Текст книги "КК. Книга 8 (СИ)"

Автор книги: Ирина Котова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Глава 22

Тот же день, Стрелковский, Тандаджи

Совещание подошло к концу, и министры и прочие государевы люди вышли в приемную. Кто-то задержался пообщаться с коллегами, кто-то записывался у секретаря на личный прием к королеве, кто-то спешно направился к выходу из дворца – либо через парк в дом правительства, либо к автомобилям, чтобы доехать до министерств. Игорь Иванович разговаривал с министром обороны, а Тандаджи встал у окна, полюбовался на покрытый темным пористым льдом пруд – вот-вот ухнет на дно, – и, когда Стрелковский освободился и направился к выходу, присоединился к нему.

– Узнал, что я просил, Игорь? – поинтересовался тидусс, вежливо пропуская коллегу вперед.

– Да, – Стрелковский говорил вполголоса, потому что длинный коридор усиливал любые звуки. – Его Священство благословил открытие новой часовни Триединого и выделил нам служителя, Майло. Я завтра сам съезжу туда со священником, представлю Дорофее… а то мало ли что…

– Превосходно, – пробормотал тидусс, задумчиво сплел пальцы на животе. – Как освятим, поставлю ее величество в известность и объясню ей идею. Спасибо, Игорь. Я говорил со Свидерским, он готов повторно установить щиты. Не без условия, конечно.

– Перевести туда и Симонову с детьми в случае опасности, – усмехнулся Игорь Иванович.

– Да, – буркнул Тандаджи. – Конечно, не хотелось бы трогать ее высочество, сейчас они с Троттом точно не опасны. Но если иномиряне подойдут ближе, придется перестраховаться и вывезти принцессу, пока монастырь не блокировали. Слишком рискованно надеяться, что и дальше враги будут обходить храмы и монастырские земли.

– Почему они так поступают, не удалось узнать?

Тандаджи едва заметно пожал плечами.

– С захваченными иномирянами работают, но это простые солдаты – язык они не знают, обучаются медленно, агрессивны и примитивны. Хотя, по донесениям агентов с захваченных территорий, часть высших командиров понимают рудложский и общаются на нем. И те наши бойцы, кому удалось бежать из плена, тоже об этом упоминали – их допрашивали на рудложском и предлагали воевать на стороне противника, иначе казнь. Чудеса, Игорь. Откуда им знать язык?

– Мне тоже докладывали. Операцию по захвату кого-то из командиров готовите? – вместо ответа спросил Стрелковский.

– Естественно, – невозмутимо проговорил начальник внутренней разведки. – И не одну.

– Вот захватим и узнаем. И почему не трогают храмы Триединого, и откуда так хорошо знают наш мир и рудложский язык. Пока можно только гадать. Скорее всего, здесь задолго до вторжения работали лазутчики. Но как мы их упустили?

Тандаджи едва заметно поморщился.

– Не заметить странно одетых людей, не знающих языка и с другим менталитетом? Где-то же они должны были выучить рудложский, чем-то питаться, где-то жить. Маловероятно, Игорь. Есть версия, что кто-то с Туры попал в провал, там его поймали, и он уже сдал всю информацию о мире. Но это должен был быть очень знающий человек. Сплошные вопросы, сплошные вопросы… И Алина Рудлог, которую нужно успеть вывезти из-под удара, – но которую лучше не трогать. Уповаю только на то, что продвижение врагов захлебнется. Или что ее высочество проснется ранее.

– Трудный выбор, полковник, – Игорь без насмешки хлопнул коллегу по плечу. – Я не знаю, что бы я решил. Монахи Триединого в случае нападения – грозная сила, поверь. Но способны ли даже все монахи побережья остановить полчища нападающих – не знаю.

– И проверять не буду, – Тандаджи открыл дверь Зеленого крыла, кивнул охранникам и продолжил: – Байдек в курсе этой идеи и поддерживает ее. Пока сошлись на том, что если иномиряне захватят Чернолесье, это около недели пути до монастыря, будем эвакуировать в бункер. Вместе с охраной и Троттом.

– В принципе там вокруг достаточно безлюдно, чтобы в случае эксцесса обойтись малыми жертвами, – понимающе проговорил Игорь Иванович. – Ты ещё не застал – мы долго выбирали это место – чтобы недалеко от столицы и относительно малонаселенный район. Хотя пара деревень в округе есть. И, если даже начнутся бои, можно задраить дверь и продержаться несколько месяцев. Жаль, камер в округе нет.

– Уже есть, – скупо улыбнулся Тандаджи, – по периметру за несколько десятков километров. И пункт наблюдения внизу, и система оповещения. Если враги подойдут к столице с той стороны, Дорофея их появление не пропустит и успеет забаррикадироваться.

– Что говорит студент, связанный с принцессой? – поинтересовался Стрелковский.

– Идут, – мрачно сказал тидусс. – Все еще идут, Игорь Иванович. Надеюсь, этот Тротт знает, что делает. И вернет нам ее высочество так быстро, как это возможно.

– А пока, – в тон ему продолжил Игорь, – надо заняться своими делами. У меня есть ещё надежда, что я сегодня смогу переночевать дома. Если успею обеспечить подкрепление для блакорийской агентуры.

– У меня такой надежды нет, – невозмутимо проговорил Тандаджи. – Надо поскорее гнать захватчиков, Игорь Иванович, иначе наши дети родятся, вырастут и женятся, не зная отцов в лицо. Благо, Таби и матушке сейчас не до меня – к нам приехали жены сыновей с детьми. Пять внуков, слава великим духам, способны занять моих женщин.

Стрелковский криво улыбнулся. У Тандаджи сыновья были погодками. И в школу пошли позже из-за плохого знания языка, когда он, Игорь, взял тидусса в агенты и смог устроить его детей, и в училище поступили не в шестнадцать, как принято, а когда одному было девятнадцать, другому двадцать, и поэтому за время учебы успели и жениться, и детей завести.

– А как сыновья, Майло?

– Готовятся встретить врага в составе гарнизона Угорья, – ровно ответил тидусс. – Их училище эвакуировали, но они решили не уезжать. До выпуска два месяца осталось, им в срочном порядке дали звание младших лейтенантов и отправили в армию.

Игорь остановился у своего кабинета, внимательно посмотрел на коллегу, ученика и друга – но лицо его, как всегда, было безмятежным. Может, глаза были сощурены чуть больше, чем обычно.

– Надеюсь, с ними все будет в порядке, Майло. Я помолюсь Триединому о них.

– Благодарю, – сдержанно ответил Тандаджи и первый раз на памяти Стрелковского сделал тидусский охранный знак – перечеркнутый круг двумя пальцами. – Пусть великие духи будут к ним милостивы и многоглазый дух Инира приглядит за моими детьми.

Игорь Иванович действительно успел вернуться домой к ночи. Люджину последний месяц он почти не видел – что там разглядишь в темноте, когда пашешь без выходных, приходишь домой пару раз в неделю заполночь и падаешь рядом в постель. И сил хватает только подгрести к себе теплую спящую женщину и провалиться в сон. А утром поднимаешься, втыкаешь себе в руку иглу и уезжаешь до того, как Люджина просыпается.

Разговаривали они днем, ровно пять минут, по телефону. Он интересовался ее самочувствием, она – его работой. Больше времени у Игоря не было – а Дробжек ни разу не высказала ему неудовольствия или обиды, что он ее бросил.

Шел уже четвертый месяц ее беременности, и первое обследование на днях показало, что у них будет сын.

Сын!

В голове, когда Люджина сообщила по телефону ему новость, был такой сумбур, что пришлось отложить срочную работу и выйти в парк, чтобы охладиться и привести мысли в порядок. Игорь Иванович никогда не думал, что одно известие может его так взволновать. Или что пол ребенка будет иметь для него значение. Но дочь у него уже была – взрослая, прекрасная, сильная дочь от любимой женщины. Полина, слава Богам, все дольше и дольше оставалась в человеческом облике – как докладывал Игорю командир ее личной гвардии. И теперь еще одна женщина, верная и честная, принесет ему сына.

Как специально, когда он, подняв воротник пальто, обходил замерзший пруд перед дворцом, ему позвонила Полина Рудлог. Он нажал «ответить» с тревогой – но королева Бермонта очень бодро и официально произнесла в трубку:

– Здравствуйте, Игорь Иванович. Я бы очень хотела вас увидеть и поговорить. О вас… и обо мне, и маме… Мне стало известно… – уверенности в ее голосе поубавилось. – Вы не навестите меня с Люджиной? – наконец, выговорила она. – Примерно в это время я уже не сплю.

– Ваше величество, – с теплотой сказал он, – я был бы рад. Но, к сожалению, крайне сейчас занят. Если вы позволите, то лучше отложить нашу встречу.

– Да, – серьезно откликнулась она, – я понимаю.

Помолчала и пожаловалась:

– Все это так странно, Игорь Иванович. Я не знаю теперь, как к вам обращаться. И от вас «ваше величество» звучит как-то неправильно. Что нам делать?

Он усмехнулся с облегчением:

– Разберемся, Полина, – ответил он. – Война закончится, и разберемся.

– Я, правда, буду рада вас видеть, Игорь Иванович, – повторила четвертая Рудлог. – И я буду вам иногда звонить. Вы ведь не против?

– В любое время, – проговорил он, улыбаясь. И потом, когда они уже попрощались, с иронией подумал: как-то так странно сложилась судьба, что две его самые близкие женщины называют его на «вы», как и он их.

Сегодня он позвонил Люджине перед выездом, сказал, что будет пораньше. И когда приехал, Дробжек встретила его в холле – в домашнем синем платье, с отросшими волосами, пополневшая и почти избавившаяся от своего ужасного истощения. Он некоторое время рассматривал ее, подмечая изменения – румянец на щеках, чуть округлившийся живот, отчего-то ставшие более пухлыми губы, а потом, как был, в холодном пальто, обхватил ее руками и поцеловал.

В доме пахло чем-то вкусным, и сама Люджина вкусно пахла хлебом и молоком.

– Неужто соскучились, Игорь Иванович? – с мягкой насмешкой спросила северянка. – Я-то уже почти забыла, как вы выглядите.

Она тоже внимательно посмотрела на него, покачала головой.

– Вы хоть едите там, в Управлении? У вас щеки впали. И под глазами синяки.

– Нет, – весело признался Стрелковский, снимая пальто. – Не успеваю. Как вы здесь? Не скучаете?

– Да скоро на стены бросаться от безделия начну, – прямо ответила Дробжек. – Даже спать уже надоело, Игорь Иванович. Идите мойте руки.

– Хотите на работу выйти? – поинтересовался он уже за столом. Еда пахла так, что думать о чем-то другом получалось с трудом.

– Если найдете для меня дело, – Люджина тоже положила себе немного жаркого, – где я буду действительно полезна. Стыдно сидеть дома, когда сослуживцы на Севере в лесах бои ведут. Там каждый боевой маг наперечет, а я здесь зайцев вяжу. Отдохнула и хватит.

Игорь замер с вилкой у рта.

– Вы ведь не собираетесь сбежать в армию? – поинтересовался он.

– Была мысль, – честно призналась северянка, усмехнулась, глядя на нахмурившегося Стрелковского. – Я отмела ее как дурную. Но дома сидеть больше не могу, Игорь Иванович. Так что, если найдете должность для меня, буду очень рада. Как у вас дела?

Ему нравилось обсуждать дела с Люджиной – где угодно: за столом ли, в постели ли. Она внимательно слушала, задавала правильные вопросы и могла навести на нужную мысль. И он, сидя в своей уютной столовой рядом с невероятно уютной женщиной, слово за слово рассказал ей и о своих нынешних задачах, и что завтра поедет в бункер со священником, и о том, как неплохо было бы захватить кого-то из командиров вражеской армии.

Уже перед тем как они собрались ложиться спать, раздался телефонный звонок. Дробжек подняла трубку, выслушала, повернулась к Игорю. Лицо ее побледнело.

– Мама звонит, – сказала она. – Кажется, у вас есть нужный вам пленный, Игорь Иванович.

Середина этого же дня, Север Рудлога

Анежка Дробжек чистила двор от снега, и звук лопаты разносился далеко над озером, к окружающему лесу. На той стороне озера тоже работали во дворе соседи – жили они достаточно далеко друг от друга, чтобы не мешать, но достаточно близко, чтобы иногда общаться и обращаться за помощью. Все вставали рано – работы в своем хозяйстве хватало на целый день.

Покой обитателей округи последние недели нередко нарушался: то замечали страшных огромных стрекоз с всадниками, кружащих над лесом – к хуторам они пока, слава Богам, не спускались, – то пролетали над озером боевые листолеты, то выходили к домам партизаны с просьбой помыться или переждать сильные морозы. Анежка на всякий случай каждый день топила баню и пекла хлеб, то же самое делала и соседка напротив. Неделю назад от Анежки Витановны ушел молодой виталист – парня принесли обмороженным, попросили выходить, и она хлопотала над ним, стонущим от боли, мазала барсучьим жиром и своей настойкой, поила наваристым бульоном с травами и перцем, что и мертвого оживит. И думала о том, что война все ближе и сколько таких парней и девчонок гибнут в лесах Севера – и их не могут даже сжечь, чтобы не поднялись нежитью.

К ним, слава богам, нежить не забредала – кладбище было далеко, – но Анежка Витановна слышала, что на некоторые хутора нападают уже стаями. И запаслась посеребренными пулями (всю жизнь пули для охоты лили сами) и на всякий случай попросила соседа-умельца посеребрить кончики вил. Навозу все равно, а нежить издохнет.

Дробжек-старшая благословляла Стрелковского, в которого Люджинка ухитрилась влюбиться так, что поехала за ним в столицу. Несмотря на то что полковник все же успел девку обидеть, но мужики – они такие, дубовые, а этот вроде исправился, повинился. Любил бы еще… да сердцу не прикажешь. Нет в нем трепета, нет – вон сосед, Томаш, свою Усьену с юности обожает, все к ней льнет, как собираются все соседи на праздник какой – он все ее взглядом ищет, и тепло в том взгляде, и умиротворение. А Иваныч…Что ж, Люджинка выбрала, и это ее дело. Он хоть не оставил свою женщину с ребенком одну. Да и правильный этот полковник. Анежка Витановна гнилых за милю чуяла, а этот надорванный и глаза почти неживые – но правильный. А то кто знает, может лежала бы дочь сейчас мертвой и заледеневшей в лесах, по которым медленно, но верно наступали враги.

Игорь Иванович звал тещу к себе – но у Анежки Витановны здесь были коровы и куры, хозяйство, да и уедь она – кто бы выхаживал Мишека-виталиста, кто бы кормил голодных партизан, ухитряющихся давать бой врагам, которые превосходили числом в сотни раз?

Яркое солнце стояло над лесом, рассыпая искры по белоснежным сугробам. Погруженная в свои мысли, Дробжек-старшая не сразу услыхала приглушенный звонок телефона из дома. Аккуратно поставила лопату у входа, смела веником снег с валенок и пошла внутрь.

Звонила соседка, Усьена.

– Анежка, бежать надо, – задыхаясь, сказала она. – К нам сейчас племяш Томаша вышел, говорит, иномиряне уже близко, накрыли партизан наших, идут на Еловник. Основные части по дороге, а отдельные отряды лес наш прочесывают. Томаш тарантайку заправляет, места всем хватит, бросай все, вставай на лыжи, иди к нам. Если мимо пройдут, вернемся.

Анежка Витановна взялась за сердце.

– Хорошо, бегу, – отрывисто произнесла она. – Сейчас, скотине корма кину побольше…

Она сунула телефон в карман, выскочила во двор, бегом направилась к сараю и замерла, приложила ладонь козырьком к глазам, закрываясь от слепящего от солнца снега, присмотрелась. Там, из леса, в полукилометре от ее дома выходили, шагая по снегу, как диковинные длинноногие механизмы, пятеро насекомых размером с лошадь. За ними цепочкой шли люди, с полсотни.

Дробжек-старшая оглянулась – через озеро было видно, что у соседей во дворе стоит заведенная вездеходная машина, и Усьена, замотанная в платок, едва различимая отсюда, машет рукой. Анежка Витановна дернулась к ним, но остановилась и достала телефон.

– Усьенка, – сказала она в трубку, – уезжайте. Они уже здесь. Меня уже наверняка рассмотрели, если рвану к вам – догонят, и вы пропадете. А вас еще оттуда не видно. Спасайте детишек, я задержу, как смогу.

Соседка отняла от уха телефон, забралась в машину, ещё раз махнула Анежке – и вездеход с приглушенным ревом поехал в лес.

Инсектоиды дошли до хутора Анежки Витановны за двадцать минут. Она все это время металась по дому, припрятывая оружие, сунула в карман складной нож, подумав, спустилась в погреб и выставила на полки у стола все банки с самогоном на травах, что были. Перехватила вилы и встала во дворе, наблюдая, как подходят захватчики.

На вид обычные люди. Красные носы, красные щеки, все укутаны в несколько слоев одежды, напоминают бродяг. Инсектоиды страшные, но ступают заторможенно, будто морозец – всего-то минус двадцать пять! – влияет и на них. А вот внутри круга из инсектоидов пленные, человек пятнадцать – со связанными руками, все обмороженные – избитые, раздетые – это их одежда сейчас на иномирянах, которых вдвое больше. Свои, северяне, синеглазые. И среди них, – великие боги! – девчонка, молоденькая совсем, и глаза затравленные, испуганные. Мужики ее прикрывают собой, остановившись, сгрудились вокруг, как стая волков, но куда ж тут дернешься, если связан, а вокруг враги.

Захватчики топтались во дворе, но на контакт с хозяйкой не шли, будто чего-то ждали. И тут стало понятно чего – раздался гул, и перед озером приземлилась огромная стрекоза. На спине ее сидело еще несколько человек. Один, в более-менее приличной одежде, в мехах, с устрашающим грубым лицом, спешился, что-то крикнул на чужом языке своим – те, кланяясь, начали суетиться, повели привязывать насекомых к забору, часть, дергая за веревки, заставила пленников выстроиться у стенки сарая.

На Анежку никто будто и внимания не обращал, пока она, хмуро наблюдающая за захватившими ее дом чужаками, не услышала окрик. Командир иномирян сделал повелительный жест рукой: подойди, мол.

Она подошла, так же опираясь на вилы. Он с высокомерной насмешкой осмотрел ее, оружие, что-то сказал тоже сошедшему со стрекозы соратнику, и они грубо захохотали.

Наконец, иномирянин соизволил заговорить.

– Баба, – он как-то смешно ставил ударения, на последние слоги, – не бояться. Даешь есть, пить. Кричать, плакать нет, побить. Будешь мой слуга. Я твой господин. Понял?

– Что ж тут не понять, – откликнулась Анежка Витановна, подмечая, кто куда пошел, где расположился. Раздалось истошное мычание – ее коровушку, Буренку, два иномирянина тащили к месту, где привязали охонгов. Дошли, полоснули ножами по бокам – и инсектоиды как взбесились, начали рвать бедную скотину заживо.

Северянка недобро сощурилась, посмотрела в другую сторону. В середину двора солдаты бодро таскали дрова из ее поленницы.

– Идти дать есть, – настойчиво повторил иномирянин.

– Всем? – глухо поинтересовалась Анежка Витановна.

Он не понял, нахмурился.

– Много кормить? – попыталась объяснить северянка и показала рукой на солдат и пленных.

– Эти да, – он указал на солдат, – эти лепешка и вода, – показал на северян.

– А еще будут? – поинтересовалась хозяйка дома. – Еще придут? С запасом готовить?

Он снова нахмурился.

– Нет. Здесь кормить. Больше нет. Много болтать. Идти!

Анежка Витановна кивнула, пошла к дому. Несмотря на жуткий акцент и странное употребление слов почти без склонений и падежей, все было понятно. Она уже открыла дверь, когда позади раздались крики, жуткий свист. Пленных плетьми загоняли в ее сарай. Два солдата с гоготом толкали друг к другу задыхающуюся от ужаса девчонку.

– Идти! – иномирянин толкнул ее в спину, его плеть свистнула совсем рядом – пока взрыла снег у валенок. Предупреждает, поганец.

– Много готовить, – сказала она, – нужна помощница. Женщина. – Подумала и добавила. – Господин.

Он подумал, высокомерно кивнул, что-то крикнул солдатам. Девчонку за веревку потащили к дому.

В доме иномирянин сел на хозяйскую кровать с узорчатым покрывалом, осмотрелся, довольно что-то сказал на своем языке, сняв рукавицы и потирая руки. И без перевода понятно, что тепло. Он был младше нее – лет тридцать-тридцать пять, плечистый и мощный, черноволосый, с жесткой складкой у рта, темными глазами под нависающими надбровными дугами, впалыми щеками и крючковатым носом. И высокомерный донельзя.

Анежка Витановна покосилась за его спину – где за деревянным ящиком с вырезанными фигурками шести богов висело заряженное ружье, снова отвернулась. Только бы Люджинка не позвонила, отвечать нельзя, а не ответишь – примчится ведь выяснять, не случилось ли чего.

Девчонка тряслась на табурете в углу, и она сунула ей чашку горячего чая и кусок хлеба, поставила перед ней ведро картошки, дала нож.

– Как зовут? – спросила вполголоса.

– Элишка, – всхлипнула пленница.

– Не говорить! – рявкнул иномирянин. Что-то грохотнуло – оказалось, скидывал свои меха, уронил стул. Под мехами были странные доспехи из черного материала, надетые на кожаную рубаху.

– Так надо же решить, что готовить, указания дать, господин, – забормотала Дробжек. Схватила банку с самогоном, налила в чашку, поднесла ему. – Вот, пить. Самогон. Алкоголь. Будет тепло и весело.

Он понюхал, заинтересованно поморщился.

– Яд нет? Сама пить сначала. Еда тоже сама есть сначала.

Анежка Витановна бодро сделала три глотка – внутри немного отпустило, а то еще немного, и тоже начнет колотить от напряжения. Хорошие травки, успокаивающие. Занюхала рукавом, снова протянула чашку иномирянину – на этот раз не стал отказываться, выпил и жестом потребовал еще. Она подлила, под внимательным взглядом новоиспеченного господина спустилась в погреб, подняла несколько банок мясных самодельных консервов. Для солдат и это хорошо будет.

Во дворе уже полыхал огромный костер, слышна была бодрая речь и хохот захватчиков. Командир их оказался любопытным – щупал разные предметы в доме, спрашивая «Что это?», заглядывал в печь, отнял у Анежки банку с тушенкой и ножом принялся доставать оттуда мясо в жиру, есть, облизывая пальцы. Затем встал, прижал хозяйку дома к столу, пощупал за задницу.

– Баба старый, – с сожалением сказал он, – но крепкий. Люблю крепкий. Молодой девка хилый. Ночью придешь ко мне. Тогда солдатам не дам. Солдатам тот девка будет. Понял?

– Да поняла, чего тут непонятного, – снова проворчала Анежка Витановна, глядя на побелевшее от ужаса лицо тихой, как мышка, девчонки. – Благодетель ты мой.

– Что сказать? – не понял иномирянин.

– Говорю, с радостью, господин, – звонко откликнулась северянка, с остервенением нарезая ножом сало. Нашелся тоже кавалер на ее пятьдесят шесть лет. Потянулась к перцу – ее руку перехватили, иномирянин понюхал перечницу, лизнул.

– Яд нет?

– Перец. Приправа. Вкусно будет, – терпеливо объяснила Дробжек-старшая. Он слушал, двигал языком – видимо, пекло, – кривился.

– Не ложить. Плохо.

– Как скажешь, – пробормотала Анежка Витановна и подлила ему в чашку ещё самогону.

В дом ввалился кто-то из его солдат, что-то заговорил, кидая жадные взгляды на закрутки с мясом. Невысокий, корявенький, молодой еще, но половины зубов нет. Несколько раз с поклоном произносил «тха-нор, тха-нор», – и непонятно, то ли имя это, то ли должность. Вот опять «Тха-нор Ориши». Поди пойми их.

Командир вышел, оставив солдата, и тот, только закрылась дверь, схватил со стола кусок хлеба, сала, вгрызся в них. Анежка Витановна едва удержалась, чтобы не перетянуть по грязным рукам полотенцем. Солдат, чавкая, сел на корточки перед Элишкой – та вжалась в стену, и он что-то сказал на своем языке, схватил ее за бедро, пощупал.

– Что ж вы, мужики, все об одном думаете, – устало сказала Анежка Витановна. Взяла банку с самогоном под локоть, в руку – ковригу хлеба, шмат сала, потрогала за плечо солдата. Тот вскочил, замахнулся. Северянка испуганно улыбнулась, поклонилась и протянула ему угощение.

Содержимое банки было опробовано и одобрено, и солдат, схватив ещё одну, унесся с подношением в дверь – видимо, чтобы командир не увидел.

– Эх, – расстроенно сказала Анежка Витановна, спешно всовывая в руку девчонки чашку вчерашнего супа, что томился в печи, – как тебя-то угораздило, сердешная?

– Медсестра я, – зубы девчонки выбивали дробь, – муж у меня в леса ушел, и я с ним. Утром на нас напали, почти всех убили. У нас оружие, а их тьма-тьмущая, просто задавили числом. Раненых прямо там добивали, охонги эти их жрали, – Элишку передернуло. – В плен брали только тех, кто был не ранен. Потом большая часть их в сторону ушла, а нас сюда повели. Дым от трубы вашей увидели из леса.

– А муж сейчас где? – Анежка Витановна увидела глаза пленницы и осеклась. – Хорошего ему перерождения. Ты ешь давай, силы понадобятся.

– Я лучше себя порешу, – очень серьезно сказала девчонка.

– Порешить всегда успеешь, – покачала головой Анежка Витановна, накинула на плечи пленнице шаль. – Ешь, грейся, – она прихватила под мышки еще две банки самогона. – До вечера ещё далеко. А я пойду… дров принесу.

Она вышла на мороз – к ней тут же подскочил давешний солдат, уже раскрасневшийся, дернул банку на себя, оглядываясь на сарай. Видимо, распитие алкоголя начальством не поощрялось.

– Так тебе и несла, родимый, – ласково сказала Анежка Витановна. – Вот, бери.

Она протянула вторую банку, и солдат зашагал с ними к костру. А северянка, прихватив широкий поддон на ручке для дров, пошла к сараю. Открыла дверь – на нее обернулся тот самый тха-нор, махнул плетью, крикнул яростно:

– Пошел!

– Дак я дров набрать, – кланяясь, проговорила Анежка Витановна, – не сердись уж, господинчик, дров бы.

И она показала на поддон и поленницу.

Тха-нор послушал ее, плюнул на ее чистый пол, сделал жест – набирай, мол. И Анежка Витановна потихоньку начала шурудить дровами.

Пленников выстроили на колени у стены уже внутри сарая. По бокам от них стояли по двое иномирян с арбалетами, а их устрашающий командир шагал туда-сюда вдоль шеренги северян и с жутким акцентом вещал:

– Вы все уметь стрелять. Мы взять ваше оружие. Кто учить моих людей, будет жить. Кто отказываться – есть охонг. Понятно? Кто уметь управлять машина, будет жить. Кто знать, как летать, будет жить.

Анежка поглядывала на пленных – стояли они молча, изможденные, замерзшие, связанные. Кто-то смотрел на тха-нора, кто-то следил за хозяйкой дома. Особенно выделялась пара мужиков – они то и дело шевелили руками, словно пробуя веревки на прочность, и похожи были, как братья. Хотя, может, они и были братьями. Иномирянин тоже заметил попытки разорвать веревки, замахнулся, ударил.

– Кто будет бежать, сначала бить, потом есть охонг! – рявкнул он. – Не двигаться!

Северянка снова взглянула на пленных – по лицу одного из мужиков текла кровь. Он дернул щекой, чтобы не лилась в рот, на мгновение встретился с хозяйкой дома глазами, и она, надеясь, что поймет, три раза стукнула указательным пальцем по неприметному бревнышку сбоку поленницы. И, подхватив поддон, полный дров, пошла наружу.

Многое случалось в северных лесах и на разбросанных по лесам хуторах. Бывало, сбивались разбойничьи банды и приходили грабить честных северян, бывало, шарились в чащах беглые каторжники и преступники. Выходили в сильные морозы к людям стаи волков, да и на медведя-шатуна можно было наткнуться. Это уже не говоря про расплодившуюся в последние годы нежить.

Посему обладали жители Севера Рудлога воистину невозмутимым характером. И четко знали – где бы ты ни был, в доме или своем дворе, оружия должно быть столько, чтобы ты за пару секунд мог достать его и воспользоваться им.

Анежка Витановна вернулась в дом, подбросила дров в печь. И так тепло, а надо, чтобы еще жарче было. Согревшаяся девчонка дремала на своем табурете, на печи закипало ведро с водой – боги с ней, с картошкой, сварит макароны, сытнее будет. Северянка налила себе в кружку ягодного взвара, нарезала хлеб пленникам, поглядывая во двор. То и дело в дом заскакивали солдаты, забирали очередную банку с самогоном, еду. Кто-то дернул с пола коврик из волчьей шкуры, накинул себе на плечи, и Анежка Витановна так сжала в руках жестяную кружку, чтобы не рявкнуть, что смяла ее. На нее внимания уже не обращали. И хорошо, и пусть не обращают. И ладненько.

День клонился к вечеру. Хозяйка отнесла пленникам хлеб и воду, отдала молча, стараясь не привлекать внимания охранников, чтобы не вспомнили про Элишку. Девчонка проснулась, потихоньку стала чистить картошку. Вернулся тха-нор, прямо в сапогах лег на кровать.

– Есть нести! – приказал.

– Конечно, конечно, – захлопотала Анежка Витановна, поставила перед ним стул, на стул поставила снедь, налила большую кружку самогону, поклонилась. Под его внимательным взглядом попробовала все, что положила. В очередной раз сказала себе не ляпнуть лишнего и не сорваться. Пусть тха-нор был чужаком и многого не понимал – это не делало его менее опасным. Да и колючие глаза, и скупые движения показывали, что не так прост он, как кажется.

– Хороший баба, – похвалил он, – знать свое место.

– А то, господинушка ты мой, – серьезно подтвердила северянка, – столько лет не знала, а тут ты появился и указал.

Тха-нор довольно усмехнулся, снова похлопал ее ниже спины. Одна радость, что интонаций не разбирает.

– Любишь крепкий мужик?

– И крепкий люблю, а уж умный как люблю, – пробормотала Анежка Витановна, отступая к стратегическим запасам самогона и вглядываясь во все еще ясные глаза захватчика. На вид обычный человек, неужто вас наша северная сон-трава не берет? В малых количествах настойка бодрит и греет, и нет лучше ее средства для натирания, если обморозился или замерз, а чуть перепьешь – и в сон тянет, сутки можно проспать.

Иномирянин громко жевал; во дворе, в вечерней темноте, занудно пели какие-то чужеземные песни – Анежка Витановна часом ранее отнесла солдатам ведро с макаронами и тушенкой, вернулась и за самогоном, что таял на глазах. Девчонка в углу старалась не дышать и не двигаться, чтобы не привлекать внимания. Печь пыхала жаром – и северянка все ждала, когда же тебя разморит, когда? Вон уже зеваешь, глаза от еды и алкоголя осоловелые, вались ты уже на постель поскорее. Если надо, я с тобой лягу, только вались!

Но незваный гость спать не спешил. И оказался не так прост – когда она подошла в очередной раз налить заветной настоечки, он резко выставил руку вперед, цепко оглядел хозяйку дома.

– Нет больше брага, – сказал хмуро. Встал, больно взял ее за подбородок. – Нет обманывать, убью. Хитрый баба. Улыбаешься, хитрый. Бояться меня?

– Боюсь, – абсолютно честно ответила северянка. И голос дрогнул по-настоящему. И кулак сжался – а уж банку с настойкой так прижала к себе, что едва не раздавила.

Он довольно похлопал ее по щеке и сел дальше есть.

Анежка Витановна еще отнесла иномирянам два ведра – вареной картошки с тушенкой и горячего разболтанного варенья с добавлением самогона, поставив Элишку месить тесто для хлеба. Только бы была при деле, чтобы не выгнал ее новоиспеченный господин к солдатне. Очень ей не нравились взгляды, которые тха-нор бросал – на хозяйку темные, довольные, а на девчонку раздраженные.

У костра осталось человек шесть – они щедро зачерпывали себе варева в плошки, одобрительно и пьяно хвалили хозяйку. У ограды в свете костра были видны недовольно перебирающие ногами охонги и неподвижная, словно заснувшая стрекоза. От коровы костей почти не осталось – обглоданный череп с рогами и кусок позвоночника.