Текст книги "КК. Книга 8 (СИ)"

Автор книги: Ирина Котова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

Разговоры постепенно сошли на нет, хотя Алина еще очень о многом хотела спросить. О своем отце, о жизни Тротта здесь, о том, как он справляется наверху с голодом. Десятки вопросов, если не сотни. Но дорога была очень утомительной, и принцесса от быстрого движения и жары к середине дня впала в какое-то сонное состояние. Лес становился все суше, берег поднимался над морем холмами, и приходилось то забираться вверх, то спускаться вниз. Редко, но начали уже попадаться поваленные папоротники – их полые стволы, сломанные ветром, лежали кронами от моря и были высушены солнцем. Ударь молния – и тут же все полыхнет. Инляндец не сбавлял темпа, и пятая Рудлог упрямо следовала за ним, пока снова не начала запинаться. Сердце частило, дыхание сбивалось.

Тротт замедлил шаг, оглянулся на нее. Последние полчаса он настороженно осматривал округу, тянул носом воздух, и Алина тоже пыталась что-то унюхать, но кроме чуть гнилостного соленого запаха моря и прелого лесного не ощущала ничего.

– Устали? – проговорил инляндец приглушенно. Протянул флягу, снова посмотрел на ее ноги.

«Да, очень!» – хотелось крикнуть ей, но Алина молча покачала головой и сделала несколько глотков. И, глотнув воздуха, виновато протянула флягу обратно:

– Я вам совсем не оставила, профессор.

– Потерплю, – отозвался он, снова прикрепляя емкость к ремню. – И вы потерпите немного. Скоро сделаю короткий привал. Вода должна быть недалеко. Отдохнем минут пятнадцать и дальше. Нужно двигаться, Богуславская.

– Я понимаю, – принцесса попробовала улыбнуться, но сама почувствовала, какой жалкой вышла улыбка.

Они снова поднимались в гору. Холм сверху был почти лысым, нагретые гранитные пласты попадались все чаще, а папоротники – все реже. Через несколько минут, на самой вершине, Тротт резко остановился, поднял руку. Алина заметила, но от усталости не сразу поняла, что от нее требуется, и продолжала брести вперед под палящим солнцем, пока инляндец не перехватил ее молча за локоть и мягко не закрыл рот ладонью.

Принцесса непонимающе попыталась повернуться к нему, и профессор едва слышно процедил: «Наемники!» и вжал ладонь сильнее. И только тогда сознание прояснилось, и Алинка услышала отдаленные человеческие голоса. А потом и увидела тех, кому они принадлежали. Слева поблескивало море, а внизу, там, где среди редких деревьев проглядывала красноватая вода бегущей к морю и низвергающейся со скалы речушки, у небольшого костра, над которым исходил паром котелок, сидело с десяток вооруженных воинов. Кто-то шумно умывался у воды, там же топтались две стрекозы-раньяра, лениво поедая что-то окровавленное.

Люди подсмеивались, люди пробовали еду – а Алинка застыла от страха. Они с профессором находились на освещенном солнцем пригорке, наемникам достаточно было поднять головы, чтобы их увидеть.

– Привал отменяется, – тихо проговорил Тротт. – Сейчас очень осторожно отступаем назад, Богуславская. И обходим по кругу. Если повезет, раньяры нас не почуют. Они внизу, оглушены запахом крови, не должны. Все понятно?

Она, заледеневшая от страха, кивнула и крепче сжала его ладонь пальцами. И послушно направилась в другую сторону от моря.

Наемники их не заметили. Прошло не меньше получаса – но Алинка все ещё шагала, изо всех сил вцепившись в руку Тротта и вздрагивая. И уже поверила, что удалось уйти, когда инляндец вдруг толкнул ее на землю, сам развернулся, неуловимо, одним движением выхватив из-за пояса нож и, метнув его, бросился назад.

Алина, сжавшись у папоротника, наблюдала, как с бульканьем валится на землю вооруженный до зубов человек с арбалетом в руке – у него из шеи торчал нож, а второй, совсем молодой и худенький, падает на колени и что-то тонко тараторит, с ужасом глядя то на Тротта, то на отрубленную по локоть свою руку – ее он зажимал ладонью, и из-под пальцев у него густо текла кровь. Отрубленная рука с зажатым в пальцах рогом лежала рядом. Договорить он не успел – призрачный клинок вошел в грудь, и наемник свалился рядом с первым убитым.

– Патруль, – негромко объяснил Тротт. Кровь на лезвии исходила дымком, и профессор тряхнул руками – клинки истаяли. Склонился над трупами – достал свой нож, вытер его об одежду покойника – тот продолжал подергиваться, и Алинка, не способная моргнуть, почувствовала, как у нее расплывается в глазах. Инляндец продолжал обыскивать убитых – что-то перекладывал себе из их сумок, взял рог, что-то еще – принцесса с усилием закрыла глаза и часто задышала. У нее опять плясали перед глазами точки, и, не сиди она уже на земле, точно упала бы в обморок.

– Не вздумайте потерять сознание, – предупредил Тротт сухо, подхватывая одно из тел и затаскивая его под корни папоротника. Уложил туда и другого, кое-как прикрыл опавшими гигантскими листьями, недовольно покачал головой, постарался убрать следы крови.

– Хороший следопыт заметит, конечно, – объяснил он, подходя к принцессе. Протянул руку. – Идемте, Богуславская.

Руки у него тоже были в крови, и Алинка тяжело задышала, мотнула головой и поднялась сама.

– Почему вы не пощадили его? – сдавленно спросила она через некоторое время. – Он же просил о милосердии… да?

– Алина, – с раздражением ответил Тротт, не поворачиваясь, – поверьте, по сравнению с тем, что они сделали бы с вами, успей он подуть в рог, смерть – самое милосердное. Этот мир не терпит сочувствия к врагам, не обманывайтесь. Гуманизм здесь считается слабостью. И главное правило – либо ты убиваешь, либо тебя.

До вечера она шла как в тумане, ела то, что инляндец ей давал, пила из фляги – и только к сумеркам поняла, что это не их фляга, а одного из убитых – и ее все-таки накрыло тошнотой, и принцесса, тяжело дыша, долго держалась за ствол и плакала, пока ее выворачивало. Сил двигаться дальше не было.

– Ну, все, все, – рот ей вытерли какой-то холстиной, оторвали от дерева, – хватит. Нужно идти, Алина. Еще несколько часов. Мы должны уйти как можно дальше.

Остаток пути она не запомнила. Кажется, над ними опять несколько раз пролетали стрекозы, и лорд Тротт прикрывал ее собой, вжимая в папоротники. Ее начало знобить, проклятый бок и спина болели все сильнее. Принцесса бы так и брела, пока не упала, но в какой-то момент ее остановили и наклонили, принявшись лить на волосы прохладную воду и умывать.

Стало чуть полегче. Алина увидела, что стоит по щиколотки в ручье, а вокруг темная ночь. К лицу снова прикоснулась мужская ладонь – принцессе показалось, что она чувствует вкус крови, и она тяжело задышала, слабыми руками оттолкнула спутника и пошла в воду.

Макс Тротт

Инляндец не рискнул разводить костер – лес уже был слишком редким, и если преследователи решатся сделать облет и ночью, то могут заметить огонь. Придется обойтись сухарями и сушеным мясом, изъятым у патруля. Макс, прислушиваясь к вялому плеску воды, перебирал сегодняшнюю добычу – рог, добротный нож, фляга, несколько монет, сапоги, на всякий случай снятые с молодого наемника... Принцесса в них утонет, конечно, но если сделать обмотки… и посмотреть, не будет ли она в обуви запинаться и двигаться слишком громко. Возможно, босиком будет даже безопаснее.

Да и обработать бы их паром от паразитов, но где возьмешь котелок? Одежду он и вовсе взять не решился, потому что она наверняка кишела насекомыми.

Макс отложил сапоги, достал спрессованные медовые соты, осторожно оторвал зубами кусочек. Иногда наемники перемалывали соты с наркотическими травами и использовали как обезболивающее при ранениях или перед боем, чтобы не чувствовать страха и жалости. Но нет, здесь были только орехи и чистый мед. Богуславская порадуется.

Он снова прислушался – показалось, что принцесса снова плачет и бормочет что-то. Тяжело опустил голову на ладони, закрыл глаза. Макс тоже дико устал, но эта гонка продолжится до поселения дар-тени. И права на жалость у него нет. Завтра самый тяжелый день: идти придется почти сутки, и если достигнут скал до наступления темноты, будет возможность немного отдохнуть, чтобы потом продолжить движение ночью.

И если быть честным, то вероятность того, что их не заметят, очень невелика. Скалистое плато, покрытое сломанным лесом, взмывалось над морем на десять-двадцать метров, проход там был слишком узок, и если в скалах будут раньяры, то уповать останется только на осторожность и удачу.

«Отец, – позвал он мысленно, – надеюсь, ты не оставишь нас».

Источник не откликнулся. Зато от ручья раздался тонкий и какой-то сдавленный голос принцессы:

– Профессор!

Макс встал, направился к воде.

– Стойте, – почти крикнула она, когда он уже почти вышел из-за деревьев. – Не смотрите!

Он уже увидел ее ночным зрением – Богуславская была в одежде, стояла по колени в воде и с остервенением оттирала на себе сорочку – спереди, на уровне бедер. Почему-то пахло кровью.

– Что-то случилось, Алина? – Тротт все же отвернулся, недоумевая.

Пятая Рудлог несколько раз всхлипнула и подтвердила:

– Случилось. С-с-каж-жите, – она помолчала и отчаянно выпалила, – у вас н-нет какой-нибудь ткани… с-совсем немного?

Он снова потянул носом воздух. Точно пахло ее кровью – он бы не перепутал этот запах ни с чем. И Макс повернулся, шагнул к ней.

– Вы что, ранены? – он осматривал ее, а принцесса как-то согнулась, опустив голову, и шепотом попросила куда-то в сторону:

– Не смотрите, пожалуйста. Мне так стыдно.

Она снова тихо заплакала, отвернувшись, а Тротт наконец-то увидел – испачканные кровью ее бедра. Застыл, впервые как-то невозможно растерявшись и растеряв все слова.

– У вас что, цикл начался?

– Это очевидно! – вдруг огрызнулась принцесса, вытирая лицо ладонью. – Т-так что извините, проф-фессор, я не смогу сегодня заниматься!

– Я и не планировал, – так же заторможенно ответил он. – Удивительно. Любопытно, цикл синхронизирован с половинкой с Туры? Или он как-то стимулируется местными лунами?

– Профессор, – с жестким отчаянием проговорила Алина Рудлог, зло сверкая зелеными глазами, – если вы сейчас же не замолчите, к-клянусь богами, я вас ударю! Нельзя же быть т-таким… таким!!! И отвернитесь, наконец. И дайте мне хоть что-то! П-пожалуйста!

Тротт тряхнул головой, посмотрел на ее заплаканное лицо и направился к сумке. Там лежал небольшой кусок холстины, совсем не свежий. И, конечно, его надолго не хватит. На обмотки он планировал порвать свою сорочку, но смысл, если запах крови при переходе через скалы привлечет всех раньяров в округе?

– Послушайте, – сказал он ровно, когда передал ей ткань и отвернулся – принцесса сопела от стыда, всхлипывала и плескалась в ручье, – в цикле нет ничего стыдного. Это естественный процесс для половозрелой особи женского пола…

Богуславская издала нервный смешок.

– Ой, лучше молчите, – жалобно попросила она. – Вы так утешаете, лорд Макс, что я готова сквозь землю провалиться. Боги… ну почему тут нет элементарного белья!

– Я достану вам, – сообщил он, морщась. – Белье не обещаю, но одежда будет. Два часа назад мы прошли очередную рыбацкую деревню. За нами все равно идут, так что даже если рыбаки нас сдадут, это не сильно ухудшит наше положение.

Принцесса замерла.

– Не уходите, – попросила она испуганно. – А если вас убьют? Я останусь совсем одна!

– Если я не уйду, нас убьют на скалах, – сухо отрезал Тротт, отворачиваясь. – Вы закончили? Идите есть.

Он направился обратно к стоянке, услышал за спиной поспешное шлепанье. Богуславская схватила его обеими руками за руку, забежала вперед, встала перед ним.

– Профессор, – кусая губы, сказала она, – пожалуйста, не уходите. Пожалуйста. Я потерплю. Я что-нибудь придумаю! Пожалуйста!

Руки ее дрожали, и она выглядела той, кем и была – совсем юной и очень испуганной девочкой.

– Пожалуйста, – повторила она жалко и прижала его руку к своей горячей щеке. И внутри, в самом сердце, у него что-то тоскливо дрогнуло и заболело.

– Хорошо, – проговорил Тротт и аккуратно высвободил руку. – Я никуда не пойду.

– Правда? – она даже пошатнулась от облегчения, заулыбалась радостно.

– Обещаю, – кивнул он. – А теперь есть и спать, Богуславская.

Заснула Алина мгновенно, поджав ноги и укутавшись в куртку, а Тротт послушал немного ее выравнивающееся под звуки леса дыхание, и выбрался из норы под папоротником. Мешок он, достав часть монет и несколько кусочков золота, оставил в убежище – если не вернется, это хоть немного увеличит шансы спутницы на выживание. Прикрыл парой листьев корни – нору и так заметить трудно, да и не пролезут туда местные чудовища, но поберечься никогда не лишнее. Измерил прутиком узкий девичий след у ручья – и, ускоряясь, прижав крылья к спине, побежал туда, откуда они с Богуславской пришли.

Ночной лес жил своей жизнью – верещали вездесущие мелкие ящеры, которые не любили жару и выходили к темноте греться на камнях, впитавших тепло солнца, – щебетали птицы, скрипели сломанные папоротники. Макс контролировал дыхание, прислушивался и принюхивался – но людей не ощущал и огней факелов не видел. Да и вряд ли преследователи осмелятся идти в темноте – кому охота попасть на ночную трапезу к пауку-лорху? Это Тротт двигался уже проверенным путем, да и ночное зрение помогало.

Деревню, ютящуюся на галечном пляже, он учуял издалека – по запаху тухлой рыбы и гниющих водорослей. Не вся рыба в местных морях была съедобной – попадалась и ядовитая, и та, в которой мяса-то не было почти, одни иглы, жир и чешуя. Ядовитую не выбрасывали, оставляли перегнивать в колодах, и получившуюся смертельную смесь использовали для острог и стрел, а излишки продавали скупщикам (те уже перепродавали ее охотникам и наемникам). А из местных водорослей и несъедобной желчно-костистой рыбы делали мазь, которой лечили все на свете.

Деревенька на фоне общей нищеты тех, что Макс уже видел, выглядела даже зажиточной – с десяток домишек, построенных из колотого папоротника и покрытых листьями, несколько лодок. Сушились растянутые на распорках сети и снасти, трепетала на ветру одежда, постукивали друг о друга связки сухой рыбы. От огромных папоротниковых колод, поставленных чуть в отдалении, несло так, что в горле перехватывало и хотелось кашлять. Море немного штормило, и над его колышущейся поверхностью неслись в фиолетовых небесах две лортаховские луны.

Тротт выбрал дом покрепче и побольше, открыл дверь, постучал с силой и отошел подальше ждать хозяина.

В доме зашуршало. В темном прорубленном окошке вырисовался силуэт мальчишки лет одиннадцати – тьма расступилась, очерчивая его объемными цветными тенями, обрисовала в руке и короткую костяную острогу. Макс не обманывался кажущейся хлипкостью пацана – дети рыбаков такой острогой пробивали кожаные панцири местных морских черепах, а уж незваный полуголый гость и вовсе был легкой добычей.

К мальчишке в темноте неслышно подошел взрослый, видимо, хозяин дома. Теперь инляндца изучали вдвоем.

– Не бойтесь, – негромко проговорил Тротт, протягивая руки ладонями вверх, – я зла не сделаю.

В доме снова зашуршало. Хозяин, крепкий мужик лет тридцати, себя долго ждать не заставил – вышел, держа в одной руке нож, а в другой – плошку с горящим на рыбьем жиру фитилем. Сощурился, разглядывая Макса, сплюнул на гальку. В глазах его была мрачная настороженность.

– Я без зла пришел, – повторил инляндец, не двигаясь с места.

– Со злом бы н’ стучал, – меланхолично ответил рыбак, засовывая нож за пояс. Присмотрелся, подошел ближе. – Вот диво-то, крылатый, что ль? – он провел чадящей плошкой прямо у плеч позднего гостя. – Я таких как ты н’ видел, слышал только, что н’ дальнем берегу встречали.

Максу приходилось прислушиваться, чтобы понимать речь хозяина дома – язык на Лортахе был общий, но имел множество диалектов, и в той же Лакшии говорили совсем иначе, чем в этой деревеньке.

– Меня зовут Охтор, – представился Тротт, как положено было. Местные верили, что назвавший имя не принесет зла, иначе его покарают боги. – Рыбных тебе лет, хозяин.

– Виенши, – неохотно произнес рыбак. – Староста я местный. И тебе н’ хворать. Чего нужно тебе, Охтор?

– У меня есть деньги и золото, – Макс достал из-за пояса тряпицу, – много золота, почтенный Виенши. Я все тебе отдам, если ты продашь мне чистую одежду и обувь, и немного той мази, что вы раны лечите. И еще кое-что…

Рыбак, вопреки ожидаемому, хоть на золото и покосился с жадностью, но рук сразу тянуть не стал.

– Дорого платишь, – рассудительно произнес он. – Н’ за одежду с обувью, да? Н’ тебя ль, странник, ищут н’оры на раньярах?

– А много ли тех, кто ищет? – отозвался Макс, протягивая старосте кусочек золота.

– Откуда ж мне знать? Сюда только двое прилетали, – невозмутимо ответил рыбак, перехватывая самородок и пробуя его на зуб. Тротт протянул ему еще. – А вот сын мой в море видел, как н’встречу, к гиблому лесу, с пяток раньяров со всадниками летят. И с другой стороны еще два прибыли, странник. Каждый день деревни н’ши облетают, рыбу отбирают, спрашивают, н’ видали ль девки крылатой с волосами, белыми, как козья шерсть… Вот и думаю я… н’ тебя ль?

– Так я же не девка, – развел руками Охтор.

– Ты-то н’т, – Виенши глубокомысленно осмотрел гостя, – да вот говорят, что девка та н’ одна идет, что помощник у нее есть, который с одного маха раньяра н’пополам разрубает.

– Брешут, – отозвался Макс. – И о девке я никакой не знаю. Я в море рыбу ловил, лодка перевернулась, все вещи на дно ушли. Остался с тем, в чем был. Еле на берег выбрался, полночи шел, пока на твою деревню наткнулся.

– Н’да, н’да, – покивал староста. – Так скрывать я н’чего не стану, даже за твое золото, крылатый. А то откроется – и меня убьют, и деревню сожгут.

– Я тебя и не прошу скрывать, – ответил Макс, – спросят – расскажешь. Можешь даже сказать, что я тебя с ножом у горла заставил. Сын твой болтать не будет?

– Мы н’ болтливы, – буркнул староста.

– А жена твоя тоже не болтлива? – поинтересовался Тротт.

Рыбак напрягся, потянулся к ножу.

– Зачем тебе, странник, о моей жене знать?

– Да так, – морщась, проговорил инляндец, – спросить надо кое-что, о чем только бабы знают. Так что, почтенный Виенши, возьмешь мое золото? И с женой дозволишь поговорить?

Рыбак ещё поколебался. Фителек в плошке пару раз прыснул горящими искрами и погас.

– Добро, – сказал хозяин и плюнул на руку, чтобы скрепить договор. – Повтори-ко, что тебе н’жно, странник.

Макс добрался до стоянки ещё быстрее, чем до деревни. Отнял от норы листья, спустил туда добычу – и тут понял, что не видит принцессу. По спине ударило холодом, и он присел – и выдохнул со злым облегчением.

Богуславская не спала – она сидела, обхватив колени, забившись к самому краю убежища, и зеленые глаза ее укоризненно мерцали.

– Вы меня обманули, – прошептала она сипло и прерывисто.

– Да, – согласился он, забираясь в нору.

– Я очень испугалась, когда проснулась, а вас нет, профессор.

– Надо было не просыпаться, – грубо ответил он, вытягиваясь на мху. – Ложитесь, Богуславская. Хорошо, что вы не плачете, у меня ей-богу нет сил вас утешать сейчас. Завтра посмотрите, что я вам принес.

Она долго возилась в узкой норе, пытаясь подползти и вытянуться рядом, и, наконец, затихла.

– Главное, – прошептала она, – что вы сами вернулись, профессор.

Макс уже почти не слышал этого – он от усталости ушел в тупое полусонное состояние. В голове крутились остаточные размышления – он, точнее, Охтор, много ходил по этому миру и встречал разных людей. И далеко не все из них были по-звериному жестоки, как норы и наемники. Были здесь и простые люди, которые так же, как во всех мирах, просто хотели жить. Как сегодняшний рыбак – он хитро щурился на прутик и на ноги гостя, что-то бормотал себе под нос про девок, которых никто не видел, однако нашел у жены обувку и с женой поговорить разрешил. На обратном пути Макс, привыкший к нравам Лортаха, ждал погони – если бы его прирезали да сдали норам, рыбаки бы еще вознаграждение получили, и ничто не мешало старосте поднять мужиков и погнаться за крылатым, – но никто его не стал преследовать.

Значит, даже самые жестокие боги не делают человека зверем. Зверем себя делает сам человек.

На Тротта от усталости и груза завтрашнего дня напала бессоница – вымотанное тело болело и требовало подкрепиться, но вставать не было сил. Макс все ворочался, пока не пришлось замереть – Богуславская, заснувшая было, вскинулась, тараща глаза, сонно потерла их и пробормотала облегченно, укладываясь обратно:

– Вы здесь… здесь…

Повернулась к нему спиной и, поерзав, прижалась так, что короткие волосы на затылке полезли ему в рот.

Макс чертыхнулся и чуть отстранился. Но от принцессы, согревшейся под его курткой, шло тепло, и он как-то очень быстро расслабился и заснул. И все оставшиеся часы сна ощущал, как периодически щекотно становится его щеке и губам.