Текст книги "Люба, любовь и прочие неприятности (СИ)"

Автор книги: Ирина Шайлина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Пшел вон! – прошу я почти вежливо, от птицы отмахиваясь.

Нет, я не боюсь, я пережила всех бабкиных гусаков. Но этот селезень пребольно щиплется, а когда я смогла его наконец от себя отпихнуть обиделся, запрокинул голову и заорал, как раненный осел. Скрипнула, открываясь дверь, я метнулась к единственному здесь дереву, хлипкой рябине и попыталась за неё спрятаться. Хабаров вышел из дому в одних трусах и тапках, я поневоле залипла – хорош! Плечи такие широкие, ноги не массивные, стройные, но сильные…

– И чего ты опять орёшь? – недовольно спросил он. – Я же только час, как тебя кормил? Тебя легче в суп, чем прокормить! И учти, я не шучу!

Селезень бросился к Хабарову, и принялся ему объяснять, то и дело что-то выкрикивая в мою сторону, явно гадости. Ябеда! Лично мне все было понятно, селезень меня закладывает. Хабаров не понял. Пошёл домой, дверь не закрыл, значит вернётся. Вернулся, мало того наклонился, позволяя мне ещё и задницу рассмотреть прикрытую дорогущими трусами. Ладно хоть, не моими… задница тоже была что надо.

– Мюсли ты уже сожрал, – сказал он. – Остались хлопья. Они со злаками, если что… и ещё вот я тебе карбоната нарезал, жри…

Поставил тарелочки на крыльцо и домой ушёл. Я даже умилилась. Но… ненадолго. Этот милый гад всю мою жизнь растопчет. У меня прабабка партизанкой всю войну прошла, упорство и сила духа у меня в крови. Селезень снова недовольно на меня покосился, склонив голову, и вперевалочку пошёл к угощению. А я не стала терять время, у меня два колеса ещё…

Глава 6. Марк

То, что чёртова птица никуда не делась с утра, меня даже не удивило. Вчера прибегала хлопотливая баба в платке, забирала его целых два раза. А воз и ныне там. Орать начал привычно в шесть утра, мало того, ещё и долбить клювом в дверь. Я засунул голову под подушку. Птица пробралась в сад и принялась ходить вокруг дома, продолжая издавать странные звуки – помесь собачьего лая и кваканья, все это перемежалось предсмертными хрипами. Но я уже знал – ни хрена он не умирает. Проголодался просто.

А так, как окно у меня было открыто ввиду отсутствия кондиционера, вскоре мне пришлось сдаться. Топаю на кухню за едой для птицы и думаю – надо завести человека, который селезня бы кормил по утрам. Подумал и ужаснулся, ведь долбаный проглот в моей жизни только два дня… надеюсь, этот день последний. Учитывая, что жрёт он как не в себя.

Залез в холодильник, ничего будто уже нет, и не закажешь из ресторана, хотя, попробовать можно… открыл контейнер с готовой едой, которой я принебрег. Понюхал – вроде нормальная. Отравиться пернатый не должен. Хотя… нет, я все же не живодер, и мясо предпочитаю видеть готовым в тарелке, сам его добывать не желаю.

– Жри, – сказал я мучителю. – Греческий салат, отбивная. Мясо я на кусочки порезал, чтобы тебе удобнее.

Утка посмотрела на меня склонив голову. Глаза краснючие, вампир хренов. Наклонился над тарелкой, пошипел. Я уж думал, сейчас догадается, что еде два дня уже, и жрать откажется. Но нет, прокатило. Когда я выходил из дома уже одетый и побритый, селезень мирно спал в тени под рябиной, сунул голову под крыло.

Второй сюрприз был более неожиданным. У машины сдуты все четыре колеса. Хотя честно, я не удивлён. Не думал, конечно, что она до порчи имущества дойдёт, но все же, не удивился. По улице пошёл посвистывая пешком, благо, погода располагала, утро, не жарко ещё совсем, и всех коров по дороге можно обойти. Что ещё не открыто я помнил, дошёл до своего нового дома, оглядеться, как дела.

Дела шли отменно. Дом стоял на берегу озера, чуть в стороне от деревни. Места шикарные, красиво, стоило тут строиться даже без покупки колхоза. В озеро шла моя личная пристань, все ещё пахнущая смолой и деревом. Я дошёл до самого конца, свесил ноги и закурил – красота. На другом берегу ещё три дома на лям долларов каждый, не я один жемчужину углядел. Все, строиться тут больше не будут, земля вся моя…

Дома все комнаты ещё пустые, стены покрыты штукатуркой. В гостиной горы рулонов с обоями, упаковки плитки, множество коробок – вчера доставили, мне сообщали. Значит скоро уже заехать можно будет. Настроение отличное, несмотря на машину, несмотря на пернатое, я не торопясь пошёл на работу, совершив по дороге несколько звонков, благо люди уже начали просыпаться.

И сельсовет открыт, несколько машин на парковке, а на лавочке перед зданием одиноко сидит девочка. Сидит себе, ногами покачивает, по сторонам смотрит. Детей я старался избегать, благо это было несложно. Племянников у меня не было, своим потомством обзавестись не успел, у большинства знакомых дети по элитным школам или под присмотром гувернанток. А тут сидит, одна, я даже кошусь опасливо, мало ли чего отчебучит? И вообще, чего она тут одна делает? Дети существа непонятные, за ними следить нужно.

– Ты чего это, – спросил я после заминки. – Одна тут сидишь?

– Свежим воздухом дышу, – вздохнула девочка. – Бабушки в город уехали, мама взяла меня на работу, а мне скучно тут. Мама выпустила только до лавочки, потому что тут камера.

– А чего ты не в садике?

– Я уже большая! – возмутилась малышка. – Я скоро в школу пойду! А из садика меня уже отчислили. А вот Даша ещё ходит, ей шесть только…

И вздохнула печально, мне даже жалко стало, это дите, которое выгуливается на лавочке под камерой. Я сделал два шага и снова остановился, хотя что я сделаю? Целый ребенок это вам не селезень, которого можно утешить двухдневной отбивной.

– Да вы идите, – разрешила девочка. – Я не кусаюсь. Вот когда мне три годика было, я кусалась, со мной даже не дружил никто. А потом перестала кусаться, и стали дружить…

И вздохнула уже третий раз, да так горько, что даже белобрысая косичка с голубым бантом на самом кончике покачнулась. Я и пошёл, оглянулся потом, все так же сидит, ногами болтает, смотрит куда-то вдаль с тоской во взоре. Я поздоровался со всеми втреченными, пошёл наверх, на второй этаж. В кабинет Любки, она уже была на месте.

– Здравствуйте, – чинно поздоровалась она. – Марк Дмитриевич.

– И вам не хворать, Любовь Яковлевна! – расцвел я улыбке я. – У меня для вас занятное видео есть, вы ознакомьтесь, только сейчас, пожалуйста, а то у меня ещё колхоз недосмотренный. Дел непочатый край.

Любка взяла флешку. Посмотрела на неё с сомнением, потом на меня. Но послушно всунула в разъём, защелкала мышью. Я обошёл стол, встал позади Любы, тоже с удовольствием посмотрю ещё раз, хоть и любовался ещё. Да тут ещё и вид такой на тонкую девичью шею, с крошечными рыжими завитками под косой…

Видеорегистратор у меня отменный, поэтому все видно отлично, несмотря на то, что темно. Съемка панорамная, ведётся во все стороны. Любка сдавленно охнула, я улыбнулся. Глаза у неё кстати на видео страшные, белые совсем, и на свету блещут… Люба героически сражается с колесом, затем с селезнем, причём по амплитуде совершаемых ею акробатических трюков становится понятно – она явно выпила для храбрости.

– А вот это моя любимая часть, – сказал я. – Глянь, каким голодным взглядом ты смотришь на мою задницу! Как не покусала только? Вот знал бы, что ты придёшь, я бы трусы с сердечками надел, у меня есть…

Любка вырубила комп самым кощунственным образом – выдернула из розетки. Стиснула кулаки. И не покраснела, нет, скорее побледнела, да так, что стала просто снежно-белой.

– И что ты будешь делать?

– Я могу позвонить в полицию, – сказал я. – Не хвастаюсь, но у меня очень дорогой автомобиль. У тебя будут проблемы, существенные. Я могу, но…

– Но? – спросила она.

– Я могу наказать тебя сам. Что ты ненавидишь больше всего на свете? Правильно, быть со мной рядом. Поэтому так тебя и накажем. Сегодня ты весь день паинькой показываешь мне колхоз, а вечером мы идём с тобой… куда-нибудь идём.

– Хорошо, – вдруг соглашается она. – Но место выбираю я.

Она согласилась так просто, что я сразу же заподозрил подвох. Ну, не Люба бы была, если все так просто.

– Это будет однозначно светский выход, – уточнил я на всякий случай. – И ты будешь в платье.

– Хорошо, – снова согласилась она. – Только насчёт сегодняшней поездки по полям… У тебя машины нет, а я не одна.

Я вспомнил про её мифического мужа, который вроде есть, но вроде, как нет, и едва зубами не скрипнул от злости.

– Машина будет, – сказал я. – А то, что не одна… Реши, как-нибудь.

Она же не думает, что я с её мужем кататься буду? Ещё чего не хватало. Пока Люба ещё условий не понаставила, я ушёл к себе, машину ждать, просматривать документы. То, что воровали, я даже не сомневался, все всегда воруют. Но это не означает, что я на это глаза закрою. Сейчас ознакомлюсь, а в понедельник приедет моя бухгалтер на три дня, шороху наводить. Местной я не доверяю… пока.

– Марк Дмитриевич, – пропела только мной вспомянутый бухгалтер и без стука открыла дверь. От этого тоже надо будет уважать, я слишком ценю свое личное пространство. – Вы наверное голодный? Я вам пирожков напекла…

Прошла в кабинет, уселась, и поставило передо мной блюдо. Откинула салфетку… А там пирожков штук сто, не меньше. Не ждёт же она, что я все это схомячу? И как быть вообще, не хочу я чужих пирожков… Нелепая ситуация. Один я все же взял, не следует пугать бухгалтершу раньше срока.

– Вкусно, – сказал я, откусив.

Нет, и правда вкусно, но… их же что штук! Она что, всю ночь пекла? Сидит, чуть не в рот мне заглядывает, усиленно хлопает огромными ресницами, явно искусственного происхождения. Они такие огромные, что мне кажется, я даже чувствую, как от её морганий сквозняком потянуло.

– Я со всем старанием, – ответила она. Как же зовут её, помню, что вычурное такое имя… – С любовью.

Я чуть пирожком не подавился, а бухгалтерше хоть бы что. Сидит, грудь старательно оттопыривает, дурочка. Я таких баб сотни перевидал, и не считал даже, сколько их через меня прошло… Наивных и совсем нет, наштукатуренных, силиконовых, ухоженных до скрипа. Меня так с наскоку не взять, мне даже трахать её в принципе лень.

– Я очень ценю ваши чувства, – наконец подобрал я ответ. – Но в данный момент я занят, видите ли.

– Да, конечно, – спохватилась девица. – Я пойду… И ещё хотела сказать, наша Люба конечно хорошая, но странная. Если хотите, я могу вам сама окрестности показать. Я и вечером могу, после работы…

Девицу я выпроводил, от греха, пока раздеваться не начала. Документы нужные все почтой отправил своей бухгалтерше, пусть готовится там… А потом и Славка позвонил. Вышел, он сидит на лавочке, на той самой, на которой недавно девочка сидела, курит.

– Красиво у тебя тут, – протянул он. – Тоже что ли переехать… Меня папа достал.

– Я тебе Варю оставил, – напомнил я. – А Варя такая, что тебе только расписываться останется.

– Папа хочет, чтобы я вникал. Он же бля ради нас империю свою создавал. А ты сбежал. Ладно, принимай свою красотку, я в цивилизацию поехал.

Окурок бросил на побитый жизнью, покрытый трещина и асфальт, потом поймал мой взгляд, со вздохом поднял и донёс до урны.

– Зануда, – сказал он. – И феодал ещё.

Сел в машину, за рулём которой девушка неописуемой буквально красотищи – брату ещё не надоело, и отбыл. А моя игрушка осталась. Я конечно не планировал её сюда привозить, но раз уж так вышло… Да и принято на таких девушек катать, хотя сомневаюсь, что Люба проникнется. Я сел в машину, погладил руль. Потом глаза поднял, и увидел девочку, ту самую. Она стояла и капот гладила, красивый, не спорю… Но разве можно детей к таким машинам подпускать? Дети, наверное, милые – раз уж так говорят, но уж точно неадекватные. Этой до адекватности явно ещё лет пятнадцать. Я рывком открыл дверь и вышел спасать автомобиль.

– Вы чего испугались? – удивилась девочка. – Я же говорила, что не кусаюсь.

– Охотно верю, – согласился я. – Просто это моя любимая машина, а одну мне здесь уже угробили… Нет, я знаю, что ты не кусаешься, но было бы славно, если бы ты отошла на пару метров назад.

Девочка плечами пожала, послушно шагнул назад.

– Умница, – обрадовался я. – Хорошая девочка!

А она задумчивым взглядом смотрела на мой автомобиль. Без восторга, скорее, изучающе.

– А я думала на этой машине поедем… Она мне понравилась. Хотя, мне вообще все равно, я и на другой могу, я вообще на мамином уазике езжу. Куда садиться?

– В смысле? – оторопел я.

– Мама сказала, что я с вами на поля поеду.

Честно, я не сразу понял. А потом дошло. И вдруг оказалось, что девочка на Любку страшно похожа, даже поведением, и внешне, только косички белобрысые. А ещё, что меня безумно бесит факт, что Люба родила от кого-то ребёнка, а от меня даже взгляд воротит… столько всего сразу подумалось, что я даже забыл о том, что ребёнка придётся в машину пустить.

– Мариш, – раздался Любкин голос. – Сумку возьми!

Девочка метнулась к ступеням, сумку взяла у… мамы. Пиздец, Люба мама. По настоящему, а не как в моих кошмарах. И тащит в руках какую-то непонятную штуку, причём тащит к моей машине.

– Это бустер, – объяснила она. – Для безопасности ребёнка. Можно его прицепить в твоей мажорской игрушке?

Я мог бы сказать, что Bentley Continental GT кабриолет. Это не просто игрушка, а самая любимая. Но не стал. Я все ещё охренневал.

– Не знаю, – признался я. – Я в ней никогда детей не возил.

Люба хмыкнула, открыла дверь, без какого либо пиетета, залезла назад, отклячив задницу, которую я в данный момент не мог оценить по достоинству, водрузила посередине заднего сиденья эту хрень и пристегнула. Следом девчонка вскарабкалась, уселась, и её ещё раз, дополнительно пристегнули. А я да, все ещё охреневал.

– Ну что стоишь? – спросила Люба. – Садись, колхоз сам себя не посмотрит.

Я сел. Завёл двигатель, тот приветливо замурчал – соскучился по мне, по скорости…

– Только быстро не гоните, – сказала сзади девочка. – Меня укачивает и тошнит.

Я ехал медленно, очень медленно, и постоянно косился в зеркало, чего там девочка делает? Я эту машину только весной купил, ещё не наигрался, мне бы не хотелось рвоты и всего такого…

– Можно немножко побыстрее, – разрешила девочка.

Не знаю, в каком возрасте дети перестают писаться, какаться, но вот эта девочка была на редкость разумной и сознательной. Ничего не слюнявила, подошвами сандалей сиденья не пачкала, сидела себе спокойно смотрела по сторонам, я успокоился. Потом даже понял, что девочка была на благо. Я её побаивался, даже не из-за машины, а просто потому, что с детьми дела не имел никогда. Вёл себя паинькой. Люба не купалась нагишом не спорила из-за пустяков. В результате день прошёл на редкость плодотворно, мы и правда все осмотрели. На обед остановились в полевой кухне, а там два супа на выбор. Мужики в очереди посторонились, заказ решил делать я.

– Девочка что будет? – спросил у Любы.

– Её зовут Марина, – вздохнула она в ответ. – Она не…

– Не кусается, я знаю.

Ну, не знаю. Мысленно я продолжал называть её девочкой. Она видимо отомстить решила, и к вечеру таки показала, что не такой уж ангелочек.

– Мама, – позвала она сзади. – И дядя миллионер. А можно, как в кино поехать, без крыши?

Дядя миллионер меня конечно убил. Девочка – вся в мать.

– Нельзя, – резонно ответил я. – Мы на полях, едем по грунтовой дороге, пыль.

– Ну мам!

– Нет! – достаточно резко ответила Люба. – В моём уазике верх брезентовый, я для тебя его сниму и покатаю.

У девочки на глазах слезы, но спорить и канючить она не стала. А я то её понимаю – сравнила тоже мама, уазик и бентли. Небо и земля! Я сломался, нажал на кнопку, верх медленно откинулся. В салон сразу же пыль забилась, вполне ожидаемо, и в глаза попала, зато ребёнок доволен…

– Спасибо, – сказала Люба уже прощаясь. – Что вёл себя… нормально.

– Не нужно делать из меня монстра жрущего детей, – ответил я. – Через два часа заеду сюда же. И помни – платье.

Дома первым делом покормил селезня. Угадайте, чем? Правильно, пирожками. Он жрал их с заметным удовольствием, тварь всеядная. Принял душ, снова побрился. Одел костюм, рубашку, твою мать. Запонки! Я реально готовился. Люба тоже, по крайней мере платье надела и волосы распустила. Выглядела – шикарно. Я даже слюну сглотнул, размечтался, идиот, чем вечер закончится… Ага, ну.

– Куда едем? – как можно спокойнее спросил я. – Столик я добуду где угодно.

Я держу себя в руках. Я даже в её декольте не заглядываю. Пока я само спокойствие и отсраненность. Пусть расслабится, а потом…

– Прямо, – начала объяснять Люба. – Теперь направо, да, сразу же. Все, приехали. Дом культуры имени Надежды Крупской.

Я психанул. Хотел дать по газам и поехать в город, куда изначально планировал, но Любка сразу вышла из машины хлопнув дверью. Ах, так! Вечер все равно мой, и пойдёт он по моему сценарию! Главное я сумел наконец её выковырять из раковины, в которой она от меня прячется, хоть на время.

Дискотека судя по всему на улице, по крайней мере басы бьющие по ушам идут откуда-то из-за здания имени Крупской. Идём вдоль стены, на ней огромными красными буквами плакат – только сегодня дискотека для тех, кому за тридцать!!! Именно так, три восклицательных знака.

– Пиздец, – отозвался я. – Шикарно.

– Я знала, что тебе понравится, – ослепительно улыбнулась Люба, а мне её придушить захотелось.

Деревянный танцпол, небольшая сцена, на которой даже диджей имеется – толстая тётка пенсионного возраста. Вокруг деревья, на них фонарики, ляпота. И много-много женщин, все разумеется за тридцать, причём многие уже несколько десятков как. Мужики тоже имеются, но мало, прячутся среди деревьев, курят, выпивают судя по всему. И я такой, весь красивый, в костюме за две штуки баксов, в галстуке, и сука с запонками!!!

– Похер, – сказал я. – Будешь танцевать. Здесь. Со мной.

Люба снова улыбнулась и вдруг в толпе пропала.

– Белый танец! – хриплым басом курильщика со стажем объявила баба диджей и включила медляк родом из девяностых. – Дамы приглашают кавалеров!

И тут я понял, почему мужики прячутся и бухают, и остро к ним захотел, и чтобы в руках пластиковая стакашка с водкой, черт с ним, пусть даже самогон.

Глава 7. Люба

– Может, хватит? – спросила Таська выпуская дым.

Мы стояли за сценой, в каморке, которая являлась гримерочной вроде как, но чаще тут просто выпивали. Таська курила, я одним глазком поглядывала на танцпол.

– Не-а, – меланхолично отозвалась я.

– Третий белый танец подряд… Ну, смотри сама.

– Не все бабы потанцевали. Видишь – очередь.

Очередь и правда организовалась после пары стихийных драк – все хотели Хабарова. Хотели в прямом смысле, но надеялись хоть на танец. Теперь Хабаров танцевал с Клавдией Никитишной, главной дояркой. Ну, как танцевал – скорее, она его танцевала. Бабы рассудили, что каждой должно достаться по полтанца, но Клава танцевала уже почти целую песню руки вверх, а никто не протестовал. Главную доярку, весом в сто килограмм и ростом метр восемьдесят, женщину недюжинной силы побаивались и молчали. В очереди периодически возникали склоки, номерков то не предусмотрели, но там правила баба Валя, а она просто ветеран битв в очередях. Не забалуешь.

Интересная вышла дискотека, Хабаров слился в объятьях с Клавой, остальные в очереди, мужики робко из кустов выглядывают, удивлённые ажиотажем. Сочувствуют страдальцу, наверное. Руки вверх заканчивались, Таська отбросила сигарету и пошла на сцену, объявлять танец в четвёртый раз.

– Белый танец! – пробасила она. – Дама, следующая в очереди, приглашайте кавалера!

Следующей в очереди была Людка, продавщица единственного в деревне круглосуточного магазина. Несмотря на постоянную борьбу с алкашами, которые требовали водки после десяти вечера, женщиной она была робкой и стеснительной.

– Стоп! – крикнул Хабаров вдруг и вырвался из объятий Никитишны, которая крепко его стискивала, не обращая внимания на то, что её песня закончилась. Залез на сцену. – Дамы, я уважаю вашу потребность на реализацию в танце, но после последнего, у меня кажется сломано пару рёбер. Поэтому, чтобы никого не обидеть – все, кто хотел со мной танцевать в понедельник получат премию три, нет пять тысяч рублей! Подходить в бухгалтерию, после восьми утра! Мужики – каждый, кто станцует сегодня более трех белых танцев с означенными выше дамами получит по две тысячи!

Дамы загудели, то ли негодуя, то ли радуясь. Мужики полезли из кустов. Я пока встревожиться не успела, сейчас утеку через парк, и хрен он меня на своей мажорской игрушке догонит. Но Хабаров повернулся ко мне, нашёл взглядом сразу, безошибочно, словно знал где я, хотя стояла я в в темноте. Спрыгнул со сцены и ко мне пошёл. Убивать будет, подумала я. Бежать надо, а ноги словно к полу приросли. И чем ближе он ко мне подходит, тем мне страшнее. Вижу, какой у него бешеный взгляд. Галстук сбит, на воротнике рубашке чья-то помада. Не удивлюсь, если и правда ребра поломали.

Вдруг тихо-тихо стало. Очередной шлягер девяностых вырубился, и тишина, словно её дышит никто, даже сверчков слыдно стало. Где-то в кустах тренькнула бутылка, видимо, не все вылезли на зов.

– Тамада! – позвал Хабаров. – То есть диджей, теперь старье заказываю я. The Righteous Broters "Unchained Melody" есть?

– Поищу, – отозвалась Таська, икнула и выронила сигарету, которую едва закурить успела. Сигарета упала и рассыпалась крошечными огоньками. – Сейчас.

И бросилась к своему рабочему месту внезапно забыв, что весит больше сотни килограмм, полетела просто с грацией примы-балерины. И тишина прервалась знакомой с детства мелодией. Я сглотнула, а Хабаров ко мне шагнул, поправляя на ходу галстук. Блядь, что делать?

– Прошу, – галантно сказал он и даже чуть склонился, приглашая на танец.

И как тут откажешь, когда все смотрят, даже моих трактористов штук пять! И все знакомые лица, все. Выставлять себя посмешищем очень не хочется. А танцевать просто страшно. Это же Хабаров, я от него бегаю, а не к нему… И я дала ему свою руку, а сердце постараюсь сберечь. И насчёт тела подумать было бы неплохо. Дура, о чем думала, когда наряжалась? Надо было сарафанчик надеть с вишенками, а не это платье тонкого шёлка и с декольте, единственное моё приличное платье…

В голове миллионы мыслей, А Хабаров уже на танцпол меня ведёт. И руки на моей талии, а мои – на его плечах. Все, блин, как положено, только коленки трясутся. И колхозники все стали кругом, смотрят, нашли тоже мне, цирк…

Обычного медляка не вышло. Хабаров танцевать любил и умел. В его руках и я вспомнила, что когда-то и сама много и с удовольствием танцевала… И так хочется, чтобы танец не кончался. Во-первых, его руки на мне это нечто… непередаваемое. Так и думается, как оно было бы, если бы не явно лишняя одежда да и зрители. Во-вторых страшно. Страшно, что он зол и просто не показывает своей ярости, а потом… потом покажет. Мой Лёшка он и правда хорошим был, но в моменты ярости я его боялась. Он кричал, порой я думала – ударит. Ни разу не ударил, а страх никуда не делся. Отцом он был куда лучшим, чем мужем, хотя когда-то казалось – любовь.

А песня, казавшаяся чуть ли не бесконечной, идёт к финалу, уже слышны финальные аккорды мелодии из прославившегося на весь мир фильма «Привидение». У меня сердце бьётся кажется громче них, и руки Хабарова через платье жгутся. Ладонь лежит просто на грани допустимого – ещё немного и на ягодице. Иногда кажется, что вот спустится, но это, похоже, только обманные маневры, чтобы я не расслаблялась. А потом песня закончилась, и Таська ничего следом не запустила, опять тишина. Я от Хабарова отрываюсь, и удивляюсь – как ноги держат?

– Красиво то как, – сказала гренадерша Клава и всхлипнула. – Как в кино.

Ага, только в кино все по хорошему заканчивается, если фильм хороший… а у нас тут триллер с эроттческии уклоном, Хабаров держит мою руку и отпускать не собирается, а у меня духу вырвать её не хватает. Народ потихоньку оживляется, все вспоминают про премию за танцы, разделяются на парочки… Смеются, и дела им до меня нет!

– Господи, спаси меня! – тихо, одними губами шепчу я, музыка надёжно прячет мои слова. – Я же не могу, я только жить начала, как следует, а Хабаров… он просто меня уничтожит.

Прёт, как танк, и меня за собой тащит. Ой мамочки, что-то будет!

Запыхавшийся Виталик появился перед нами внезапно, просто из земли вырос. Поправил очки, уткнулся взглядом в моё декольте, покраснел, следом побледнел, и вроде как забыл, что собирался говорить.

– Ну? – попросила я, пока меня Хабаров дальше не утащил.

– У вас телефон не доступен! – по детски обиделся он. – Кто-то поле поджёг, с пшеницей, то, что от кладбища к лесу идёт.

Нумерологию полей так и не запомнил, вздохнула я. А потом осознала. Моя пшеница горит!!!

– Господи, ну, не таким же методом! – воскликнула я и посмотрела на небо.

Небо тёмное, ни одной звёздочки не видно. Я каблуки свои сняла и понеслась к стоянке. А потом вспомнила – машины нет у меня!

– Виталь, где твой уазик, давай ключи немедленно! – потребовала я.

– Так дома он, я же на дискотеку пришёл, мне сейчас сторож зернохранилища позвонил, сказал, полыхает…

Я топнула ногой, забыв, что босиком, и больно ушибла пятку о камень. Черт! Я не могу так стоять в неведении, пока моя пшеница горит!

– Пожарных вызвали?

Виталик кивнул. Но я не могу, не могу быть тут, когда там горит… Хабаров, о котором я и забыла, отодвинул Виталика в сторону и подкинул ключи на ладони.

– Поехали?

– Прям на мазеррати, ночью, по полям? – не поверила я.

– Бентли, а в остальном да, все верно.

Я тогда не подумала о том, что сбывается кошмар просто. Я в платье с декольте и без лифчика до кучи, ночью сажусь в тачку Хабарова и уезжаю. На поля сука, где нет никого, только пшеница романтично полыхает! Да, тогда я об этом вовсе не подумала, главное поскорее доехать, а что на селе ездит быстрее этой мазеррати? Правильно, ничего.

Автомобиль пару раз подкинуло чувствитеьно на кочках, несколько раз ощутимо царапало днище. Я на Хабарова кошусь – сейчас взбесится, что игрушка портится, и обратно повернёт. Но нет, летим вперёд, благо поле это – ближнее к деревне.

Пшеница горела. Красная линия огня пролегла по полю неровно, чуть вдаваясь клином в одном месте. Я растерялась, и снова про Хабарова забыла. Поля горели, такое бывало, но в этом году… В этом году я первый раз главный агроном. Такими темпами – последний. Приедут пожарные, наверняка уже едет трактор, который будет перепахивать поле, не давая огню дорогу. Всё сделают, но вот так смотреть просто я не могу. Ещё и огонь кажется таким безобидным, весёлым – поле горит не так страшно, как лес. Кажется, что можно потушить…

– Есть тряпка? – спросила я у Хабарова.

Тот кивнул, пошёл искать в машину. Но машина была именно такой, какой и казалась – игрушкой. Хабаров нашёл только одно, кристально чистое и не использованное ещё полотенце. Я надела свои туфли на каблуках и побежала по пепелищу, по неостывшей ещё тонкой золе, которая жглась, как недавно руки Хабарова. Только… далеко не так приятно. Я пошла от края поля. Бьёшь, сбиваешь огонь, он послушно отступает, но если замешкаться – возвращается.

– Ты руки пожжешь, – выругался Хабаров.

– Плевать.

– Чокнутая.

А потом снял свой пиджак, который наверняка миллион стоит, не меньше, размахнулся и стегнул им по огню. Потом снова. Работал молча и остервенело, только пепел в воздухе кружится и искорки порой взвиваются. До приезда помощи мы отвоевали всего метров двенадцать огненной полосы. Кажется, так мало, хотелось бы и больше, но это мои метры и я их спасла.

Устала, руки горят и от усталости, и от не сильных, но больнючих ожогов и реветь хочется. На поле я явно была уже лишней и пошла к машине, которую Хабаров отогнал в сторону, чтобы не мешала. Свет в салоне горит, села, смотрю на себя, платье безвозвратно испорчено, туфли тоже только на свалку, даже подошва поплавилась местами. Пиджак Хабарова тоже восстановлению не подлежит.

– Там следы были, – наконец сказал Хабаров. – От машины. Явно российский автомобиль, я фотографии сделал. Даже спички валялись.

Я таки всхлипнула и разревелась. Уже второй раз при Хабарове плачу, ну, вот куда это годится?

– Ты чего? – испугался он. – Я этого гада из под земли достану, дам соху и мотыгу, он мне это поле вручную засеет, гарантирую. Только… не плачь.

– Это было моё любимое платье! – сквозь слезы выдала я.

Говорить, что оно единственное выходное, как-то стыдно. Что я много лет трачу деньги в основном на ребёнка тоже. Зачем ему знать это? Он наиграется, уедет обратно в свою блестящую жизнь, а я тут останусь. Тут моя жизнь, тут дочка привыкла, тут уровень трат соизмерим с моей зарплатой.

– Я тебе новое куплю. Десять, а лучше двадцать, или даже тридцать.

– Не нужно, – устало отмахнулась я. – Отвези меня домой. И прости… за Клаву, за пшеницу…

– Брось, – ответил Хабаров. – Танец с Клавой это возможно не лучшее, но определено самое удивительное событие в моей жизни.

До моего дома доехали в молчании. Деревня спит, на длинную улицу всего семь фонарей.

– Пошли я тебе руки обработаю, – предлагает Хабаров.

– Не нужно, – сразу пугаюсь я. – Дочка напугается проснувшись.

Вру, естественно, ребёнок ночует у родителей, не оставлять же одну, она для меня кроха. Но пускать Хабарова в пустой дом страшно. Я слишком опустошена, слишком устала, слишком… любви хочу. Не нужно подпускать змея искусителя так близко в момент полной безоружности. Опасно.

– Колючка, – вздохнул Хабаров. – Давай сюда свои ладошки, аптечку достану.

Ладошки он поливал минералкой, тёр салфетками, чем-то мазал… когда вскрикнула, даже подул. Странно видеть Хабарова таким. Волосы взъерошены, рукава небрежно закатаны, сама рубашка в золе, на носу тоже пятнышко, мне стереть хочется, но я не буду. Тихо радуюсь, что трезвая. Трезвая я в разы разумнее.

– Я пойду, – говорю, и свои ладошки отнимаю. В конце концов не так и больно, если быть честной. – Спокойной ночи.

Взгляд Хабарова укоризненный, прям так и говорит о том, что спокойной ночи не будет. А вот я точно упаду на постель и сразу вырублюсь, если конечно не стану думать о внезапно свалившемся мне на голову миллионере.

– Упрямая ты.

Я кивнула, что есть, то есть, не отнять. Открыла дверцу, чтобы выйти, и напоследок все же повернулась к Хабарову. Зря. Он словно этого момента ждал, я буквально повернулась в его губы. Неожиданно мягкие, а так и не скажешь. Нежные, миллионерские… Хабаров дымом пахнет, да и я наверное насквозь пропахла им.

Не хочу касаться его, но этот недопоцелуй… надо что-то делать. Прекратить, желательно, прямо сейчас. Но я положила руку на его плечо, одну, вторая так и замерла на дверце автомобиля. Хабаров принял это, как приглашение. Оказалось губы мягкие, но одновременно твёрдые. Настойчивые. Обещают много, и так поверить хочется… Хоть на ночь. Касаюсь его языка своим и словно трезвею. По крайней мере начинаю соображать, напоминаю себе – Хабаров моя погибель. Отстраняюсь, Хабаров чуть слышно стонет огорченно, а я так вовсе кричать готова. Ничего, перетерпится.