Текст книги "Люба, любовь и прочие неприятности (СИ)"

Автор книги: Ирина Шайлина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 12. Марк

Бухгалтерша раздражала. Входила в кабинет, словно к себе домой, причём сначала грудь, потом она сама. Хихикала. Пыталась заглянуть на экран моего компьютера. Пыталась работать на два фронта сразу. Во-первых, узнать, над чем я работаю сейчас. Во-вторых соблазнить заодно. А ещё, если можно, помешать, отвлечь. Поэтому и приходила сиськами вперёд с завидной регулярностью.

– Как вы её до сих пор не турнули? – удивилась мой личный бухгалтер Катерина. – Она же достала.

Это она озвучила после третьего визита Анжелы. Работала по первости в моем кабинете, кабинет для её все ещё обустраивали. Да и удобнее, можно обсудить всю текучку.

– Боюсь перепугать до икоты, – поделился я. – Вдруг ещё нужна будет, а она заикается…

Мы дружно углубились в расчёты, пока Анжела не появилась снова. Столбики цифр расстраивали и радовали одновременно. Деньги и ресурсы воровались, буквально утекали из бедного колхоза. А с другой стороны это же говорили о том, что моё предприятие и правда принесёт неплохую прибыль в дальнейшем. Да, это не нефть, но работать в убыток я не привык. Стало быть направим все денежные ручейки, что текут сейчас в разные стороны от колхоза в одну сторону и уже полдела сделано.

– Терпение и труд, – пожала плечами Катя, – Вот смотрите…

Дверь открылась в шестой раз за утро. За два часа! В кабинет вошла Грудь. Именно так, с большой буквы. Белая блузка, расстегнутая на грани фола, под ней розовый лифчик, кружева которого стыдливо выглядывают наружу. Следом Анжела.

– Я подумала, может вам хочется кофе…

Кофе кстати тут пили тот самый, в миллионах рекламных роликов расхваленный и прямым путем к язве ведущий. Я один раз согласился на этот самый кофе – вспоминаю с дрожью. Да ещё и отвлёкся, щёлкнул мышью и снёс последний столбик цифр. Психанул, все же, терпение не самая великая моя добродетель.

– Вон, – спокойно сказал я. – Пошла вон. И не приходи, пока не вызовут.

Девушка неровно, некрасиво покраснела – пятнами. Икнула. Спиной попятилась назад, врезалась в дверь, затем нашарила ручку и вывалилась в коридор.

– Точно заикаться станет, – вздохнула Катя и уткнулась в свой компьютер.

Мне похер. Так я себе и сказал. Но прислушался и понял, что здание, которое шумело разговорами в соседних кабинетах, шагами по коридору вдруг полностью затихло. Как-то… рано я. Хотел ведь по хорошему. И совесть начала мучить, не тянула девица на первостатейную сучку, наивная просто слишком. Держался я минут десять.

– Пойду премию выпишу, – сдался я.

Катя улыбнулась одними лишь уголками губ и снова вернулась к работе. Она хорошо меня знала, и за чётко очерченные границы никогда не переходила. С ней было легко, со всеми бабами бы так. От большинства остальных меня прятала Варька, по крайней мере от назойливых охотниц за кошелька и чересчур мечтательных коллег женского пола. С остальными я справлялся сам. А как вот с этими деревенскими быть, я ещё не знал, придётся учиться на ходу. Сидит наверное, рыдает, несчастная барышня. И правда премию надо выписать, у премий просто чудотворный эффект.

Я вышел в коридор. Пусто, глухо. Местные решили, что я не в духе и попрятались, от греха. Даже обидно, я то – няшка. На первом этаже нашлась девушка, ни имени, ни должности которой я ещё не знал.

– Анжела где? – спросил я, так как в кабинете её не нашлось.

Девушка ткнула на улицу. Я вышел. Тут привычно уже жарко, старое здание хоть в какой-то мере от жары спасло. Ни души. Свернул за здание, там беседка имелась из кованого железа, закрашенного казённой зелёной краской, курилка. Может, там рыдает? Судя по всему, шёл я правильно, по крайней мере рыдания из-за кустов доносились. Раздвинул ветки и удивился. На скамейке, на которой не хватало пары досок, и сидеть на ней можно было только с риском для здоровья – Любка. И Любка тут ревёт, а вовсе не Анжела. И горько так, с подвываниями даже, пусть и приглушенными.

– Люб? – спросил я подходя ближе. – Ты чего?

Она вздрогнула, спину сразу выпрямила, принялась отирать лицо ладонями. Я вошёл в беседку, сел на корточки перед Любой. Глаза опухшие, покрасневшие, кончик носа ярко-малиновый, одним словом – красавица. Но самое невероятное это то, что она нравилась мне и такой. И забурлило, закипело внутри негодование, яростно желание узнать кто обидел, найти, голову оторвать…

– Кто? Кто обидел?

Любка помотала головой, отказываясь отвечать. А потом икнула, совсем, как Анжела недавно. Только… распространяя вокруг амбре крепкого перегара. Я хмыкнул – неожиданно, черт побери. Особенно учитывая то, что до полудня ещё далеко.

– Не задалось утро?

Мой голос само сочувствие. И в нем ни капельки смеха, ни капли той злости по отношению к тому, кто Любу до такого состояния довёл. Сначала девочку надо привести в порядок, остальное потом.

– Я на работу пошла, – поднялась Любка.

Подняться то поднялась, а вот стоять прямо выходило не очень. Покачнулась. А потом руку ко рту прижала и метнулась к кустам, хотя метнулась при её состоянии – громко сказано. Оттуда весьма характерные звуки, а я ненавижу пьяных баб, ненавижу все это… и иду. Склоняюсь, придерживаю рыжеватые пряди и думаю – откуда столько нежности во мне? Женщину, которую я хотел тошнит. Этого вообще в принципе достаточно, чтобы все расхотелось, а я стою и умиляюсь. Блядь, влип.

– Отравилась, – озабоченно пробормотала Люба, покидая место преступления, то есть кусты.

Села на землю, отыскала в недрах рюкзака влажные салфетки, принялась яростно оттираться.

– Чем это ты так?

– Воду пила… сырую, из родника.

Я попытался подавить улыбку, и даже не стал язвить на тему, что вода в роднике – огненная.

– Сиди тут, – сказал я. – Сейчас машину подгоню и заберу тебя.

– Я на работу…

Выпускать пьяненькую Любу из своих рук ужасно не хочется. Это я не выносил пьяных баб? С трудом верится. Но говорю я сейчас спокойно, взвешенно, так, чтобы она поверила.

– Ты главный агроном, – мой голос серьёзен. – Ты образец для подражания. На тебе держится весь колхоз, Люба, ты подаешь пример… Кто первым бросился спасать горящее поле? Люба. Кто работает больше всех? Люба. А теперь представляешь, себя в таком… отравленном состоянии на рабочем месте? Ты слишком важный сотрудник, я не позволю тебе рушить свой авторитет.

Любка сникла на глазах. Потерла кончик носа, из-за чего он стал ещё краснее, чем был. Кивнула.

– Авторитет… да, авторитет важен.

Я полетел в офис за ключами. Катерине только рукой махнул – умная баба, и сама разберётся. Про премию для Анжелы, естественно, забыл тоже. Схватил ключи, бегом вниз. Мысль одна – только не ушла бы. Машину гоню прямо до дорожке для этого совсем не предназначенной, жалобно хрустят ветки под колёсами мощного джипа.

Не ушла. И словно потеряла способность сопротивляться. Безропотно приняла мою руку, села в машину. Даю задний ход и соображаю, что бы сказать ей такого, чтобы домой не везти, а к себе? Скажу, что дочке нельзя её такой видеть. В конце концов, может магическое слово авторитет и тут сработает. И нет, я не думаю о том, чтобы трахнуть почти бессознательную Любку. Я хочу забраться под её броню, стать ближе, ещё ближе… Так, что не прогнать колким словом, не спрятаться. И да – придумывать ничего не пришлось, Люба уснула через три минуты, отлично. Просто бережно хватаю свою ношу, несу её в берлогу, накрываю одеялом, а там… пусть весь мир подождёт. А уж с колхозом ничего не станется. Пусть товарищ старший агроном спит. А когда проснётся… это уже вторая часть плана.

Спящей Любка была такой же милой, как её дочь. Только гораздо, гораздо тяжелее. И да, от неё убойно пахло чем-то ядерным, словно она топливо ракетное пила, как минимум. Машину я подогнал к дому, Любку, значит, извлёк, иду. А на крыльце селезень. Нет, мы с ним уже вполне ладили. Я ему даю пожрать, он за это срет возле дома, симбиоз… Но Люба на моих руках ему категорично не нравилась.

– Пошёл вон, – миролюбиво велел я.

Селезень не проникся, вытянул шею с шипением и ущипнул меня за штанину. Ногу я отдернул, покачнулся, удерживая ношу – не уронить бы главного агронома об землю головушкой. Тогда она точно крепче любить меня не станет.

– Кормить не буду, – перешёл на угрозы я.

Из соседнего дома вышла моя соседка в платке. Поглядела заинтересованно, с одобрением даже. Я выругался – вот уеду в свой особняк на озере, и никаких, нахер, соседей. Селезень взъерошился, распушился, словно кот перед дракой, только хвоста трубой не хватает.

– Вам помочь?

– Нет!

Но тётка уже подошла к забору между нашими участками и… открыла калитку. Какого хрена там калитка, а я не знаю? Подошла такая, наклонилась, продемонстрировав повязанный цветастым платком затылок и селезня моего прихватила, держит подмышкой. Во-первых, проникла на моё личное пространство. Во-вторых мацает моё пернатое. В-третьих, как то слишком пристально разглядывает безмятежно спящую на моих руках Любку. Ещё есть в-четверых. Оно совсем неожиданное – я ревную селезня. Значит от меня ему только жратва нужна, а обнимашки строго от чужих баб? Болтается, гад, лапки перепончатые свесил… точно на диету посажу.

– Благодарю, – отозвался я.

Пристроил агрономскую попу на приподнятом колене – пока дверь открывал, и внутрь вошёл. А тётка все стоит, смотрит задумчиво.

– Можете быть свободны, – напомнил я и дверь закрыл.

Понёс свое сокровище в комнату, устроил на огромной, сделанной на заказ кровати. Хорошо смотрится! Снял с добычи кроссовки. Носочки у Любки беленькие, а пятки чутка запачкались. Какого хрена меня умиляет и это? Носки я тоже стянул. Ноготочки – алые. Мне нравится. Хотел стянуть ещё и джинсы, но понял, что тогда Люба проснувшись меня ими придушит. Объясняй потом, что её беспамятное тело будило во мне одно лишь умиление, а вовсе не некрофила. Накрыл Любу одеялом. Спит – ляпота.

Сварил себе кофе. Интернет провели, теперь он летал, поэтому я общался с Катериной из дома. Полчаса объяснял младшему брату почему ему жизненно необходимо лететь в Лондон. Младший настолько измучился возом ответственности, что лететь ему хотелось в Южную Америку, прятаться от папы в Амазонии, он даже готов был доживать остаток своих лет в шалаше, свитом из лиан на верхушке дерева.

Прошёл час. Время – полдень почти. Спящая красавица делает то, что ей положено, то есть спит. И так сладко спит… Я сел на краешек постели. Потом придвинулся ближе. Затем лёг рядом. Следом решил, что футболка на мне явно лишняя… В общем через пару минут я лежал, уткнувшись носом в её затылок. В светлые, с рыжиной волосы. Волосы пахли чем-то сладким и немного алкоголем. Мне это нравилось. Вообще, уму не постижимо, сколько всего в этой невозможной девице мне нравится.

Нет, я не извращенец. Но… если лежит так беспомощно, отчего бы не потрогать? Из интереса… через одежду. Я провел рукой по предплечью. Скользнул на грудь. Она вздымалась размеренно. Вывода я сделал два. Первое – точно спит, иначе бы с локтя дала. Второе – грудь идеальная. Не маленькая, не большая, а просто по моей ладони. Благо, лифчик у неё не из поролоновой брони, только тонкая ткань, и саму грудь позволяет оценить верно. Сжал даже чуточку…

Потом пошёл обследовать живот. Он плоский, но не перекачанный в фитнес клубах. Женственный. Немного мягкий, гладкий. Провожу пальцем вокруг пупка, а затем упираюсь в преграду – джинсы. Дурацкие джинсы, ужасный предмет одежды, кто их выдумал вообще? Ткань грубая, ничего через неё толком и не пощупаешь… подлезть под ремень тоже не выходит – как влитые сидят. Я… расстегнул пуговицу. Но я человек слова – сказал, через одежду, значит, только так… И вот лежу я, обнимаю Любку со спины, одна ладонь у неё в штанах, поверх трусиков, пальцами как раз упираюсь в смыкающиеся бедра – лежит неудобно. И хоть вой. Член торчком, в голове минимум петарды бабахают, зубы стискиваю, а Любе хоть бы что – спит.

Мучался я совсем недолго, закончилась история вполне естественно – волосы были пушистыми, хоть и пахли забористо алкоголем, сама Любка мягкой и тёплой, а меня селезень разбудил с утра пораньше… я уснул. Снилась мне Любовь Яковлевна собственной персоной. Сидела она на огромном чёрном жеребце, который косился на меня и чуть пофыркивал надменно. А на Любе – платье. Такое, которое в историческом романе заняло бы целую главу описанием рюшек и нижних юбок. Солидное, в общем, платье. Сама Любка веером то ли обмахивается, то ли муху надоедливую отгоняет.

– Пошто девок боярских портишь? Кто их теперь порченых замуж возьмёт?

И бровь заломила. Я растерялся – каких девок? Ну, портил, было дело… но все ж сугубо добровольно! Бегали потом следом, ещё просили… И тут только понял я, что я топлесс, на мне штаны драные, в руках у меня – серп. А кругом поле такое огромное, что при одном лишь взгляде на него мозоли горят и спину ломит. Я растерялся, серп выронил. Попятился назад.

– Куда собрался? – и спрашивает ещё так погано, ласково… – Любишь кататься, люби и саночки возить. Сто плетей!

Тогда я повёл себя совсем не героично, успел даже порадоваться, что сон мой, следовательно позора моего никто, кроме меня не увидит. Я побежал. Несусь, пшеница хлещет по голым, торчащим из коротких штанов коленкам, а потом свит кнута, и смех позади – едкий, Любкин. Я вздрогнул и проснулся.

Рука, по которой удар пришёлся и правда огнём горела. Но только не от того, что по ней стегнули – Любка её отлежала. Одна рука под ней, вторая на ней, с ногами примерно тоже самое. Сам главный агроном тоже соизволила проснуться, лежит, глазами круглыми в потолок смотрит. Круглыми надо полагать со страху.

– Что случилось? – хриплым со сна голосом спросила она.

– Ты воды родниковой напилась, – напомнил я. – И заполучила токсическое отравление, которое похоже повлекло за собой похмелье.

– Господи!

Вдруг проворно выбралась из под моих рук ног, в сторону отскочила, прикрылась даже, дуреха. А мне сразу холодно без неё стало, хотя руке придавленной явно полегчало. Хотя о чем я – пролежал бы, ещё потерпел… не сахарный.

– Ты меня… того?

– Испортил? – подсказал я.

А в голове сон дурацкий… И девки боярские, и кнут, и платье с рюшками.

– Ну… да.

Я глаза закатил – ну, за кого она меня принимает? Даже обидно, честное слово. Любка резво обшарила себя руками, видимо, проверяя все ли на месте. Обратилась бы ко мне – помог бы. Я как раз буквально пару часов назад, как все потрогал, так что если что пропало, скажу достоверно. С сомнением посмотрела на свои расстегнутые брюки, потом на меня.

– Ты сама, – сказал я, и напустил невинности во взгляд. – Ещё футболку меня стянула, насилу утихомирил, аж фиксировать пришлось объятьями. Такая вот она, вода родниковая…

Любка вспомнила про воду и метнулась на кухню. Нашла её безошибочно – дом маленький, деревенский. Вот в том доме, что наозере, ей пришлось бы поплутать. Зашумела вода, видимо, пьёт прямо из под крана. Затем стон.

– Господи, разгар рабочего дня, мать твою…

Завозилась, надевая кроссовки, на носки исчезнувшие видимо забила. Решила свалить по английски, но что-то в её плане явно пошло не так. Скрипнула открываясь дверь, а потом захлопнулась… Любка вернулась в комнату притихшая и бледная.

– Там, – прошептала она. – Там наверное весь колхоз.

Я подошёл к окну и выглянул за занавеску. Забор вокруг огорода обычный – штакетник. А за ним и парочками, и группами, и по одному прогуливается народ. Даже в день моего приезда такого ажиотажа не было. И главное, ни одного магазина даже рядом, ничего интересного вообще, но это не мешает им. Гуляют – пятьдесят метров в одну сторону, пятьдесят в другую. И шеи тянут к моему дому, совсем как селезень, пытаются рассмотреть, что же там за шторами творится.

– Позор, – причитала Любка.

– И замуж не возьмут, – заключил я.

Вспомнил про коня, про платье с рюшками и смешно стало. Любка моего смеха отчего-то не оценила, совсем нет чувства юмора у человека. Ну и ладно, зато на ощупь приятная.

Глава 13. Люба

В голове тихонько звенело, я решила – вот если выберусь из этой ситуации живьём, то ни за что, никогда в жизни самогонку пить не буду, а может вообще пить не буду, даже квас. Как я сюда попала я понимала, все же, память не отшибло, но легче от этого не становилось. Вот только со слишком боевым задором и немного заплетающимися ногами иду верить справедливость, а вот уже просыпаюсь в одной постели с мистером великолепный торс. В промежутке – Анжела. Я всегда знала, что не стоит принимать её всерьёз. Она могла напакостить, да, но по мелочи. А если не трогать её, вовсе обходить сторонкой, можно было существовать без проблем. С Анжелой просто нужно было смириться, в моей жизни на любом этапе такая «Анжела» находилась. Всегда.

– Думаешь, всех уделала? – спросила она.

Я была настроена достаточно радушно, тем более, спасибо самогону даже не сразу въехала, что ей от меня вообще нужно. Смотрю на неё растерянно, боевой пыл ускользает, я буквально слышу этот пшик – будто шарик сдувается медленно.

– Ты о чем? – на всякий случай спросила я.

– Он тебя трахнет и бросит! – крикнула она запальчиво. – Вот и все! Ничего в тебе кроме косы рыжей нет! Ах да, у тебя же ещё ребёнок, ты у нас невестушка с довеском, брошенка! Вот и катись, носки вяжи бабке на продажу у трассы, не хрен тут задницей крутить!

Развернулась и ушла. А меня силы оставили, все бросила на то, чтобы стоять ровно, пока из неё это дерьмо льётся. Она ушла, а я дошла до беседки-курилки и села. Думаю, а что у меня есть, кроме косы и дочки? И правда ни-че-го. Только с чего она взяла, что мне их миллионер нужен? В этой гонке я участвовать не желаю, я только зритель, это я поняла ещё тогда, когда Хабаров, весь такой блистательный вошёл в аудиторию первый раз. Одногруппницы потом сказали, что всю пару в мокрых трусах ерзали… Нет, не хочу, не желаю… Но так обидно вдруг стало, словно с грязью смешали, что алкоголь внезапно решил вылить я из меня слезами, а потом, потом…

Потом я проснулась в одной постели с Хабаровым. Он слегка сонный, привычно блистательный, торс такой, хоть на обложку. А у меня одежда помялась, коса растрепалась и наверняка перегаром разит. Позорище! И вдобавок все рьяные споетницы колхоза тут, под окнами гуляют… Зрелищ ждут. И буду я в их глазах именно такой, какой меня Анжелка выставила – брошенкой, крутящей задницей перед заезжим миллионером.

– Это конец, – простонала я.

– Думаешь? – Хабаров лениво прошёл к окну, отдернул шторы, потянулся, а я на пол сползла, не дай бог кто увидит. – И что делать будешь?

Я задумалась. Что? Да хоть об стенку убейся, ничего не сделать, сплетни теперь год идти будут.

– У тебя нет случайного подземного хода, чтобы прямо до самой конторы?

– Я обычный русский миллионер, а не граф Монте-Кристо, – оскорбился Хабаров. – Предлагаю расслабиться, если уж ты на улицу боишься. В душ сходи, у меня мартини есть…

На мартини меня перекосило. Подползла в окну на четвереньках, глянула одним глазком – стоят сплетницы, торсом любуются, окаянные. Я подумала – а вдруг само рассосётся? Схожу и правда в душ, выйду, а тут никого, и спокойно домой побегу. Огородами, на четвереньках… Потом вспомнила про бабушку, про двух зайцев и снова за голову схватилась – покажет мне, где раки зимуют, как пить дать.

Решившись я и правда в душ пошла – сейчас им надоест и они разойдутся. Хабаров выдал мне пушистое, подозрительно розовое полотенце, которое с его мужественностью не очень вязалось.

– У меня конечно есть твои трусики, – сказал он. – Но их я сохраню на долгую память, так что там как-нибудь… без сменки.

Вот подлец! Я вспыхнула и дверь захлопнула. Душ тут не чета моему, с пятидесятью литрами горячей воды, хоть какой-то плюс моего положения. Мылась я долго, а точнее – просто стояла пол струями воды, опасаясь выходить наружу. Снаружи – Хабаров с торсом, куча сплетниц… а тут водичка тёплое, в сто раз лучше. Затем завернулась в розовое полотенце и вылезла.

Последствия пития родниковой воды ощущаются во рту так, словно язык горькой плёнкой обтянуло. Порылась в шкафах – целая упаковка щёток, штук пять, все дорогие. Думаю, бюджет миллионерский потерю одной переживёт. Полотенце норовит выскользнуть и упасть, одной рукой придерживаю копну мокрых волос, в другой щётка. Футболку пока не трогаю, она аккуратно расправленная висит на змеевике, я надеюсь вернуть ей нормальный, менее мятый вид.

– Это же не моя щётка? Я знаешь ли, щепетилен в таких вопросах…

Я вздрогнула, полотенце наконец вырвалось на волю и упало, Хабаров в дверях стоит… Наклонилась, скорее подобрала, к себе прижала – буквально трясёт.

– А я разве не сказал, что замок на двери сломан?

Я просто сломана, растоптана, у меня нет сил сражаться.

– Хабаров, – прошу я. – Уходи, пожалуйста.

– А может, не стоит? – и смотрит на меня тяжело так, с прищуром, даже коленки подгибаются. – Репутации твоей конец… Чего терять, ты мне скажи?

И ко мне шагает. Я – назад. Уперлась в бортик ванной, дальше отступать некуда. Задница голая, обеими руками за полотенце цепляюсь, причём на правой – крошечные брызги зубной пасты.

– Хабаров…

– Тссс..

Он меня не трогает. Пока не трогает… схватился бы за голый филей, я бы наверное махом протрезвела и заверещала бы так, что всем сплетницам уши заложило. Это уже на уровне рефлексов – у меня был только один мужчина, мой муж, заниматься сексом с другими я просто не привыкла, не умею… Но за мои прелести он не хватается. Наклоняется и тихонько трёт я кончиком носа о мой нос. Странная такая ласка, мы с Маришкой так делаем. Потом лёгким поцелуем касается лба, глаз по очереди – это вынуждает меня опустить веки… стою, глаза закрыты, и вся полна долбаного предчувствия, что вот сейчас поцелует в губы. Да я жду этого. Права наверное, Анжелка, и все эти бабы, что гуляют вокруг дома. Пропащая я. Вертихвостка. И да, вот ещё немного и я плюну на свою репутацию, от которой и так ничего не осталось.

Я не выдержала и подалась вперёд первой, сама коснулась его губ, и едва не застонала – решилась, родниковой воде спасибо. За окнами пол колхоза, а я предамся горячему блуду, и пусть горит все синим пламенем. Хабаров дёргает ко мне моё безвольное тело, мнет, комкает его, а я податлива, как воск. Стону, или он стонет, сердце стучит, как сумасшедшее… или это в дверь стучат?

– Стучат, – шепчу я отрываясь от его губ. – В дверь стучат. Теперь в окно.

– Плевать. Подождут.

На улице что-то с грохотом падает, хотя я подозреваю, что роняют намеренно. Суровый голос обещает все кары небесные, и выпороть, и коленками в угол на пшено всех причастных к не качественному воспитанию блудящего потомства. Вздыхаю.

– Не выйдет… Это бабушка моя. Если не открыть, она тебе дверь выбьет и на Зорьке верхом заедет.

– Что? – спросил Хабаров, все ещё не соображая, видимо мысленно он под моим полотенцем. – Какая бабушка?

А руки – на моей талии, одна уже почти на грани допустимого. Сбрасываю их себя, отрывать приходится силой.

– Моя. Иди открывай, отсидеться не выйдет…

– Может в ванной? – нервно поинтересовался Хабаров.

– Замок же не работает…

– Соврал. Я его ножиком отжал.

Одним словом – Хабаров. И тут уже не до стеснения – сбросила полотенце, бегом натягиваю на себя одежду, джинсы противно липнут к влажной ещё коже, и состояние – истеричное. Вытолкнула своего несостоявшегося любовника в коридор, навстречу стихийному бедствию под названием моя бабушка.

– Девок портишь? – с порога грозно крикнула бабушка. – Думал денег куры не клюют, так все можно?

И надвигается грозно, а в руках – клюка. О неё она опирается, когда ноги болят, а ещё Зорьку гоняет, если та домой идти не хочет. Как оказалось, против мужиков её тоже можно использовать.

– Бабуль, – попыталась я донести до неё. – Я уже давно порченая!

– А ты молчи, пока не спросят!

Замахнулась на меня своей клюкой, потом видимо, пожалела, схватилась за полотенце. Полотенцем не очень больно, но обидно. И самое невероятное – смешно. Я запрыгнула на тумбу в коридоре, стою, наверх бабушке сложнее замахиваться, Хабаров до этого не додумался и бегает по дому. И бабушка за ним, с клюкой.

– Одумайтесь, бабуля! – кричит он и уворачивается.

От бабушки увернуться зряшное дело, она моложе была мастерски поросят кастрировала сама, а их поди поймай и удержи… Наконец она его в угол загнала, клюкой ему точно несколько раз досталось. А мне смешно, еле смех сдерживаю, и Хабарова – жалко. Бедненький, досталось, ни за что ни про что…

– Какая я тебе бабуля? – взвизгнула бабушка. – Я женщина в самом расцвете сил!

– Я больше не буду! – взмолился Хабаров.

– Чего это не будешь? – уточнила бабушка.

– Ничего не буду. Только хватит меня бить, это между прочим, больно… А я не знаю, как с бабушками договариваться. Хотите, денег дам?

Тут его бабуля ещё раз и стукнула. Потом на кресло уселась, и пот со лба вытерла – устала. Хабаров поднялся, на бабушку глянул оскорбленно, на меня – обиженно. Торс свой совершенный потёр, на нем красная отметина, ещё и синяк, наверное, будет, у бабушки рука крепкая…

– Чего ржёшь? – спросила у меня. – ну-ка спрыгивай и домой пошли, до вечера огород полоть будешь, потом ещё Зорьку доить посажу. А ты, мильянер, имей ввиду – будешь тут блядство разводить, я тебя этим дрыном до самого ЗАГСа доведу. Ок?

– Ок…

Я спрыгнула, от греха, пока по ногам клюкой не получила. Ещё один взгляд на Хабарова, а он прям всем своим видом страдает безмерно. Вздохнула. Зато теперь выходить из дому не страшно, бабушка у меня кому хочешь наваляет… За руку меня схватила и потащила вперёд, мой маленький буксир, и плевать ей, кто что скажет.

– Чего уставились? – спросила она у двух баб, что сидели на лавочке ожидая свежих сплетней и семочки грызли. – Думаете мильянеры как то иначе блудят? Да так же, как и наши трактористы. Кстати, Зина, ты бы бежала на телятник лучше, чем здесь жопу просиживать, иначе там твоя Катька при живом муже рыжего внука наблудит. Чего встала? Пошли.

Это уже мне. Шагаем, молчим, бабушка сопит сердито, да и правда – устала наверное. Нужно будет и правда весь огород ей выполоть, заодно и полы дома перемою, пыли поди скопилось…

– Ты чего так лютуешь? – спросила я наконец.

– А ты долго там отсиживаться собралась? Будто породу твою не знаю, вся в отца – тени своей боишься. Ууу, бестолочь… А этим кумушкам только в радость, вместо трагедии потеха вышла… Ещё месяц будут обсуждать, как я нового русского клюкой обихаживала, я ж нарочно у окна встала…

Я взяла бабушкину ладонь и погладила, едва не задохнувшись от нежности.

– Ты у меня самая лучшая, бабуль.

– Огород все равно полоть будешь, – я кивнула и улыбнулась. – Ещё и жалко его небось теперь?

– Жалко, – согласилась я. – Больно же, а он и не сделал ничего…

– Одно слово – бестолочь, – заключила бабка, но в ответ меня по ладони тоже погладила.