Текст книги "Преступление"

Автор книги: Ирвин Уэлш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

– Ах так! Сам иди на фиг, алкаш!

Труди вскакивает, хватает сумочку и убегает.

Леннокса будто к стулу приклеили, руки и ноги тяжелые, он может только смотреть вслед рассерженной Труди. Взгляд его падает на стол. Труди забыла «Идеальную невесту» и записную книжку. Легкий ветерок неспешно, по одной, переворачивает страницы, будто душа Труди осталась за столом. «Она при деле», – думает Леннокс. В висок его бьется одно-единственное слабенькое утешение: «По крайней мере я не сказал, что она у себя в «Скоттиш Пауэр» ерундой занимается. Она этого терпеть не может».

Является с коктейлями смущенная официантка – она наблюдала всю сцену. Ставит бокалы и поспешно уходит. Леннокс залпом приканчивает коктейль Труди. Маленькими глотками потягивает свой. В бокале густая, зловещая зелень, Леннокс почти жалеет, что притронулся к ней. Двое за соседним столиком коротко взглядывают на Леннокса, отворачиваются. «С таким уродом, как я, никому неохота связываться», – глумится над собой Леннокс. Подзывает официантку, расплачивается. Плечи его мелко трясутся от нервного смеха, но, поднявшись из-за стола, он чувствует, что слезы – постыдные, крупные, соленые слезы – бегут по лицу, вытекают из-под солнечных очков, моментально сохнут на щеках, саднят.

Едва ли осознавая, что в руках у него «Идеальная невеста» и записная книжка, Леннокс идет по улице. Сейчас он способен думать только об одном – об алкоголе. Даже не столько об алкоголе, сколько о том, где можно выпить. Солнце скрылось за небоскребами, подступившими к самой воде залива Бискейн. Тепло; вокруг Леннокса роится темнота.

Леннокс идет, не соображая, что делает и куда направляется. Ему просто приятно идти. Смотреть по сторонам. На людей. На здания. На автомобили. На рекламные щиты. На витрины. На жилые дома. Лишь когда икроножные мышцы сводит судорога, он осознает, что жара уступила место усталости. Леннокс все еще в отпуске и на побережье, но он миновал невысокие колониальные отельчики района ар-деко и оказался в засилье туристического мейнстрима. Среди платных пляжей и гольф-клубов торчат отели-небоскребы и многоквартирные дома.

Интересно, далеко ли отсюда до Джинджерова дома в Форт-Лодердейле, если пешком. Наверняка очень далеко, а может, вообще нереально дойти. Похоже, туг все строилось с расчетом на автовладельцев. Леннокс не сразу соображает, что многочисленные бело-зеленые столбы, которые он миновал, на самом деле автобусные остановки. Большинство сидящих на скамейке на этой конкретной остановке – не белые и не богатые, в отличие от граждан в кабриолетах. На Леннокса смотрят косо. Его это не волнует. Подъезжает автобус, Леннокс входит, по примеру худого, как палка, негра сует в автомат купюру, которую считает долларовой.

– Это пять баксов, приятель... Все, ушли, теперь не достать, – небрежно замечает водитель. – А мы сдачи не выдаем. Ты только что три с половиной бакса на ветер выбросил.

Леннокс кивает и садится. На негров он поглядывает украдкой и с любопытством, так же, как они на него. Два-три негра, которых ему доводилось встречать в Шотландии, до настоящего момента казались экзотичными, но теперь Леннокс понимает: они – шотландцы до мозга костей. Леннокс заворожен местными чернокожими: как они двигаются, будто у каждого в ушах свои ритмы звучат. Речь, интонации настолько отличаются от речи и интонаций белых и латиносов, будто чернокожие – с Марса. Внутри что-то ворочается, Леннокс молится, чтобы это оказалось любопытство, а не расизм.

Нутром чуять. Внутренний голос.

Следственные процедуры. Придуманы, чтобы с опорой на теорию ликвидировать предубеждение. Чтобы преследовать, вооружившись вероятностью. Семьдесят процентов убийц знакомы со своими жертвами. Тридцать три процента приходятся им родственниками.

Автобус подпрыгивает на колдобинах. Леннокса трясет. Он должен жить. Он должен внушать страх. Извращенцы, они же повсюду. В этом самом автобусе как минимум один едет. Взгляд у Леннокса подозрительный. Леннокс извращенцев нюхом чует, так они воняют.

Автобус идет в никуда: через некоторое время разворачивается и возвращается по следам своих же шин. Внимание Леннокса не ослабло ни на йоту. Боль нужно побороть. Боль нужно запить. Наконец на Четырнадцатой, возле Вашингтон-авеню, Леннокс замечает его. Вот куда ему надо. В бар. В бар «Два очка».

Леннокс пробирается к выходу, паникует – автобус и не думает тормозить, тащится еще черт-те сколько, бар давно позади; наконец причаливает к остановке. Леннокс выскакивает, спешит против хода движения автобуса к бежевому бункеру с вывеской «Два очка». Возле бункера стоит супермаркетовская тележка, в ней – всякое старье. Жалюзи опущены, Леннокс прикидывает, что их в принципе не поднимают. Он проходит в застекленную дверь и оказывается в клубе. Темнота такая, что несколько секунд он не различает контуров.

Почти все пространство занимает барная стойка. Длиннющая, она извивается, как ручей, сначала образует два порога в форме двойной подковы, потом огибает все помещение. В углу висит огромный плазменный телевизор. Возле бильярдного стола, ближе к туалету, устроилась бомжиха, поминутно отгибает жалюзи, отслеживает свою тележку. Настоящий бар, для знакомств спроектирован: изгибы говорят о том, что в помещении должно быть почти пусто, чтобы два клиента уселись на достаточном расстоянии друг от друга. Зеркало во всю стену – не встретиться взглядом с ближним практически нереально. Над музыкальным автоматом часы с зеленой подсветкой, по ним Леннокс сверяет время.

Под определенным углом из неонового хаоса вдруг возникают две лежащие женские фигуры, выпукло-вогнутые контуры очерчены красным. Точно русалки, думает Леннокс; нет, недвусмысленно отставленные ноги выдают в них существ сухопутных.

Счесть заведение сугубо питейным мешает неистребимый душок шикарного злачного места, из тех, которые ценятся не за секс-услуги, а за их ханжеское предоставление «из-под полы». Леннокс усаживается на изгибе «подковы», поближе к двери и к двум портретам Хамфри Богарта и одному – Кларка Гейбла. Смотрит в диптих старинных зеркал, оценивает резные рамы. Клуб «Два очка», наверно, одно из лучших в мире заведений своего, да и вообще всякого, рода.

Бармен – длинноволосый татуированный здоровяк при усах и бороде. Не иначе, бывший байкер, давным-давно взявшийся за ум, прикидывает Леннокс. Улыбка у бармена широкая, хотя и несколько застенчивая.

– Что будем пить? – Бармен изгибает бровь.

– Водку. «Столичную». С содовой. – Леннокс потирает верхнюю безусую губу. Он всегда носил усы, и теперь чувствует, как они колются – говорят, инвалиды тоже чувствуют боль в ампутированных конечностях.

Разливая, бармен одобрительно смотрит на Ленноксову футболку.

– Ты англичанин?

– Шотландец.

– Знаю: Роберт Берне. Правильно?

– И он тоже. – Леннокс смотрит на красное пятно на барменовом запястье, выхваченное неоновой вспышкой, и залпом выпивает водку.

Бармен изучает Леннокса, мысленно формулирует объяснение, передумывает объяснять.

Водки налили сколько надо; что в Штатах хорошо, так это обычаи в барах. Тут не крохоборничают, фигней не страдают, пипетками да мензурками алкоголь не меряют. Уже ради одного этого стоило революцию затевать. Леннокс подкрепляет свои мысли бутылкой вполне сносного пива, импортированного из Европы.

Он обмякает на барном табурете, смотрит в телевизор. Показывают американский футбол: «Чикаго Беарз» против «Грин Бэй Пэкерс». Леннокс не понимает, прямая это трансляция или запись. Хочет спросить, потом прикидывает: если это ключевые моменты, он скоро и сам разберется. «Идеальную невесту» он кладет на барную стойку, записную книжку и ручку запихивает в задний карман. Водка с пивом не уняли ни дрожи в теле, ни пульсации в мозгу: от них злокачественное предчувствие под ложечкой только сгустилось, сползло по нематериальному тракту, что идет параллельно тракту пищеварительному, прилипло к свинцовому комку, оттянувшему толстый кишечник.

В баре почти пусто. В уголке играют в бильярд двое тощих белых юнцов – явно, чтобы выпить, предъявили поддельные удостоверения личности, иначе откуда беспокойные взгляды, которыми они реагируют на каждый хлопок двери? За барной стойкой сидят две женщины: вряд ли старше тридцати, но заметно потрепанные жизнью. Бомжиха наметанным взглядом то и дело проверяет сохранность своих пожитков. Поодаль от Леннокса пристроился толстяк, писклявым голосом, несообразным наружности, обсуждает с барменом неконституционность системы налогообложения.

Леннокс заказывает еще водки. Потом еще. Достойные чаевые гарантированно исключают недолив. Бармен явно в курсе, что не каждый, кто приходит в бар в одиночку и с намерением набраться, хочет общения. Такие граждане хотят выяснить, не предстанет ли дерьмо, заполнившее их мысли, в ином качестве под воздействием алкоголя.

Пожалуй, зря Леннокс ушел с сеанса психотерапии. Он просто замкнулся. Он этим назойливым подлецам ничего о себе не рассказал, ничего, что можно было бы занести в личное дело: они бы занесли, даром что клялись в конфиденциальности. С тех пор как его подняли с пола в пабе «Джини Дине», Леннокс был на сеансах дважды. Психиаторша, Мелисса Коллингвуд, всего лишь старалась помочь, понять, откуда ноги растут, но Леннокса она раздражала. Особенно когда они заговорили о смерти. О смерти маленькой Бритни.

– Не могу смириться с тем, что девочка умерла в одиночестве и страхе, – сказал Леннокс. – Эта мысль меня с ума сводит.

– Но разве не так – в одиночестве и страхе – умирают все люди? – Потуги Коллингвуд на искренность выражались в округлении глаз.

Леннокс отреагировал немедленно:

– Ей же было всего семь лет, понимаешь ты это, чертова кукла? – рявкнул Леннокс и выскочил из кабинета, и побежал, и перевел дух только в Стокбридже, в баре «У Берта». Туда он ходил с самого начала расследования, игнорируя автоответчик, переполненный сообщениями от своего поручителя по «Анонимным наркоманам», жизнерадостного пожарного Кита Гудвина; под саундтрек его множащихся просьб искать – и находить – забвение было легче.

Теперь антидепрессанты кончились, а Леннокс хочет кокаина.

Из музыкального автомата доносится кантри, поют в основном про выпивку. Незаметно народу в баре прибавилось. Теперь уже человек пятнадцать. Бомжиха ушла. Леннокс делает глоток пива. Поначалу голоса громче музыки, вскоре музы-ка их заглушает, потом голоса опять берут верх. И так всю дорогу. Люди заглядывают, выпивают и уходят, но большинство засели прочно, локти на барной стойке расположили, не сдвинешь.

Боковым зрением Леннокс замечает, что одна из женщин, подстрекаемая другой, строит ему глазки. В первый момент он не принимает взгляды на свой счет, не в том он состоянии, чтобы полагаться на свои догадки. Однако женщина соскальзывает с табурета и приближается к Ленноксу. Она хрупкого телосложения, одета в короткую джинсовую юбку и ярко-зеленую блузку, откровенно завязанную узлом под грудью. Кожа на обнаженном животе белая, мягкая складка выпирает из-под ремня, в пупке броский пирсинг.

– Закурить не найдется? – Она растягивает слова, так говорят на Юге; здесь, в Майами, чаще услышишь речь уроженцев северных штатов.

– Пожалуйста. – Леннокс достает зажигалку, которую прихватил в отеле. На ней надпись «ФЛОРИДА» и пальмы. Женщина реагирует на пламя, как мотылек.

Она крашеная блондинка с очень белой, почти прозрачной кожей. Ее рот в ярко-алой помаде напоминает открытую – может, в изумлении – рану. Глаза запавшие, с темными мешками, которые Леннокс сначала принимает за «фонари», но в свете пламени видит, что это следствие усталости. Лицо изможденное. Впрочем, черты правильные; ей бы пополнеть немного. А то скелет скелетом. Перед Ленноксом жертва наркотиков; с другой стороны, прикидывает он, кофе с сигаретами на завтрак, обед и ужин тоже приводят к подобному результату.

– Странный у тебя акцент, – произносит женщина грудным, тягучим голосом.

– Я шотландец.

– Вот здорово! – Возглас такой искренний, что Ленноксу хочется немедленно пересмотреть свои соображения. – Расслабляешься здесь, вдали от проблем?

– Вдали от проблем, да, – бормочет Леннокс. Он думает о Труни. Где она? В отеле? Или уже летит в Эдинбург? Это вряд ли.

Впрочем, он не знает. Он сейчас не в состоянии анализировать.

Он смотрит на свою забинтованную руку, сжимающую стакан с пивом. Смотрит как на инородное тело.

– Меня зовут Робин, – объявляет блондинка. – Как мальчика.

– А меня Рэй. Тоже как мальчика, – парирует Леннокс.

Хочет добавить, что в Шотландии Робинами зовутся главным образом неправильные мальчики, но передумывает. – Ты родилась в Майами?

Робин качает головой:

– В Майами никто не рождается, сюда попадают. Я сама с Алабамы, с Мобила – это город такой. – Она идет к своей спутнице, Леннокс вынужден следовать за ней.

– Познакомься – моя подруга Стэрри.

Перед Ленноксом женщина ростом пять футов семь дюймов, с несколько вытянутым лицом и длинными, иссиня-черными волосами, которые крупными кольцами спадают ей на плечи. У Стэрри внешность типичной мексиканки, Леннокс с самого своего прилета не раз молча восхищался такими же тонкими бровями вразлет, подчеркивающими глубину и яркость огромных темных глаз, способных испепелить незащищенного. Нос у нее прямой, правильный, такой в Шотландии редко увидишь.

Возраст, образ жизни и, возможно, другие обстоятельства почти стерли красоту в общепринятом смысле слова, но в том, что осталось, пульсирует энергия. Узкие голубые джинсы сидят на Стэрри отлично, а тот факт, что она в кедах, Леннокс отмечает только потому, что в пору его детства многие такие кеды носили. Леннокс смотрит то в темные глаза, то на серебристо-серый эффектный топ, едва скрывающий глубокую ложбинку между грудями.

Стэрри улыбается, будто не спеша оценивает Леннокса. Оценила, дала добро. Улыбка явно отрепетированная, но выдает ум и расчетливость, и Леннокс неожиданно для себя проникается уважением. Эта женщина видала виды. Впрочем, что-то подсказывает Ленноксу: ее сила в той же мере Богом данная, в какой и благоприобретенная.

«Она из категории переживших, – думает Леннокс. – Как же опошлено это слово. Я пережил рождественскую распродажу. Я пережил Холокост. Я пережила выходные в обществе свекрови. Я в детстве пережила сексуальные домогательства». Леннокс составляет собственный список: преступления на сексуальной почве, наркотическая зависимость, разлад в отношениях с любимой, крах карьеры, нервный срыв, жизнь.

Это слишком. Он устал переживать. Пора жить. Леннокс замечает ему адресованное нетерпение Робин.

– Не хотите ли выпить, девушки?

Они согласно кивают и озвучивают свои предпочтения. Бармен занят напитками, Леннокс чувствует, что его разводят на выпивку, но легкая обида вызвана только очевидной уверенностью Робин в том, что он, Леннокс, не понял ее маневра.

– А это Рэй из Шотландии, – улыбается Робин.

– Чем ты занимаешься, Рэй? – спрашивает Стэрри.

– Продажами, – лжет Леннокс. В компании он никогда не говорит, что он – полицейский. Только если хочет от этой компании избавиться.

ДЕНЬ ВТОРОЙ  – 5 Две женщины Ч.2

Напиток за Ленноксов счет Стэрри принимает с кислейшей миной. Она подначивает Робин, чуть ли не толкает ее к Ленноксу. Улыбки у обеих заговорщицкие. Ясней ясного, по чьей инициативе тут все происходит, думает Леннокс. Жалкая иллюзия победы. Сколько он их перевидал, сколько женщин, с которыми ему приходилось сталкиваться по работе, тешилось такими иллюзиями.

«Анджела просила так мало. Похищение, изнасилование и убийство дочери раздавили ее. Но гнева не вызвали. Жизнь давным-давно одержала победу над Анджелой; Анджела вела себя так, будто ждала, и не только ждала – заслужила этот кошмар, будто только его и не хватало для полного комплекта. Смерть Бритни стала для Анджелы просто очередным несчастьем, довеском к уготованному ей бремени».

Отдел по борьбе с особо тяжкими преступлениями.

Какие действия подразумеваются под этим названием? Убийство. Изнасилование. Нанесение тяжких телесных повреждений. Похищение человека. Вооруженный грабеж. Конечно, такие преступления совершают главным образом люди социально обделенные. Но о скольких жертвах можно сказать то же самое. Слишком часто жертву и преступника сводят похожие обстоятельства.

– Шотландия, наверно, замечательная страна, – произносит Стэрри.

Акцент, интонация, выбор слов типично американские.

– Не жалуемся, – натягивает улыбку Леннокс.

– А ты будто всё еще там. Знаешь, почему среднестатистический мужчина заходит в первый попавшийся бар и тратится на коктейли, вот как ты сейчас? Причина обычно только одна.

И эта причина – женщина.

Анджела Хэмил. Труди Лоу.

– Женщина, говоришь. Кстати, женщины и тут имеются, – острит Леннокс.

– Ну, и как же нынче идут продажи? – поет Стэрри.

Формулировка безобидная, подтекст не вызывает сомнений.

– Недурно идут. Сама, небось, знаешь, – подыгрывает Леннокс.

Взгляд у Стэрри провоцирующий: дескать, а дальше, чего замолчал? Не дождавшись продолжения, она спрашивает:

– И чем же ты торгуешь?

– Я, когда расслабляюсь, о работе не говорю. Замечу только вот что: не товар имеет значение, а покупатель.

У Стэрри от этой двусмысленности вспыхивают глаза. Она снова толкает локтем свою спутницу, Леннокс пытается уяснить смысл игры. Девушки явно делят его, причем с энергичностью давних соперников, успевших извалять и отмутузить друг друга в душном спортзале.

– А ты прикольный, – хихикает Робин.

Леннокс видит, она пьяна, пожалуй, они обе пьяны, только Стэрри лучше держится.

Разговор идет своим чередом, Леннокс выработал сопротивляемость к американскому акценту – зазывность напускная, обусловлена манерой растягивать гласные – и теперь легко представляет этих женщин в любом замызганном пабе на окраине Эдинбурга. Робин явно курила всю сознательную жизнь; такое впечатление, что ее серая кожа и броская дешевая одежда притягивают сигаретный дым, сколько его ни есть в баре, как магнит – металлические опилки.

– Выходит, ты имел дело с такими женщинами, – произносит Стэрри, косясь на Ленноксову забинтованную руку. – Следует ли из этого, что ты среднестатистический? Хотя кого я обманываю, можно подумать, бывают другие мужчины.

Леннокс слишком много времени провел в ночных клубах Эдинбурга, чтобы лезть в карман за ответом на не связанный с политикой феминистский выпад.

– Мы отлично делаем глупости, – говорит он и добавляет: – Но по части безумств с вами, женщинами, даже тягаться не рискнем. И ничего тут не попишешь.

Стэрри смеется, рот открывает так широко, будто собралась проглотить бар со всем содержимым. Леннокс смотрит на рифленое розовое небо, язык яркий, кажется, дотронься – спружинит как матрас; вот свернулся в трубочку, теперь в нем змеиная угроза.

– Так-то! Знайте свое место!

– Девушки, извините, я слышу настойчивый зов природы.

Сейчас приду.

Леннокс соскальзывает с табурета и направляется в уборную.

«Почему они называют туалет уборной?»

Ленноксу действительно хочется убраться. Убраться из действительности. Лечь на кафельный пол с мокрыми отпечатками подошв, обрывками салфеток и сигаретным пеплом и уснуть сном младенца. Однако он всего лишь вытягивает поврежденную руку и начинает разматывать бинты. Они уже невообразимого цветам воняют. Леннокса охватывает ужас, он почти готов увидеть безжизненную, словно чужую конечность в черно-зеленых гангренозных пятнах. На поверку рука крепкая, красноватая и несколько распухшая, ссадины на костяшках воспалены, и, когда Леннокс пытается сжать кулак, из глаз брызжут слезы. Впрочем, никаких признаков воспаления или отторжения, дело, похоже, идет на поправку. Леннокс рискует расстегнуть молнию и достать член больной рукой и не может вынести вида темной, вялой струи, беспорядочно бьющей в край металлического писсуара.

Леннокс тщательно моет руки, не дает поблажек поврежденной кисти: мол, пора возвращаться к своим обязанностям.

«Чтобы схватить девочку, затолкать в фургон, заткнуть ей рот, связать руки электрическим шнуром и рвануть с места, ему понадобилось тридцать пять секунд».

Сует руки под элекросушилку. Затекшая, измученная кисть блаженствует в горячей струе.

По выходе из туалета Леннокс буквально наталкивается на взгляды обеих женщин. Стэрри обнаружила и даже успела пролистать «Идеальную невесту». Однако теперь на сцене и некто четвертый – мужчина, отделившийся от тени в глубине бара; он подходит к Робин и Стэрри одновременно с Ленноксом. Смотрит на Стэрри в замешательстве.

Леннокс соображает, что мужчина примерно одного с ним роста, около шести футов двух дюймов, и примерно одного возраста, хорошо за тридцать.

– Я занимаюсь продажами, – склабится он в адрес Стэрри и Робин, игнорируя медленно закипающего Леннокса. «Ублюдок подслушал наш разговор и вздумал меня передразнивать».

Леннокс хватает его за плечо и разворачивает на сто восемьдесят градусов.

– Ты у меня сейчас знаешь чем займешься? Ты у меня полетами над барной стойкой займешься, если не свалишь отсюда. Понял?

Мужчина моргает, он явно не ожидал отпора.

– Мальчики... – заводит Стэрри, отложив «Идеальную невесту», – не ссорьтесь.

– Послушай, приятель... – ободряется мужчина, но Леннокс видит, что крыть ему нечем.

Леннокса трясет от ненависти. Этот тип его взбесил.

– Я тебе не приятель. Сечёшь?

– Занимайся своим делом...

– Я стараюсь. А теперь проваливай.

Мужчина пожимает плечами, поднимает руки – дескать, а я что – и ретируется в дальний угол бара.

– Ты чего это завелся? – спрашивает явно раздосадованная Стэрри.

– Физия мне его не понравилась, – объясняет Леннокс, не сводя глаз со своего противника. Тот наскоро допивает и уходит.

– Вроде симпатичный, – продолжает Стэрри, гладя на Робин.

– Не знаю, по-моему, на ящерицу похож, – возражает Робин.

– Много ты понимаешь.

Робин кривится и поводит плечами, затем адресует Ленноксу тихую улыбку.

Стэрри, похоже, справилась с досадой.

– Слушайте, а давайте куда-нибудь переместимся.

Обсуждают, куда именно. Ленноксу самое время вернуться в отель. Помириться с Труди. Да и усталость вдруг навалилась. Но он не сможет посмотреть Труди в глаза. Лучше дождаться, пока она заснет.

– Что это? – спрашивает Стэрри. В руке у нее «Идеальная невеста». – Ты свадьбу планируешь?

– Ну да. Только не свою, – отвечает Леннокс, удивляясь инерции лжи, видимо, сродни той инерции, что не дает балерине упасть в разгар пируэта. Разница между полицейским и негодяем в том, что полицейский – лгун куда более умелый, вдобавок на зарплате, однажды сказал его наставник Роббо. – Это и есть мой товар, – уточняет Леннокс. – Свадьбы. Полный пакет услуг.

– Так ты организуешь свадьбы? Как в «Свадебном переполохе»? – Робин едва не визжит от восторга.

– Да. – Леннокс смотрит на Стэрри, та выжимает кислую улыбку, пока ее мобильник не заводит «На сей раз не купимся...». Стэрри извиняется, идет к двери и только там отвечает на звонок.

– Хорошая у тебя, должно быть, работа. Каждый день видишь счастливых людей, – замечает Робин.

– Нервотрепка изрядная, но и светлые моменты выпадают.

С предложением продолжить в клубе «Миопия» возвращается Стэрри. Робин не хочет идти.

– Мне домой пора, как там Тиа одна без меня.

– Что ей сделается, – напирает Стэрри. – Всего-то по коктейльчику возьмем. У меня для вас кое-что есть.

–  Глаза у Робин вспыхивают.

– В смысле, ты раздобыла... – Она осекается на полуслове.

Леннокс в курсе, «кое-что» означает кокаин. Кокаин ему нужен. Необходим, Одна дорожка белой пыли. Кокаин придаст ему сил. Прогонит из-под век образы мертвых детей. Успокоит совесть. Робин объясняет, что «Миопия» всего на несколько кварталов южнее. Как раз по пути к отелю.

– Вот, а журнал твой я в сумочку положу. А то на стойке он точно промокнет.

– Спасибо. – Леннокс благодарно подмигивает, все трое выходят из бара и движутся по Вашингтон-авеню.

На входе Стэрри и Робин предъявляют водительские права, а Леннокс – удостоверении личности, выданное полицейским департаментом Лотиана и Бордерса, еще со старой фотографией, где у него усы. Вышибала, огромный негр, заглядывает Ленноксу в глаза, на секунду пришпиливает его взглядом к полу, чуть поводит бычьей шеей – проходите. Леннокс поспешно прячет удостоверение в карман, чтобы девушки не заметили. Когда же они достанут кокаин? Леннокс прямо видит его, небось завернут в бумажку, отпотевает у Стэрри в сумочке. Судя по взгляду Робин, у нее те же галлюцинации.

«Миопия» оказывается дансингом; их тотчас поглощает толпа загорелых, стройных, ухоженных юнцов, они трое тут старше всех. Стэрри и Робин, не теряя времени, идут в уборную. Их нет подозрительно долго, Леннокс боится, что они попросту сбежали. Он волнуется, потом начинает психовать. Торчит тут в одиночестве у барной стойки, так называемая музыка пульсирует в висках, софиты дезориентируют, разодетая молодежь бросает неодобрительные взгляды. На девушках короткие платья, преимущественно одноцветные, они облегают тело будто под действием статического электричества. На фоне стильных рубашек его футболка «Конец века» выглядит, наверно, полным отстоем. Ну точно Майкл Дуглас из «Основного инстинкта», сцена в ночном клубе. Леннокс утешается мыслью, что такой степени нелепости ему не достичь.

Беспокойство его растет. Он замечает, что за ним следят. Проныра из «Двух очков», менеджер по продажам, притулился на другом конце барной стойки. Ярость бодрит, Леннокс спрыгивает с табурета, пробирается сквозь довольную толпу к выходу, но за спиной у мерзавца резко останавливается. Тот выгибает шею, шарит глазами по полу.

– Кого-то ищешь? – орет Леннокс, перекрывая шумовой фон, заставляя противника подпрыгнуть. – Может, потанцевать вздумалось или еще чего?

– Послушай, я...

Договорить типу не удается, Леннокс хватает его здоровой рукой, пальцы стискивают горло.

– Нет, это ты послушай. Не знаю, что за игру ты ведешь, только сейчас ты поднимешь свою грязную задницу и вынесешь ее вот в эту вот дверь, – рявкает Леннокс, усиливая хватку. – Ты меня понял?

Степень собственной смертоносной злобы Леннокс определяет по ужасу в глазах противника. Вдруг соображает, что на них смотрит куча народу, и разжимает пальцы. Потерпевший, тяжело дыша, пятится к двери, трет шею. Вышибала не застал завязку, но, как и Леннокс, довольствуется тем, что провожает менеджера по продажам до таблички «Выход».

Тщетно пытаясь компенсировать утечку адреналина, Леннокс заказывает еще коктейль и продолжает ждать. Ну что же они не идут? Он приказывает себе не дергаться, ничего не предпринимать, уговаривает себя, что количество напускного спокойствия рано или поздно перейдет в качество спокойствия настоящего. Наконец девушки возвращаются, Робин разрумянилась, в глазах появился блеск. Ленноксу украдкой суют крохотный пакетик.

– Я уж думал, вы сбежали, – улыбается Леннокс.

– Ну что ты, разве можно, – говорит Робин. В голосе уверенность, это действие кокаина. Одна дорожка – и становишься таким, каким всегда мечтал быть. Ему ли не понять. Стэрри такой допинг, по-хорошему, и не нужен. Она встряхивает головой (блестящие локоны рассыпаются по плечам), адресует Ленноксу улыбку. Он спешит в уборную. Кабинки шаткие, дверцы чисто символические. Не то что в Британии. В щели при желании можно все увидеть или, если вздумается, сверху заглянуть. Спокойствие. Он высыпает кокаин прямо на бачок

унитаза. С виду хороший товар. Удостоверением личности подравнивает кучку, делает дорожку. На секунду вспоминает о Труди, наверно, она сейчас в отеле, потом о Ките Гудвине, об «Анонимных наркоманах», сколько они пользы принесли. Пользыли? Сейчас все как ветром сдует. И посиневшее, холодное, в кровоподтеках личико Бритни. И тошнотворную ухмылку Мистера Кондитера. Все как ветром сдует.

Видения вычеркнуты белой дорожкой, Леннокс вышагивает по залу как колосс, грудь вперед, подбородок вверх. Стэрри и Робин танцуют, он присоединяется, двигается легко, естественно. Остальные танцующие чувствуют его превосходство, не могут не чувствовать здорового презрения к ним, пигмеям. Скукоживаются на глазах. Леннокс без боли вспоминает, сколько раз скверносебя вел – из-за его поведения они с Труди надолго расстались; каждая такая победа была что цацка на браслете дутого золота, и каждый проступок он совершал именно в таком состоянии.

Почему он так поступает, спрашивал себя Леннокс всякий раз, когда драйв, вызванный кокаином, заканчивался. Его невеста сейчас в отеле, по крайней мере он себе это внушил. Леннокса постоянно преследует мысль, что некое стоящее событие, реальная вечеринка, проходит без него. Его радар – мурашки под кожей – подсказывает: сейчас такой случай. В следующую секунду Леннокс соображает, что он – полицейский и что всякая стоящая вечеринка по определению проходит без него, она – для штатских. И если он, Леннокс, это сборище обнаружит, его задача не присоединиться, а разогнать. Впрочем, на две недели он тоже штатский. И здесь очень славно. «Мир рушится, и слава богу, что хватает людей слишком молодых или откровенно глупых, способных отплясывать в клубе и вообще вести себя так, будто вечеринка только началась».

Стэрри откидывает волосы и непроницаемыми своими глазами встречает Ленноксов полный вожделения взгляд.

– Мы продолжим у Робин дома. – Теперь она смотрит на подругу.

– Пойдем с нами, – приглашает Робин. – У нас еще кое-что есть.

Под «кое-чем» она, по мысли Леннокса, разумеет кокаин, а не марихуану, которую Леннокс терпеть не может.

– Пойдем. А где ты живешь? – Леннокс перекрикивает музыку.

– Там, в Майами.

– Я думал, Майами тут.

– Тут Майами-Бич, глупыш, – поддразнивает Робин. – А Майами – за дамбой.

– А, ну да. – Труди и Джинджер так и объясняли.

Они выходят на улицу. Головы легкие от кокаина. Леннокс намерен поймать такси, Стэрри его останавливает.

– Вон автобус. – Она кивает в сторону остановки. – Так дешевле.

На сей раз Леннокс платит ровно столько, сколько нужно. В автобусе полно пьяных, обычная ситуация в ночном транспорте, театр на колесах. Все трое садятся на последние места, Леннокс у окна, Робин рядом с ним, Стэрри перед ними. Стэрри говорит по мобильнику на испанском языке. Робин явно встревожена, тревога передается Ленноксу. В автобусе нет заднего стекла, только глухая стена, это спокойствия не добавляет. Противоестественно как-то: не видеть, откуда едешь.

– С кем ты разговаривала? – подозрительно спрашивает Робин – она еле дождалась, пока Стэрри нажмет «отбой».

– Так, подружка из моей забегаловки. – Стэрри пытается успокоить Робин поглаживанием по шее, а сама распространяется о неприятностях на работе: – Наш Мано, ну, я тебе рассказывала, так вот, он просто зверюга...