациентку, прежде чем перешагнуть порог. Ее лицо было натянутым, напряженным; связки шейных мускулов выделялись, как колонны; с левой стороны было заметно похожее на тик вздрагивание – размеренное движение вверх и вниз. Она возбужденно сжимала и разжимала пальцы.

– Фрау фон Нейштадт, я доктор Зигмунд Фрейд. Как вы чувствуете себя сегодня?

Фрау фон Нейштадт ответила низким, хорошо поставленным голосом:

– Неважно, доктор. Я чувствую озноб и боль в левой ноге, которые, как мне кажется, идут от спины,…

Она вдруг замолкла, на ее лице появилось выражение страха. Она протянула ему правую руку с растопыренными пальцами и воскликнула прерывающимся взволнованным голосом:

– Стойте! Не говорите ничего! Не трогайте меня! Затем ее рука опустилась, пальцы расслабились. Она продолжала говорить тем же низким тоном:

– У меня острое желудочное расстройство. Два дня я не могу ни есть, ни пить. Каждый глоток отдается болью…

Она замолчала, закрыла глаза; вдруг с ее губ слетел щелкающий звук: «тик–тик–тик», производившийся языком, прижимавшимся к зубам, затем послышался взрывной звук губ, за которым последовало шипение. Выражение боли исчезло с лица. Она откинулась на подушку.

– У моих родителей было четырнадцать детей, я была тринадцатой. Выжило только четверо. Я получила хорошее воспитание, хотя и под строгим надзором моей матери, которая любила нас, но была суровой…

Она снова протянула правую руку, воскликнув:

– Стойте! Не говорите ничего! Не трогайте меня! – и вновь продолжала низким голосом: – Ввиду неожиданной смерти мужа, которого я обожала, и трудностей воспитания двух дочерей, которым сейчас четырнадцать и шестнадцать и которые всю жизнь недомогают из–за нервного расстройства, я заболела…

Опять – «тик–тик–тик–поп, хисс…». Зигмунд сделал вид, что не замечает странной речи женщины.

– В течение этих лет, фрау фон Нейштадт, вы проходили курсы лечения у врачей, которые помогли вам?

– Не часто. Четыре года назад мне помог массаж в сочетании с электрованнами. Несколько месяцев я страдала от подавленного состояния и бессонницы. Я нахожусь в Вене шесть недель, ищу медицинскую помощь и не нахожу.

Рука вздрогнула:

– Стойте! Не говорите ничего! Не трогайте меня! – Она расслабилась. – Доктор Йозеф Брейер сказал что–то во время вчерашней процедуры, что заставило меня поверить в вашу способность помочь мне.

Фрау фон Нейштадт смотрела на него своими зелеными глазами, как бы изучая:

– Благодарю вас, господин доктор. Если вы оставите ваше имя и адрес приюта, я перееду туда утром.

Уже смеркалось, когда он вышел на улицу. Под впечатлением увиденного острые углы каменных зданий расплывались в мягкие контуры. Его карие глаза подернулись задумчивой дымкой; он шел необычным, неровным шагом, стараясь расшифровать для себя странные движения и звуки фрау Эмми фон Нейштадт. Очевидно, она страдала истерией: образованная и умная, она вдруг бессознательно становилась жертвой устрашающих галлюцинаций. Она как бы отгоняет злой образ, вытягивая руку и крича: «Стойте! Не говорите ничего! Не трогайте меня!» Исчезает ли демон, когда произносится такое заклинание? И как понимать странный щелкающий звук – «тик–поп–хисс»? Этот тик, по–видимому, диктуется той частью ее ума, которая не имеет контакта с зоной мозга, управляющей речью и логическим мышлением.

Маршрут, по которому он шел, привел к площади собора Святого Стефана, где, вытянувшись в очередь, ждали пассажиров одноупряжные экипажи и фиакры, кучера которых обменивались полуденными сплетнями. Мысли в голове Зигмунда вращались с не поддающейся контролю скоростью, а его чувства сгустились в комок, словно крутое тесто. Когда он попытался рассортировать их, то смог выделить лишь опасение, смешанное со страхом. Он чувствовал, что стоит на краю бездны, именуемой двойственностью человеческой природы. После «Эдипа–царя» Йозеф Брейер сказал, что королева Иокаста не принимала своим сознательным умом, что замужем за собственным сыном. Зигмунд не смог тогда сделать следующий логический шаг, к которому толкала вся сила его интеллекта: Иокаста осознавала, кем ей приходится Эдип, неосознанным умом. Тересий, слепой пророк, говорил:

 
В общенье гнусном с кровию родной
Живешь ты, сам грехов своих не чуя!
Гипноз служит ключом к неосознанному уму !
 

Пациенты, которым он помог с помощью гипноза, заболели в результате идеи, возникшей в их неосознанном уме: мать, которая не могла кормить грудью ребенка; бизнесмен, который не мог ходить; бонна, которая не могла оставаться на ночь в своей комнате; и теперь фрау Эмми, чей неосознанный ум наполнен демонами, достаточно сильными, чтобы прорываться через ее сознание и давать знать о себе в то время, когда она говорит.

Он смотрел невидящим взглядом на готический шпиль собора Святого Стефана, его дыхание участилось, еще никогда в своей жизни Зигмунд не был так напуган и так ободрен. Словно он стоял на самом высоком пике Земмеринга, окутанный густым туманом, а ныне туман рассеялся и стали видны долины внизу; обрисовался контур человеческого ума. Это был вид неосознанного, который издревле ощущали поэты, романисты, драматурги. Психология говорила о душе, о моральных качествах и оказалась неудачницей. Но сегодня он имел возможность увидеть, как действует неосознанный ум. Подобно другим врачам, он сталкивался с бесчисленным количеством таких случаев ранее и не сумел разгадать смысл увиденного.

Могло ли это быть? Действуют ли два человеческих ума отдельно друг от друга? Такая концепция потрясала. Его била дрожь в теплом вечернем воздухе. Он представил себе Васко Бальбоа, стоящего на мысе и бросающего взгляд первооткрывателя на Тихий океан – неизвестный, неслыханный, не обозначенный на карте, поражающий своими просторами. Какие опасности таятся в его бездне? Какие чудовища могут выплыть оттуда? Какие силы там действуют, способные разбить в щепы утлую лодку во время бури? Есть ли там бездны, в которых может бесследно исчезнуть корабль и его команда? Есть ли пределы у этого необъятного океана? Будут ли люди плыть и плыть, не находя средств к существованию, поскольку на другой стороне нет твердой земли? Канут ли они в бездну, как в могилу?

То, что он теперь осознал, заставило его мысли мчаться в диком испуге, смущении, страхе, неверии в свои собственные наблюдения, в то, что видели его глаза и слышали его уши. На эту почву еще не ступала нога человека. Никто не осмеливался? За многие годы он немало прочитал о конфликте между Богом и Люцифером, и прежде всего в «Фаусте» Гёте. Он воспринимал спор между Добром и Злом лишь в символическом смысле, в литературном или религиозном контексте. Теперь впервые понял его содержание. Богом был сознательный, логический, ответственный ум, великая сила, которая вывела человека как биологический вид из моря, джунглей, зарослей и превратила в разумное, творческое существо. Дьяволом было неосознанное. Зло укоренилось, воцарилось в ничейной зоне, подходящей только для чудовищ, горгулий, рептилий; в прибежище отвратительного, зловещего, злокозненного, демонического, злоумышленного, вредного, опасного, злобного, низменного, проклинаемого, враждебного, среди отбросов и экскрементов вселенной; послушные прислужники зла готовы при малейшей возможности уничтожать, развращать, отравлять, парализовывать, разрушать. В таком проклятом месте не может быть Бога, науки, дисциплины, разума, цивилизации; не может быть почвы, на которую могла бы стать нога человека или которой человек мог бы доверить свой ум, не погрузившись при этом в пагубную грязь. Будучи однажды обманутым, может ли он вернуться к нормальному рассудку и обществу?

Зигмунд Фрейд восхищался отважными людьми: Александром Великим, Галилеем, Колумбом, Лютером, Земмельвейсом, Дарвином. Он всегда мечтал сам стать отважным, несгибаемым перед опасностями, которые угрожают человеку. Но кто не дрогнет перед камерой ужасов, более страшной, чем изобретенная Торквемадой, для того чтобы калечить тела людей, их волю?

Йозеф Брейер оступился и свалился в эту бездну. Оказалась ли слишком высокой цена? Выбрался ли оттуда хоть один? Не побоялся ли Йозеф продолжать начатое, хотя в глубине могут таиться алмазы, жемчуг и изумруды чистейшей воды? Или же он сознательно переложил бремя риска на плечи своего молодого протеже?

На память пришли иллюстрации Гюстава Доре к «Аду» Данте. Он вспомнил начальные строки Первой песни:

 
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще[9]9
  Данте. Божественная комедия. Пер. М. Лозинского. М., 1961. 480


[Закрыть].