Текст книги "Анри Барбюс"

Автор книги: Ирина Гуро

Соавторы: Лидия Фоменко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

2

В 1933 году Барбюс провел в СССР два месяца: визит вежливости в Академию наук (в феврале этого года его избрали почетным академиком), заглянуть к маленьким загорелым друзьям в Артек. И собрать побольше материала об истории страны и о партии. Ведь Барбюс работал над новой книгой о Советском Союзе.

Но задерживаться здесь он не мог. Предстояло путешествие в Америку. Он едет туда как председатель Всемирного комитета борьбы против войны и фашизма.

Чертыхаясь, заполняет Барбюс обязательную и единственную в своем роде анкету для въезжающих в Штаты. Он письменно заверяет, что едет в США не затем, чтобы заниматься там воровством.

После долгих проволочек два вечных странника – Барбюс и его секретарь оказываются на борту парохода «Беренгария». Каюта Барбюса приобретает обычный для его рабочего места вид: поток бумаг и клубы табачного дыма. Барбюс готовится к выступлению на Американском конгрессе против войны и фашизма.

Наконец 29 сентября они прибыли в Америку.

В Нью-Йорке Барбюса встретила толпа со знаменами и транспарантами. Ветераны войны, одетые в свою старую форму, сомкнулись вокруг него, повисли на крыльях его машины. Тотчас по приезде Барбюс выступил на многолюдном митинге. На другой день начались заседания конгресса.

Среди многих тысяч людей, делегатов и гостей конгресса, были представители разных социальных групп и разных партий. Ясная позиция Барбюса, его преданность идее объединения миролюбивых сил внушали уважение.

Филадельфия. Вашингтон. Балтимора. Питсбург. Ири. Кливленд. Детройт. Чикаго. Бостон. Нью-Хевен… Поездка его по Америке была триумфальной, и главный успех ее заключался в том, что многие американцы были вовлечены в глубокие раздумья о судьбах мира и увидели свет надежды в объединении против войны и фашизма.

Через год, в беседе с корреспондентом «Литературной газеты» Барбюс скажет о «пробуждении социалистического сознания у американцев».

…Когда 25 ноября 1933 года пароход «Иль де Франс» проходил мимо статуи Свободы, освещенной лунным светом, один из пассажиров сказал:

«Одного негритянского вопроса, мерзости, ужаса и жестокости закона Линча (если можно применить слово «закон» к этим проявлениям бесстыдного средневекового бандитизма) было бы уже достаточно, чтобы эта статуя выглядела как кощунство».

Этот пассажир, предельно утомленный, был Анри Барбюс, сделавший нечто очень важное для того, чтобы поколебать бронзовое спокойствие символа американской «демократии».

Болезнь не простила Барбюсу перегрузки в Америке. Она свалила его сразу же, как только он ступил на землю Франции. Врачи снова обязали его лежать и не утомляться. Никакого умственного труда! Умственного труда, без которого Барбюс не мог жить, как без воздуха.

В этот насыщенный событиями год новая мечта захватила Барбюса. Возникший перед ним образ был необыкновенным и величественным, творческая задача – очень сложной.

«И кто бы вы ни были, этот человек думал о вас», – написал Барбюс о Ленине. И он часто думал: «Каким же был этот человек?»

Случилось так, что умеренный, даже скорее правый издатель Ридер передал в руки Барбюса бесценный материал.

Альфред Курелла приехал в «Вижилию» без предупреждения, понимая важность своей миссии. Он сообщил, что Ридер ждет от Барбюса предисловие к книге «Письма Ленина к родным». Перевод писем лежал у Барбюса. Он то и дело возвращался к ним, погружался в их кристально-чистую атмосферу. Перед ним представал образ «самого человечного» человека на земле. Часто, задумавшись, он машинально набрасывал на листе бумаги: «L’Homme…»… «L’Homme…»[18]18
  «Человек…»… «Человек…» (фр.).


[Закрыть]

Человека, брата, сына, мужа увидел он в этих письмах.

Любовь великого человека к спутнице жизни поражала воображение Барбюса-художника. Он говорил Альфреду Курелле, что нужно показать, какой это был «пример прекрасного, совершенного союза мужчины и женщины».

Он увидел, что перед ним вырисовываются живые черты портрета Ленина и что он мог бы написать этот портрет.

…Живя в Омоне, Барбюс наезжает в Париж – в комитет, в редакцию журнала «Монд», на встречи с товарищами по партии, по Амстердамскому движению. Часто на Национальной дороге № 2 можно было видеть светлый «пежо», автомобиль одной из последних французских марок, за рулем которого сидел Барбюс. Как правило, он ездил не один. В Омон, как бывало в Ферней к Вольтеру, спешили многие. Не только по неотложным делам, но и просто для того, чтобы увидеть одного из крупнейших передовых писателей современного Запада.

Чаще всего спутником Барбюса был Альфред Курелла.

Куреллу поражали многие противоречия в динамичном характере его старшего друга. Страсть к художественному творчеству и способность на долгие месяцы с головой уходить в общественную жизнь. Фанатическая привязанность к современной технике и жизнь «в заброшенной деревне, в тридцати пяти километрах от столицы, в кукольном домике среди антикварных безделушек».

Если бы пришлось составить впечатление о хозяине «Сильвии» по ее обстановке в это время, то, по мнению Куреллы, это было бы «представление об эстете 90-х годов, бегущем от безвкусицы fin du siècle к усадебной жизни Первой империи». Казалось, с тех далеких времен здесь ничто не изменилось. Но нет, рукописи партийных книг, издания «Огня» и «Ясности», «С ножом в зубах» и «Правдивых повестей» на многих языках, бесчисленная почта участника и инициатора сотен общественных организаций и, наконец, книги Ленина на русском и французском языках, тома Большой Советской энциклопедии, маленький, в изящной рамке портрет Горького, подарки советских друзей – все это говорило о новом Барбюсе.

Здесь есть память о русских школах и больницах, о колхозе близ Болшева, о пионерах Артека, о харьковских студентах, об одесских моряках, о путиловских рабочих и десятки знаков дружбы с горцами Закавказья. Здесь башлык и черкеска, подаренные ему в Кутаисе, шахтерская лампочка из Донбасса, глыба знаменитого уральского малахита.

Сюда, в Омон, к Барбюсу летом 1932 года приехал Морис Торез. Они ходили по аллеям разросшегося сада, говорили о вещах, так близко, кровно касавшихся их обоих, как и всех честных людей Франции.

Призрак фашизма навис над Германией, угрожая миру.

Торез был мрачен, резче обозначались морщины у рта. Тени бороздили большой лоб с закинутыми назад волосами.

Французские коммунисты укрепляли связи с немецкими товарищами, всегда готовые помочь им.

Их тревога была не напрасной. 30 января 1933 года Гинденбург призвал Гитлера к власти.

Черная ночь окутала Германию.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Бруно жил по чужому паспорту. Документы были другие, и наружность другая. Он отрастил небольшие усы; ставшие привычными за последние годы очки он не носил. Ему было трудно без них, но зато это сильно меняло его облик.

В майский вечер, очень душный, пропитанный смешанным запахом бензина, сигарного дыма и молодой листвы, Бруно долго сидел на террасе маленького кафе. Это было тихое кафе на берегу пруда, посреди которого на крошечном искусственном островке бил фонтан. Струи его, подсвеченные снизу, возникали из горки камней, то розовые, то зеленые, то сиреневые, крутыми параболами прочерчивая сумрак. И лебеди, кружившие по воде, тоже становились то розовыми, то зелеными, то сиреневыми.

Сидящие за столиками бросали им крошки хлеба и умиленно следили за гибкими и плавными движениями величественных птиц с их необыкновенно расцвеченным оперением.

У Бруно сложилась профессиональная привычка. Почти механически он оглядел сидящих рядом. Но удивительно спокойным казалось все вокруг. Справа и слева только влюбленные парочки: молодые люди спортивного типа в недорогих пиджаках и девушки, скромно одетые, с косами, уложенными на затылке.

Бруно ощутил, как привычное напряжение покидает его. Он сидел, погруженный в свои мысли, в свои воспоминания. Он умел ценить такой вот вечер, островок покоя, крошечный, как искусственный холмик из камней посреди пруда.

Вдруг он вздрагивает. Приходит в себя. Слышна ясно барабанная дробь. Она приближается, нарастает. Резкие, отданные деревянным голосом, команды на минуту заглушают бой барабана.

По улице идет колонна штурмовиков. Через зеленую изгородь видно мелькание коричневого и черного, черного и красного. Коричневые мундиры, черная свастика на красных повязках. Черная свастика на красных полотнищах. Запах кожи и дешевых сиrap, к которому примешивается чад смоляных факелов. Факельное шествие…

Они прошли, но их запах как будто осел на всем окружающем. Легкий ветер не может его смыть.

Все как было, и все другое вокруг. Бруно увидел убогость мещанской затеи с этими подсвеченными лебедями. И мизерность темной лужи с жалкой кучкой камней посредине. А эти парочки? Парни из нацистского союза молодежи. И девушки, причесанные так скромно потому, что это новая мода «гитлер-медхен»!

Ему осточертело здесь. Он расплатился и вышел, не допив своего штейнхегера.

Но и на улице что-то изменилось. Он попал в безмолвное и сильное течение, увлекавшее его к центру города, куда устремлялась толпа, не говорливая, не оживленная, как бывает в дни празднеств или спортивных состязаний. Сосредоточенно, упорно люди шагали в вечернем свете, скучном, тусклом: «Немцы, будьте бережливы!» В молчании: «Остерегайтесь шпионов!» В темпе барабанного боя: «Каждый немец – солдат фюрера!»

Бруно очутился на площади перед самым университетом. Впереди него теснилось множество людей, и ему не было видно, что там происходит. Но в это время конные шупо стали выжимать публику, освобождая место в центре площади. Полицейские крутились в тесном пространстве, подымая на дыбы своих крупных холеных коней. Храпящие, роняющие пену животные казались в свете факелов фантастически огромными, как и всадники.

Мгновенно передние ряды оказались отрезанными со всех четырех сторон – так отрезают края пирога, не помещающегося на блюде. Бруно оказался впереди и видел все. От центра площади его отделяла только цепь штурмовиков, которые, широко расставив ноги и держа руку на кобуре пистолета, стояли вперемежку с полицейскими.

Другие, в таких же коричневых рубахах, с засученными рукавами, хлопотали у поленьев, сложенных в центре площади. И теперь Бруно увидел, что там зажжен костер, пламя которого жадно пробивается снизу, быстро охватывая сухое дерево. Вскоре языки его взметнулись вверх. В его мощном свете огни факелов поблекли, как свеча при дневном свете. Стало видно далеко кругом. Бруно показалось, что справа, вдалеке, где высились колонны гробницы Неизвестного солдата, вспыхнул багровый отсвет.

Вокруг костра стояли грузовые машины. Брезенты, покрывающие кузова, были откинуты, и люди увидели их груз. Это были книги. В строгом порядке, поочередно на" каждой машине раздавался возглас, усиленный репродукторами и умноженный гулким эхом.

Люди в коричневых и черных рубахах со знаками свастики потрясали книгами и кидали их в огонь. Угрожающе раскатывая «р», они возглашали:

– Я пр-р-редаю огню сочинения Гейне!

– Сжигаются книги Золя!

Каждое имя встречалось ревом в коричнево-черных квадратах, выстроенных за машинами.

Костер разгорался, выкрики становились все чаще. Книги падали в огонь разноцветным дождем: строгие фолианты академических изданий и красочные томики для любителей. Раскрываясь на лету, трепыхаясь, они падали в пламя, как птицы с подбитыми крыльями.

Все чаще и неистовее звучали имена, принадлежащие миру. Их славу не могли отнять ни огонь, ни вода, ни мракобесие.

Отблески огня на касках метались в дикой, разнузданной игре. Фигуры палачей на грузовиках бросали причудливые тени на брусчатку мостовой.

– Я бр-р-росаю в огонь книги Бар-р-рбюса! – Грозное «р-р-р» прокатилось, как рычание.

Эхо ответило стоном вдалеке, у могилы Неизвестного солдата. Пламя поглотило новую пищу, выросло, вознеслось до облаков, и они тоже стали багровыми.

Молодой человек в макинтоше и темном берете стоял твердо на ногах. Узкие глаза его смотрели не отрываясь. В толпе любопытных он выглядел как все. Он ушел с площади, когда зрелище кончилось.

Он запомнил, когда все это происходило: десятый день мая 1933 года. XX век. Берлин.

В это самое время в Мирамаре Барбюс готовился к грандиозному собранию в зале Плейель.

Речь Барбюса слушали представители всех стран, фашистских в том числе: Италии, Германии, Польши, Финляндии, Югославии, Болгарии. И Барбюс с тем подъемом, с той страстью, которая всегда захватывала друзей и пугала врагов, говорил: «Мы не можем отрывать борьбу против войны от борьбы против фашизма!»

Весть о том, что фашистами арестован героический сын болгарского народа Георгий Димитров, глубоко ранила Барбюса. Он оставил все дела и ринулся в кипучую деятельность по сплочению сил контратаки.

Во Всемирном комитете борьбы против войны и фашизма на улице Лафайет не знали покоя ни днем ни ночью. Здесь звучали все языки, мелькали лица людей всех национальностей. Ни на миг не смолкали стук машинок и гудение ротаторов. Среди этого шума, в потоке лиц и событий Барбюс всегда видел Димитрова таким, каким его знал и любил.

Ему виделось нечто символическое в том, что они встретились впервые на земле Советов. Это случилось в Крыму, и дни той прекрасной желто-голубой приморской осени были живы в памяти Барбюса. Он ощущал пожатие дружеской руки, видел лицо Димитрова, в котором мужественность удивительно сочеталась с мягкостью, а острый блеск темных глаз чуть гасила умная и добрая улыбка.

Димитров, только что вырвавшийся из лап врагов, бежавший с каторги белой Болгарии, привлек внимание Барбюса жаром своей души, своей духовной молодостью, чудесным юмором, полнокровностью всего существа. В нем было что-то галльское. Неистребимое жизнелюбие, кипучая, деятельная натура…

Георгий Димитров в лапах фашистов! Смертельная угроза нависла над головой Димитрова! Барбюс бьет в набат, он сплачивает прогрессивные силы мира: спасти Димитрова! Телеграммы протеста обращают к правителям Германии слова гнева. Тысячеголосый протест демонстраций сотрясает стены имперской канцелярии. Лучшие люди земли подымают голоса в защиту болгарского революционера. Борьба за его свободу идет во всех странах мира. Этой борьбой руководит комитет, председателем которого избран Анри Барбюс.

По его инициативе в Париже, а затем в Лондоне прогрессивные деятели организуют контрпроцесс над подлинными виновниками поджога рейхстага. Судят Гитлера, Геринга, Геббельса. Выходит «Коричневая книга» – сборник вопиющих, разоблачающих документов и показаний свидетелей.

Ежедневно Барбюс получает подробные данные о ходе процесса в Лейпциге. Это официальные материалы, пресса, сложными, тайными путями пришедшие сообщения с мест.

История революционного движения знала много примеров героизма революционеров на суде палачей. Димитров продолжил лучшие традиции пролетарских борцов. Он вел свою защиту как обвинение, умно, бесстрашно и с невероятным самоотвержением.

Процесс длился почти три месяца. Свидетелями обвинения выступили «20 полицейских, 6 провокаторов, 2 шпика, 2 вора, 8 нацистских государственных чиновников, 3 фашистских депутата, 7 фашистских активистов, 1 сумасшедший, рейхсминистры Геббельс и Геринг», – сообщал Барбюс в статье «Будем судить судей!»

И все же провокационный процесс провалился. Великая сила массового движения во всем мире за свободу Димитрова вырвала его из фашистского застенка. В тот день, когда радио принесло известие об освобождении трех болгар и принятии их в советское гражданство, в рабочих кварталах Берлина, как и во всем мире, царило ликование.

«Правда» на русском языке продавалась в Берлине. Геббельс рассудил, что немцы русского языка не знают, зато можно сколько угодно драть глотку о том, что в Третьем рейхе – «свобода печати».

5 марта 1934 года рейхсминистру доложили о том, что на первой странице сегодняшней «Правды» помещена фотография Димитрова и его товарищей. Они сняты среди руководящих деятелей Коммунистической партии и Советского государства.

– Мы, кажется, от него никогда не избавимся! – сказал «министр – бездонная глотка» и приказал конфисковать «Правду».

Геббельс не успел закончить свое обычное упражнение – он считал себя как оратора равным только Демосфену и, подобно ему, тренировался в произнесении речей: доложили, что все номера «Правды» в газетных киосках раскуплены. Более того, они исчезли из читален.

Немцы действительно не читали по-русски. Но они увидели фотографию. Они не были слепы.

В это время в Москве на Брянском вокзале работницы Трехгорки торжественно и сердечно встречали скромную старую женщину в черной шали. Женщина вышла из вагона, утирая слезы радости.

Это была мать Георгия Димитрова, приехавшая в Москву, чтобы встретить сына, спасенного великим народом.

Еще в Берлине, по освобождении из тюрьмы, Димитров потребовал письма и телеграммы, накопившиеся за время его ареста и задержанные тюремной администрацией. Их было множество. Имена, известные и дорогие всему миру и никому не ведомые, послания Горького, Роллана и Барбюса, простые строки простых людей.

Димитров пишет Барбюсу полное признательности письмо. Он говорит о неотразимой силе коллективной борьбы, организованной Барбюсом в связи с процессом.

«Я знаю, что Ваше внимание и внимание Ваших друзей адресовалось не мне лично и не моим соратникам. Это была борьба всех нас против фашистского варварства.

…Буржуазия ни перед чем не остановится, чтобы посеять ужас в рядах социалистической интеллигенции. Она не остановится ни перед какими преступлениями и подделками…

Но трудности не должны нас пугать, и они не испугают ни Вас, ни Ваших друзей. Великая цель требует огромного риска».

В той тяжелой и опасной борьбе с угрозой войны, с фашизмом, которую годами вел Барбюс вместе с лучшими людьми мира, он знал поражения, но знал и славные победы.

Одною из них было спасение Димитрова.

2

Получив сообщение о том, что прибыла нелегальная литература, Бруно выехал в Гамбург. Литература пришла из-за границы трудным, кружным путем. В Гамбург ее доставили коммунисты-рыбаки, плававшие к берегам Норвегии. Это были опытные отважные люди, с которыми Бруно не раз уже имел дело.

Человек, хранивший груз, жил в Альтоне, старом городе на другом берегу залива.

Вечером Бруно пробирался по узким захламленным улицам. В рыбацком доме его ждали. Немолодой человек, бывший докер, а теперь мелкий чиновник портового управления, обычно принимал опасный груз. Он привык к этой работе, как много раз в жизни привыкал ко всякой другой. Она таила в себе угрозу свободе и даже жизни. Что же, он не раз рисковал тем и другим.

Они обменялись скупыми репликами.

– Все благополучно, Оскар?

– Пока все целы.

– Я приехал за грузом.

– Понимаю.

Оскар вышел во двор; слышно было, как он шлепает сапогами по лужам под окнами. И Бруно понял, что литература хранится в сарае, заваленном углем, старыми сетями, хламом. А принадлежал сарай даже не Оскару, а домохозяину, владельцу почти всех подобных домишек в Альтоне, местному наци. И сам хозяин, широко занимавшийся контрабандой, нередко присылал сюда своих людей с поручением спрятать ящик французского вина.

Оскар без лишних вопросов принимал и людей хозяина и их ношу. Никто не подозревал, что к нему ходят другие люди, доставляя другой груз.

Оскар вскоре вернулся и со сноровкой человека, привыкшего носить тяжести, поставил на пол два чемодана.

Не стоило больше задерживаться здесь.

– На площади я остановлю такси…

Оскар прервал Бруно:

– Погоди!

Это было против правил и не обычно для молчаливого Оскара.

– Ты знаешь, что здесь? – спросил он.

Ну конечно, Бруно знал, что в чемоданах антифашистская литература. Но Оскар имел в виду другое…

Он щелкнул замком, поднял крышку. Да, как Бруно и ожидал, здесь были пачки газет и брошюр.

Они лежали аккуратно и тесно, прижатые одна к другой, как патроны в обойме.

И по тому, как осторожно Оскар вынул небольшого формата книжку, Бруно понял, что нечто очень важное руководит им. Бруно удивило выражение лица этого человека. Тень трогательной задумчивости прошла по нему, как след дорогого воспоминания.

– Это о Тэдди, – проговорил он, все еще глядя на обложку. Крупные буквы ее как будто притягивали его, как будто он не хотел расстаться с этой вещью, пробудившей в нем воспоминания о его боевой молодости.

Но Бруно уже прочел крупные буквы заглавия: «Знаешь ли ты Тельмана?»

Это была брошюра Анри Барбюса, переведенная на немецкий язык, через кордоны границ, по тайным каналам дошедшая до этой хибары, где старый соратник Тельмана склонился над ее страницами, обуреваемый скорбью и гневом.

Бруно все понял. Для этого человека Тельман был не только вождем партии, отважным борцом, схваченным врагами, как боец на поле боя. Он был для него Тэдди, другом юных лет. Оскар видел его сейчас не за решеткой Моабита, а портовым рабочим, каким был он сам, агитатором, которого знал и любил весь трудовой Гамбург, а потом вся трудовая Германия. Он видел его вожаком восстания в этом городе, который был их родиной и колыбелью, цитаделью и оплотом.

В помутневших глазах Оскара Бруно прочел всю его жизнь, с ее солнцем и тенью, с ее большим трудом и малыми радостями, жизнь, на которую упал свет удивительного человека, гамбургского пролетария Эрнста Тельмана.

И позже, уже один, в тишине своей комнаты, перелистывая книгу о Тельмане, Бруно все время видел перед собой смятенное лицо рабочего из Альтоны. И его не заслонял другой образ, другое лицо, лицо его друга, которое возникало перед ним в строках книги.

«Вождь, брат, солдат и полководец», – так они говорили о Тельмане. Кандидат в президенты, собравший пять миллионов голосов, политический деятель, который хотел оградить родину от фашизма и был предан ее врагами. Голова и сердце немецкого пролетариата.

Тельман, страшный для врагов даже в час их торжества. Пятнадцать тысяч полицейских в мундирах и пять тысяч в штатском искали Тельмана. Неисчислимое количество тайных агентов искали Тельмана.

Тысячи фотографий Тельмана розданы ищейкам. Тысячи марок премий тому, кто укажет следы Тельмана!

«Мощный Тельман распят на свастике!» – горестно и гневно восклицает Барбюс. «Они хотят головы Тельмана, потому что это голова Коммунистической партии Германии! Они хотят ее, потому что Тельман принадлежит не только Германии, но пролетариям всего мира».

«Я его видел, я его слышал, – пишет Барбюс. – Мощная фигура, здоровый и крепко сложенный, сильный голос, прекрасное лицо, простое и экспрессивное лицо интеллектуального рабочего, осознающего силу своего класса, силу революционной теории, непоколебимая вера в победу.

Его слушали со вниманием. С любовью… Он говорил им, но казалось, что это они говорят его голосом. Он поистине персонифицировал эту пролетарскую массу».

«Поднимайтесь все, кто верит в справедливость!» – зовет голос Барбюса, глашатая правды.

А в то время, когда его друг внимает этому голосу, долетевшему до него с другого, такого далекого берега, книжка с тревожным, зовущим заглавием «Знаешь ли ты Тельмана?» в глубокой тайне передается из рук в руки. Листовки и воззвания: «Свободу Тельману!» – покрывают стены домов, вагоны рабочих поездов, фабричные трубы.

«Свободу Тельману!» – взывают голоса миллионов трудящихся. Белые, желтые, черные кулаки сжимаются в боли и гневе. «Свободу Тельману!» – раздаются голоса мастеров культуры – Горького, Драйзера, Манна, Роллана. Борцы против фашизма сплачивают свои силы. Барбюс становится во главе Комитета по спасению Тельмана. Барбюс пишет одному из своих великих соратников, Георгию Димитрову: «Это очень тревожно и печально, но спасти Тельмана из рук палачей вряд ли возможно, потому что он глава Коммунистической партии Германии», Барбюс предлагает: нужен широкий процесс собирания антифашистских сил вокруг имени Тельмана.

Борьба была широкой, всемирной. Задача стояла: если не освободить Тельмана, то предотвратить его убийство.

Но в глубокой тайне, в зловещей тишине имперской канцелярии, в недоступной крепости горной резиденции фюрера уже готовилось величайшее злодеяние, о котором еще не скоро узнает мир.