Текст книги "Пение птиц в положении лёжа"

Автор книги: Ирина Дудина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Как это концептуально! Маститый писатель услужливо подставляет свою грудь начинающей поэтессе! Мудрая, женственная Москва вскармливает грудью более юный, мужественный Петербург! Передача энергии, опыта и таланта посредством припадания к груди!

Утром писатель позвонил своей жене. Его голос был свеж, бодр, никакого юления и просьбы о помиловании, напротив, даже некое чувство превосходства: «Привет, Минетова! Как дела? Скоро буду!»

Потом мне рассказали об этой писательской чете поподробнее. Они не спят друг с другом, но живут вместе и с удовольствием, растят двух детей. Он любит спать с петербургскими девочками. В Москве у него не стоит. Она, напротив, спит в Москве с кем придётся, а в Питере – не с кем. Дети – не от него, а, разномастные, неизвестно от кого – наверное, и сама мать с трудом может вычислить. Они оба пишут. Пишут и курят и сбрасывают пепел прямо на пол, на ковёр, под ноги, туда, где ползают их грудные ещё дети. Прямо на лысые их головки стряхивают пепел. Дети уже привыкли.

Я пришла в восторг от этих сценок: «Вот это я понимаю – настоящая семейная жизнь! Какая прелесть! Настоящая богема!»

Через неделю я ехала в Москву к своему «дамскому пальчику», с целью присосаться и испить, не одна. Ко мне прицепился юный поэт Гриф, который втайне лелеял мечту переспать с женой писателя. Он пристроился ко мне, подобно тому, как прицепляется к дёргающемуся от тока электрику неопытный спасатель, но сам при этом попадающий под воздействие буйствующей электрической силы. Всю дорогу во мне что-то пело и плясало: «Москва! Москва!» В Москве у писателя не стояло, жену он от нас спрятал, и мы, разочарованные в своих обломившихся надеждах, переспали друг с другом. Под утро разодрались и разругались навек.

Под крышей у Вампира

Побывала на Петроградской, в гостях у Вампира. В его семи комнатах. Купил весь последний этаж, окна на три стороны. Всё в дерьме, он только что переехал. Сквозь стеклопакеты видны заснеженные крыши и завитки на окнах в стиле модерн напротив. На стене у входа висит циркульная (или циркулярная?) пила. Говорит – для распилки дров. У него что-то типа камина, топит дровами, когда холодно. В нескольких комнатах на стенах, на гвоздиках, – школьные старые угольники. Я спросила – зачем? – Он говорит – учился в третьем классе, нашёл и сохранил – единственная память о детстве. Я его поймала – таких угольников у него несколько, и про все он говорит одно и то же. Странный. Какой-то масон. Угольники – чтобы ими бить, может?

Вампир спит с лазерной мышкой, у изголовья его кровати – монитор компьютера и клавиатура под подушкой. На мониторе их тусовка – ужас сколько упырёнышей. Все с красными глазами и нехорошими ухмылками.

Я сказала: нельзя ли вас пощекотать, длинная груша?

Кто не садомазохист – тот ваниль на их языке. Я – ваниль. Он пил водку, а я выпила 450 граммов мартини. Потом он пытался показать мне семихвостую плётку, я наотрез отказалась на неё смотреть. Потом он дёрнул меня за волосы (подумала – надо всё-таки обстричься налысо). Я сказала, что могу дать сдачи. Он чуть не всплакнул, так хотел стукнуть меня хотя бы один раз по лицу, профессионально, без следов. Ни фига не дала. Надо постараться сделать его нормальным парнем, для этого следует обратиться к одному художнику-колдуну. Он привозит травы с Тибета – полчашки чая, небольшая здоровая эрекция, и, может, перестанет вампирствовать?

После ещё одной «Русского стандарта» глаза у Вампира стали цвета его футболки – серо-зелёные такие, линялый анилиновый чёрный краситель. Он попросил помыть посуду. Я мыла, он смотрел внимательно. Я спросила – чего смотрит? Он сказал: «Думаю, сколько придётся тебе заплатить за мытьё посуды». Я вошла в раж и перемыла ему всё, что нашла, даже плиту, подоконник и часть стены.

Он сказал: «Спасибо за бескорыстную дружбу», стал угощать тортом с клубничным бледным желе и пластмассовой белой шоколадкой сверху, на которой были изображены два микроскопических медведя.

Потом я его острым зазубренным ножом чуть не отпилила себе палец, отрезая кусок колбасы. Вампир перетянул мне ноготь лейкопластырем, чтобы прирос на место. Потом на меня упала какая-то дубина.

Обещал дать напрокат цифровик, чтобы я снимала мужские обнажённые портреты в его квартире. Считает, что это модная и денежная тема. Он, наверное, прав. У него нюх на бизнес.

Ещё рассказал о друге из Москвы по кличке Колобок. Он занимается нефтью, убил нескольких человек конкурентов. Богатый, катается на красивой машине «ламборджини». Весу в нём 170 килограммов, и рост около двух метров, налысо бреется. Последнее время он увлёкся философией, танатологией – читает труды философов о смерти. Правда, хороший у Вампира друг?

Пригласил на Новый год на садомазохистскую тусовку, человек 100 вампиров сбежится со всего города. Жуть!

На пиру у вампиров

В заведении снаружи типа бара оказались внутри обширные помещения без окон и с минимальным количеством дверей, с зеркальными потолками. Нижние и верхние могли увидеть себя ещё и удвоенными, сверху. Это было концептуально. Слоистый пирог из нижних, верхних, сверху в иллюзорном повторе. Длинные столы, покрытые скатертями цвета свекольной крови бордо, ломились от яств и напитков. Среди блюд потрясали масштабами тарелки с горами языков. Я прицепила себе на свой натуральный один подлиннее и потолще, говяжий отварной, чтобы сфотографироваться на память.

Публика была потрясающая. Девушки фантастической красоты, в чёрных бальных платьях, в купальниках и сапожках, многие в ошейниках и с девайсами (это такие разнообразные плётки, «собаки», арапники, многохвостки и т. д.). Мужчины в костюмах и фраках, с бабочками. Плетёные девайсы некоторые были очень хорошенькие – настоящие произведения искусства. У некоторых дам был соответствующий макияж – инфернальная чернота вокруг глаз и рта. Маникюр, разумеется, кровавый и блестящий. Было несколько девушек со свастикой на рукавах, в защитного цвета рубашках и юбках. Для тех, кого с детства возбуждал Штирлиц и Мюллер. «Глаза цвета стали/ Юбка до колен./ Нет, не зря прозвали/ Тебя Лили Мадлен», – как написал поэт Всеволод Емелин.

Когда вампиры уселись за столы, выстроенные буквой П, на сцену вышел ведущий Протей – симпатичный, чуть бледноватый красавчик, который радостно произнёс поздравление вампирствующему люду.

– С Новым годом вас, господа извращенцы! – так воскликнул он, и на его приветствие раздались в ответ хлопки открывающегося шампанского.

Я стала внимательно изучать тех, кто справа, слева, напротив и сзади. Я бы всю эту тусовку взяла на съёмки соответствующего фильма. У всех присутствующих некая тайна сквозила в улыбке или уголках глаз. Чуть прыщавый блондин с прилизанным чубчиком напротив улыбался несколько слащаво. Его бы с удовольствием взяли на роль предателя Родины, старосты-извращенца, прислужника у врагов. Несколько молодых людей интеллектуального вида в очках были как-то слишком бледны, губы их – красны, и глаза их казались слишком бегающими. Девушку с голыми плечами и хорошим бюстом явно следовало отнести к разряду искательниц приключений, которые ни перед чем не остановятся. Несколько красоток были похожи на глыбы льда, и только девайсы, пригревшиеся на их талиях, выдавали их способность к бурным и жестоким телодвижениям. Тема замороженности и отмороженности витала над столами. Мужчины были также несколько куклообразны. Казалось, из этих людей отчасти вынута душа.

Присутствующие разделились на две команды – команду Зла и команду Добра. Начались садомазохистские состязания между командами, победители на разных этапах получали милые безделушки типа наручников. Особенно мне понравились массовые фашистские флагелляции (порки). Сразу три пары показывали своё развлечение: девушка девушку таскала нежно за волосы по полу, мужчина сёк девушку, женщина воспитывала юношу. Насколько я разобралась в Теме, это были разогревающие процедуры, совершаемые мягкими многохвостками. Победила команда Добра. Лидерша добряков вышла на сцену со своим рабом, бледным блондином, похожим на виртуального мотылька, вынутого на свет божий из тени Интернета. Сначала она с ним что-то эротично-секущее проделывала. Потом она прижгла ему сигареткой язык, аж шипение раздалось. Я в это время поедала очередной язык, но в этот миг он у меня чуть не выпал изо рта вместе со своими уже давно проглоченными друзьями. Бесцветный блондин не стал от садистской процедуры ни розовее, ни белее. Он был как неживой.

Весьма оживленна была Снегурочка. Она порхала в белом халатике с красным крестиком, показывала лёгкий стрип, потом раздела догола одного из «нижних». Саму её периодически кто-то подогревал чёрной многохвосткой. Попка её алела к концу вечера, как грудка снегиря. Леди железный задик получила, судя по всему, необходимую ей порцию эндорфинов и помогла этим самым эндорфинам выделиться у части присутствующих. Возможно, она достигла сабспейса. («Сабспейс – это особое трансовое состояние нижнего, возникающего вследствие выделения эндорфинов в процессе экшена на фоне эмоционального подъёма» – цитата из книги «Путь плети», пособия начинающего садомазохиста.) Сабспейс пришёл, видимо, и к прижогшемуся юноше. А может, и нет. Мне показалось всё же, что это было хорошо разыгранное шоу, и шипел от огня не язык этого несчастного саба, а его собранная в лунку слюна. По крайней мере аптечка садиста (см. § 17 главы 7 вышеупомянутого пособия) не была внесена в зал и использована по назначению.

Вампир к этому времени после нескольких стаканов водки был почти готов. В глазах его сверкнуло нечто инфернальное, своими треугольными зубами он начал меня прикусывать, и руки его уже замотались в моих волосах. Надо признаться, что голова и волосы на ней – самое слабое и больное моё место. «Нет, только не это! – воскликнула я, а потом прошипела ему на ухо: Счас сдачу дам, отцепись!» Главный Вампирище не отцеплялся, и мне это ужасно не нравилось. Я изловчилась, выскользнула из его нежных изящных рук и, спустившись под стол, ловко пробежала на четвереньках метра два. На выходе пришлось просочиться между ножками стула. Господа извращенцы были заняты кто чем – от пения караоке до хвастовства девайсами и поеданием яств. На нас никто не обращал внимания.

Мой Вампир увидел меня вылезшей из-под стола и обрадовано устремился навстречу. Мы воссоединились с ним на сцене почему-то. Он якобы стал танцевать со мной, что-то проделывая с моей спиной. «Нащупывает бородавки или рубцы от предыдущих экшн», – подумала я. Внезапно Вампир пригнул меня в рабскую позу, выхватил у проходившей мимо девушки-топа семихвостку и попытался заняться со мной Темой. Я опять была вынуждена почему-то на четвереньках ретироваться от своего нежного товарища. Эти эпизоды не испортили наших отношений, после вечеринки извращенцы разбрелись по городу небольшими группами, мы же с Вампиром осели в кафе «Барракуда» до утренней зари.

Кто-то неожиданно всхлипнул. Я вспомнила параграф «Слёзы нижнего». В нём объяснялось, что целью экшн является довести нижнего до рыданий, пока он не вскричит своё стоп-слово, которое одно способно остановить разгулявшегося Топа. Доведённый до рыданий саб ближе к сабспейсу.

Я посмотрела в угол. Там спали два китайца, лицом между заказанными в «Барракуде» морепродуктами. Всхлипывали во сне.

Переживание о Китсе

С детьми гуляли по заснеженному новогоднему лесу. Вдруг Андрюша вспомнил дом, бабушку, кота Китса. Бабушка терпеть не может кота. Еле уговорили её его покормить, пока нас не будет.

– Ой, бедный – бедный Китс!

– Почему это он бедный?

– Он весь в поте. Его бабушка хлыщет.

Революционеры в белой ночи

После бурной агитации, после листовок, митингов и пикетов, после водки у Салье, революционеры шли ко мне, благо недалеко, и пустая трёхкомнатная квартира, и сидеть можно всю ночь до рассвета, можно играть на фортепьяно и предаваться всяким беседам не только о революции.

Мы только что переехали из однокомнатной квартиры в трёхкомнатную. Всюду свисали лохмотья обоев, комнаты были завалены ужасными тюками моей матушки с еённым накопленным в течение жизни добром. Тюков было так много, так много, что даже видавшие виды грузчики удивились. Как это у такой маленькой, бедненькой, потёртой женщины так много тюков и имущества. Перевозчикам груза пришлось делать два рейса. За один раз увезти всё не удалось.

Революционеров было человек десять. Бесспорным лидером был Саша Б., огромного роста, с помятым лицом аристократа, декадента и извращенца. Бледные губы кривились от утончённых гнусностей, серые волчьи глаза были холодны и печальны в какой-то запредельной глубине. Руки аристократа были то ли в веснушках, то ли в рыжих волосках – что-то матросское. Вроде бы папа был моряком. Устав от революции, он любил, хорошо одетый пижон, прилечь на гнусный тюк с дерьмом, в хорошей изысканной позе, одной рукой придерживая рюмочку с коньяком, а другой – теребя нежно чью-то мужскую молодую голову. Особенно он любил потрепать небольшую шевелюру одного утончённого молодого человека, из очень хорошей семьи, но с несколько странным, надтреснутым голосом. Юноша обычно пристраивался у ног вождя. Сейчас он далеко пошёл по дипломатической линии.

Другим, лирическим, лидером был Илья. Пухлый, бородатый, кудрявый, эротичный отец большого семейства, среди товарищей по борьбе он отличался не только тонким художественным вкусом, но и неким творческим даром. Что-то писал в своей уютной кочегарке в свободное от революции время. По ночам к нему на кучу угля любили прибегать грязные дворовые кошки. Однажды они со страшным мяуканьем пришли к нему, кем-то отравленные, и все умерли на его глазах. Это была некая аллегория будущей смерти демократических идей об устройстве России.

Среди революционеров пламенел неясным пламенем красивый еврей Костров. Он любил Гегеля, а с коммунистами как-то не очень определился. Он, в отличие от остальных, не испытывал к ним сильной неприязни.

Пробегал хорошенький блондин Борисов. Ему из всей компании досталось больше всех. Настоящий инвалид революции. Духовный и физический. Работал в престижном вузе, был подающим надежды преподавателем политэкономии. Приютил всю свору революционеров у себя на кафедре, под видом заседания клуба «Альтернатива». За это вскоре лишился работы. Навсегда. Какое-то время держался на плаву. Был директором культурного центра Василеостровского района. Боже, кто там только не собирался! Какая жизнь кипела и бурлила! Авангардисты, гомосексуалисты, поэты-лесбиянки, актёры и художники, кокаинисты и начинающие бизнесмены – все переплелись там, а потом рассыпались. Куда, где, почему… Как быстротечно бурление и веселье, как кратковременны связи! Где ты, стабильная богемная жизнь? Борисов уже тогда, потеряв преподавательскую работу, был надломлен, как нежный колос, и тихо спивался. Через несколько лет его не стало. Того голубоглазого, розовогубого, стройного блондина.

Пришёл брюнет с кирпичной мордой, выбитыми в драке зубами, корявым сломанным ребром, которое он предлагал ощупать девушкам. Голубизна глаз сменилась унылой бурой пеленой, борода уже не росла, изысканная речь сменилась паранойей – он искал кагэбистов у меня в шкафу и под кроватью. Белые руки стали корявыми и красными. Аромат самца сменился банальной вонью алкоголика. Две его фотографии – до и после – могли бы послужить основой для памятника Жертвам Революции 1986–1989 годов.

Ещё одной колоритной фигурой в революционном движении был Дима. Толстый, огромный Мальчиш-Плохиш, ковыряющийся в носу, угрюмый политэконом, злобный враг коммунизма. Когда перестройка кончилась, он заламывал руки и восклицал: «Боже, и что я только буду теперь делать? Кроме злобы, я ни на что не способен!» Неудачный сын двух университетских профессоров математики. Он тогда любил меня, а его любил Саша Б. Гнусный соперник интриговал, наблюдая за мной острым цепким взглядом влюблённого, у которого похищают предмет любви.

Однажды он куда-то вёз нас с Димой на своей шикарной по тем временам машине. Я, как затравленный зверок, смотрела на эту любовь большого к крупному, и коварные планы исправления ориентации Б. зрели в моём маленьком, покрытом кудрями мозгу. Шансов привлечь внимание к своей женской сущности у меня не было никаких. Всё, что ниже метра восьмидесяти, не попадало в его поле зрения. К заднему стеклу машины Б. был приделан гнусный антикоммунистический лозунг. Пока мы ехали и, особенно, стояли у светофоров, не один прохожий выкатывал на нас круглые шары, а кое-кто показывал локоть. В знак солидарности. Вальяжный демократ в шикарной волчьей шубе за рулём выглядел эффектно.

Приехали в грязный, пустынный гараж. Дима и Б. стали прибивать какую-то отвалившуюся полочку. Влюблённый в Диму Б. звезданул со всего размаху себе по пальцу. Аристократическая слеза выскочила из него и упала на землю. Стон раненого зверя пронзил морозный воздух. Саша прыгал на одной ноге с грацией костистого динозавра и сосал свой собственный палец. Я думаю, он в этот миг мечтал об ином предмете у себя во рту. За дело взялся Дима. Погаными, нежными, не знающими физического труда руками он взялся за молоток. Кажется, не за тот конец. Размахнулся, звезданул. Ещё один крупнозадый динозавр скакал и выл в такт с Б. Я, мелкая, но меткая, вскарабкалась на какой-то ящичек и, пока молодые люди перевязывали себе раны и заливали их йодом, двумя ловкими, но сильными ударами вогнала гвоздь куда надо. Вот вам вся аллегория женщины и революции. Мужчины разрушают языком и мозгом старый мир, женщина забивает молотком гвозди, прибивает полочки.

Был день моего рождения.

Гитарист Гриша с линией на ладони, говорящей о его необычайной силы таланте, продолжил знойную импровизацию, рассказывающую что-то о мучениях верблюда, пролезающего в игольное ушко, посреди ассирийских пустынь. Илья был нежен. Впереди его ждал высокий взлёт и жуткое падение в пропасть. Стать членом Верховного Совета РСФСР, давать интервью по всем каналам телевидения, называться восходящей звездой политического Олимпа – и так долбануться: через Матросскую Тишину, и всё ниже, ниже, ниже – в тихие, насвистывающие ни о чём таксисты. Художник Исам – был наблюдателен и бесконечно красив. Дима – ипохондрил гнусаво, по-немецки. Олег лукаво щурился под своими позолоченными, в тонкой оправе очках, предчувствуя в отдалении запах поста директора банка. Б. занимался распределением портфелей в новом, демократическом Ленсовете и присматривался к ликам мужской красоты среди новых людей. Снейк змеился. Борисов, ещё белолицый, был пьянее, чем нужно. Костров тоже. Гриф закручинился. Стол был заставлен июньскими цветами.

За окном пламенела белая ночь революции.

О русском народе

Какой демон напел мне в уши – но напел. Я взяла маленького трёхлетнего Андрея и поехала на первомайский салют. Что-то подозрительное началось уже в метро. Чем ближе к «Горьковской», тем чаще привычно сонную вечернюю толпу прорезали агрессивные и истеричные вкрапления. Юноши нагло пили пиво из бутылок и бросали тару прямо под ноги, подростки матерились, их девицы слишком откровенно повизгивали в их руках. Молчаливый обычно народ, самая молчаливая его часть – из недавних, подавляемых взрослыми детей, как бы пробовал свой голос и свою способность издавать слышимые миру звуки. Ну и мерзкие же это были звуки, надо сказать.

Что-то подсказывало, что надо немедленно сменить маршрут и возвращаться домой. Но было уже поздно… На предпоследней остановке в вагон набилось такое огромное количество любителей салюта, что сопротивляться воле толпы было уже бессмысленно. На «Горьковской» нас вынесло наверх. Небо появилось над головой, но ощущение погружённости в длинный путь по кишечнику не исчезло, а усугубилось. Подпираемые со всех сторон, мы влеклись к Неве.

Мне всегда казалось, что я среднего роста, даже ниже, и нога у меня маленького размера. В другой, не праздничной жизни. Тут я с удивлением обнаружила, что нет, это не соответствует реальности. В толпе я была высокой и пышной даже блондинкой. Смотрела на всех свысока – и на мужчин, и на женщин, не считая их детей. Толпа была чернявой, смуглой, мелкой, похожей на стадо взбесившихся цыган. Только в отличие от цыган, которые любят яркие лоскуты и вкрапления, всяческие блёстки и жизнерадостные цвета и цветы, окружающее море людское носило тона глубокого траура или присыпанности пеплом. Прямо некие дети Помпеи, на предпоследнем вздохе исходящего смрадом и пеплом вулкана. Сплошь и поголовно в чём-то чёрном или сером, иногда – коричневом. К тому же ощущение вулкана нарастало. Толпа вся сплошь была курящей и вливающей в себя дешёвый алкоголь. Дымилось, искрило тлеющими красными кончиками, булькало и пенилось. Над толпой стоял пивной смрад и сигаретный смог. Под ногами копошились, спотыкались и семенили ножками нарядно одетые дети, некоторые с шариками и флажками. Родители сбрасывали пепел с кончиков сигарет прямо им на весёлые шапочки и розовые щёчки небрежным движением любящих кайф и свободу взрослых людей.

Я смотрела на эту чернявую толпу низкорослых, худосочных, каких-то почему-то черноглазых людей (или это чернота вокруг глаз легла от пепла?). Я смотрела на них, сплошь подверженных мелкому сладострастию курения и алкоголя, на эту матерящуюся, улюлюкающую толпу, и думала с удивлением – это что, он и есть русский народ? Да, это он и есть. Так, когда видишь отдельных его представителей – то там, то тут, больше в приличных местах, то вроде – ничего. Отдельные экземпляры русского народа весьма и весьма благообразны. Откормленные, рослые юноши с лоснящимися от здоровья волосами, розовыми щеками, красными губами, хорошо одетые, стремящиеся к образованию. Красивые девушки, стройные, некоторые – голубоглазые блондинки, как и положено быть потомкам славян и финнов, заселивших невские берега… А тут… Боже… Что это? Откуда? Какой такой они все породы, откуда она взялась в таких количествах? Асфальтовые, блин, человечки!

Из каких смрадных щелей, из какой нищеты и порока вылезла эта жалкая голытьба, посыпающая пеплом головки собственных детей? Как их много! Где, где потеряли они светлый цвет волос и голубизну глаз, куда делась дородность тел и приятная рослость, где мускулы и плечи у мужчин, где сиськи у женщин, где, где их задницы? Таков он, русский народ… Он будет населять берега Невы в третьем тысячелетии, плодиться и множиться… Боже, чем, каким местом? Не трудно ли будет ему это делать, засыпанному толстым слоем самим собой произведённого пепла? На берегах пивных рек, усыпанных мириадами хабариков? И вообще, не опасно ли это – жить среди такого населения? Не вредно ли?

Рядом блевал низкорослый сероволосый юноша, что-то матерное бормоча. Прилив лавы замучил. Под ногами хрустели битые бутылки. Под бутылками предполагался газон со свежевыросшей майской травкой. Травы не было. Её вытоптали до грязи, подобно стаду слонов, эти стада мелких, но представляющих собой мощную, засирающую землю и воздух силу двуногих. Наверное, таким было население Содома и Гоморры, и ничто не могло смягчить библейский гнев Ветхозаветного Божества. «Чего тут жалеть», – наверное, думалось Ему. Вместо воскурений и фимиамов – вонь табака. Вместо молений – грязная половая брань и угрозы, непонятно кому и по какому поводу.

Раздались взрывы. Прекрасное майское небо, каких-то дивных оттенков изысканного серого с прозеленью и розовостью перламутра, то и дело посещала кисть гигантского художника-акварелиста. Золотые, красные, зелёные хвосты, россыпи долго не гаснущих бриллиантов – вся та царская роскошь, стройность и соразмерная мощь, которой так не хватало грязеподобному потоку русского народа на земле.

О хороших и плохих концах

«Я попала под машину», – раздался в трубке загадочный голос Руру. «Как „попала“? Ты где? Ты жива? Да? Ты в больнице? Откуда ты звонишь?» – задавала я всё более абсурдные вопросы. «Всё нормально. Я дома. Жива. Здорова. Но меня действительно только что сбило машиной. Пять минут назад. Прямо у нашей парадной. Из подворотни выскочил „форд“, на хорошей скорости. Я не успела увернуться, было скользко. Удар пришёлся мне… Ну ты знаешь. Догадываешься…» Я мысленно представила рост подруги – метр восемьдесят, представила высоту передней части машины, подумала, что мне удар пришёлся бы по талии. А ей – пониже.

«Ну и как?» «Удар был силён. Меня подбросило на полтора метра ввысь и в сторону». – «Какой ужас! Ты могла бы получить ужасный перелом тазобедренного сустава или разрыв внутренних органов! Там так много органов! И так много суставов! Ты уверена, что ничего не сломалось и не порвалось? Посмотри на себя в зеркало. Нет ли у тебя в лице бледности? Каков пульс?» – напрягла я все свои познания по гражданской обороне.

«Всё нормально. Ничего не сломалось. Просто неожиданно. Будто удар током. И знаешь… Я кончила». – «Как „кончила“? С чем кончила? То есть с кем? То есть от кого. Нет, от чего». – Я запуталась. «Я испытала оргазм. Первый раз в жизни такой сильный. Живительный кайф. Полное удовлетворение. От кончиков пальцев до вершины макушки. Всё содрогнулось во мне. В глазах возникли цветовые галлюцинации. Такого никогда со мной не было. Ни с кем. Ни с одним из мужчин я такого не испытывала».

«Хороший конец», – подумала я. И вспомнила о плохом. При таких же обстоятельствах.

Один знакомый, тогда молодой волосатый красавец, мчался по мокрому шоссе, в условиях плохой видимости. На дорогу неожиданно выскочила пожилая алкоголичка, размахивая пустой авоськой. Свернуть не было возможности. Её подбросило высоко. Она была бездыханна. Было долгое расследование и суд. Несколько раз водителю пришлось выслушивать и зачитывать показания медицинской экспертизы. Больше всего его потрясла подробность, которую назойливо заставляли выслушивать или зачитывать. В описании телесных повреждений, которые машина причинила пострадавшей, присутствовало заключение, что у старушки во время удара произошло обильное семяизвержение, короче – оргазм. Погибшая в момент смерти как бы стала любовницей шофёра.

Такие вот романы бывают у человека с машиной.

О магическом способе привлечь любовь

Руру вычитала где-то о простом, доступном способе привлечь любовь. Берёшь каплю месячных, подливаешь в бокал красного вина. Даёшь выпить избранному объекту. Он твой навек. Очень могучий приворот.

Решила испробовать на ближнем. На Гусеве. Он и так её любил, по-своему. Ей хотелось любви изобильной, страстной, навек прибитого гвоздями сердца, и гвозди – из платины.

Он пришёл. «На, выпей». Он смотрит на неё близоруко и бледно. Вздыхает тяжко: «Нет. Что-то не хочется». – «Ну выпей, милый. Прекрасное вино. Пре-пре-красное-красное. Чудесный бокал! А какой вечер!» Он посмотрел на неё подозрительно, отвернулся, махнул рукой: «Нет настроения». Вдруг оживился: «Ты сама выпей». Она: «Нет, что-то не хочется». Он: «Выпей, голубка, не стыдись. Давно я что-то не видел тебя разогретой хорошим вином». Она: «Нет, нет, нет. Это специально для тебя. Специальное мужское вино, полезное особенно мужчинам. К тому же разлито мною, моими руками». Он: «Ну ладно. Сделаем так. Отпей. Я допью после тебя. Да-да. Только так. Иначе ни за что не прикоснусь». – «Так. Он что-то заметил неладное. Не доверяет. Надо же, какой осторожный. И что ему только в голову взбрело? В чём он меня подозревает? Прямо какой-то Моцарт. Или Сальери. Или и то и другое в одном флаконе. Ну что ж! Придётся соглашаться!»

Она сделала глоток с величайшим омерзением. Он смотрел на неё пристально. Тяжёлым, испытующим взглядом. Без тени улыбки. Так тигр смотрит сквозь ветки на охотника, не замечающего его, но держащего наготове ружье, правда не в ту сторону. Она заметила эту суровую, жуткую трезвость, поняла, что он не так глуп, как ей кажется. Засуетилась и, неожиданно для себя, выпила весь бокал до дна.

«Ну вот, девочка моя. Ты выпила без меня! И ни капли не оставила!». – Он смотрел на неё с искренним участием и любопытством, даже вроде бы повернул её лицо к свету, чтобы получше рассмотреть.

Я спросила у Руру:

– Ну и как?

– Что – «как»? Никак! С тех пор я люблю только себя. Безумная влюблённость. Другой любви не знаю!

Об опущенной розе

Прочитала книгу В. Пелевина «Генерация П». «Да, – думаю, – литературное слово – вещь сильная! За это надо брать с них деньги. Тем более что, судя по опыту автора, платить они готовы… „На пиру у Флоры“! Воспетая мелкая жизнь под ногами. Правда, в конце вставки о берёзе, яблоне и поле ржи. Переход поэтического глаза к более крупным формам. Надо попытаться продать! И есть кому, как кажется!»

Боже, как много растительности удалось вскормить, вспоить, собрать в пучок. Зеленщики! Озеленители! Чу! Шуршание зелёного! Вот, вот где они. Деньги. Доллары. Зелёная сень. Приют поэзии зелёных… Салон цветов! Пробираясь сквозь строй горшков и рой цветочных листьев. В плену у пестиков и в лапках у тычинок…

В кабинете директора – трое. По углам – несметные полки пустых бутылок. Любят, любят любители цветов взбодрить себя живительным нектаром. Хороший нектар предпочитают. Коньяк «Хэннеси» любят. Остальным тоже не брезгуют. Всё метут, судя по разнообразию тары и этикеток. Недопитого не оставляют.

– Уважаемые господа! Я поэтесса. У меня есть цикл стихов, воспевающих цветы. Да-да, господа. Много цветов воспела я. Почти всё воспето мною, что встречается в наших окрестностях под ногами. И кому, как не вам…

– И кому, как не нам оказать вам спонсорскую поддержку для издания ваших стихов… (Улыбается мило своей догадливости.) Это нам знакомо. Давайте, что там у вас…

Говорящий мужчина проявляет наибольшую активность, берёт первый протянутые в пустоту листы рукописи. Да, вот он, вот он, наверно, директор и есть. Тот, что слева среди этих троих, – не очень русский. Другой – чересчур благороден. Нос – попугайчиком. Глаза – чуть-чуть навыкате. Граф Гурьев с портрета Энгра. Только острота облика как бы размазана мышкой в программе «фотошоп». Срединный путь присущ директору.

Директор роется, углубляется. Сейфулю Мулюковичу перепадает пара страниц. Орлоносцу – ничего. Последнего директор рекомендует, со смешком таким лёгким: «А это наш поэт. У нас тоже есть свой поэт»… Я трепетно жду привычной реакции на свои стихи. Лёгкое выкатывание глазных яблок, приподнятые пёрышки бровей. Выпячивание всё ощутимее, приподнятость всё сильнее. Уголки губ при этом опускаются всё ниже. Ниже. Ниже. «Нас предали, господа!». «Я не виновата, что немного угловата…!!!» Ей-ей, эта реакция вовсе не нужна мне, нет. Хотелось бы спокойного удовольствия от своих стихов у народа. Увы…