Текст книги "Ранний свет зимою"
Автор книги: Ирина Гуро
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Глава II
ЗА ГРАНИЦЕЙ
Красные черепичные крыши крошечных, будто кукольных, домиков. Необычайная, прямо какая-то неправдоподобная чистота маленькой станции. Запах дешевых сигар. И острое ощущение того, что все кругом резко, удивительно изменилось.
Из вагона в вагон проносится монотонное, картавое: «Zigaretten! Tabak! Verbotene Waren!»[9]9
Папиросы, табак, запрещенные товары.
[Закрыть]
Это таможенный чиновник раздвигает двери купе, отрывисто произносит похожее на заклинание: «Zoll! Zoll!»[10]10
Пошлина.
[Закрыть] – и следует дальше.
Никто, однако, не предъявляет ни папирос, ни табака, ни других запрещенных товаров.
За окном худой мальчуган в чистой рубашке продает стаканчик оранжаду и на картонной гофрированной тарелочке – две сливы и банан. Мизерность порции удивила Минея.
Итак, уже Германия. Он опустил окно. Гудок влетел негромкий, благопристойный, как всё вокруг.
Тарутина остановилась в Берлине по торговым делам. Миней посоветовал ей осмотреть город, поездить по окрестностям. Дарья Ивановна согласилась.
То, что увидела, потрясло ее. На Фридрихштрассе каждый вечер синим огнем зажигалась бутылка, на глазах наполнялась светящимся золотом вином, гасла и наполнялась вновь – это была реклама. В витрине облезлый черный кот вылезал из дырявого мешка, прятался и снова влезал. Это тоже была реклама.
Перед окном стояли зеваки и смеялись.
Дарья Ивановна не могла взять в толк, к чему это и что здесь продается. Не коты же и дырявые мешки?
Хорошо, что взяла с собой длинноволосого аптекаря: он тотчас же перевел ей светящуюся в витрине надпись: «Вы НЕ покупаете кота в мешке, приобретая наши автоматические кассы».
На складе акционерного общества Отто-Густав Гильгер (рудничное оборудование) Дарье Ивановне показали дробилки. Устройство несложное, а рабочих требуется в два раза меньше. Экономия большая, и цена сходная.
Заодно посмотрела шахтные подъемные машины. Посмотрела и расстроилась: сколько можно было выгадать! А все темнота наша. Кабы знать, давно бы выписала и дробилку и подъемники, да и другое, что Густав подсовывал. Половину дармоедов можно бы с шахт согнать, а выработку повысить…
Дарья Ивановна сама прикинула на счетах предполагаемые барыши, записала в книжечку.
Миней адресов не записывал, держал в памяти. Судя по названию – «Розенхорствег» – «Дорога роз в чаще» – ожидал найти нечто поэтичное. Однако не было ни роз, ни чащи, а только узкая улица между двумя рядами четырехэтажных зданий-близнецов.
По мостовой осторожно шла овчарка, запряженная в маленькую тележку, уставленную бидонами. Рядом шагала молочница в белоснежном переднике.
Человек в жилетке, без пиджака, ползал перед дверью в пивную и щеткой с мылом надраивал тротуар. Сверху видна была только его шишковатая желтая, как тыква, лысина.
Миней намеревался толкнуть дверь, но человек окликнул его:
– Что вам угодно?
– Я хотел видеть хозяина пивной.
– Это я, – сказал лысый, отрываясь от своего занятия.
– Я ищу своего друга Шергина, студента, он бывает у вас.
– Русский?
– Да-да…
– Момент!..
Они спустились по каменным ступенькам. Хозяин распахнул дверь и с гордостью ввел гостя в свое заведение.
Небольшая темноватая комната, четыре столика, покрытых клетчатыми скатертями, стулья с высокими резными спинками. И все. Пивная напомнила тарелочку с двумя сливами.
– Момент, – повторил хозяин и исчез за перегородкой, откуда тотчас же послышался плеск воды.
Миней успел прочитать развешанные на стенах в рамках нравоучения:
«Кто хорошо работает – имеет аппетит». «Вино в меру – веселит, а в излишке – желудку вредит». И несколько неожиданное: «Любовь крепится поцелуем, а дружба – стаканом вина!»
Явился преобразившийся хозяин в синем сюртуке. Он представился и пояснил, что является добрым знакомым студента Шергина, который часто посещал его заведение. Однако в настоящее время студент Шергин не проживает в Берлине. Он получил наследство от своей тетушки в городе Виттенберге: небольшое предприятие, во владение которым и вступил господин Шергин.
Слова «наследство», «владение», «предприятие» хозяин произносил с особым смаком.
История со смертью тетки и наследством выглядела такой дикой, что Миней заподозрил: уж не провокация ли тут?
С беспокойством слушал он болтовню хозяина. Монотонная речь на чужом языке утомляла.
– Не бывает ли у вас кто-нибудь из знакомых студента Шергина?
– О да, по вторникам и четвергам с семи до девяти на моей прохладной почве бывает доктор фюр националь экономи Гедике, а также студент-математик Гуго Вейдт.
Миней не понял, при чем тут прохладная почва, и решил, что это, очевидно, неизвестное ему немецкое образное выражение.
Он поблагодарил, пообещав зайти вечером. Был как раз вторник.
Выходя, он обернулся, чтобы ответить на многословные приглашения хозяина, стоявшего на пороге, и только сейчас прочел вывеску над пивной: «К прохладной почве».
Дойдя до угла улицы и оглянувшись еще раз, Миней снова увидел владельца «прохладной почвы». Он был уже без сюртука и, стоя на четвереньках, тер плиты перед своей дверью с такой яростью, будто хотел наверстать время, потерянное в объяснениях с иностранцем.
– Уже Рикардо понимал природу меновой стоимости, то, что она не есть стоимость вне обмена… Это ясно! Меновая стоимость лишь через обмен оправдывается как стоимость…
Доктор Гедике, лысый толстяк с ямочкой на подбородке, говорил быстро, энергично излагал всем известные истины как только что им открытые.
Не докончив фразы, он вынул часы:
– Без двух минут девять! Я должен идти!
Он поклонился, выложил на столик серебро, снял с вешалки шляпу и удалился.
– Что это вы задумались? – спросил Минея студент Вейдт. – Вас удивил этот человек? Это болтун. Каждый вторник и четверг от семи до девяти он сидит тут и болтает. Это у него потребность. Чем он занимается, кроме болтовни? Он прокурист[11]11
Поверенный.
[Закрыть] крупной фирмы. Кроме того, он социал-демократ. Так же как и хозяин его почтенной фирмы. Что вы так смотрите на меня?.. Ну конечно, я представляю себе: у вас в России все это иначе. Мой отец – монтер у Сименса, он работал в партии во времена бисмарковского исключительного закона. Знаете, он вспоминает о тех временах с гордостью и волнением. Парадокс? Подполье не сломило людей. Вы не думайте, я не пессимист, но как посмотришь, какие мещане нас окружают, трутся своими жирными боками…
Вейдт был молод, маленького роста, с грустными водянисто-голубыми глазами.
Он сообщил Минею, что Павел Шергин уехал по делам в Дрезден. Он, Вейдт, пересылает ему письма.
Павел живет в Дрездене, недалеко от цветочного рынка и бывает в пивной «Веселая медуза». Миней, наверное, найдет его там. Проживает Павел по чужому паспорту на имя Станислава Костецкого.
Миней без труда уговорил Дарью Ивановну съездить в Дрезден посмотреть знаменитую картинную галерею, а то даже неловко: были за границей, а в галерею не попали.
Дарье Ивановне слово «галерея» напомнило подземные переходы в шахтах, те тоже так назывались и причиняли уйму хлопот – вечно валилась кровля… Все же она согласилась.
Поручив вдову гиду, Миней отправился на поиски «Веселой медузы».
Она действительно оказалась веселым местечком. Уже на улице были слышны задорные голоса, хором распевавшие студенческую песню «Гаудеамус». Минею вспомнились читинские вечеринки. Он подхватил вполголоса:
В узком и длинном зале расположились две студенческие компании. Одна, распевавшая «Гаудеамус», состояла из длинноволосых, небрежно одетых студентов. В другой были бурши в крошечных, шутовских корпорантских шапочках и со шрамами на лицах. Эти мрачно наблюдали за весельем, царившим за соседними столиками.
Минею показалось, что назревает скандал. Он сел в стороне и попросил пива. Худенькая девушка-кельнерша с цветком в волосах спросила:
– Вы, наверное, приехали посмотреть нашу галерею?
Миней подтвердил и, в свою очередь, спросил, не знает ли она господина Костецкого. Кажется, он бывает здесь.
Нет, она не знала, но можно спросить хозяйку.
Подошла толстуха в шелковом платье с пышными рукавами. Шумно дыша, она поздоровалась и присела за столик Минея.
Девушка тотчас принесла им обоим по кружке светлого пива.
– Так вы знали беднягу Костецкого? – спросила хозяйка участливо глядя на гостя. – Господин Костецкий был приятный человек. Каждый вечер он сидел вот тут и пил свой портер. Даже удивительно, что он любил его. Старые люди обычно не пьют портер…
Миней удивленно моргнул: Павлу Шергину было 22 года, – но смолчал, ожидая, что будет дальше. Его встревожило, что хозяйка назвала Костецкого «беднягой».
– Он предпочитал мой локаль. Как видите, при всеобщем застое, у нас всегда оживленно.
Трудно было усомниться в этом: между двумя группами студентов началась яростная и, насколько Миней разбирался в тонкостях немецкого языка, не совсем цензурная перебранка.
Хозяйка, нимало не смущаясь, продолжала прихлебывать свое пиво. Миней, желая вернуть толстуху к интересующему его вопросу, спросил:
– Значит, Костецкий бывал у вас?
– О да! – Хозяйка задумалась, помолчала и вдруг спросила: – Вы уже побывали на его могиле?
– На чьей могиле? – в ужасе воскликнул Миней.
– На могиле Костецкого. Мы же говорим о нем, – объяснила хозяйка, удивленная непонятливостью собеседника.
Впрочем, ее внимание было тотчас отвлечено.
Один из корпорантов, пожилой студент с солидным брюшком и лицом, исполосованным вдоль и поперек шрамами, вскочил на стул, прокричал что-то, и вся его компания с дикими криками бросилась на тех, кто пел «Гаудеамус». Завязалась потасовка. Затрещали стулья, зазвенела посуда…
Хозяйка спокойно сообщила, что идет вызывать полицию, и не торопясь вышла.
Миней бросил на стол деньги и выбрался на улицу. Он был в полной растерянности: что могла означать эта история с Костецким?
Задумавшись, он налетел на прохожего и получил бесцеремонный тумак в бок. Расстроенный Миней хотел было дать сдачи, но занесенная рука его внезапно опустилась: перед ним стоял Павел Шергин.
– Как же ты нашел меня? – обрадованно закричал Павел. – Я только что получил известие о твоем выезде из Читы и собирался разыскивать тебя в Берлине. Сейчас же идем в «Веселую медузу», там и переговорим.
– Туда нельзя… – начал было Миней, но Павел перебил:
– Наверное, драка? Ну конечно! Эта толстая медуза с того и веселится, что полиция ей возмещает убытки!.. Ну, пойдем в другое место.
Они зашли в извозчичью пивную, где было полно кучеров с ближайшей остановки. В глазах рябило от галунов и блестящих цилиндров.
– Ты мне прежде всего объясни, почему мне в «Медузе» сказали, что Костецкий умер? – спросил Миней, усаживаясь против Павла и с отвращением глядя на появившиеся перед ними кружки с пивом.
Павел захохотал:
– Костецкий, старый польский эмигрант, действительно умер. Медуза не могла знать, что я жил по его паспорту. Но сам понимаешь, неувязка с возрастом… Я уже сменил документ. Теперь – имей в виду – я Бертольд Цау, студент из Гейдельберга.
Павел познакомил Минея с девушкой из русской библиотеки, где встречались эмигранты-революционеры. Девушка была молчалива, приветлива, не удивлялась ежедневным посещениям Минея и на его вопросы, нет ли для него новостей, односложно отвечала: нет.
Шергин обещал сообщить о приезде Минея товарищу Максиму: это опытный подпольщик и хорошо знает сибирские дела.
– Откуда?
– Точно не знаю. Кажется, работал где-то в Сибири. Говорят, ему грозила пожизненная каторга; он бежал за границу. Смелый человек. А организатор какой! Да увидишь сам.
На шестой день терпеливого ожидания, едва Миней появился в библиотеке, девушка сказала ему:
– Подождите, пока я закончу работу. Мы пойдем вместе.
Он сел у окна и стал рассеянно перебирать журналы. Несколько раз выходил покурить. Куда она поведет его? Неужели сегодня встреча? Миней волновался. Во многих сибирских городах работали товарищи и опытнее его и старше, но это были давно знакомые люди, и он чувствовал себя с ними легко и просто. Впервые ему предстояло свидание с крупным партийным деятелем, с работником «Искры», с человеком, оценка которого была решающей для Минея и его товарищей. Что скажет товарищ Максим о работе забайкальцев?..
Прошло часа два. Наступили сумерки. Город медленно погружался в темноту. Светился только шпиль ратуши. Читальный зал опустел, а девушка все еще возилась у стеллажей. Наконец! Она запирает шкафы, надевает широкополую соломенную шляпу:
– Я провожу до места, где вас будут ждать. Мы поедем омнибусом.
Они взобрались по узкой лесенке на империал. Миновали несколько скудно освещенных газовыми фонарями и вымощенных крупным булыжником улиц. Переехали мост. Под колесами зашуршал гравий. Они сошли на безлюдной остановке.
Предместье жило своей особой жизнью, словно и не было тут же рядом большого города с шумной нарядной толпой, с вереницей блестящих экипажей. Негромко пели девушки, сидевшие на крылечках. В крошечных садиках при кафе пили пиво под разноцветными бумажными фонариками, гирляндами, развешанными между деревьями. Долетали обрывки разговоров. Где-то играли на мандолине.
– Здесь, – сказала спутница Минея.
У дверей маленькой кондитерской стоял пожилой смуглый человек с темными усами и длинной палкой зажигал круглый газовый фонарь, висевший над входом. Матовый шар вспыхнул приятным светом.
Человек заметил посетителей:
– Здравствуйте, фрейлейн! Пожалуйте! Вас ждут.
Он открыл дверь, легонько, по-домашнему скрипнувшую на блоке. В зальце было светло и совершенно пусто. В углу за круглым столом сидел Степан Иванович Новоселов.
…Серая птичка выскочила из теремка стенных часов, прокуковала девять раз и спряталась в игрушечный домик… И десять раз прокуковала кукушка, и одиннадцать…
Что-то новое появилось в облике Новоселова. Такой же знакомой Минею привлекательностью дышали его черты, та же манера говорить, внимательно прислушиваться к собеседнику, проявляя искренний интерес к его делу, что всегда особенно пленяло в Новоселове, та же ясная усмешка… Но теперь строже сжимались его губы, металлическая нотка звучала в голосе, резче выделялась морщина между бровями. Все стало в этом человеке законченнее, тверже, весь он стал сильнее.
Новоселов забросал Минея вопросами: о штрафах и расценках в мастерских, о настроениях в солдатских казармах, о кружках учащихся.
Иногда как будто незначительный факт привлекал внимание Степана Ивановича, и он просил:
– А вы подробнее, подробней! Значит, работницы казенного винного склада пришли к рабочим за советом? Как же это было?
– Видите ли, Степан Иванович, они на складе моют водочные бутылки. Норм твердых нет. Рабочий день – одиннадцать часов. Произвол полный. Женщины собрались…
– А где собрались? Как проходило собрание? Вы знаете? – с живостью спросил Новоселов.
– Знаю, конечно. Собрались на речке у мостков, где белье стирают. Ну и кричали там: «Вон, глядите, как мастеровые за свои права стоят! Добиваются отмены штрафов. Табельщика за обсчеты с места согнали. А мы – как скот бессловесный!» В общем, в таком духе… И выбрали трех женщин, чтобы узнали у нас в мастерских, как эти дела делаются.
– Ну, а вы что, их научили?
– Научили. Составили им требования. И разъяснили, зачем царю нужна «монополька».
– Да ведь это замечательно! У неграмотных, забитых женщин в далеком Забайкалье, у черта на рогах, рождается чувство собственного достоинства, они подымаются против угнетателей. И идут к рабочим, в мастерские, за советом! Значит, вы уже авторитет заработали, и народ к вам тянется…
Минею стало тепло от этих слов учителя, он даже потихоньку вздохнул облегченно.
– Организация ваша, пролетарская по составу, – продолжал Степан Иванович, – сразу и без колебаний стала на искровские позиции. Это самое главное. И от кустарничества вы избавляетесь, как я вижу. Люди у вас хорошие, отличные люди, готовы на большие дела. Иные умники скажут: «Ах, что вы, у них образования не хватает, в философии не начитаны! Какие из них политические руководители!..» Да вы плюньте на таких критиков! Людей привел к вам стихийный протест против существующего строя. Они на практике, на собственном горбу познали законы развития общества. В борьбе, в боях они закалятся и вырастут. А победим – все к ним придет: и образование и культура.
– Кое-кто из сибирских товарищей считает, что теория сейчас должна отойти на второй план, – сказал Миней. – Главное, мол, практика боевого рабочего движения…
– Гоните вы этих сторонников голого практицизма к черту! Вы, интеллигенты, образованные марксисты, связавшие себя с революцией, должны помогать рабочим овладевать теорией Маркса. Это ваш святой долг.
– У нас мало сил для пропаганды теории Маркса, мы сами еще так мало знаем, – вставил Миней.
– Напротив! Вот тут-то вы сделали немало. Черт побери! Когда я впервые встретил вас в Нерчинске в этой знаменитой аптеке, похожей на острог, я и не предполагал, что вы так быстро подрастете… А вот с агитацией у вас худо…
– Худо, – согласился Миней.
– Вы создали себе некий маленький плацдарм и успокоились. А по-моему, тут и впору начать то, что Маркс называет «концентрическим нападением», то есть повести борьбу в трех направлениях: теоретическом, политическом и экономическом. По каждому поводу давайте бой, говорит Ленин, обличайте правительство, раскрывайте всю мерзость строя, показывайте путь к его ниспровержению. И пора читинцам переходить на создание настоящей организации, с явочными квартирами, с техникой! Вы начали уже, но надо решительнее, смелее. Смелость состоит не только в том, чтобы твердо держаться на допросах в охранке. Она состоит и в том, чтобы не бояться работы, долгой, кропотливой и очень трудной! И выходите поскорее, бога ради, из своей раковины!
– Степан Иванович! Вы считаете, что мы замкнулись? Своим домком живем?
– Считаю. Именно своим домком. Не читинским, так сибирским домком.
Миней пытался что-то сказать, но Степан Иванович опередил его:
– Я знаю обстановку в Сибири. Я же у вас там не только статистикой занимался. Знаю, иные «деятели» напевают: Сибирь имеет, мол, свою специфику, свое лицо, вам не проклевать скорлупу обособленности. Вы хоть и молодая организация, а эти «теорийки» отбросили. Да разве дело в возрасте организации? Дело в том, чтобы сибирские социал-демократы осознали: мы часть большого целого! Чтобы они усвоили размах общерусской работы. А есть это сейчас?
– Иногда второстепенные вопросы заслоняют важное, – признался Миней.
Степан Иванович проговорил с силой:
– Самое важное сейчас – это организация партии. Единой общерусской социал-демократической рабочей партии. И нет задачи важнее…
Новоселов дал Минею берлинский адрес:
– Вы там встретитесь с Любаревым – интересный человек. Он вас познакомит с работой…
– А вас я не увижу больше? – вырвалось у Минея.
– Я скоро буду в Берлине – увидимся, – пообещал Степан Иванович.
Глеб Любарев оказался маленьким, худощавым человеком лет тридцати, с задорно выдвинутой вперед острой бородкой и быстрыми, нервными движениями. Коренной москвич, он страстно стремился в Россию.
Любарев показал Минею письма в редакцию «Искры». Миней был потрясен широтой связей, установленных Лениным и его помощниками, с социал-демократическими организациями в России.
«Действительно выходит, что мы у себя в Чите сидим, как в медвежьей берлоге, и сосем собственную лапу», – думал Миней, читая письма из Орехова-Зуева, из Ярославля, с Урала, с Кавказа…
Он не знал ни имен корреспондентов, ни их положения, но по стилю писем узнавал характер их авторов: одни нетерпеливо пытались ускорить ход событий, жаловались на неопытность революционных кадров, просили срочной помощи. Другие действовали упорно, настойчиво, радовались первым своим успехам – выигранной стачке, удачной демонстрации. С гордостью сообщали, что авторитет организации растет, что рабочие ничего не предпринимают без совета с комитетом, приходят с каждой своей нуждой.
Любарев с увлечением, горячо рассказывал о том, как агенты «Искры» объезжают места, налаживают связи с местными организациями, как быстро выросли связи «Искры». И все это – при стесненности средств, при неотступности преследований!
Во всей работе чувствовалась твердая направляющая рука революционного деятеля нового типа. Разнообразная корреспонденция шла на разные адреса в разные города Германии, Швейцарии, Франции. Потом все стекалось в секретариат «Искры».
Но еще более значительной, требующей умения, выдержки и выдумки была работа по отправке литературы в Россию: организация транспортов «Искры», переправа ее в чемоданах с двойным дном, перевозимых через границу. В России чемоданы сдавались на тщательно подготовленные пункты-явки. Здесь литературу сортировали и развозили по организациям.
Одно из писем приковало к себе внимание Минея. Оно, видимо, прибыло зашифрованным, и он читал уже расшифрованный текст с рядом пропусков. Писала женщина. Что-то знакомое почудилось Минею в стиле письма неизвестной корреспондентки.
В письме рассказывалось о политической стачке на крупном заводе, о провокаторской роли в ней «экономистов», выступивших с грошовыми требованиями.
«До каких пор, – писала незнакомка, – будем мы терпеть в наших рядах филистеров, мещан и их попытки свести движение на рельсы либерального пресмыкания перед правительством! Рабочие изгоняют их из своей среды, они выползают вновь из каждой щели. Я высказываюсь за беспощадную борьбу с этими мелкими, но вредными насекомыми, они могут засорить чистый новый дом, который мы воздвигаем…»
Эти слова, их страстность так живо напомнили Минею Ольгу, что он не мог удержаться от вопроса.
– Тарутина?.. Нет, фамилия другая. Впрочем, может быть, это по мужу, – ответил Любарев.
Миней не сомневался, что автором письма была Ольга.
До лечения на Вильдунгенских водах Дарья Ивановна решила путешествовать. Так делали все состоятельные люди. Вместе с Минеем они поехали по реке на маленьком дрянном пароходишке, носившем громкое имя «Фридрих дер Гроссе».
По обмелевшей Эльбе «Фридрих Великий» тащился, отдуваясь, как тяжелобольной. На палубе торговал пивной киоск. Пиво было теплым и пахло бочкой. Здесь же продавались открытки с портретом кайзера, произносящего речь у гробницы султана Саладина.
Дарья Ивановна недоуменно смотрела на крутые берега «Саксонской Швейцарии», на желтые скалы, на крошечные зеленые лужайки среди них и сказала:
– Что-то, сударь, замутило меня. Погляди-ка в книжку – где б нам передохнуть…
Миней прочитал по путеводителю:
«Городок «Овечья долина», знаменит роскошными пастбищами, на которых пасутся богатые стада овец. Живописно расположенный в горах, он сулит путешественнику отдых и покой. Имеются недорогие отели, танцевальный зал и механическая баня».
Высадившись, путешественники оказались на тенистой чистенькой площади. Голуби, чванясь, расхаживали по мостовой. Вдали синели невысокие горы.
Миней приготовился окунуться в сельскую идиллию, но вдруг заметил на стволе липы указатель с тремя стрелками: «К гостинице», «К ратуше», «К полицейскому участку».
Прибывших окружила шумная толпа комиссионеров в фуражках с широкими околышами, на которых было написано название отеля. Крича и размахивая руками, они теребили приезжих.
– Что это они? – испугалась Тарутина. – Чего им надо? Денег, что ли?
Миней объяснил, что предлагают номера в гостиницах и пансионы.
Поручив спутницу комиссионеру в фуражке с надписью «Эдем», Миней решил, что выполнил свои обязанности наилучшим образом, и направился в горы. Медленно подымался он по узкой тропинке. Резкий звонок нарушил тишину. Звонил рослый детина в куртке с блестящими пуговицами.
– Пожалуйте в трамвай. К красотам! Десять пфеннигов, – сказал он лаконично, принял от Минея монету и, потряхивая звонком, продолжал зазывать публику.
Пассажиров набралось порядочно. Это были жители горной деревушки. Они спускались в долину на базар или в городские учреждения.
Вагончик немилосердно потряхивало.
– Дорога совсем пришла в негодность, – сказал кто-то позади Минея.
– А на какие же средства ее ремонтировать? Надо содержать армию, – ядовито отозвался старичок в пелерине.
– И рыба подорожала на два пфеннига, – вставила женщина с корзиной.
– Скоро все переменится. Правительство принимает разумные меры, – пообещал молодой человек с поднятыми кверху кончиками усов и напряженным взглядом обвел всех, будто ожидая возражений.
– О да! Конечно! – ответил поспешно старичок.
Завязался общий разговор о ценах. Миней смотрел в окно. Овец не было видно, но повсюду маячили рекламы шерстопрядильной фирмы Кольб.
– Сейчас начнутся красоты! Не пропустите! – дружески сказала Минею женщина с корзиной, угадав в нем иностранца.
Беспокойство ее было излишним – у колеи стоял огромный щит с надписью:
«К красотам «Овечьей долины»! Пользуйтесь дорожкой. Хождение по траве воспрещено».
Верзила-вожатый, он же кондуктор, затормозил, посмотрев на Минея, и тот вышел.
Дорожка шла в гору. Ярко-зеленый мох на коричневых стволах деревьев – это было красиво. Какое-то белое пятно выделялось на зелени. Подойдя ближе, Миней увидел картонное объявление с печатным текстом:
«Царапать скалы, сдирать мох нельзя. Штраф десять марок!»
И, хотя Миней вовсе не собирался всего этого делать, ему почему-то стало неловко.
Вскоре Миней достиг вершины холма. Отсюда открывался действительно прекрасный вид на ярко-зеленую долину, желтый берег Эльбы и городок, утопающий в зелени.
Миней хотел присесть, но поостерегся. И правильно сделал.
– Садиться на траву воспрещено. Господин может воспользоваться стулом. Пятнадцать пфеннигов! Горный воздух. Прекрасный ландшафт, – раздалось сзади.
Усмехнувшись, Миней присел на складной стульчик, предложенный личностью неопределенного возраста в поношенном костюме.
– Советую господину туристу осмотреть шерстопрядильную фабрику. Отсюда десять минут ходьбы, – шепнул тоном заговорщика владелец складного стула. – За незначительное вознаграждение вы можете ознакомиться с современным предприятием.
Посидев, сколько ему показалось приличным за пятнадцать пфеннигов, Миней пошел по указанному ему направлению.
Фабрика не работала. Привратник, инвалид на деревянной ноге, объяснил, что работницы фабрики вторую неделю бастуют.
– Еще совсем недавно, – вспоминал привратник, – каждая работница брала шерсть на дом, делала все, что ей велели, и никаких забастовок не было.
Миней осмотрел довольно примитивную шерстомойку, зал с усовершенствованными веретенами и красильный цех.
Снизу донесся бой башенных часов. Пробило три. Проголодавшись, Миней направился в поселок. В маленьком кафе было многолюдно. Преобладали женщины. Многие привели с собой детей.
– Пусть они все подохнут, эти хозяева! Эти свиньи! За пятьдесят пфеннигов я должна наживать себе чахотку! Нам обязаны выдавать молоко! Работа вредная. Ведь я мою эту проклятую вонючую шерсть! – кричала высокая, худая женщина.
– Правильно, Луиза! Будем держаться дружно! Заставим их пойти на прибавку мойщицам, – поддержал ее пожилой мужчина со сморщенным лицом.
– Почему мойщицам?! Мы за общую надбавку! На том и будем стоять! Куда смотрит правительство? Разве мы не немцы? – прохрипел простуженный женский голос.
– Кайзеру некогда! Он занят защитой мусульман от Англии! – весело отвечал изрядно уже подвыпивший парень.
– Он их защищает, чтобы почище обобрать, – подсказал его товарищ.
– Какое мне дело до мусульман! По мне, пусть их хоть вовсе на свете не будет! – кричала Луиза. – У меня трое детей, я должна их кормить!
– Как можно, уважаемая! Это же наша дорогая подопечная Оттоманская империя! – хохотали парни.
За одним из столиков выступал местный «политикер», господин с «вильгельмовскими» усами, судя по его чемоданчику – парикмахер.
– Африканская проблема, господа, – только начало, – говорил он, плавно взмахивая рукой, в которой чудилась бритва. – Влияние Германии должно распространиться на весь мир.
За соседним столиком четыре человека, по виду рабочие, пили пиво.
– Дай бог, чтобы не было войны, – сказал один из них и поднял свою кружку.
Все молча выпили.
Обратно Миней пошел пешком. На углу, на обочине дороги сидел пожилой субъект под бумажным зонтом с объявлением:
«За одну марку предсказываю будущее, угадываю прошлое и настоящее».
– А также за отдельную плату могу сообщить о будущем Европы! – добавил субъект из-под зонтика унылым голосом. Будущее Европы, видимо, оставляло желать лучшего.
Миней свернул с улицы поселка и пошел зеленым склоном. По дороге ему попался чистый прозрачный ручеек, вытекающий из-под мхов. Миней посидел около него. В однообразном журчании струи ему послышались и жалоба и надежда.
Из Вильдунгена Миней несколько раз выезжал в Берлин. «Поеду проветриться», – объяснял он Тарутиной.
Она понимающе кивала головой.
– Езжай, езжай, сама была молодая.
Он побывал на собраниях русских эмигрантов, слушал ораторов разных направлений, участвовал в спорах. Его тормошили, засыпали вопросами, иногда ставившими его в тупик, – так мало знали спрашивающие о сегодняшней России.
Его очень часто не понимали, не могли понять. Многие из эмигрантов жили какими-то своими давнишними представлениями о России. И Миней удивлялся, как эти люди, оторвавшиеся от России и самого движения, пытаются руководить этим движением.
Минею становилось все яснее, какую непримиримую борьбу ведет Ленин и его друзья с деятелями, имена которых принадлежат уже прошлому, в каких жестоких боях рождается «Искра». Яснее представлялось ему принципиальное значение этой борьбы для сегодняшнего и для завтрашнего дня революционного движения.
Степана Ивановича Миней повидал еще только раз. Это было короткое свидание в номере дешевой гостиницы в Темпельгофе.
– Уезжаю в Лондон, – сказал Новоселов. – Товарищи передадут вам все, что надо увезти в Россию. Доставку обеспечите?
– Безусловно.
Степан Иванович обнял Минея за плечи и, глядя ему в глаза, мягко сказал:
– Приедете в Читу – поделитесь с товарищами всем, что видели. Пусть учатся. И пусть будут готовы к тому, что и вы из Читы уедете, и каждый из них, может быть, уедет…
– Уехать из Читы?
– Ну чего вы удивляетесь! А как же иначе? Вы и сегодня считаете себя только помощником аптекаря? А Гонцов, по-вашему, всего лишь деповский токарь?! Ничего похожего! Прежде всего вы – революционеры. Куда надо будет, туда вас и пошлют. И гордитесь этим!..
В конце лета Дарья Ивановна заскучала, засобиралась домой. К отъезду были готовы чемоданы, не особенно большие, так, чтобы не сдавать в багаж, но вместительные.
Дарья Ивановна умилилась:
– Какой же ты заботливый! Глянь-кось, сундуки вроде пустяковые, а тяжелые.
– Добротные: не на одну поездку, – объяснил Миней.
– А замки-то, замки! Мне их и не открыть!
– Я вам и закрою и открою, когда в Читу приедем. Не беспокойтесь, – пообещал Миней. – Неловко же из-за границы с корзинами ехать!
