Текст книги "На земле и на небе"

Автор книги: Ирина Тарасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Катерина вздохнула:

– Ты прав, зачем приезжать, и так все классно получилось!

– Кать, не надо так… У меня жена заболела…

– Ты ведь сказал, что не женат! – Сердце подпрыгнуло и провалилось в пустоту. Не помня себя, она словно в тумане подошла к плите. Зачем-то чиркнула спичкой, зажгла газ, но, опомнившись, повернула кран обратно.

– Марина нуждалась в моей помощи, и я не мог ей отказать. Ее муж, может, и гений, но только полный тюфяк. А ей нужен был нормальный врач, и отдельная палата, и хороший уход, и лекарства…

Дмитрий встал из-за стола, подошел к Кате и хотел обнять ее, но не решился, словно чувствуя ее сопротивление.

– Врачи нашли у нее рак.

Катя резко повернулась к нему, и в ее глазах он увидел тревогу.

– А как же ребенок? Он сейчас с тобой?

– Нет, Марина уже дома. Операция, кажется, была сделана вовремя. А Ксения только что вернулась из международного лагеря и сейчас рядом с ней. Я думаю, что все будет хорошо… Я надеюсь на это…

– Ты вернешься к ней? – Катя не узнала собственного голоса, настолько глухо и незнакомо он прозвучал.

– Это невозможно, – спокойно ответил Дмитрий.

– А ты хотел бы?

– Катерина, я не пользуюсь этой дурацкой частицей «бы»!

Он невольно повысил голос так, что Катя вздрогнула.

– Что было – то в прошлом. А сейчас есть ты – и это настоящее, а если ты захочешь – и будущее!

Дмитрий положил руки ей на плечи и пристально посмотрел ей в глаза, но не увидел в них ничего, кроме недоверия.

– Катерина, что произошло? Я тебя не узнаю.

– Знаешь, я очень устала, завтра опять будет тяжелый день. Давай прощаться, – ответила она и сняла его руки со своих плеч.

– Нет, не давай! Я ненавижу слово «прощай»! Оно как мерзкая клякса, уродующая настоящее, как жирная черта, перечеркивающая будущее! – Дмитрий, казалось, был разгневан не на шутку.

Катя удивилась. Она никак не ожидала такой бурной реакции на произнесенное ею простое, будничное слово.

– Ну тогда до свидания. – Она устало улыбнулась, замечая, как разглаживается его лицо и теплеет взгляд.

Дмитрий обнял ее и, наклонившись, поцеловал в лоб:

– Надеюсь, с твоим другом все будет в порядке. Если что – звони.

Он приоткрыл дверь, оглянулся и добавил:

– И просто звони, я хочу тебя слышать и видеть.

Катя с облегчением закрыла за ним дверь. Зато она не желает видеть ни его, ни Романа, ни кого-либо еще. Слишком больно расплачиваться за минуты блаженства. Не хочется больше ни радости, ни боли. Она подошла к дочери, которая спокойно посапывала во сне, уткнувшись в добродушную морду игрушечного пса. «Вот моя единственная радость в этой жизни, другой не надо», – подумала она.

Всю следующую неделю Шура провела рядом со Славиком, лишь иногда забегая домой, чтобы принять душ и переодеться. Санька ходил в детский сад, а все вечера проводил вместе с Катей и Ксюшкой. Дети, казалось, тоже ощущали трагизм ситуации – они не шумели и не капризничали. За всю неделю Шура только один раз пришла к сыну. Как только Санька увидел мать, он бросился ей на шею и горько заплакал. Он ничего не спрашивал, не жаловался и не просил. А просто плакал, не по-детски тихо, как будто делясь с ней своей болью. У Шуры глаза были сухими, но искусанные губы выдавали, в каком состоянии она находилась.

– Как там? – только и спросила Катерина, когда Шура встала, отстранившись от тихонько всхлипывающего мальчика.

– Не знаю, – ответила Шура, – одна надежда на Бога и на врачей. Была операция, сейчас буду договариваться о другой.

За несколько дней она изменилась до неузнаваемости. Казалось, кто-то взял и легкой влажной тряпкой стер все пестро-детское, что было в ней. Катя видела перед собой волевую и решительную женщину.

– Ну ладно, Катюш, мне некогда, я сейчас опять должна быть рядом со Славиком. Как ты? Управляешься с ребятами? – спросила ее Шура.

Катя утвердительно кивнула, понимая по мечущемуся взгляду подруги, что мысли ее совсем не здесь, что сейчас она снова там, с любимым человеком.

– Я побежала, – то ли спросила, то ли сказала Шура.

Она поцеловала сына в макушку, скользнула ладонью по его отросшим темным волосам и открыла дверь. Санька в отчаянии ринулся за ней, но Шура, не оборачиваясь, метнулась вниз по лестнице, дробно стуча каблуками.

Катя обхватила плачущего мальчика за плечи и увела в дом, посадила на стул и попыталась успокоить:

– Твоя мама сейчас у папы, она ему помогает, она его лечит…

Санька ничего не хотел слушать, только всхлипывал, и слезы потоком струились из глаз.

– Попей водички сладенькой.

Катя оглянулась. Рядом с ними стояла ее дочка и держала в протянутой руке кружку с плавающими рыбками.

– Попей, попей, – повторила Ксюша и поднесла кружку прямо к Санькиным губам. И вдруг рыдания стихли: мальчик вопросительно смотрел в потемневшие от сострадания серьезные глаза подруги. Потом, видно что-то решив для себя, еще раз всхлипнул, взял в руки кружку и безропотно выпил.

– Пойдем, умоешься холодной водичкой.

Девочка взяла его за руку, отвела в ванную и ждала, пока Саня долго полоскал ладошки под струей воды. Потом, совсем как взрослая, она подала ему свое полотенце, и мальчик старательно вытер лицо и руки мягкой махровой тканью.

Весь вечер Ксения не отходила от своего друга, стараясь его развлечь. Она взяла с полки любимую книжку стихов Чуковского и с выражением стала читать:

 
Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит.
Приходи к нему лечиться и корова, и волчица…
 

Санька тихо сидел рядом с подружкой, внимательно слушал, рассматривал картинки. Девочка без маминой помощи дочитала сказку до конца и закрыла книжку. Катерина была удивлена: либо Ксюша знала сказку наизусть, либо она, мать, даже не заметила, как ее дочка научилась читать. Но это она выяснит позже, подумала Катя и позвала детей ужинать.

Шура вернулась только дней через десять, поздно вечером, когда Катя уже уложила детей спать. Все то время, пока Шуры не было, Катя с Ксенией жили в ее квартире, чтобы Саньке не было так одиноко и чтобы он не чувствовал себя неуютно в другом месте. К тому же у Шуры был телефон, и она каждый вечер звонила сыну. Разговоры обычно бывали короткими, но Саня всегда ждал этих звонков и мог заснуть только после того, как слышал голос матери.

Разувшись и скинув пальто, Шура прошла на кухню и тяжело опустилась на стул.

– Катюш, – попросила она, – принеси кулек из прихожей, сил нет.

Катерина подняла валявшийся у порога пакет с изображением красотки, принесла на кухню и поставила на стул. – Что есть в печи – на стол мечи, – попыталась пошутить Шура, но губы так и не сложились в улыбку. Катя с удивлением извлекла из пакета плоскую бутылку бренди, пластиковую упаковку селедки, плитку шоколада и пачку печенья.

Шура, ни слова не говоря, развернула шоколад, поломала его на кусочки, отвинтила крышку бутылки и вопрошающе посмотрела на Катю.

– Чего застыла – давай рюмки, – приказала она.

Катя открыла створки буфета, но рюмок не нашла. Тогда она достала два стеклянных стакана с рисунками диснеевских персонажей и поставила на стол. Шура решительным движением налила темную жидкость в стаканы, одним махом выпила содержимое своего и опять налила:

– Давай, подруга, поддержи.

Катя сжала пальцами тонкие стенки стакана и нерешительно взглянула в напряженное лицо Шуры: оно было по-прежнему бледным.

Шура дождалась, пока Катерина поднесла к своим губам стакан, и только тогда взяла свой:

– Выпьем, Катюшка!

Она опять залпом проглотила жгучую жидкость, поперхнулась и закашлялась. Ее кашель резко перешел в рыдания, слезы градом покатились по щекам. Катя смотрела и не узнавала подругу. За неполный месяц та повзрослела больше чем на десять лет. Ее глаза утратили яркость бирюзы, губы потрескались, лицо осунулось. Только кожа осталась по-прежнему гладкой и чистой, бархатно-матовой. Страдание привнесло в ее облик что-то неуловимо притягательное, то, что отличает настоящую красавицу в толпе искусственных красоток.

Катя поставила на стол стакан и обняла подругу. Шура почувствовала ее тепло и участие и, казалось, полностью отдалась своему горю. «Славика больше нет» – эта догадка обожгла Катерину, и ей захотелось, так же как и Шуре, напиться, чтобы хоть как-то притупить острую боль.

– Все, Катюха, все закончилось, – как будто услышав ее мысли, подтвердила рыдающая женщина.

– Ничего, дорогая, надо жить дальше, – стараясь держаться, с трудом проговорила Катя, но и ее рыдания, подстегиваемые воспоминаниями, вырвались наружу.

Так и сидели они обнявшись – две одинокие молодые женщины. Постепенно рыдания стихли, слезы иссякли, и они еще долго сидели в тишине, тесно прижавшись друг к другу, слегка подрагивая от холода.

– У Славика пальчики шевелятся, – вдруг тихо прошептала Шура, горько улыбнулась, и слезы опять полились из ее покрасневших глаз.

– Какие пальчики? – Катя так резко встала, что Шура, покачнувшись, чуть не упала.

– На ножках пальчики шевелятся…

Шура достала из кармана большой мужской носовой платок, шумно высморкалась, подняла голову и широко улыбнулась. Ее глаза, опухшие от слез, покрасневшие, со слипшимися ресницами, опять излучали радость.

– Катюш, у тебя картошка есть? – вдруг спросила она и добавила, словно сама удивляясь своему голоду: – Страсть как есть охота!

Разогрев в микроволновке вчерашнее пюре, Катя выложила его горкой на тарелку. Шура тем временем вскрыла ножом селедку и, не вставая с места, выдвинула ящик стола и достала вилку.

Катя поставила перед ней тарелку и, подперев щеку кулачком, с удивлением смотрела на обратное превращение Шуры-женщины в Шуру-ребенка, жадно, со вкусом поглощающего простенькую пищу. Потом они ели приторно-сладкое кокосовое печенье, запивая его крепким чаем. Лицо Шуры порозовело, а щеки хоть и остались впалыми, но опять на них появился легкий румянец.

И она стала рассказывать. Слезы свои она уже выплакала, а теперь решила выплеснуть и слова, тяготившие ее по-детски не защищенную душу. Слова, налетая друг на друга, казалось, мешали ей, но она пробиралась, как сквозь чащу, раня себя, но постепенно выходя на свет из темноты отчаяния.

– Представляешь, я захожу, а у него руки трясутся, я опять в палату к мужикам. Что делать? Не хочу, чтобы он оперировал Славика. Ведь сделает что-нибудь не так своими трясучками.

– Шурочка, – остановила ее Катя, – давай по порядку, а то я ничего не понимаю. Славику сделали операцию?

– Да, сделали. И сейчас пальчики на ногах зашевелились, – значит, жить будет, ходить будет, любить будет…

– А какая травма у него была? – опять заставила ее сделать паузу Катерина.

– Я точно и не знаю… – Шура вздохнула. – На нем живого места не было. И сотрясение мозга, и ребра поломаны, и самое главное – позвоночник порушен.

– Значит, операция прошла удачно?

– Слава Богу!

Шура вздохнула и стыдливым жестом перекрестилась.

– Его завотделением оперировал? – спросила Катя.

– Нет-нет! – Шура решительно замотала головой. – Я к нему как-то утром зашла, а у него руки трясутся. Я как посмотрела на эти его трясучки, поняла – зарежет, а потом скажет, что сделал все что мог. А что он может, если руки его не слушаются?! Я тогда к мужикам, что уже выздоравливают. Спрашиваю, кто здесь еще оперирует. Ну назвали мне еще двоих хирургов «фифти-фифти».

– Это как?

– Это одна удачная операция на одну неудачную приходится. Те, кто выздоровел, говорят, что хороший процент, а кому не повезло, тот уже ничего не говорит, у того бирки к ногам привязаны.

Она вдруг умолкла, глядя в одну точку. Глаза ее были пусты. Казалось, мысли ее витают где-то далеко. И мысли горькие, страшные, тяжелые.

– И что? Что со Славой? – спросила Катя, стараясь вернуть подругу к реальности.

– Ах да, – спохватилась Шура. Она глотнула остывший чай и продолжила: – Только ты не перебивай, мне и так трудно.

– Хорошо-хорошо, – заверила ее подруга и погладила по руке, успокаивая.

– Тогда я к тете Клаве. – Шура отставила кружку, положила руки на колени, как делают маленькие девочки, и продолжила: – Душевная такая тетка. Я к ней иногда заходила чайку попить. Так вот, она говорит, что пришел к ним какой-то молодой хирург с искрой божьей. На одном пациенте крест поставили, так ему потренироваться дали. Я потом этого выходца с того света видела – он уже за медсестрой приударяет. Тогда я к нему, с искрой который. А он, оказывается, такой плюгавенький, ножки колесиком, а пальцы на руках длинные, худые. Вот как я увидела эти пальцы, так и говорю, сколько денег надо – добуду, только оперируй моего мужа. А он даже не удивился. «Если будет приказ, – так спокойненько отвечает, – прооперирую». Ну я опять к этому, с трясучкой. Хочу, мол, чтоб этот плюгавенький оперировал, Василь Васильичем звать его. А заведующий вроде даже и обрадовался. Видимо, сам не уверен нынче в себе и не любит тяжелых случаев. Значит, написала я заявление. И жду. Славика к операции готовят. Я опять жду. Оперируют. А я как замороженная, ничего не чувствую. Сроду в Бога не верила, а тогда только одно в голове – «спаси и сохрани». Не знаю, сколько времени прошло, только смеркаться стало. Выходит мой Василек, личико с кулачок, как-то весь осунулся. Я к нему. А он еле губами от усталости шевелит. Я, мол, его собрал в кучку как мог, теперь все зависит от его желания жить. Если, мол, есть зацепки для жизни – выкарабкается. А я сижу и думаю: зацепка я ему или нет. Ну, раз не женился, – значит, нет. Тогда к телефону, звоню ребятам, спрашиваю, есть ли у Славика подружка. Нашла в конце концов. Пришла его цаца, личико, ручки, ножки, попочка – высший класс, как в журнале. Зашла его красавица в палату, посмотрела на искалеченного Славика, поморщила носик – и поминай как звали. Я ей потом еще пару раз звонила – да без толку, видимо, уже к другому переметнулась. Кому же охота с калекой оставаться.

– Но ты же осталась, – не удержавшись, все же перебила Шурин рассказ Катя.

– Я другое дело. Он мне родной. Санькин же отец.

Она вновь ненадолго задумалась.

– Но Саню я все же побоялась привести, он у меня впечатлительный. И так настрадался.

И она вздохнула, видимо вспоминая неудержимые слезы Саньки.

– Так и сидела я у постельки Славика, держа за руку, пока он не открыл глазки. А как открыл да улыбнулся, все поняла – есть зацепка, хочет он жить. И никакая цаца ему не нужна. Славик выздоровеет – другую найдет, еще лучше прежней.

Катя смотрела на счастливое лицо подруги и удивлялась ее душевной щедрости. Ни капли ревности, зависти или злобы не было в ее незамутненной детской душе. Только радость жизни, которой она готова была поделиться со всеми.

Утром Шура опять убежала к в больницу, а в воскресенье Катя купила апельсины и пакет яблочного сока и вместе с детьми пошла проведать выздоравливающего.

Катя не любила больницы, вернее, не просто не любила, а боялась их. Даже проезжая мимо на автобусе, она старалась отвести взгляд, инстинктивно отстраняясь от ощущения страдания и боли, что, казалось, несло в себе само по себе серое, угрюмое здание. Сама она не раз бывала там. В юности ее мучили приступы режущих болей в животе. Но как только «скорая» доставляла ее в больницу – приступы, вероятно от страха, исчезали. И, провалявшись на пахнущих хлоркой простынях два-три дня, она опять уходила домой, неся тяжелые воспоминания о своих страхах, боли и страданиях лежавших вместе с ней женщин.

Уже в коридоре на нее опять пахнуло тем же до жути знакомым запахом хлорки, лекарств и дешевой пищи, что привозят в отделение на грохочущей тележке в огромных деформированных кастрюлях. Она невольно поежилась и устремилась по лестнице вверх, стараясь убежать от этого тошнотворного запаха скорби и нищеты. Дети с трудом поспевали за ней.

Палата, где лежал Вячеслав, была на пятом этаже. В холле пятого этажа Кате стало легче: здесь было много света, из открытых окон веяло прохладой поздней осени.

Она открыла дверь пятьсот пятой палаты и пропустила детей вперед. Они робко вошли внутрь. Если бы не большая, со специальными приспособлениями медицинская кровать, можно было бы подумать, что это вполне приличный гостиничный номер, состоящий из мини-прихожей, большой комнаты, где находился пациент, и примыкающего к ней небольшого закутка, где стояла кушетка. Именно оттуда и вышла улыбающаяся Шура. Она наклонилась к детям, чмокнула в щеку сына и погладила по голове Ксюшу.

– Проходите – гостями будете, – она взяла их за руки и подвела к большой кровати, где, словно мумия, извлеченная из саркофага, весь в бинтах лежал Вячеслав.

Он, увидев детей, слегка приподнялся, опираясь на локти, и его лицо расплылось в счастливой улыбке.

– Санька, дай пять! – приветствовал он сына.

Мальчик тихо подошел и протянул отцу руку. Тот пожал взмокшую от волнения ладошку сына и опустился опять на подушку.

– Ксюшка, ручки целовать буду, когда уж выздоровею, не обессудь, – добавил он шутя, но Катя заметила мелкие бисеринки пота, выступившие на его бледном лбу. Вероятно, каждое движение было для него очень болезненным, но он старался мужественно преодолеть эту боль.

– Слава, мы ненадолго… – проговорила, оправдываясь за невольно причиненные ему страдания, Катерина. – Мы бы пришли попозже, да Санька сильно скучает.

Катя взглянула на мальчика и пожалела, что взяла с собой детей. Санька стоял рядом с кроватью, не в силах оторвать испуганный взгляд от бинтов. Он знал своего отца только здоровым, веселым и сильным. А сейчас у него было одно желание – убежать, скрыться, спрятаться от этой страшной картины.

– Ну мы пойдем, Слава, выздоравливай, – сказала Катя торопливо и заметила, как мальчик с облегчением вздохнул. – Вот апельсины и сок – витамины тебе сейчас нужны. Она протянула Шуре пакет, но та замахала руками и засмеялась.

– Катюха, ну что за напасть – кто ни придет, один и тот же набор. Славка сроду апельсины не ел – у него аллергия, и у меня скоро будет, не могу же я каждый день их тоннами поглощать.

Катя в растерянности опустила пакет.

– Ешьте сами, – успокоила ее подруга, – я еще вам сейчас подкину, у меня всего уймища.

Шура подошла к небольшому холодильнику, открыла дверцу и стала вытаскивать один за другим пакеты с соком и апельсинами.

– Вот возьми. Нам не нужно столько. Один пакет только оставлю – с гранатовым соком, говорят, он для крови полезный. А все остальное забирай. – И она стала складывать в большой полиэтиленовый мешок прямоугольные паты, приговаривая: – Ананасовый, яблочный, апельсиновый, еще апельсиновый, опять яблочный. Пейте на здоровье. Сегодня ребята Славику должны пивка с рыбкой принести и огурчиков маринованных.

– А можно? – робко спросила Катя, поглядывая на распростертое тело мужчины.

– Конечно! – уверенно ответила Шура, озорно сверкнув глазами: – Ему же не аппендицит вырезали.

– А что нам в следующий раз принести?

– Ничего не надо, – подал голос Вячеслав, – я скоро уже выпишусь, не век же мне здесь торчать. А то так и разориться недолго.

Лечение платное, ахнула Катерина. Вот почему такие хорошие условия! Наверное, действительно дорого.

– А сколько… – начала было она и осеклась, понимая некорректность вопроса.

– Шуренок, – попросил Слава, – мне надо с Катюхой наедине посекретничать.

Шура только кивнула в знак согласия:

– Детки-конфетки, за мной!

Она взяла детей за руки, но у порога оглянулась, и Катя заметила легкую тень тревоги на ее лице.

– Шура, я недолго, – успокоила ее подруга.

– «Пять минут, пять минут….» – фальшиво пропел Слава, слегка приподнялся и пошевелил пальцами руки в прощальном жесте.

Катерина подошла к Славику. Теперь он уже не улыбался, глаза смотрели серьезно и устало, рыжие брови сошлись на переносице.

– Катюша, – начал он тихо, пытаясь говорить тепло и мягко, но голос выдавал его напряжение, – я знаю, что это твой друг за все заплатил. Но и я не из бедных и не люблю ходить в должниках. Поэтому, я тебя очень прошу, устрой нам встречу.

Катя слушала его и смотрела в окно. Белые мохнатые снежинки плавно кружились на фоне серого, осеннего неба. Она поймала себя на мысли, что ей совсем не хочется еще раз встречаться с Дмитрием. Она всегда ощущала неловкость, когда приходилось благодарить кого-либо: слова казались пустыми, а жесты неловкими по сравнению с тем чувством признательности, которое она испытывала на самом деле.

– Хорошо, – согласилась она, – я дам тебе его номер телефона.

– Кать, я что-то не пойму…

Славик взял ее за руку, старался заглянуть в ее глаза, но она упорно смотрела в окно, на падающий снег.

– Я хочу, чтобы ты вместе с ним пришла… Я же понимаю, что если бы не вы, то не разговаривал бы я сейчас с тобой, а лежал в сырой земле… И что за странная штука жизнь! И с ножом на меня нападали, и в перестрелке бывал, а тут так глупо чуть не погиб. Видимо, сантехник пьяный, люк не закрыл, а я, дурак, не посмотрел – рядом машину поставил. Два шага и… И ведь какой-то болван туда еще всякого железного хлама накидал. Васич говорит: «Еще бы немного – и ржавая труба прямехонько сердце пропорола». Конечно, поломало меня здорово. Так что я теперь по гроб жизни обязан и тебе, и другу твоему, и Вась Васичу, и Шурке…

Вячеслав со стоном откинулся на подушки.

– Слава, – с жаром сказала Катя, переводя взгляд на его когда-то такое румяное, а теперь землистого цвета лицо, обрамленное белизной марлевой повязки. – Ты в первую очередь должен был сказать спасибо Шуре…

– Да, кстати, – Вячеслав остановил ее, – у меня к тебе просьба… – он слегка замялся, – даже не знаю, как сказать… Я как раз хотел тебя попросить… – Он помолчал, вздохнул и, решившись наконец, продолжил: – Я, конечно, очень благодарен Шурке, что она целыми днями здесь, со мной, но, понимаешь… – и он дотронулся пальцами до Катиной руки, будто ища у нее поддержки, – мне надо работать, ребята уже и сотовый принесли. Я не имею права болеть – дело страдает. От меня, знаешь, многое зависит, вернее, многие… А Шура…

– Мешает, – подсказала ему Катя. В голосе ее прозвучало презрение.

– Да нет… – Слава замялся и отвел взгляд. Некоторое время он словно пытался подыскать слова, но потом прямо взглянул Кате в глаза: – Да, наверное, ты права. Ты же знаешь ее – она как ребенок. Суетится, болтает без умолку, ну, в общем… Раздражает это меня.

– Раздражает?! – Катя в возмущении отняла руку, кровь бросилась ей в лицо. – Ну почему вы все такие дураки! – закричала она. Вдруг вспомнив, где находится, стала говорить тише, но от этого не менее взволнованно.

– Неужели ты ослеп и ничего не видишь? Не я, не Дмитрий, а именно Шура спасла тебя! Ты говоришь, что она ребенок. Возможно, но какого черта ее понесло в тот вечер во двор с дурацким мусором?! Не заметь она тебя – и валяться бы тебе в той яме до второго пришествия…

Она замолчала, стараясь подавить гнев, а потом продолжила уже спокойнее:

– Пойми, то, что случилось с тобой, это как знак свыше, предупреждение…

И опять умолкла. За окном по-прежнему безмятежно кружились снежинки, подчиняясь лишь воле ветра. И им не было никакого дела ни до больных, ни до здоровых людей с их страстями!

Вячеслав с удивлением смотрел на молодую женщину. Она всегда казалась ему робкой и даже какой-то скованной, неуверенной в себе. Обычно таких женщин он даже не замечал, не то чтобы прислушиваться к их мнению. Но сейчас ее слова задели его за живое сильнее, чем он ожидал. Он всегда был материалистом и верил только в теорию вероятности. И вот именно по этой теории у него шансов на спасение практически и не было.

Катины тихие слова продолжали убеждать его в том, что где-то, возможно сам того не желая, он совершил большую ошибку.

– Мы погрязли в суете сегодняшнего. Деньги, власть, удовольствия и… одиночество. Мы боимся себя отдавать, потому что, отдавая, невольно предполагаем благодарность, а не получая ее, страдаем. А вот Шурка – она другая. Она раздает всем и все безоглядно, по своей простоте даже не предполагая, что когда-либо что-то получит взамен. Она, наверное, одна из немногих, что умеют любить без ответного чувства и при этом радоваться жизни. Ведь и ты недаром постоянно к ней возвращаешься, чтобы набраться сил, зарядиться ее любовью.

– Я к сыну приезжаю… – возразил было Вячеслав, но Катя резко перебила его:

– Не лукавь! Ты возвращаешься к Шурке, чтобы глотнуть этого свежего воздуха ее безыскусности, душевной щедрости и непосредственности! Ее радости! Ведь ты всегда знаешь, что и за сколько можно купить, ты знаешь, что престижно, а что нет в вашем мире. Да, ты играешь по всем сегодняшним правилам – машины, квартиры, длинноногие красотки. Но душой отдыхать приходишь в свою семью. И не возражай, это действительно твоя семья! И ты не можешь иначе, потому что не все в тебе умерло. Ты живой! А живому нужна все-таки настоящая жизнь, настоящие чувства, настоящая любовь, а не тот силикон, что тебя постоянно окружает….

Катя замолчала, прокручивая ленту своего разговора уже во внутреннем монологе. Она сама удивилась всему тому, что сейчас сказала Славику. И ему ли она говорила, может, она убеждала себя? Готова ли она сама отдавать, не требуя ничего взамен? Почему она испытывает боль, не получая того, на что, как она надеется, вправе рассчитывать? И, боясь этой боли, она отказывается и от радости, спрятавшись за броней ежедневного «простого» существования.

Днем она позвонила Дмитрию:

– Это Катерина…

Она сделала паузу, стараясь успокоить дыхание. Независимо от нее сердце так бешено колотилось, что не хватало воздуха.

– Катюшка, я тебе чуть позже перезвоню, не отходи, пожалуйста, от телефона. – Голос Дмитрия был спокойным, как и всегда. Катя невольно вздрогнула, когда услышала короткие гудки. Почему он положил трубку? Волнуется ли он так же, как она?

Она просидела так минут десять – тупо уставясь на телефонный аппарат с круглыми маленькими кнопочками. Один, два, три… ноль. Это всего лишь деловой звонок. В ее обязанности входит только устроить встречу Вячеслава с Дмитрием. Больше ничего… – успокаивала она сама себя. И когда прозвенел звонок, ее дыхание было ровным.

– Алло, я слушаю.

– Катерина, привет! Прости, ставил машину на стоянку так что сейчас можем спокойно переговорить. И, если хочешь, давай где-нибудь поужинаем.

– Да нет, спасибо, Дмитрий. Я по делу звонила. – Ничто в ее голосе не выдавало волнения, и она радовалась, что может контролировать свои эмоции.

– Какое дело?

– Ты не мог бы сходить в больницу к Вячеславу?

– Как он?

– Поправляется.

– Хорошо, когда мы пойдем?

Катя невольно улыбнулась. За те десять минут, что ожидала звонка, она подготовила целую схему разговора, подобрала аргументы, почему не сможет составить ему компанию, но его бесхитростный вопрос и это короткое, легкое слово слово «мы» выбили ее из колеи, заставив забыть о заготовленных клише.

– Я не знаю… Давай в пять.

– В пять не могу, нужно быть… – Дмитрий оборвал фразу на полуслове.

– Да, конечно, – несколько поспешно согласилась Катя. – У тебя, наверное, свидание с какой-нибудь красоткой!

И сердце опять предательски забилось. Она сама не поняла, как вырвалась у нее эта пошлая фраза.

– Да! – рассмеялся в трубку Дмитрий. – С красоткой. Видела бы ты эту «красоту несказанную», как Ксюшка говорит. Лысая, с животиком и постоянно курит. Нет, Катеринка, завтра в четыре у меня переговоры с инвестором, думаю, надолго затянется. Но вот послезавтра – вполне. Я за тобой в шестом часу заеду, давай?

– Хорошо, – согласилась она.

– Тогда до скорого свидания, – ласково попрощался Дмитрий.

– До свидания. – Катя положила трубку на рычаг, встала и вдруг увидела себя в зеркале: довольная улыбка играла на ее губах, глаза лучились от радости. Катя нахмурила лоб, но счастливые искорки не пропали из ее глаз.