Текст книги "Документ «Р»"

Автор книги: Ирвин Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Несмотря на все сказанное вами, мистер Коллинз, – начал Пирс, – у нас все-таки есть сегодня Билль о правах. Как мы пришли к нему? Вы ведь об этом не говорили. Мы пришли к нему, потому что таково было желание народа. Различные штаты требовали формулировок прав штатов и народа как условия для ратификации конституции. Патрик Генри в штате Вирджиния предложил двадцать поправок, первые десять из них и составили Билль о правах. Конгресс принял эти поправки и разослал по штатам. Они были ратифицированы, и с декабря 1791 года вступил в действие Билль о правах.

– Вы намекаете на то, что Билль о правах хотели принять все штаты, – заметил Коллинз, – а это просто неправда. Три из первых тринадцати штатов отклонили его. Они согласились на ратификацию только лишь в 1939 году, полтора столетия спустя!

– Боюсь, что вы пытаетесь уйти от сути спора, мистер Коллинз, – ответил ему Пирс. – А суть в том, что с самого начала у нас был Билль, гарантирующий три основных права: свободу религии, свободу печати и свободу суда. Еще Томас Джефферсон сказал: «Билль о правах, вот что нужно народу против любого правительства на Земле, в общем и в частном, и ни одно справедливое правительство не должно от него отказываться или подрывать его». Уверен, что Джефферсон выступал бы против вашей тридцать пятой поправки так же яростно, как выступаю против нее я. Вы хотите выхолостить Билль о правах, а на деле выхолостить демократию.

Коллинз почувствовал себя загнанным в угол и попытался компенсировать беспомощность гневом.

– Именно для того, чтобы спасти демократию, я и отстаиваю тридцать пятую поправку, мистер Пирс, – горячо выпалил он. – А вот допустить безудержный рост нынешней чумы преступности и анархии, позволить всем этим убийствам, похищениям, взрывам, заговорам и революциям бесконтрольно разрастаться – действительно значит выхолостить демократию. Еще несколько лет – и демократии не будет вообще. Не будет и нашей страны. Кому тогда нужны права, если не будет больше страны?

– Пусть лучше не будет страны, – ответил Пирс, – чем будет страна без свободы. Но страна будет, пока будут люди, свободные люди, а не рабы. Существуют лучшие пути борьбы с преступностью, нежели введение диктатуры. Мы могли бы начать с того, чтобы дать людям еду, работу, жилье, справедливость, милосердие, равенство.

– Я тоже в это верю, мистер Пирс. Но прежде всего надо покончить с преступностью. И тридцать пятая поправка сумеет это сделать. Вот потом, когда будет восстановлен порядок, мы сможем заняться и другими насущными нуждами.

– Нет, – покачал головой Пирс. – Что станет с нашим образом жизни, утрать мы Билль о правах? Правительство сможет призывать молодежь в армию на неопределенный срок, не давая никаких к тому объяснений и оправданий; направлять молодежь на работу туда, куда сочтет нужным. Студентов, выступающих против правительства, будут бросать по приказу президента в федеральные тюрьмы. У американцев – и у молодых и у старых – будут безо всякой компенсации отбирать их собственность. Имена людей, посылающих своим конгрессменам письма с критикой их действий, будут передаваться полиции для ареста этих лиц. Редакторы газет, порицающих действия правительства, будут предаваться аресту…

Шли минуты, но вот наконец пытка кончилась. Коллинз сухо простился с Пирсом и Ванбруком.

Теперь он понял, что должен делать, и нас спустя, входя в зал заседаний отеля, где проходил съезд ассоциации американских юристов, твердо знал, как сейчас поступит. Обмениваясь приветствиями с сидящими в президиуме руководителями ассоциации, он уселся на отведенное ему местo подле председателя Верховного суда Джона Мейнарда.

– Простите, мистер председатель… – улучив момент, прошептал Коллинз.

– Да? – склонился к нему Мейнард.

– …Не могли бы вы уделить мне пять минут для беседы наедине после заседания?

– Разумеется, мистер Коллинз. Мы с женой остановились в этом же отеле на третьем этаже, но она отправилась по магазинам, и нашей беседе никто не помешает.

Обрадованный Коллинз откинулся на спинку стула. Ему сразу стало легче. Но, услышав, как его витиевато представляют аудитории в качестве первого оратора, он снова задумался о тридцать пятой поправке, и глубокое уныние вновь охватило его. Он вынул из папки текст своей речи. Начало и конец ее особо акцентировали значение и актуальность тридцать пятой поправки.

Перелистывая страницы, Коллинз начал вычеркивать абзац за абзацем. Теперь его речь стала совершенно беззубой – призыв к гибкости, приглашение к дискуссии, но не более.

Два часа спустя после своего скомканного выступления Коллинз сидел на краешке стула в гостиной апартаментов Мейнарда, пытаясь словами выразить чувства и мысли, мучившие его целый день.

– Мистер председатель, – начал он наконец. – Я объясню, почему просил встречи наедине, и сразу начну с дела. Я бы хотел узнать ваше мнение о тридцать пятой поправке к конституции.

Мейнард, расположившийся на диване с трубкой и кисетом, поднял, нахмурившись, голову.

– Вы задаете этот вопрос лично или как представитель власти?

– Лично, – сказал Коллинз, – и продиктован он моим растущим беспокойством.

– Понимаю.

– Я с величайшим уважением отношусь к вашему мнению и очень хотел бы выслушать вашу оценку самого противоречивого и самого значительного законопроекта в истории страны.

– Да, тридцать пятая… – пробормотал Мейнард, раскуривая трубку. – Как вы можете догадаться, я против столь драконовского законодательства. Злоупотребление им может задушить Билль о правах, превратить страну в тоталитарное государство. Разумеется, такого разгула преступности и беззакония, как сейчас, не знала еще наша история. Но ограничение свобод не даст окончательного решения проблемы. Нищета – вот мать преступности, и мы это знаем. Я согласен с Беном Франклином – тот, кто покупает безопасность отказом от свободы, не стоит ни свободы, ни безопасности… Да, тридцать пятая поправка может дать нам безопасность. Но только за счет свободы. Это неразумная сделка, и я всецело против нее.

– Почему вы не заявите это публично? – спросил Коллинз.

– А вы? – ответил вопросом на вопрос Мейнард. – Почему не выступаете против, поправки вы, министр юстиции?

– Потому что тогда я больше не буду министром юстиции.

– Так ли это важно?

– Да, потому что, оставшись на этом посту, я смогу сделать больше хорошего, чем лишившись его. И потому что к моему голосу не прислушаются так, как к вашему. Таким доверием страны, как вы, я не пользуюсь. К вашему голосу прислушиваются и избиратели и законодатели.

– Погодите-ка минутку, мистер Коллинз, – сказал Мейнард, кладя трубку в пепельницу. – Должен признаться, что вы окончательно сбили меня с толку. Вы спросили меня, почему я не выступаю против поправки, и я ответил вам вопросом на вопрос. Я ожидал услышать, что вы не выступаете против поправки, потому что поддерживаете ее. Вместо этого вы даете мне понять, что разделяете мои взгляды на нее. Я просто не понимаю вас. Я полагал, что вы, так же как президент, лидеры конгресса и директор ФБР, являетесь сторонниками поправки. Не далее как сегодня, два часа назад, вы вроде бы призывали в своей речи уделить ей самое пристальное внимание. Что-то вы меня запутали.

– Наверное, потому, – кивнул Коллинз, – что я изрядно запутался сам. Сегодняшняя речь была написана заранее и прочитана по настоянию президента Уодсворта. Но со вчерашнего дня у меня появились основания для все более и более растущих подозрений по поводу поправки и страхов по поводу возможных злоупотреблений ею. Думаю, что теперь я полностью разделяю ваше к ней отношение и, пожалуй, лучше подам в отставку, чем соглашусь еще раз выступить в ее защиту. Но пока что я предпочел бы оставаться на посту министра. Мне нужно довести до конца важное дело, прежде чем я смогу позволить ребе открытое выступление. Однако голосование в Калифорнии приближается, время на исходе, и люди должны услышать авторитетный для них голос. Поэтому я и призываю выступить публично вас. Только вы можете уничтожить тридцать пятую поправку.

– Что ж, я объясню вам, почему мое выступление невозможно, – ответил Мейнард. – Не знаю, известно это вам или нет, но полтора года назад члены Верховного суда приняли постановление по вопросам этики. Никто из нас не должен устно или письменно выступать в поддержку или осуждение того или иного юридического вопроса, который потенциально может оказаться в компетенции Верховного суда. Я не могу публично обсуждать поправку, по поводу которой мне, возможно, придется выносить судебное решение или толкование в моем официальном качестве. Есть, разумеется, один выход, – сделав паузу, продолжал Мейнард. – Я ведь всегда могу подать в отставку. Тогда я буду волен сказать все, что захочу. – Он покачал головой. – Но пока мне кажется, что сложившаяся обстановка не требует столь решительных шагов.

– «Сложившаяся обстановка», – повторил Коллинз. – Но предвидите ли вы обстоятельства в будущем, при которых вы решили бы подать в отставку и публично выступать против тридцать пятой?

– Что ж, могут возникнуть и такие обстоятельства. Разумеется, убедись я в том, что за поправкой стоят злонамеренные люди, в том, что в их руках она станет орудием гибели страны, я немедленно подам в отставку и обращусь к народу. Пока что я в этом не убежден. Но если получу доказательства, уволюсь и выступлю немедленно…

– Мистер председатель, – перебил его Коллинз, – доводилось ли вам слышать что-либо о так называемом документе «Р»?

– Документе «Р»? Нет, никогда. Что это такое?

– Точно не знаю. Позвольте мне объяснить. – Коллинз подробно пересказал Мейнарду обстоятельства смерти полковника Бакстера и его последние слова. – Насколько я могу судить, Бакстер имел в виду какой-то документ или план, составляющий своего рода дополнение к тридцать пятой поправке. И Бакстер считал его чрезвычайно опасным. Если я найду его и он действительно представит чрезвычайную опасность, заставит ли он вас действовать?

– Возможно, – осторожно вымолвил Мейнард. – Все будет зависеть от его конкретного содержания.

– Идет, – поднялся со стула Коллинз. – Я вновь приступлю к своим поискам. Если найду документ «Р», вам сообщу первому.

Мейнард тоже встал.

– Буду ждать от вас вестей.

Следующим утром за закрытыми дверьми кабинета директора ФБР двое мужчин внимательно слушали запись беседы Коллинза с Мейнардом.

– Мерзавец! – вскочил на ноги Тайнэн, как только кончилась лента. – Проклятый предатель! Выключи машину, Гарри.

Эдкок торопливо повиновался.

– Да я этому грязному подонку Коллинзу шею сверну, – ударил себя кулаком по ладони Тайнэн. – Нам-то он ничего не сделает, но мы его живо уберем с пути. Вот Мейнард меня беспокоит намного больше. Этот вонючий красный либерал действительно может доставить нам массу неприятностей, если начнет поливать поправку грязью.

– Но он же сказал, шеф, что ему нужны доказательства.

– Я ему не верю. Нет, с такими сволочами рисковать нельзя, надо принимать меры.

– Коллинза-то обезвредить нетрудно, – заметил Эдкок. – Прокрутить эту ленту президенту, и он его сам с треском выставит.

– Нет, Гарри, – поднял руку Тайнэн. – Ты и твои ребята здорово поработали в Калифорнии. Пленкам этим цены нет, но президента в детали нашей работы посвящать неразумно. Он бывает иногда очень прямолинеен. К тому же он и так все оставляет нам, не хочет сам ввязываться. Нет уж, давай-ка лучше примемся за министра юстиции и председателя Верховного суда нашими собственными методами.

– Есть идеи, шеф?

– Есть, – кивнул директор. – Начать следует с полной проверки Коллинза по линии Бюро.

– Но его ведь проверяли перед утверждением в должности министра, – напомнил Эдкок.

– Пустая формальность, – отмахнулся Тайнэн. – А сейчас лично отбери небольшую спецгруппу самых лучших людей, умеющих тихо выполнять важнейшие задания, всецело надежных и лично преданных своему директору. И чтобы проверили Коллинза в десять раз тщательней, чем при первой проверке. Собрать о нем все, что можно. Выпотрошить всех, с кем он только в жизни дело имел. Проверить первую жену, проверить сына, расследовать все о второй жене, о прислуге. Установить всю родню и не забыть таких дружков, как сенатор Хилльярд. Не пропустить никого!

– Слушаюсь, шеф. Считайте, что все уже готово.

– Хорошо. А теперь Джон Мейнард.

– Если хотите знать мое мнение, шеф, то проверка Мейнарда ничего не даст. Даже найди мы что-нибудь, его это не остановит.

– Но дискредитирует.

– Возможно. Но вы же знаете, как он популярен в стране.

– Знаю. Да, если он выйдет в отставку, чтобы обрушиться на нас, его ничто не остановит. – Казалось, что Тайнэн рассуждает сам с собой вслух. – Он пойдет на все, да. – Лицо директора ФБР потемнело. – Но и мы тогда пойдем на все. Он или мы! Можно, конечно… – Задумавшись, Тайнэн замолчал.

– Да, шеф? – вопросительно посмотрел на него Эдкок.

– Надо еще подумать, – покачал головой Тайнэн. Потом добавил: – И потребуется много денег…

– Но есть ведь фонд президента…

– Не годится, – перебил помощника Тайнэн. – Слишком явно. И я ведь уже сказал, что президента впутывать ни к чему. Мы должны делать свое дело, а он пожинать плоды наших трудов. Нет, для боевых действий нужны деньги, источник которых никому не проследить… – И вдруг Тайнэн опять стукнул себя кулаком по ладони. – Черт возьми, Гарри, придумал!

Весь в возбуждении от осенившей его мысли, Тайнэн уселся за письменный стол и вызвал по переговорному устройству секретаршу.

– Бет! Найдите дело Дональда Раденбау и немедленно принесите мне.

Эдкок ничего не понимал.

– Раденбау ведь сидит в Льюисберге.

– Знаю.

– Я думал, вы ищете крупную сумму.

– Ищу, – ухмыльнулся Тайнэн. – И знаю, у кого она есть и кто не будет болтать. Ты уж, Гарри, поверь старому Вернону и потерпи немного.

Через несколько минут Бет принесла досье.

Оставшись снова наедине с Эдкоком, Тайнэн раскрыл папку и начал перелистывать страницы:

– Так, Раденбау… вымогательство… По сведениям Хайлэнда, должен доставить деньги в Майами-Бич… Денег при аресте не обнаружено… Затем процесс… Признали виновным… Пятнадцать лет… Отсидел уже два года восемь месяцев… То, что надо!

Закрыв папку, довольный Тайнэн посмотрел на собеседника.

– Отлично, – сказал он. – Должен признаться, что, если это получится, я гений. Вмешайся только наш дорогой председатель Верховного суда, и мы его приветим.

– Не понял, шеф.

– Скоро поймешь. А пока выполняй приказы. Прежде чем приступить к проверке Коллинза, приватно позвонишь начальнику Льюисбергской тюрьмы Брюссу Дженкинсу. Ему доверять можно, он мне многим обязан. Скажешь ему, что я хочу встретиться с одним из заключенных, Дональдом Раденбау, сегодня ночью – ну, скажем, часа в два – и за пределами тюрьмы. Пусть найдет укромное местечко, где мы сумеем побеседовать по душам. И учти, Гарри, сейчас все поставлено на карту, абсолютно все.

Машину Гарри Эдкок вел к очень осторожно. Было без четверти два ночи, и только луна освещала эту редко используемую лесную дорогу.

– Ты уверен, Гарри, что нашего отъезда никто не заметил? – в третий раз за последний час спросил сидящий на переднем сиденье рядом с Эдкоком Вернон Т. Тайнэн.

– Абсолютно уверен, – снова заверил его Эдкок. – Более того, я отпечатал ложный список ваших дел на сегодняшний вечер в Вашингтоне и довел его до общего сведения.

– Молодец, Гарри, молодей. – Тайнэн смотрел в ветровое стекло на густую листву деревьев, вплотную подступивших к дороге. – Ни черта не видно. Мы не заблудились?

– Я подробно следую указаниям начальника тюрьмы, – ответил Эдкок. – Дженкинс дал точный маршрут.

– Долго еще ехать?

– Мы почти на месте, шеф.

Маленький частный реактивный самолет доставил их из Вашингтона в Гаррисберг, штат Пенсильвания. Других пассажиров в самолете не было. В аэропорту Гаррисберга уже ждал взятый напрокат «кадиллак». Эдкок сразу же сел за руль, Тайнэн устроился рядом, расстелив между ними испещренную красными пометками карту района Льюисберга. Покинув Гаррисберг, они по мосту пересекли Саскуиханну и понеслись по федеральному шоссе № 15 вдоль западного берега реки. Покрыв за полтора часа около пятидесяти миль, они достигли первого указанного им ориентира, Бакнелльского университета, потом въехали в казавшийся призрачным в этот поздний час город Льюисберг. Проезжая городскую школу, Эдкок сбавил ход, чтобы свериться с картой, нашел нужный поворот на магистраль и выехал на окраину города.

– Здесь поворот к воротам тюрьмы, – указал он налево. – Но Дженкинс сказал, чтобы мы проехали дальше по шоссе и потом свернули влево у больницы евангелистов, объезжая тюрьму с северной стороны…

….. Нас там никто не заметит? – спросил встревоженно Тайнэн.

– Нет, шеф, место там глухое. Да и ночь сейчас поздняя. Доехав до лесного проселка, мы должны свернуть на него и проехать сквозь лес до южной опушки, откуда видны стены и водонапорная башня тюрьмы; там мы должны ждать.

И теперь они медленно ехали через лес.

Эдкок наклонился вперед, увидев конец дороги, и одновременно с ним наклонился вперед Тайнэн, осматривая опушку.

– Кажется, прибыли, – пробормотал Эдкок. – Дженкинс говорил, что здесь направо должна быть просека. Точно, вот и она.

Свернув с дороги вправо, он резко переложил руль налево и затормозил. Вдалеке смутно вырисовывались силуэты бетонной стены тюрьмы, крыши зданий тюремного двора и водонапорной башни.

Выключив фары, Эдкок махнул рукой в сторону тюрьмы.

– Заведение максимального режима. Много там сидит крепких орешков.

– Раденбау не из их числа, – ответил Тайнэн. – Он из теста помягче. Политзаключенный.

– Я и не подозревал, что он политзаключенный.

– Официально – нет, на самом деле – да. Слишком много знал о том, что делается наверху. За это тоже сажают.

Несколько минут спустя Эдкок дернул Тайнэна за рукав.

– Кажется, едут, шеф.

Напрягая зрение, Тайнэн различил сквозь ветровое стекло два пятнышка света, приближающихся к ним по дороге.

– Должно быть, Дженкинс, – сказал он. – Едет с одними подфарниками. Ладно. Дальше действуем так. Я пересяду назад. Ты останешься за рулем. Говорить буду я. А ты знай слушай. И помни, что дело у нас общее.

Тайнэн вылез из машины, открыл заднюю дверцу и забился в угол сиденья.

На просеку въехала машина и остановилась ярдах в десяти от них. Заглох мотор. Погасли подфарники. Открылась и закрылась дверца. Затем послышались шаги. В окне Эдкока показалось сморщенное лицо начальника тюрьмы Брюса Дженкинса. Эдкок молча показал через плечо пальцем на заднее сиденье. Втянув голову, Дженкинс шагнул к заднему боковому окну.

Тайнэн наполовину опустил стекло.

– Здравствуй, Дженкинс, как поживаешь?

– Рад видеть вас, директор. Все в порядке. Привез, кого вы просили.

– Проблемы были?

– Почти нет. Он, правда, не очень-то жаждал вас видеть…

– Не любит меня, – хмыкнул Тайнэн.

– …но приехал. Любопытство его разобрало.

– Еще бы, – сказал Тайнэн. – Ну, не будем терять времени. Веди его сюда. Пусть сядет рядом со мной.

– Хорошо.

– Когда закончим, он вылезет, ты подойдешь ко мне. Возможно, будут для тебя кое-какие инструкции.

И еще. Этой встречи никогда не было.

– Какой встречи? – Морщинистое лицо тюремщика рассекла ухмылка.

Тайнэн ждал. Не прошло и минуты, как открылась противоположная дверца машины. Дженкинс сунул в кабину голову.

– Привел.

Дональд Раденбау замер за его спиной. Лица его Тайнэн не видел, видел только сведенные вместе кисти рук.

– Он что, в наручниках?

– Так точно, сэр.

– Сними их к чертям. Не тот разговор.

Зазвенели ключи. Тайнэн увидел, как тюремщик открывает замок и снимает наручники, как узник массирует запястья.

– Лезь в машину, – услышал он голос Дженкинса.

Дональд Раденбау наклонился, чтобы сесть в кабину. Теперь были видны его голова и лицо. Он мало изменился за три года заключения, разве что казался похудевшим в сером тюремном комбинезоне, который был ему велик. Лысина, венчик светлых волос, бакенбарды; глаза за очками в металлической оправе казались меньше из-за мешков под ними; худое, впалое лицо, неопрятные маленькие усики под тонким длинным носом. Бледный и угрюмый человек.

Забравшись в кабину, он забился в противоположный угол, как можно подальше от Тайнэна. Директор ФБР даже не пытался протянуть ему руку.

– Здравствуйте, Дон, – сказал он.

– Здравствуйте.

– Давно не виделись.

– Пожалуй, давно.

– Курить хотите? Гарри, дай ему сигарету и зажигалку.

Прикурив, Раденбау вернул зажигалку Эдкоку, два раза подряд глубоко затянулся, выпустил клуб дыма и, казалось, несколько расслабился.

– Как поживаете, Дон? – продолжал Тайнэн.

– Чертовски хороший возрос, – хмыкнул Раденбау.

– Что, неужели так плохо? – спросил Тайнэн сочувственно. – А я слышал, что вас определили в тюремную библиотеку.

– Я сижу в тюрьме, – ожесточенно ответил Раденбау. – В тюрьме, за решеткой, как животное, а я ни в чем не виноват.

– Да, я знаю, – ответил Тайнэн. – Тяжело это.

– Просто гнусно. Предусмотрено все, чтобы защитить вас от нас, – стальные двери, бетонные стены, тройные замки, электроника. Но не предусмотрено ничего, чтобы защитить нас от того, что творится внутри, – избиения, поножовщина, наркотики. Тюремщики один другого хуже. Еда ужасная и тесная клетушка-камера шесть на одиннадцать футов. Вы не хотели бы провести свои лучшие годы на планете размером шесть на одиннадцать? Стрижка в парикмахерской – огромное событие. Иногда письмо от дочери. Гнусно, особенно если знаешь, что нет никакой надежды.

Раденбау сердито замолк, жадно затягиваясь сигаретой.

Тайнэн внимательно смотрел на него.

– Да, это хуже всего, когда нет надежды, – согласился он сочувственно. – Жаль, что умер Ной Бакстер. Жаль. Он ведь был вашим предпоследним шансом выбраться отсюда.

– Предпоследним? – остро взглянул на него Раденбау.

– Да. Потому что ваш последний шанс – это я, Дон.

Раденбау впился взглядом в Тайнэна.

– Вы?

– Да, я, – кивнул Тайнэн. – Я приехал, чтобы предложить вам сделку, Дон. Чисто деловую и сугубо между нами. Я могу дать вам то, в чем вы нуждаетесь. Свободу. Вы можете дать мне то, в чем нуждаюсь я. Деньги. Вы готовы выслушать меня?

Раденбау молча кивнул.

– Итак, позвольте мне выложить все прямо и откровенно. Где-то во Флориде вы припрятали миллион долларов наличными, и не будем спорить, так это или нет. Я тщательно изучил ваше дело. Там, где то во Флориде, лежит миллиончик наличными, который приносит вам ноль процентов дохода. А жаль! Вы должны бы иметь хоть что-то с этих денег, и не через двенадцать лет, а сейчас. Что можно купить за такие деньги? И чего вы хотите больше всего на свете? Свободы? Вы сами сказали, что гниете в тюрьме заживо. Вы хотите выйти на волю. Я не могу сделать вас невиновным, поскольку таковым вас признал суд. Но я могу дать свободу. Продолжать?

– Продолжайте.

– Я не кровосос. И весь миллион у вас не потребую, хотя мог и, думаю, получил бы. Мне нужна лишь часть ваших денег, ну, скажем, для капиталовложения. Взамен я сокращу ваш пятнадцатилетний срок до того, что вы уже отсидели. Это нелегко, но в моих силах. После этого вы отправитесь в Майами, откопаете ваш миллион и доставите указанному мной посреднику 750 тысяч долларов. Остальное оставите себе, чтобы было с чего начинать новую жизнь. И, таким образом, наша сделка будет успешно завершена. Что вы на это скажете?

Тайнэн следил за лицом Раденбау, но не видел никакой реакции. Тот сидел, стиснув зубы, глядел прямо перед собой.

Тайнэн заговорил снова:

– Я понимаю, что вас интересуют подробности. Есть одна оговорка, на которую вам придется согласиться, иначе сделка отменяется. Я уже сказал, что дело это нелегкое. У меня нет власти освободить вас или выпустить под залог. Это могут сделать только члены специальной комиссии, а я точно знаю, что они намерены держать вас в тюрьме еще двенадцать лет. Я не могу выпустить из Льюисбергской тюрьмы Дональда Раденбау, но я могу выпустить из тюрьмы вас.

На этот раз Раденбау бросил взгляд на Тайнэна.

– Повторяю еще раз: дело трудное, но возможное. Для того чтобы прикрыть нас обоих, в день выхода из тюрьмы вы должны принять иное обличье. Такие превращения сложны, но осуществимы. Есть успешный опыт. С 1970 года начальник отдела контрразведки министерства юстиции дал новые обличья не менее чем пятистам осведомителям, свидетелям обвинения и людям, давшим важные для государства показания. Всем им тайно изменили внешность и место жительства. Этот метод применялся раньше, он может быть также успешно осуществлен и сейчас. Но только в данный момент я не смогу действовать через министерство юстиции, мне придется все делать самому.

Тайнэн ожидал, что его собеседник хоть как-то на это среагирует, но ошибся. Поэтому он продолжал.

– Прежде всего мы избавимся от Дональда Раденбау – это обязательное условие, иначе ничего не выйдет. Дженкинс заявит, что вы умерли от инфаркта или что вас зарезали уголовники. Лучше, конечно, придумать естественную смерть – меньше проблем. После этого мы вас выпустим. Изменим внешность, отпечатки пальцев, создадим совершенно новое обличье, новое имя и все необходимые документы – от свидетельства о рождении и карточки социального страхования до водительских прав и кредитной карточки. Через неделю вы начнете новую самостоятельную жизнь – свободным, независимым и весьма состоятельным человеком. Но Раденбау вы больше не будете. Я знаю, что у вас есть дочь, родственники, друзья, но им придется надеть траур. Правды они не должны узнать никогда. Понимаю, что вам будет тяжело, но это часть цены за свободу, наряду с 750 тысячами долларов. Вот так, – заключил Тайнэн, пытаясь рассмотреть стрелки часов. – У нас уже почти не осталось времени, Дон. Вы слышали мое первое и последнее предложение и должны решить: да или нет. Если скажете «нет» и предпочтете остаться гнить в тюрьме еще двенадцать лет – если вас, конечно, не зарежут уголовники – и выйти на свободу стариком, то можете цепляться за свои деньги и свое старое имя. Дело ваше. Если скажете «да», то получите свободу, кругленькую сумму наличными и новую жизнь, которой будете наслаждаться как новый человек. Выбор за вами.

Тайнэн замолк, чтобы все сказанное лучше дошло до собеседника. Подождав немного, он с пылом заговорил опять.

– Решать придется прямо сейчас, в ближайшие пять минут. Если отказываетесь, можете просто выйти из машины. Вас там ждет Дженкинс с наручниками, чтобы отвезти обратно в тюрьму. Если скажете «да», я сейчас же отдам соответствующие распоряжения и вам и Дженкинсу, вы выполните их и через неделю будете свободным человеком с четвертью миллиона в кармане. Итак, Дон, что же вы решили?

Только через пять дней после возвращения в Вашингтон из Калифорнии Коллинз сумел выехать в Льюисберг. Отчет президенту о служебной поездке был краток, поскольку многие из своих действий Коллинз опустил. Он решил пока не рассказывать президенту ни о поездке в Тьюл-Лейк, ни о встрече с Кифом, Юрковичем и Тобиасом, ни о приватной беседе с Мейнардом. Он просто не мог говорить с президентом об этом, потому что питал подозрения относительно роли последнего в сомнительных событиях, происходящих в Калифорнии. Он рассказал о дискуссии с Пирсом, а затем подробно остановился на своей речи, произнесенной перед юристами, пытаясь подать ее как большой успех, но президент был хорошо осведомлен и откровенно высказал недовольство.

– Вы недостаточно энергично боролись за наше дело, – сказал он Коллинзу. – Я ожидал от вас более сильного выступления. Тем не менее обстановка складывается в нашу пользу. Сегодня пришли хорошие новости.

Под хорошими новостями подразумевались последние данные Рональда Стидмэна по опросу членов законодательного собрания Калифорнии. В ассамблее за поправку высказались 65 процентов, против – 35 процентов. В сенате разрыв оказался меньше: соответственно 55 и 45 процентов. Коллинз с трудом скрыл разочарование.

Мысли о Льюисберге, единственной нити, способной вывести его к документу «Р», не оставляли Коллинза, и он надеялся вылететь туда на следующий же день. Но поручения президента и проблемы, возникшие в отделах гражданских прав и борьбы с преступностью его министерства, заставили отложить отъезд. Наконец он организовал поездку через своих подчиненных из управления тюрем под благовидным предлогом инспекции.

И вот он в Льюисберге, обход тюрьмы закончен, и ему предстоит перейти к истинной цели своей поездки.

– Могу ли я быть полезен чем-либо еще? – опросил Дженкинс.

– Спасибо, вы очень мне помогли, – любезно ответил Коллинз. – Я увидел уже все, что хотел, пожалуй, мне пора… – Он очень убедительно замялся. – Хотя еще… Мы расследуем дело об уклонении от уплаты налогов, и в связи с ним всплыло имя одного из ваших подопечных. Нельзя ли с ним побеседовать минут пять-десять с глазу на глаз?

– Разумеется, – ответил Дженкинс. – Скажите мне, кто он, и я немедленно пришлю его к вам.

– Раденбау, Дональд Раденбау. Интересно бы с ним поговорить.

Дженкинс не сумел скрыть изумления.

– Разве вы не читали сегодняшних газет?

– Нет, а что?

– Очень жаль, но Дональд Раденбау умер. Скончался три дня назад от инфаркта. Мы не сообщали о его смерти до вчерашнего вечера, пока не сумели найти ближайшего родственника. Но сегодня утром информация уже была в газетах.

– Умер… – хмуро повторил Коллинз. Значит, умерла его последняя надежда найти документ «Р».

– Опоздали на три дня, – заметил Дженкинс. – Не повезло.

В отчаянии Коллинз уже собрался уехать, как вдруг его осенило.

– Вы сказали, что не сообщали о смерти, пока не нашли ближайшего родственника покойного?

– Да. У него в Филадельфии дочь Сюзен, но ее эти дни не было в городе, поэтому мы так долго искали. Положено ведь не только уведомить о смерти, но и решить, как поступить с телом покойного. С ее согласия мы похоронили его на тюремном кладбище за казенный счет.

– Как она среагировала?

– Убита горем, естественно.

«Что ж, – подумал Коллинз, – может, она сумеет чем-то помочь, хотя сомнительно…»

Операция оказалась на редкость хорошо спланированной, и пока что все шло как по маслу.

Устроившись на сиденье быстрой моторной лодки, несущейся по каналу, отделяющему южный мыс Майами-Бич от Рыбацкого острова, Дональд вспоминал события последней недели.

Шесть дней назад в лесу у Льюисбергской тюрьмы он расстался с Верноном Т. Тайнэном, дав согласие вступить в невероятную сделку, предложенную директором ФБР заключенному Дональду Раденбау.

Две ночи назад, скорчившись на полу у заднего сиденья машины Дженкинса, он покинул уснувшую тюрьму как Герберт Миллер – свободный человек и гражданин.

После встречи с Тайнэном его посетил лишь один человек, которого он знал по имени, – Гарри Эдкок. Было еще трое посетителей, но безымянных. Раденбау перевели в одиночку, чтобы изолировать от остальных заключенных Здесь его посетил хромой пожилой человек, который кислотой и, очень болезненно, обработал кончики пальцев, чтобы изменить рисунок их кожи. Вслед за тем появился оптик, заменивший очки в стальной оправе контактными линзами. Парикмахер сбрил усы и бакенбарды, перекрасил венчик светлых волос в черный цвет и приладил такой же парик. И, наконец, явился Эдкок с полным комплектом документов,[9]9
  свидетельство о рождении, справка о почетном увольнении из вооруженных сил США, водительские права, кредитная карточка проката автомобилей, карточка социального страхования


[Закрыть] официально превращающих Дональда Раденбау в респектабельного пятидесятилетнего Герберта Миллера. Сшитый по последней моде темно-коричневый костюм заменил тот, в котором его доставили в тюрьму три года назад, – старый вышел из моды и мог привлечь внимание.