Текст книги "Преступление"

Автор книги: Ирвин Уэлш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

вины. Я упустил Бритни, потому что незаслуженно осудил Анджелу Хэмил. Теперь я унижаю Робин тем, что незаслуженно осуждаю ее – или заслуженно, разницы никакой.

Неизвестно почему Ленноксу вспоминается эпизод из прошлого. Ему двенадцать; в приступе подростковой ярости он непонятно зачем врывается в комнату своей сестры Джеки – и застает ее за минетом. Последовал семейный скандал. И не по поводу бестактности Леннокса или неприемлемого поведения Джеки и ее приятеля. Нет, скандал разразился позже, когда сестра нашла на чердаке свою старую куклу Марджори, ту самую куклу, с которой носились и она, и Рэй. На пластиковом лбу Марджори шариковой ручкой было нацарапано «СОСКА».

У Робин скорбное лицо; впечатление портит размазанная , и дорожки слёз.

– Надо ехать к Тианне, пока полиция не явилась. Робин хочет кивнуть в знак согласия, но в этот момент за Леннокса открывается дверь. – Опоздали, голубчики – она явилась. Леннокс оборачивается – и видит Ланса Диринга, проигрывающегося запасным ключом.

– Доверяй, но проверяй. – Диринг с ухмылкой кивает на ключ.

Леннокс отмечает и еще кое-что: у Диринга очки с двухфокусными линзами, линии рассекают стекла поперек – вверху непроницаемая тьма, внизу муть. Третий момент: Диринг наставил на Леннокса пистолет.

– Рэй, ты кто такой? Только не трави баланду насчет планирования свадеб. Ты беднягу Тигра так отделал, что любо-дорого. Мы его нашли. В сортире на полу валялся, кругом крови– и зубы россыпью. – Дирингова мимика демонстрирует невольное уважение. – Итак, кто ты такой, твою мать?

–  По-моему, это уже не важно. Все кончено, Ланс.

–  И для тебя, и для меня.

–  Ланс, милый, освободи меня, пожалуйста, освободи, – ноет Стэрри.

Леннокс меряет Диринга взглядом, черная «вареная» джинсовая рубашка, заправленная в брюки из небеленой парусины, словно для подиума сделанные кроссовки вызывают у него внезапный приступ отвращения.

– Ты в меня не выстрелишь. Ты сроду в людей не стрелял, – спокойно произносит Леннокс, а сам думает о Билле Риордане, нью-йоркском отставном копе. Нет, здесь же Юг. А Флорида разве считается тем самым Югом? Разве здесь охотники живут? Нет, все больше рыбаки.

Диринг мрачнеет, под очками, под нижней их частью, муть становится гуще.

–  Ты-то откуда знаешь?

Леннокс понимает: гарантий никаких, положение отчаянное. Думает об отце. О Бритни. На секунду задается вопросом,  увидит ли их по ту сторону – если смерть такова, как принято считать.

– Ла-а-анс, – скулит Стэрри.

– ТЫ, ВЫРОДОК, ЧТО ТЫ С МОЕЙ ДЕВОЧКОЙ СДЕЛАЛ! – рычит Робин и бросается на Диринга.

Диринг переводит дуло на Робин.

– Сядь, займи свою тупую задницу, сучка малахольная, или действительно сделаю! Сиротку я из твоей девочки сделаю, если не сядешь!

Робин съеживается, пятится, плюхается обратно на диван и обхватывает себя за плечи. Из носа течет прямо на зеленую водолазку. I

– Все кончено, – повторяет Леннокс, глядя на диск, выехавший из плеера. – Джонни взят под стражу. Позвони ему,

попробуй, если мне не веришь. Или лучше позвони Чету. Он сдался властям и тебя наверняка сдал. Я думал, тебя еще в отеле возьмут. Ничего, местная полиция уже отправила списочек в ФБР. – Леннокс указывает на бумажки, что валяются на диване. – Правда, твое имя там не фигурирует, зато у копов есть запись твоего шоу. Джонни такой беспечный. Был. Без твоих дисков ни шагу, ну просто анонс ходячий. Все кончено, Диринг.

У Диринга начинает подрагивать подбородок.

Стэрри не теряет надежды на освобождение.

– Ланс, пожалуйста, отцепи меня. Нам сматываться пора?

Ланс Диринг мольбы игнорирует, смотрит в бумажки, переводит взгляд на видеоплеер. Глаза у него вылезают из орбит, кажется, он дошел до белого каления.

– Вот не думал, что все так обернется. Просто хотел хорошо работу выполнить, немножко развлечься. А развлекуха-то

возьми и выйди из-под контроля.

– Это тебе не развлекуха, – обрывает Леннокс.

– Может, и так, – тянет Диринг. – Видимо, с должностью теперь придется распрощаться. Причем не мне одному.

–  Лучшее, что ты можешь сделать...

Леннокс замолкает на полуслове – Дирингова рука с пистолетом поднимается, палец жмет на курок.

22 Уборка

Выстрел вспарывает воздух, и с секунду Леннокс полагает себя мертвым. Потом видит, как Диринг, дернувшись, валится назад, задевает дверной косяк, частично оказывается в прихожей. Из дыры в подбородке хлещет кровь. Леннокс быстро ориентируется, хватает с дивана покрывало, набрасывает Дирингу на лицо, впрочем, не прежде чем осматривает рану. Пуля вышла из скулы, верхняя челюсть раздроблена, зубы рассыпались по полу, будто здесь жемчужное ожерелье порвали.

Робин почти ничего не видно, обзор ей загораживает дверь гостиной. Взору Робин открыты только подергивающиеся Диринговы ноги. Леннокс берет Робин за руку, стаскивает с дивана. Робин в шоке, она обмякла, почти как распластанный на полу Диринг; Леннокс чувствует, что и сам вот-вот вырубится. Вынимает диск из плеера, хватает список.

Оглядывается на Стэрри. Переносица у нее распухла, глаза почти закатились – она близка к обмороку. Ленноксу тяжело на нее смотреть – ее плачевное состояние ему как немой укор. Стэрри паникует, дергается на меховом наручнике, по батарее идет звон.

– Не бросайте меня!

Леннокс на мольбы не реагирует. Стэрри как миленькая дождется появления копов и все им расскажет, по крайней мере попробует. Леннокс поддерживает Робин за подбородок, чтобы она не смотрела на Диринга, на окровавленную стену, на жижу, стекающую по дверному косяку, перешагивает измаранного блюстителя правопорядка.

– Ну вот, а теперь поедем к Тианне, – увещевает Леннокс, волоча Робин за порог. Робин ошарашена, диким взглядом, как затравленная зверушка, уставилась на бетонную стену и холодные металлические перила. – Подожди минутку, – просит Леннокс, делает шаг в квартиру, закрывает за собой дверь.

Склоняется над Лансом Дирингом. Диринг все еще сжимает пистолет, рука дергается, Диринг с усилием пристраивает дуло к собственной голове. Покрывало сползло с окровавленного лица. Прежде чем Леннокс успевает среагировать, раздается второй выстрел. Пуля оцарапывает темя, свистит через прихожую и застревает в двери ванной, в самом низу.

Следующая пуля попадает в плинтус. Леннокс сбрасывает ошметки покрывала, смотрит Дирингу в изуродованное лицо.

– Помоги, – еле слышно хрипит Диринг. – Закончи... все...

Леннокс медленно качает головой.

– Что от меня требовалось, я закончил. Но будь я проклят, если прикончу тебя, Диринг. Не дождешься. – Он наступает

на Дирингово запястье, другой ногой выбивает из вялых пальцев пистолет. – Я педофилам не помогаю. Учитывая, сколько

из тебя кровищи уже вытекло, мне остается только надеяться, что «скорая» не опоздает и что тебя успеют заштопать. Я не хочу, чтобы ты сдох, Диринг – ты не заслуживаешь смерти. Тебя нужно заставить жить, жить с тем, что ты сделал. – Леннокс чувствует приступ дикой ярости. – Чтобы я помог скоту вроде тебя? Выродку? Выродку, который полицейским жетоном прикрывается? Да это я еще добрый с тобой, – цедит Леннокс. Ему известно: в Майами сокамерники будут для Диринга хуже любой пули. Пусть его постигнет судьба Мистера Кондитера, пусть он живет в страхе перед зуботычинами, надругательством, ножом в спину. Леннокса охватывает стыд. «Они опять победили. Опять нас унизили. Опустили до своего уровня, внушили жажду кровавой расправы. Можно хоть всех их до единого с лица земли стереть, и все равно останешься в проигрыше».

Стэрри стонет, Диринг хрипит и булькает – подходящая оркестровка для квартиры, где ломали человеческую жизнь.

– ЗАТКНИСЬ, СУКА! – кричит в исступлении Леннокс.

На несколько секунд стоны утихают! – Заткнитесь оба, вы, подлые твари, и подумайте, в каком вы дерьме! – Леннокс рычит, с каждым ругательным словом из его груди выплескивается боль.

Он выходит на лестничную площадку. Дрожащая Робин скорчилась на ступенях, качается взад-вперед. Сейчас она выглядит ровесницей Тианны. «В то время как она – ее мать».

По лестнице поднимается парень в куртке и спортивных штанах. Леннокс как раз закрывает дверь.

– Какой-то странный шум, – произносит парень. – Мне показалось, тут стреляли, и я...

Он видит кровь на Ленноксовой одежде, едва не роняет челюсть.

– Так и есть, – подтверждает Леннокс. – Тут один тип пытался покончить с собой. Не вызовешь полицию, а заодно и

«скорую»? – Леннокс тащит Робин вниз, под рукой дрожат ее худенькие плечи.

– Конечно! – Юноша скатывается с лестницы, обгоняет Леннокса и Робин.

Они выходят из подъезда, садятся в «фольксваген», Леннокс гонит к пункту проката автомобилей. Слышит вой сирен, прикидывает, не по поводу ли Диринга. Может, и нет. Ярость уступает место шоку, Леннокс цепенеет – постепенно, как в трясину проваливается. Видит знак автозаправочной станции, ловит себя на вполне тривиальной мысли: заправься,

– Мне нужно вернуть машину с полным баком. – Леннокс сам себя удивляет, говоря такое ошарашенной Робин. Сворачивает к ближайшему автомату.

Т.У. Паю выпало ночное дежурство. Он подозрительно смотрит на шагнувшего в кабинет Леннокса. При виде крови и засохшей блевотины на Ленноксовой рубашке у Пая едва не выскакивают глаза. Пай и Леннокс идут на стоянку возвращенных автомобилей, где стоит «фольксваген». Пай топчется вокруг «фольксвагена», с трудом наклонившись, наполовину втискивает свою потную тушу в салон. Леннокс замечает, что над ободом колеса выступила ржавая сыпь; зеленый цвет автомобиля придает ржавчине еще большее сходство с прыщами на похмельном лице. Пай либо не замечает сыпи, либо она для него не имеет значения.

– Что ж, машина в порядке, – подытоживает Пай, со скрипом разгибается, смотрит на дрожащую Робин. – И бензина

полный бак, – скорбно констатирует он в адрес Леннокса. – Только, я смотрю, вы малость испачкались, дружище.

– Тот, об кого я испачкался, дорого бы дал, чтоб на моем месте оказаться.

Пай мучительно краснеет.

– Я хотел сказать... я только... вы правы...

Вперевалку, сопровождаемый Ленноксом, Пай идет обратно в кабинет, долго возится с кассой, нервно отсчитывает пятьсот долларов.

– Кстати – отличная машина, – хвалит Леннокс, пряча деньги в карман. Ему уже жаль этого толстяка. Вот придет он

домой, а дома единственный смертельный друг, молчаливый, белый, неизбежный – холодильник. Убивает медленно, но верно, и всякий раз вспыхивает неотразимым электрооскалом.

Леннокс и Робин бегут к стоянке такси. При мысли о Стэрри и Клемсоне адреналина у Леннокса поубавилось, на подходе отчаяние. Пировали-веселились, называется; удовлетворил жажду мести – самое время подсчитать и прослезиться. Леннокс подсчитывает. Да, у тех, кто практикует насилие, всегда дебет с кредитом не сходится.

– Форт-Лодердейл, – бросает Леннокс таксисту.

Они с Робин на заднем сиденье; Леннокс объясняет Робин ситуацию, не оставляет недомолвок относительно того, в чьих руках сейчас эта ситуация.

– Итак, договорились: ты едешь со мной в Форт-Лодердейл, видишься с Тианной. Затем мы идем в полицию и все расскаываем. Тианна поживет у моих друзей – неделю или сколько надо, пока полиция будет дерьмо разгребать.

– Я хочу, чтобы Тианна была со мной...

– Мне плевать, чего ты хочешь, с высокой вышки плевать, – обрывает Леннокс. Думает о Тианне и ее вечном «клево». —

Девочка больше не будет тебе вместо сестры. Она – ребенок, а ты – взрослая женщина. И если ты не начнешь вести себя как взрослая женщина, я скажу властям, что ты потаскуха и наркоманка. И учти – меня послушают. А когда я еще и видео покажу, ты получишь срок за образ жизни, угрожающий несовершеннолетней девочке. Так и знай.

От его отповеди лицо Робин искажается.

– Я думала, ты наш друг...

– Я Тианнин друг, а не твой. Ты должна заслужить дружбу и уважение. Уже можно начинать, – Леннокс смягчается, вспомнив о собственном поведении. – Соберись, Робин, и в Тианниных глазах выйдешь из этой истории героиней. Постарайся сделать так, чтобы твоя дочь в тебя поверила.

Робин кивает, по щекам катятся слезы. В следующую минуту Леннокс уже говорит, говорит без остановки, бессвязно, задышливо. Он полицейский, просто хотел отдохнуть в Майами-Бич с невестой, восстановиться после тяжелого периода. Свадьбу обдумать. Может, позагорать, рыбу поудить, на яхте покататься. Робин тоже рассказывает свою историю, в результате Леннокс – таково свойство всех историй – видит в этой женщине не статистическую единицу, а живого человека, человека, которого преследуют несчастья, человека обманутого и изодранного гиенами, словно падаль. И Леннокс вспоминает троих отморозков, сделавших из него полицейского.

Все можно исправить. Когда Леннокса волоком вытаскивали из бара, еще в Эдинбурге, он, сваленный сальной остротой местного комика-самоучки, был в куда более плачевном состоянии, чем Робин. А вспомнить, как после похорон отца его нашли в туннеле, с раздробленной рукой, заговаривающегося, утверждающего, что завязал с кокаином, а тем временем одна доза жгла карман джинсов, другая – носовые пазухи. Труди тогда взяла ответственность на себя – отвезла его в Брантсфилд, сама поехала в Лит, к нему домой, забрать почту. Она держала связь с Тоулом, она добилась бюллетеня, она отвела Леннокса к своему врачу, а не к тому, к которому ходили полицейские – сам-то Леннокс на эту тему не заморачивался. Ему прописали антидепрессанты. Труди на тот момент уже оплатила флоридское солнце – на повестке дня, помимо отдыха как такового, теперь была шлифовка матримониальных планов. Но прежде были похороны отца.

Накануне Леннокс зашел к сестре. Перевалило за полдень; промозглость брала измором ветер, лютовавший меж домов, медленно, но верно заползала в переулки, наваливалась, оглушала. Перед похоронами Джеки держалась молодцом, взяла на себя все хлопоты, действовала как привыкла – оперативно и без лишних эмоций. В тот день сестра изумила Леннокса – повисла на нем еще в прихожей, где от бутылочно-зеленого экс министерского ковра несильно, но устойчиво разило подвалок несмотря на то что ковер неоднократно просушивали, проветривали и сдавали в чистку.

– Рэй... братик. Ты же знаешь, я всегда тебя любила.

Слова Джеки шокировали Леннокса даже больше, чем джин, которым отдавало ее дыхание.

– В жизни бы не подумал, – произнес он. Джеки сочла это шуткой.

– Рэй, ты бы к маме зашел. Ей нужна поддержка всех нас.

– А Джок разве ее не поддерживает? – осторожно спросил Леннокс.

– Поддерживает, все время при ней. Он настоящий друг.

Итак, Джеки ничего не известно. Леннокс подавил приступ бешенства.

– Да, настоящий.

– А ты все же зайди, – повторила Джеки, на сей раз тоном адвоката.

– Зайду, зайду. Попозжей, лады? – произнес Леннокс тоном полицейского, проглатывая безударные гласные и намеренно паясничая с просторечием. Он всегда так говорил с Джеки и при Джеки, чтобы уравновесить ее речевой снобизм. Этим

своим «попозжей» Леннокс добил родственную привязанность.

Извинился и ушел, назад в распоряжение Труди.

Порой от толкового тирана пользы больше, чем от самоопределения, особенно когда ты по уши в дерьме, думает Леннокс. Смотрит на Робин – она уставилась прямо перед собой, глаз не сводит с чего-то невидимого.

– Все будет хорошо, – бормочет Леннокс, очень надеясь, что не ошибается.

Встреча в Форт-Лодердейле, как и почти сразу следующее расставание, бурная, эмоционально окрашенная, с рыданиями, покаяниями и клятвами. Леннокс говорит Тианне, что ее мама будет помогать полиции засадить в тюрьму Винса, Клем-сона, Ланса, Джонни и им подобных. Об остальном, пожалуй, девочке лучше не знать. По крайней мере от Леннокса она не узнает.

ШЕСТЬ ДНЕЙ СПУСТЯ  – 23 Холокост Ч.1

В зеркале, занимающем в ванной целую стену, ему мерещатся множащиеся в дурной бесконечности обнаженные Рэи Ленноксы, и каждый заклеймен материнской неверностью. Он следил за Авриль Леннокс едва ли не с азартом; он наблюдал самоустранение отца и затяжной обман матери, подразумевающий потные подробности, подтасовку совпадений, вымученные предлоги. С подросткового возраста и до тридцати лет ты тщился откреститься от доставшегося тебе в наследство. И вот тебя вытолкнули на подмостки. На тебя направлен резкий свет; ты вынужден раздеваться, догола, до конца; больше тебе не утаить свою ДНК.

Леннокс щелкает выключателем, софиты гаснут, не вдруг, а постепенно. Рывком распахивает – и не закрывает за собой – дверь ванной. Он чувствует прилив, то самое сексуальное побуждение – нет, приказ. «А получится ли у меня с Труди?» – думает он на пороге спальни и входит, как в воду, в пульсирующий свет.

Леннокс плотнее закрывает жалюзи, Труди немедленно включает ночник, словно гроссмейстер с профессиональной привычкой делать ответный ход. Она тоже абсолютно обнажена, в ответ на его порыв она раскрывается ему, ее салонный загар кажется новым костюмом. Руки дрожат – он успел забыть, какое у нее тугое тело. Тончайшие, шелковистые волоски на ее золотистых предплечьях кажутся молочно-белыми; в локтевой ямке кожа младенчески розовая, и этот контраст, усиленный светом зубчатого ночника, на секунду пугает Леннокса. Труди страшно сжать в объятиях – останутся пятна; золотая пряничная девочка, свеженькая, с пылу с жару. Его захлестывает нежность, непреодолимое желание погладить Труди по щеке. Труди, неправильно истолковав этот жест, мягко толкает его на подушку, вот ее узкий, заостренный язычок скользит по его груди, только что подвергшейся действию мочалки, стремится ниже. Несколько томительных секунд играет в пупке. Еще пара беглых мазков – и ее губы берут в кольцо член.

У Леннокса перехватывает дыхание, член твердеет, набухает у Труди во рту. Он смотрит на нее. В глазах ее благодарное удивление, сродни тому, что бывает при встрече со старым другом; она устраивается половчее, в соответствии с более серьезным размером. Леннокс откидывает волосы с ее лба, заправляет за ушки; как она хороша.

Теперь обоим ясно: эрекция не подведет. Труди с восторгом продолжает начатое, Леннокс стонет:

– Погоди, я не хочу так скоро. – И освобождает ее рот, и ложится на нее, и они двигаются ритмично, осторожно, боясь

поверить, что все получается, едва ли не с дотошностью судмедэкспертов фиксируя чудесную созидательную силу каждой секунды.

Они достигают оргазма одновременно, и оргазм бурный. Леннокс эякулирует с почти болезненной интенсивностью. У Труди закатываются глаза, комнату наполняет нечеловеческий крик – Леннокс боялся, что больше никогда его не услышит. Опустошенные, они проваливаются в посткоитальную дрему. Ленноксу мнится, будто он летит через океан, видит Тоула за аналоем в аукционном зале. Кукла, неподвижная, безмолвная, стоит в гробу. Те, другие, торгуются; их скрывают тени, и от них самих разит привидением. Потому что теперь рядом с Ленноксом Лес Броуди, и они оба не дети. За спиной педофил произносит:

– Два миллиона.

– Три миллиона! – выкрикивает Лес.

– Четыре миллиона, – доносится из зала, но в голосах мужчин, скрытых тенями, уверенности поубавилось. Голоса будто

издалека долетают.

Леннокс смотрит Броуди в лицо. Ловит условный сигнал.

– ПЯТЬ МИЛЛИОНОВ! – кричат они с Броуди в один голос, как могут кричать только шотландцы, в пьяном угаре упражняющие глотки инвенциями; шотландцы, подарившие планете Земля свой гимн «За счастье прежних дней». Крик слышен на весь мир.

– Шшшесстть милллионнов, – мямлит педофил.

– Простите, не расслышал. Не могли бы вы повторить? – вопрошает Тоул. – Нет? Значит, последняя цена – пять миллионов. Пять миллионов раз... пять миллионов два... продано... продано Рэю Ленноксу!

Кукла теперь в белом подвенечном платье. Она тянет руки, снимает маску в тот момент, когда Леннокс вырывается из глубокой шахты сна, пота и стеганого одеяла. Открывает глаза. Видит рядом, на подушке, лицо Труди. Спит девочка, улыбается во сне. Леннокс делает благодарный вдох. Несколько секунд, чуть не плача, любуется Труди, потом будит ее поцелуем.

Она тронута и взволнована таким способом пробуждения.

– Рэй, милый... что стряслось? Тебе опять кошмар приснился?

– Нет, мне приснился дивный сон, я видел невесту, всю в белом. – Леннокс обнимает Труди.

Она сворачивается клубочком у его груди и через некоторое время, когда ему кажется, что она снова заснула – так она тиха – произносит:

– Рэй, ты хотя бы Стюарту позвони.

– Потом. – Леннокс через силу улыбается, закидывает руку за голову, чувствует, какие вялые стали мышцы, бицепсы будто сдулись. Надо срочно в тренажерный зал, пока отпуск не кончился.

– Потом так потом, – отзывается Труди, встает, идет в ванную, под гладкой кожей поигрывают мышцы – как у жеребенка. Леннокс любуется упругими ягодицами, безупречными лопатками, пунктиром позвоночника. Труди исчезает в ванной, слышится шум воды.

Стюарт.

Куда девался мальчик с глазами эльфа, чистейшей кожей и золотисто-каштановыми кудряшками?

Похороны отца. С каждой порцией виски Стюартово лицо багровеет еще больше. Отвратительная, тошнотворная еда. Тесто с сосиски, которую жевал Стюарт, хлопьями сыпалось прямо ему в стакан, а он и не видел. Потом потащил Леннокса в угол, в приемную похоронного бюро, и зашелся возбужденным шепотом. Морда свекольная, ноздри раздуваются. У Стюарта и на трезвую голову не было понятия о личном пространстве, а пьяный он всегда подходил удушающе близко.

– И дернул меня черт пойти в кабинете прибраться. Я там в загашнике порнуху обнаружил.

Леннокс устало поднял бровь, дескать, может, помолчишь, но остановить брата у него не было сил. Он всю ночь курил «фрибейз», смесь кокаина с содой и эфиром, у себя дома, в Лите; теперь его мутило и потряхивало. А курить он пошел после консультации у Мелиссы Коллингвуд.

Поднятую бровь Стюарт истолковал как проявление заинтригованности.

– Ты не ослышался, Рэйми, увы тебе и мне! Сам собственным глазам не поверил. Чтобы папа такое смотрел! Я пригласил Джэсмин выпить, так она призналась; когда она в дверное окошко глянула и увидела, как папа весь напрягся, она решила, он мастурбирует. То есть его уже на этом ловили! Ну, Джэсмин смутилась, отвернулась, и тут услышала грохот. Открыла дверь, а папа на полулежит. Он не развлекался. У него был инфаркт.

Бедный, глупый старый папа. Так хотел восстановить мужскую силу, основную часть себя, что умер от лекарств, которые поддерживали в нем жизнь.

Леннокс смотрит на младшего брата, замечает прыщи; вроде раньше их не было. Наверно, недавно повылезли. Вот же идиот, паяц, челюсть на веревочке, весь мир ему театр. Нашему маленькому баловнику Стью драматизм как воздух потребен, он его всасывает без меры, жирует на нем.

– Ты к маме-то подойдешь?

– Сделай так, чтобы мы с ней не пересеклись, – сказал Леннокс, бросив взгляд на заплаканную мать. Труди стояла рядом, утешала. Пыталась объяснить необъяснимое. «Труди, почему Рэй со мной не разговаривает?» Он, конечно, Труди рассказал, но не мог поручиться, что она поверила, не отнесла рассказ к разряду диких домыслов, которым место в «стрессовой» мусорной корзине.

К нему приблизился Джок Аллардайс, за Джоком шла Авриль Леннокс, непроизвольно поглаживая ножку бокала с красным вином. Джокова густая седая шевелюра в потугах на вторую молодость была прилизана гелем, голубые глаза выражали скорбь.

– Послушай, Рэймонд, я только хотел сказать...

– Иди к черту, Мистер Кондитер, и ее с собой прихвати. – Следующая реплика адресована матери. – Вы хоть бы дождались, пока он остынет, предатели!

Он помнит ужас и смущение Джока, полные слез, округлившиеся глаза матери, ее безуспешные попытки выдавить хоть слово в свою защиту, рыдания, утешения Труди и Джеки. Он сразу понял: с его стороны было низко и неуместно обзывать Джока кличкой, которую прицепили педофилу-убийце Хорсбургу. «Дядя Джоки» подобных наклонностей не имел, да и сладкого не любил. Даже сам Хорсбург никогда не использовал сладости в качестве наживки, только огонь и спрайт.

Стюарт сейчас же стал приводить в порядок свое хамелеонское лицо, залебезил, шаркун клубный.

– Ты о чем, Рэй?

– Тебе такое по нраву, – оборвал Леннокс. – Ну так иди к приемному папуле, только без меня.

Этого Стюарт не стерпел. Он сжал кулаки, поднялся на цыпочки, навис над Ленноксом. До его рта, отдающего виски, оставалось не больше дюйма.

– Думаешь, если на своей фашистской службе имеешь дело с дерьмом, значит, тебе все о человеческой природе известно? Да ты, Рэйми, профан, новичок гребаный. Ты не представляешь, что нужно маме, чего она ждет от жизни!

Авриль Леннокс повторяла с закрытыми глазами, как молитву:

– Я во всем виновата, я во всем виновата, я во всем виновата...

Леннокс медленно положил руку Стюарту на грудь, оттолкнул его на пару футов.

– Зато ты прекрасно представляешь. Ну так дай дяде Джоку пару-тройку советов относительно наложения грима. – Леннокс развернулся и побрел к парковке. Над головой клубились тучи; такая же чернота клубилась в душе. Некоторое время Леннокс шел, просто чтобы уйти, а когда опомнился, оказалось, что он на кладбищенской скамье, в голове одна мысль: все эти годы он не мог рассказать – ни отцу, ни кому бы то ни было – о произошедшем в туннеле. И вторая: чего стоило Джону Ленноксу выдать свой страшный секрет.

Послышался хруст гравия под ногами, тощая фигура прошла перед Ленноксом, чтобы ее присутствие на скамейке, на почтительном расстоянии, не стало для него неожиданностью. Лес Броуди смотрел прямо перед собой, щурился на бледное солнце, тщившееся подтвердить собственное наличие в небе, курил. Леннокс хотел попросить оставить его в покое, но Лес молчал, не сводя глаз с темных облаков.

У Леннокса запульсировала артерия на шее, за воротник пробрался холод.

– Нежарко нынче, El Mondo, – наконец заговорил Лес.

Его детское прозвище. El Mondo Леннокса называли только члены семьи – и Лес. Лес был мне все равно что брат, подумал Леннокс.

– Дела как сажа бела, – простонал Леннокс, оглядываясь.

– С делами всегда так. – Лес Броуди тряхнул головой. На губах его заиграла улыбка, он посмотрел на Леннокса, встретил его взгляд. – Но они имеют тенденцию улучшаться.

– Мало того, что моя мать всю дорогу трахалась с этим козлом, так она его еще и на похороны притащила. Отец остыть не успел!

– Джок был его другом, Рэйми.

– Хорош друг, который с твоей женой спит. А тут еще этот паскудник Стюарт...

– Ну, у каждого свои странности. – Лес Броуди кивнул, как в подобных ситуациях все кивают: дескать, не нам над тайнами мироздания голову ломать.

– Ты прав.

– Рэйми, ты должен это изжить.

– Как? Как, черт возьми, изживать прикажешь? – начал было Леннокс. В мозгу всплыл туннель – и поруганный Лес, выходящий на свет в обнимку с велосипедом. – Сам-то ты изжил?

Лес откашлялся.

– Знаешь, Рэйми, что эти скоты со мной сделали? Они меня изнасиловали. Двое, по очереди. Я тебе никогда не говорил, верно? Язык не поворачивался. Двое, по очереди, – повторил Лес Броуди. Вокруг глаз заплясали морщинки, будто он смеялся. – Не успел я подумать: «Слава богу, все», как второй пристроился наместо первого. Я ждал третьего, молодого, да он сдрейфил.

– Черт возьми, Лес, я... – Больше Леннокс ничего не смог сказать. Он убежал. Должен ли он был остаться с Лесом, бороться, кричать и получить свою долю испытания – как настоящий мужчина, по общепринятой формулировке? Этот вопрос

мучил его всю взрослую жизнь.

– Я мог бы рассказать в подробностях, но не стану. – Лес выудил несколько сигарет, предложил Ленноксу, тот не взял. – Лучше расскажу, какой я был злой, как я искал, кому бы сделать больно за то, что случилось со мной, как думал о смерти. Я малость с катушек съехал. – Лес горько улыбнулся. – Не знал, куда деваться от ненависти. Я даже тебя ненавидел, за то, что ты свалил.

– Я, Лес, тоже себя за это ненавидел. Я хотел позвать на помощь, тревогу поднять. Я нашел людей, привел – только

слишком поздно.

Лес затянулся своим окурком.

– Вот и перестань об этом думать. Ты тогда правильно поступил. Если бы ты не сбежал, они бы и с тобой то же самое

сделали – тот, молодой сделал бы. – Лес вскинул брови. – Да ты сам знаешь.

Леннокс еще ниже опустил голову. Он понял: их с Лесом дружба никуда не делась, только окрепла за долгие годы, проведенные врозь. Лес не отверг его, они просто оказались по разные стороны протянувшегося между ними длинного черного туннеля.

– Знаешь, почему я стал полицейским? Я, Лес, хотел найти этих выродков. Я и сейчас сплю и вижу, черт меня дери. Знаешь, сколько я просмотрел снимков в личных делах с тех пор, как в полиции работаю? Все свободное время этому посвящал. Всю базу данных на насильников перелопатил, на всю Британию. Нигде нет. Поэтому я пошел работать в отдел особо тяжких преступлений – чтобы добраться до ублюдков. Чтобы посадить их. Пока без толку. – Леннокс покачал головой. – Наверно они просто исчезли с лица земли. Улыбка Леса Броуди стала шире.

– Да, видно, так и есть.

Леннокс уставился на Леса, боясь поверить. Полицейский вырвался на поверхность прежде, чем Леннокс сумел его остановить.

– Что?! Ты хочешь сказать, что ты их...

Лес Броуди, его старый друг, рассмеялся долгим, невеселым смехом, бросил окурок и каблуком втоптал его в гравий.

– Нет, черт возьми. А жаль. Я столько лет готов был что угодно отдать, лишь бы найти их. Только сейчас им в моей жизни места нет. Не пойми меня неправильно: я очень надеюсь, они больше не могут причинить вреда ни одному ребенку. Но я принял решение: умыть руки, забыть о прошлом.

– Как тебе удалось?

– Мне не удалось, а пришлось. – Лес достал из кармана бумажник, из бумажника – семейную фотографию. – Мне теперь есть о ком волноваться. Я не хочу, чтобы у моей жены был зацикленный психопат-муж, а у моих детей – озлобленный

психопат-отец. Я должен жить для них, а не вынашивать планы мести прошлому. Твоя девушка, Рэй, просто супер. Смотри

не потеряй ее. Не променяй на кучку грязных извращенцев – вот это действительно была бы трагедия.

Тебе подобное миллион раз говорили, ты даже смысл этих слов понимал, но, пока эмоционально не дозрел до принятия их, слова, подобно зернам, посеянным на шоссе, не могли дать всходов. Леннокс еще помолчал, поднялся, как со скамейки запасных, как будто объявили дополнительное время, и пожал руку старому другу. Лес тоже встал, обнял Леннокса, но Леннокс на объятие не ответил, если не считать несмелого хлопка по спине.

– Лес, мне надо пройтись, мозги проветрить, – как бы в оправдание, что размыкает объятие, сказал Леннокс.

– Хочешь, вместе пройдемся?

– Нет, я в порядке.

– Рэй? – Лес Броуди помолчал. – Забудь. Все забудь, друг.

– Увидимся, Лес.

Леннокс брел не разбирая дороги; под ногами чавкала грязь, хрустел гравий. Доносился плеск воды – река виднелась сквозь голые зимние деревья. Он вышел к туннелю, совсем небольшому и нестрашному теперь, когда Леннокс стал взрослым. Он шагнул внутрь, добрался до излома посередине, до мертвой зоны; он хотел, чтобы туннель волшебным образом вновь изменил его. Сделал прежним. А потом захотел, чтобы появились те трое, с виду совсем как люди; те трое чудовищ, изменившие мальчика; чтобы они появились – и встретились лицом к лицу с мужчиной. Он хотел, чтобы хоть что-нибудь случилось. Хотел услышать голоса. Чьи угодно. Пусть хоть что-нибудь случится.