Текст книги "Греческое сокровище"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

Но Георгиос Энгастроменос отказался продолжать серьезный разговор.

– Ничего страшного, Софидион. Немного расстроил желудок. Пройдет! А вообще—смех: худеть в мои годы! Ведь я столько лет опровергал напраслину, чтс-де толстых греков не бывает! Если и было меня за что ценить, так это за корпуленцию. Со мной раскланивалась вся улица Гермеса, и на Монастираки меня знали, а теперь, наверное, я и сам-то себя не узнйю. Право, это хуже, чем разориться.

– Все поправимо, папа, – отозвалась Софья. – Завтра пойдешь к доктору Скиадарессису. Может, он назначит тебе специальную диету.

– Слышать не хочу этого слова! – закричал Георгиос. – Мало i-реки голодали за свою историю?! Страшнее слова «диета» в нашем языке нет.

Еще ее тревожил Александрос. Он все больше забирал в свои руки семейную лавку. Дело процветало. Александрос оказался толковым коммерсантом, он отлично чувствовал греческий и европейский рынок. Когда Георгиос стал недомогать и появлялся в лавке от силы на час-другой, Александрос не однажды намекнул отцу, что лучше бы тот вообще оставался дома. Было видно, что он и Спироса намерен отлучить от дела.

– Наверное, я скоро уйду, – признавался тот Софье. – Александрос обращается со мной, как с мальчиком на побегушках. Придется искать другую работу. А что я умею? Торговец я никакой, да и душа у меня к этому не лежит.

От жалости к брату у нее заныло сердце: он и телом хрупкий, и душою вялый. Иногда он подолгу молчал, и она спрашивала: «О чем ты думаешь?» – «Ни о чем, – отвечал он. – Просто смотрю…»

– Когда Спиросу станет невмоготу в магазине, – успокоил ее вечером Генри, – я что-нибудь ему подыщу.

Накануне Нового года афинские улицы заполнили толпы людей: все спешили купить близким подарки. В ювелирных лавках уже все было распродано, в магазинах игрушек не протолкнуться. Софья отправила Генри одного на площадь Монастираки, а сама вернулась в книжный магазин Коромела-са. Здесь она купила новую книжку сказок Майкла Деффнера – читать Андромахе – и для Генри только что вышедшую «Историю Греции от завоевания Константинополя».

На следующее утро их разбудила праздничная канонада. В десять они были в кафедральном соборе на рождественской заутрене. Тут же присутствовали король Георг и королева Ольга. В одиннадцать король принял в своем дворце на площади Конституции министров и долгую череду достойных мужей. В числе приглашенных был и польщенный Генри, впервые переступивший порог королевского дворца. Королева в свою очередь приняла в полдень Женскую ассоциацию. Вечером Шлиманы вновь поехали во дворец. Генри повязал белый галстук, надел черный фрак, Софья была в роскошном муслиновом платье (материал подбирал сам Александрос), воротник и шлейф отделаны французским кружевом, заколоты букетиками шелковых роз. У входа всем дамам вручили изящно выполненные бальные карточки, и к десяти часам Софьин билет был весь расписан. Бал открылся двумя кадрилями по получасу каждая, потом по четверть часа танцевали польку, мазурку, вальс и шесть туров лансье. В полночь пригласили к праздничному столу. Возобновившись, танцы продолжались до четырех утра и завершились котильоном.

– На раскопках мне вытанцовывается лучше, – признался Генри, – хотя я еще могу тряхнуть стариной и оставить позади вон тех, к примеру, симпатичных английских офицеров.

– Ты хотел, чтобы мы заняли подобающее место в обществе, – усмехнулась Софья. – После сегодняшнего вечера выше подниматься некуда.

– Не обижай меня, золотая моя, – нахмурился Генри, – я не карьерист. Положение в обществе нам нужно для того, чтобы облегчить себе работу.

На праздник богоявления Шлиманы ранним утром поехали в Колон, чтобы поспеть в церковь св. Мелетия на службу крещения Христа в реке Иордан. Сотворив молитвы, священник опустил крест в купель с водой, потом благословил паству и каждому прихожанину отлил в бутылочку святой воды. Дома Георгиос Энгастроменос опрыскал ею все комнаты. Софье для згой цели требовалось три бутылочки, которые она и уложила в углу сиденья в экипаже. На Гиссарлыке она перенимала у Генри умеренный пантеизм, что было естественно для их жизни в Троаде среди ахейцев и троянцев, у которых были и сонм верховных, олимпийских богов, и многочисленные божества природы—боги огня, ветра, солнца, моря, лесов, рек. Вернувшись же в Афины, в современную жизнь, она возвращалась в лоно матери-церкви: выстаивала все воскресные службы, чтила всех святых, каждому в день его памяти ставила свечку, молилась о благополучии дома. Раз в год ходила исповедоваться. Когда в начале супружества у них случались размолвки с Генри, она признавалась в них на духу, зато теперь при всем желании ей не в чем было особенно покаяться.

В полдень сели за традиционное крещенское блюдо мадам Виктории – жареную индейку, фаршированную каштанами. Похоже, от диеты доктора Скиадарессиса Георгиос немного воспрял. После обеда многочисленное семейство отправилось в Пирей «на Иордан». Там уже собралась толпа народа. Освящая воду, священник бросил в море крест. Афины жаждали видеть победителя, который его найдет и вынесет на берег. Четверо молодых людей во всей одежде прыгнули в море. И первым вынырнул, торжествующе воздев руку с крестом, Александрос.

– Он мечтал об этой минуте всю жизнь, – шепнула Софья мужу.

Несколько дней спустя в Афины по церковным делам приехал епископ Теоклетос Вимпос. Его буквально нельзя было оттащить от фотографий и планов раскопок, от богатого собрания спасенных древностей.

– Вера лежит в основании моего характера, – заявил он. – Я верю, что вы нашли Большую башню и мощную крепостную стену. Я верю, что вот этими копьями, топориками и стрелами троянцы оборонялись от ахеян. Генри, в университете говорят, что увлеченность вас погубит. Что не умеете вы работать не спеша, без восторгов, как то пристало ученым людям. Что делаете поспешные заключения. Что даже весьма спорное свидетельство срывает с места и уносит ваше воображение и из скудной пряжи вы умудряетесь соткать рулоны полотна. Это говорят ваши критики.

– Я слышал от них и слова покрепче, – невесело усмехнулся Генри.

– Но вера завоевывает людей, – продолжал Теоклетос Вимпос, – если в их сердце есть место для увлеченности. Когда вы однажды признались мне, что хотите стать археологом, я вам поверил. И когда сказали, что вам нужна жена-гречанка, я опять поверил. Поверил и тому, что вы влюбились в карточку Софьи. Спрашивается, почему мне сомневаться сейчас?

Узкое, эль-грековское лицо Вимпоса тепло осветилось улыбкой, когда он взглянул в сторону Софьи.

– Ты только похорошела, выкапывая из земли всю эту красоту.

Иначе относилась к делу мадам Виктория. Она отвела дочь в сторону:

– Дорогая, Генри говорит, что в конце месяца вы опять уезжаете.

– Да.

– Пойми меня правильно, но сколько же можно оставлять дочь и дом?

– Пока мы не найдем Трою.

Однажды принесли обычную утреннюю почту. Быстро перебрав конверты, Генри отложил письмо из Чанаккале. Писал Фрэнк Калверт, и писал странные вещи. Прошел-де слух, что Генри продал в Европу за большие деньги Аполлона. Далее Калверт утверждал, что метопа была обнаружена не на государственной земле, а несколькими футами дальше, на его собственном участке холма. Он не собирался обвинять Генри в мошенничестве: ясно, тот просто ошибся. За вычетом транспортных расходов половина вырученных за Аполлона денег полагается Калверту, и он просит переслать их в Чанаккале.

Они сидели в саду. Солнце светило как-то неуверенно. На фоне голубого неба куском белоснежного сахара сверкал мраморный Аполлон.

– Кто мог наплести Фрэнку такую чушь?

– Не знаю. Слухи—те же летучие мыши: они слепые и любят темноту.

– Вообще-то понятно, что его обидело. Конечно, он знает, что метопу мы нашли не на его земле, но ему обидно, чего ради он научил тебя, как вывезти ее из Троады.

– Я сейчас же напишу ему ответ, объясню, что никуда не вывозил мрамор – ни в Лондон, ни в Париж, что никогда не продам его. Он здесь, он украшает наш сад.

Однако Фрэнк Калверт не унялся. И скоро они поняли истинную причину раздражения, водившего его рукой. Конечно, его взбесили не слухи о продаже Аполлона, причина лежала глубже. Им в руки попали гранки его статьи для «Левантийского вестника», в которой Фрэнк поносил и Генри, и его работу на Гиссарлыке.

Обвинения были настолько чудовищны, что Софья и Генри только развели руками.

А все было очень просто. Оказывается. Фрэнк Калверт никогда не верил, что Шлиман найдет Трою на холме Гиссарлык. Вон оно что! Своими отчетами, посылаемыми в европейские газеты, и прежде всего статьями в лондонском «Таймсе», Генри приобрел имя—тот же «Тайме» поздравил его с успехами в археологии. В Великобритании Генри Шлиман был героем дня, а кто знал Фрэнка Калверта? Да и знавшие знали его как изменника родине. Понятно, это не могло не взбесить его. И он написал статью, в которой доказывал, что если кто открыл Трою, то скорее он, а не Генри Шлиман.

– Если говорить правду, – уступчиво объявил Генри, – Фрэнк действительно вырыл на своей стороне холма три мелкие траншейки, но, по своему обыкновению, покопал несколько дней и бросил.

Калверт пытался пошатнуть доверие к Генри. Если каменные орудия существовали в Трое, вопрошал он, то отчего Гомер не упоминает их? Следовательно, ни один культурный слой, вскрытый Генри и содержащий каменные орудия, не может быть гомеровской Троей. Гомер, например, нигде не говорит ни о кремневых пилах, ни о каменных ножах. Калверт обвинял Генри и в том, что тот напутал в описании стен дома, отрытого в холме, дал неверные размеры, не разобрался, из какого материала он сооружен. Он объявлял ошибочными описание и назначение терракоты, отвергал аргументы, позволявшие Генри проводить рубеж между доисторическими временами и поздними греческими поселениями.

– Я потрясен! – выдохнул Генри. – Я любил этого человека, и мне казалось, что он нас тоже любит.

– Он нас любит, – задумалась Софья, – но ему горько. У зависти горький вкус. Его ход мыслей – вот что мне непонятно. Сначала он заявляет, что не ты, а он открыл Трою, и дальше пишет только о том, что это совсем не гомеровская Троя. Его статья нам повредит?

Он грустно покачал головой.

– За эту кляузу ухватятся только те, кому хочется, чтобы мы ошибались.

– Ты думаешь, он уже не разрешит нам копать на его половине?

– Совсем не думаю. Он не мстительный человек. И конечно, ему мало радости доставит эта выходка.

К середине января приготовления к раскопочному сезону 1873 года были в целом завершены. Генри нашел молодого и симпатичного художника, Полихрониоса Лемпессиса, заинтригованного новизной работы. Он не был женат, в Афинах его ничто не держало.

Яннакис, Поликсена и Фотидис обещали приехать в Трою сразу по прибытии туда Шлиманов. К сожалению, ломашние дела не отпускали в этот год Деметриу, молодого, но очень хорошего десятника. Второй их десятник, Теодорос Макрис, устроился где-то в провинции, и разыскать его не удалось. И Генри нанял капитана Георгиоса Цирогианниса.

– Умение руководить людьми – редкость, – объяснил он Софье. – Только моряки обладают им. Кстати, о моряках: мы потеряли нашего капитана Папалиолоса и его «Таксиархис». Он до конца года подписал контракт на рейсы между Критом и Александрией. Зато он рекомендовал нам своего старого приятеля капитана Теодору. Я уже видел его пароходик «Омониа». Он будет приходить в залив Бесика раз в месяц.

3

«Омониа» покачивалась у пристани в Чанаккале. Тут же их ждал Яннакис с арбой – увезти их кладь. Грузиться помогали оба десятника, приехавшие с Генри из Афин, – капитан Цироги-аннис и некий албанец из Саламина. Потом вся компания отправилась в Гиссарлык.

Генри остановился в портовой гостинице Николаидиса: они бы остановились здесь и два года назад, не смани их тогда Фрэнк Калверт.

– Это на всякий случай, – сказал он Софье. – Вряд ли Фрэнк предложит нам остановиться у него. Но я хочу по пунктам пройти с ним его статью, прежде чем отвечать в печати.

Было холодно, ветрено. Кончался январь. Они прошли губернаторский дом, впереди был особняк Калверта. Всю дорогу Генри озадаченно мотал головой.

– Нет, с друзьями так не поступают. Никто не обязывает его разделять мои взгляды, но зачем пригвождать меня к позорному столбу, выставлять на смех?

Когда дворецкий провел их в библиотеку, Фрэнк Калверт не высказал ни удивления, ни досады. Он велел придвинуть кресла к жарко пылавшему камину, предложил коньяку. Генри ровным голосом осведомился, отчего Фрэнк решил высказать свои критические соображения сразу в печати. Фрэнк перевел разговор на другую тему, но Генри не дал себя сбить.

– Фрэнк, вы пишите в статье, что найденные мною кремневые пилочки и каменные ножи делают невозможным считать Гиссарлык местоположением Трои, поскольку Гомер ни разу не упоминает их…

Фрэнк поднялся с кресла и в раздумье налил себе еще коньяку. Отворилась дверь, и вошла миссис Калверт. Она тепло поздоровалась с Генри, обняла Софью: мужчины вольны делать глупости, но ее это ни с какой стороны не касается.

– Дорогая, может, пойдем в гостиную, выпьем по чашке чаю? Поговорим о своем.

Софья с радостью улизнула из библиотеки, где назревал весьма недружественный спор. В гостиной они поговорили о детях и летних планах. Примерно через час зашел Генри. Он был один, и было заметно, как он старается не выдать своих чувств. Поблагодарив миссис Калверт за внимание к Софье, он вежливо отказался от чая. Фрэнк не выи км попрощаться. Пробежав оцепеневшую от холода улицу, они вернулись к себе в номер, и здесь наконец Генри заговорил:

– Фрэнк невменяем. Его не убеждают ни доводы рассудка, ни факты. Он твердит, что его возражения в печати сделаны по существу и в интересах дела. И хотя, он говорит, не я, а он прежде меня открыл Трою, это не гомеровская Троя, поскольку мы не обнаружили византийских предметов, а на Гиссарлыке цивилизация будто бы держалась вплоть до четырнадцатого столетия. Он путает Гиссарлык с Александрией Троянской.

– Ив итоге этого спора, – неловко усмехнулась Софья, – тебе, надо думать, вежливо указали на дверь? Он не запретил нам вести раскопки на его половине холма?

– Нет. Пока не запретил. Но чем успешнее мы будем работать, тем скорее он созреет для этого решения. Видишь, я был прав, оставив за нами эту комнату. Пойду попрошу что-нибудь на ужин.

– Мы пропадем, если Фрэнк закроет для нас свою половину.

– Поэтому-то я и хочу взять больше рабочих и копать быстрее. От башни мы поведем траншеи во все стороны…

На следующее утро отправились к губернатору.

– Выказать уважение, – сказал Генри, – всегда полезно. Какой он ни был твердолобый чиновник, Ахмед-паша, но

тоже мог щегольнуть воспитанием: приветствовал их возвращение в Троаду, велел лакею принести кофе и как бы невзначай сказал:

– Вы, разумеется, уже знаете, что в Константинополе вот-вот будет принят новый закон?

– Новый закон? – озадаченно переспросил Генри. – Нет, я ничего не слышал. А какой области он касается?

– Он касается археологических памятников, составляющих национальное достояние Турции.

Софья бросила взгляд на пепельно-серое лицо Генри.

– Можно ознакомиться с этим документом?

– Нет, закон еще в стадии прохождения.

– Но вы знаете его основные положения?

– Да, и они прямо касаются вас. Первое: надлежащим образом составляется полная опись всех находок и направляется в министерство просвещения. Второе: ничто не может быть вывезено за пределы страны Его величества без особого на то разрешения. Третье: если вышеупомянутые находки будут сочтены необходимыми для коллекции музея и их приобретение будет желательно, то музей приобретает их за цену, которую положит разумной. Четвертое: разрешение на вывоз из страны распространяется только на те находки, которые музей не удерживает при себе. Но и в этом случае вывоз за пределы страны Его величества разрешен лишь в том случае, если, по получении особого разрешения, уплачивается таможенная пошлина. И последнее: уличенный в попытке тайно вывезти из страны археологические находки лишается их всех безвозмездно.

– Но чего же тогда стоит наш фирман?! – вскричала Софья. – Сначала официально разрешают, потом берут свои слова обратно – как это можно?

Лично к ним у гебернатора не было неприязненных чувств, и он ответил вежливо и выдержанно:

– Правительство имеет право менять свои законы. Принятый закон, естественно, лишает силы предыдущие установления, противоречащие нынешним.

– Но я вложил в эти раскопки десятки тысяч долларов! – не выдержал Генри. – И намерен вложить еще столько же! Мне с таким законом не по пути.

По лицу губернатора редким гостем скользнула улыбка.

– А его пути неисповедимы, доктор Шлиман. Обсуждение может затянуться на месяцы. Когда-то еще закон оформят, потом двадцать раз пересмотрят, потом только обнародуют. Пока он не ляжет на мой стол, вам решительно не о чем беспокоиться.

Они вышли на улицу, и холод прохватил их до костей. Генри тусклыми глазами смотрел под ноги, вздрагивал, у Софьи, как всегда после нервного напряжения, больно тянуло в животе.

– Этот новый закон, – сказал он, – размахнулся отобрать все. Все ценное музей заберет себе, а нам швырнет несколько пиастров. Мы останемся ни с чем. С битыми черепками…

В Гиссарлыке Яннакис с двумя дельными каменщиками из Ренкёя кончал каменный дом, заказанный Софьей перед их отъездом в прошлом году. Камень брали из раскопочного выброса, каменщики хорошо обтесали брусья, положили ровненькую кладку. Спальню и столовую Софья задумала такими же, как в их деревянном домике, зато рабочую комнату просила сделать побольше, чтобы поставить несколько столов. В окно открывался вид на Дарданеллы, Эгейское море. На пороге, зажав в руке шляпу, переминался с ноги на ногу Яннакис, выжидающе глядя ей в спину.

– Ты замечательно все сделал, Яннакис. Здесь нам будет хорошо.

Яннакис внес в комнаты их пожитки. Поликсена приготовила постель. В очаге потрескивали поленья, на плите разогревался ужин. Поздравить с возвращением в Трою пришел Фотидис. Ему, капитану Цирогианнису и албанцу отвели под жилье деревянный дом, где в прошлом году жили Шлиманы.

Софья выставила на тумбочку икону. Генри одобрительно улыбнулся.

– Поразительно, как ты умеешь превратить случайное убежище в родной дом, всего-навсего выставив эту икону.

– Так в этом же и отличие от твоих древних |реков: они боялись своих богов, а христиане своих любят. И греки, и ахейцы умиротворяли богов, проливая на землю вино или сжигая тучные бедра быков, баранов, козлов и окуривая благовонием Иду и Олимп. А мы не поклоняемся кумирам…

– Это новость! Как тогда прикажешь называть золотые и серебряные браслеты, ожерелья, кольца, кресты?..

И Софья благоразумно прикусила язык.

Обойдя раскопки, они вернулись в свою новую столовую, где Поликсена уже накрыла к ужину. Легли рано. В пять Генри разбудил ее.

– Скоро придут рабочие.

Яннакис отчистил инструменты, смазал тачки, наточил лопаты и кирки – словом, подготовился. К шести часам из окружающих деревень стали стекаться люди. Всего пришло сто пятьдесят греков и турок. Генри разбил их на пять рабочих бригад, закрепив за каждой определенный участок и характер работы: копать рвы, траншеи, террасы, расчищать крепостную стену, углубляться до основания смотровой башни, до самой скальной породы, раскапывать храм, ибо под ним должен быть храм поменьше, первоначальный, троянский – в это Генри свято верил. Всем троим десятникам дали по бригаде, себе Генри взял самую многочисленную – им предстояло освобождать юго-западную сторону башни. Были свои подопечные и у Софьи.

На сей раз гурки поставили над ними только одного смотрителя – Амина-эфенди. Задача его была не из легких: уследить за пятью бригадами, разбросанными чуть не по всему холму. А они, между прочим, извлекали любопытнейшие вещи: покрытый красноватым лаком терракотовый бегемот, вазы и кубки, большие плоские блюда, мраморные фигурки богини Афины с совиной головой. Ниже, на глубине десяти футов, нашли двухтонные мраморные глыбы, обработанные в дорическом стиле: Генри посчитал их деталями храма Лисимаха. Надписей на них никаких не было, и Генри с легкой душой распорядился сбросить их вниз, на равнину.

Амин-эфенди был способный юноша с привлекательной внешностью, хорошо образованный. Он изнемогал от желания поработать на совесть. Характер у него был не склочный, но от Шлиманов он с самого начала ожидал подвохов. Когда были сделаны самые первые находки, он заявил:

– Мне нужна исчерпывающая опись находок к концу каждого дня, чтобы иметь их наготове, когда вступит в действие новый закон.

– В моем фирмане такого требования не содержится. Абсурдно подчиняться закону, которого еще нет.

– Губернатор заверил меня, что скоро он будет принят. Разве для вас не легче составлять списки ежедневно? Во избежание ошибок мы можем делать это вместе, а потом я отошлю свой экземпляр в Константинопольский музей.

Софья обычно старалась держаться в стороне от таких перепалок, но иногда и у нее лопалось терпение.

– Да не нужны еще музею ваши списки, Амин-эфенди! Вы, конечно, можете их составлять, если вам хочется, но мы так не умеем работать. Мы сначала очищаем предметы, описываем их в дневнике, каталогизируем, чтобы потом не было путаницы. Если когда-нибудь этот закон пройдет, я по записям в журнале составлю для вас полный и точный список находок.

Казалось, молодой человек внял.

– Каждый работает как умеет, госпожа Шлиман. Мне, например, будет спокойнее составлять списки ежедневно.

– Если вы так настаиваете на этом, мы можем вам помочь, – мирно отозвался Генри. – Все находки вечером будут сноситься к порогу нашего дома. Можете там работать.

– Благодарю, доктор Шлиман, но я бы хотел записывать предметы сразу по извлечении их из земли.

«Ну, милый, – подумала Софья, – тогда тебе нужна хорошая лошадь, чтобы всюду поспевать».

С капитаном Цирогианнисом им определенно повезло. Его рабочие поворачивались проворнее других, даже Генри со своими отставал. У албанца же дело никак не налаживалось, и люди у него подобрались какие-то мрачные. Генри попросил Софью походить рядом, послушать, что они говорят.

– Они на дух не переносят этого албанца, – сообщила она вскоре. – Видимо, они считают ниже своего достоинства слушаться его приказаний.

– Ну, я не могу мановением руки превратить его из албанца в грека. Значит, надо с ним расстаться. Дам телеграмму Деметриу, предложу хорошие деньги, чтобы он наконец разделался со своими проблемами. Для меня хороший десятник стоит десятка рабочих.

Уже на следующей неделе Деметриу работал с ними.

С появлением Полихрониоса Лемпессиса их вечера оживились, повеселели. Яннакис разобрал кладовку, и художник с удовольствием вселился в нее. Подвижный как ртуть, он был веселым и добрым товарищем. И дело свое он знал хорошо, рука у него была точная. Первые дни он рисовал раскопки и рабочих, потом переключился на троаде кие пейзажи, стараясь передать особое очарование этих мест. Он напросился расчищать терракоту, каменные орудия, металлическое оружие, выкладывал их потом на верстак, брал тушь и срисовывал. Своей мастерской работой он и покорил Шлиманов.

Капитан Георгиос Цирогианнис, накрутившись за день с сорока рабочими, особой потребности в обществе уже не испытывал. Он ужинал и сразу отправлялся спать. Напротив, Фотидис жаловался Софье на бессонницу, особенно тягостную, когда нечем заняться и не с кем перемолвиться словом. Узнав, что Полихрониос Лемпессис с вечера до полуночи работает со Шлиманами, он попросил и его взять в компанию. Генри недовольно скривился, и Софья заступилась за Фотидиса:

– Он одинок, ему скучно. Ты говорил, он прекрасно вычерчивает профили и делает нивелировку. Наверное, им нужно дорожить.

– Еще как! Худо-бедно почти инженер.

Фотидис был счастлив. Вскоре он уже стал чем-то вроде секретаря при Генри, старательно переписывая его отчеты для греческих газет. Однако самым большим удовольствием для него было помогать Софье отмывать терракоту и из черепков собирать горшки. Ради этого он собственноручно варил рыбий клей в кухне.

– Одной рукой ты собираешь горшки. – заметил ей Генри. – а другой разбиваешь сердца. Он уже с тебя глаз не сводит.

Пошла их третья неделя в Трое, когда ударили холода: ночью градусник показывал 23° по Фаренгейту [25]25
  1 По Цельсию – 5°.


[Закрыть]. В каменном доме да под шерстяными одеялами еще можно было спать, а вот десятники всю ночь простучали зубами от холода и встали с простудой. Леденящий северный ветер, жаловался утром Фотидис, лез во все щели. Лампы гасли, вода замерзла. Выглядели они все кошмарно.

– Пожалуй, нам надо поменяться с ними домами, пока не спадет этот холод, – предложила Софья. – У нас им будет гораздо теплее.

– Да, надо это сделать. Не то они все разболеются. Я велю Яннакису поменять постели. Под одеялами не замерзнем. И потом, вдвоем теплее.

Обмен состоялся, и десятники отлично выспались в каменном доме. Шлиманы спали плохо. На раскопках в траншеях было теплее, и то мужчины работали в шапках, пальто и шарфах.

На пятый день с утра проглянуло солнце. Ветер стих. В Троаде снова было тепло. Яннакис и Фотидис водворили кровать Шлиманов в каменный дом. Фотидис рассыпался перед Софьей в благодарностях за заботу.

Яннакис днями пропадал в деревнях, вербуя новых рабочих, и Генри поручил Софье кричать «пайдос» [26]26
  Перерыв (греч.)


[Закрыть] утром и в обед. Она ходила от одной группы к другой и, сложив руки трубочкой, объявляла перерыв.

Пришли новые неприятности. Какой-то купец из Смирны соблазнил рабочих сдельщиной – собирать лакричный корень. За день можно было заработать пятьдесят центов, а Генри платил только тридцать пять: дни еще были короткие, темнело рано. И половина рабочих сразу подалась собирать коренья и давить сок. Раньше, чем через две недели, на них нечего было рассчитывать. Янникис в который раз проехал по деревням, но наскреб сущую малость. Генри не находил места: уходили дни!

Погода установилась, было тепло и ясно. Кризис с рабочими также миновал. Дни стали длиннее. Генри увеличил жалованье. Его бригада расчистила подходы к храму, убрав одиннадцать тысяч кубических ярдов грунта и пустой породы, и это радовало. Другие бригады тоже хорошо работали на своих участках. Буквально каждый час на свет являлось что-нибудь замечательное: медный сери – их первая земледельческая находка, медное оружие, копья и наконечники стрел, длинные тонкие медные гвозди с круглыми шляпками. Обводя траншеей северо-западную сторону Большой башни, бригада Генри натолкнулась на две стены толщиной в десять футов, стоявшие одна на другой крест-накрест. Когда достаточно отрыли верхнюю стену, Генри подозвал Софью и показал: в качестве строительного материала здесь использовали коринфские колонны. Замечательна была нижняя стена: многие ее массивные глыбы имели метку не то каменотеса, не то строителя—сигма, дельта, ипсилон.

Работа наладилась, и Софьина жизнь пошла ровной колеей. Генри возвращался с утреннего купания, она пила с ним кофе, шла к своим рабочим и оставалась на раскопках до обеда. К этому времени все утренние находки уже были в их рабочей комнате. Она видела, что Амин-эфенди ни на минуту не закрывает записную книжку, и улыбалась про себя: всего он не углядит—нельзя же быть в пяти местах сразу. Он не затруднял себя отбором половины находок, уверенный, что принятие нового закона—дело нескольких недель, и тогда Шлиманы сами все отправят в Константинополь, а директор музея сам решит, что ему угодно оставить.

Чувствовала она себя превосходно, работа на солнце подрумянила ей щеки, но Генри настоял, чтобы после обеда она ложилась вздремнуть и возвращалась, когда спадет жара. На это время он сам приглядывал за ее рабочими. В каменном доме было прохладно и хорошо. Проснувшись, она шла к Поликсене, договаривалась о завтрашнем обеде. Обе беззлобно вышучивали кулинарную страсть Яннакиса

К концу февраля у Генри каждый день в среднем работало сто шестьдесят человек. Работы по освобождению от грунта башни, крепостных стен и храма подвигались быстрым ходом. Генри был доволен. Сначала он собирался убыстрить темп раскопок на половине Фрэнка Калверта, а теперь его еще торопила угроза нового закона. Он во все стороны пустил траншеи, рвы, террасы. Бригада Генри всех опережала: они копали с восточной стороны башни, а это близко к южному склону холма – недалеко отвозить мусор. Это обстоятельство заставило его несколько изменить технику работы: прежде специально назначенный рабочий только нагружал тачку, а теперь ее нагружал и отвозил один человек. На одну операцию стало меньше.

Скрывая истинную причину своей нервозности, он жаловался на подорожание турецкого вина:

– В прошлом году две бутылки стоили мне пять центов, а теперь запрашивают восемь!

– Но ведь это замечательное вино, Генри, ты его предпочитаешь французским.

– Я на вино не жалуюсь. Я жалуюсь на цены. Портило настроение и то, что у найденных терракотовых

змеек рабочие аккуратно отламывали рожки: в Троаде было распространено суеверие, что эти рожки вылечивают от падучей и еще многих болезней. В прошлом году, к примеру, один умник насобирал целый кувшин рожек. Сколько Генри ни бился, убеждая, что все это чушь, сломить их предрассудок было невозможно.

К холму повадились ездить крестьяне за камнем для строительства церквей и мостов. Большие, хорошо обтесанные глыбы было тяжело и долго скатывать по склону, и пришлось заняться «каторжной», как ее называл Генри, работой: дробить монолиты на куски, с которыми легче управиться. Приезжие терпеливо ожидали, пока рабочие расколют камень и по частям спустят его на равнину. Здесь они спокойно грузили его в свои доморощенные двуколки. Генри особенно возмущало, что они не желали хоть чем-нибудь помочь им. Уж как он их уламывал!

– Тем, кто поможет разбить камни и убрать их с холма, я передам законное право на них.

Вожак этой банды помусолил самокрутку и, пожав плечами, буркнул:

– Они и так наши.

– Это мои камни! – взвился Генри. – Мне стоило больших денег откопать их. Только троньте: я упеку вас куда следует.

– Вам разрешено откопать их, – ответствовал бандит. – А наверху они общие.

Попробовала увещевать их и Софья. К грекам-христианам из Енишехира она обратилась на местном наречии:

– Стало быть, строите колокольню?

– Да.

– Чтобы быть ближе к Господу?

– Ну, на это никаких камней не хватит.

– А разве не учит вас церковь помогать ближнему?

– Мы неученые, мы только строить умеем.

И они по-прежнему каждый день приезжали к холму, и по-прежнему рабочие дробили камни, освобождая от них траншеи.

Большой храм притягивал Генри как магнит. Здесь он сделал несколько замечательных открытий. Нашел четыре глиняных трубы I т. una п. два дюйма в длину и двенадцать дюймов в поперечнике), снабжавших храм водой, нашел три мраморных плиты, испещренных древнегреческим текстом, из коего явствовало, что эти плиты надлежит поместить в храме. Генри ошалел от счастья. Раз «храм», значит, непременно «храм Афины». Никакое другое святилище не заслуживает названия «храма»! К тому же здание было повернуто на восток и во всех деталях совпадало с афинским Парфеноном. Он доставил все три плиты в рабочую комнату, отмыл теплой водой, и Софья села за перевод. Уже можно было более или менее уверенно датировать плиты третьим веком до новой эры.