Текст книги "Подлинная история графини де Ла Фер"
Автор книги: Ирина Пигулевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
ЕЩЕ ОДИН РОДСТВЕННИК
Отправляясь в Лондон, миледи не учла одного обстоятельства: Атос не перестал думать о ней, выйдя из гостиницы. Следовательно, три других мушкетера тоже оказались посвящены в ее планы и преисполнились решимости помешать ей. И они были правы в своем стремлении, ибо помешать убийце – благое дело. Если бы Анна не была объектом их охоты, она признала бы это.
Итак, в тот момент, когда она в ярости металась по каюте, четыре друга обсуждали «семейное дело».
Как известно, тайна, о которой знают хотя бы два человека, перестает быть тайной. О намерении кардинала избавиться от герцога Бекингэма должны были узнать герцогиня де Шеврез, Анна Австрийская, а потом и сам герцог. О том, что леди Винтер едет в Англию с коварными целями, собирались сообщить ее деверю, даже не подозревая, насколько удачен их выбор.
– Так вот о чем нужно написать, – начал д'Артаньян. – «Милорд, Ваша невестка – преступница, она пыталась подослать к вам убийц, чтобы унаследовать ваше состояние. Но она не имела права выйти замуж за Вашего брата, так как уже была замужем во Франции и…»
Д'Артаньян запнулся, точно подыскивая подходящие слова, и взглянул на Атоса.
– «…и сбежала от мужа», – вставил Атос.
– «…кроме того, она заклеймена», – продолжил д'Артаньян.
– Да не может быть! – вскричал Портос. – Она пыталась подослать убийц к своему деверю?
– Да.
– Она уже была замужем? – переспросил Арамис.
– Да.
– И муж обнаружил, что на плече у нее клеймо в виде лилии? – спросил Портос.
– Да. Он знал об этом.
Эти три «да» были произнесены Атосом, и каждое звучало мрачнее предыдущего.
– А кто видел у нее это клеймо? – осведомился Арамис.
– Д'Артаньян и я… или, вернее, соблюдая хронологический порядок, я и д'Артаньян, – ответил Атос.
– А муж этого ужасного создания жив еще? – спросил Арамис.
– Он еще жив.
– Вы в этом уверены?
– Да, уверен.
На миг воцарилось напряженное молчание, во время которого каждый из друзей находился под тем впечатлением, какое произвело на него все сказанное.
– На этот раз, – заговорил первым Атос, – д'Артаньян дал нам прекрасный набросок, именно со всего этого и следует начать наше письмо.
– Черт возьми, вы правы, Атос! – сказал Арамис. – Сочинить такое письмо – задача очень щекотливая. Сам господин канцлер затруднился бы составить столь многозначительное послание, хотя господин канцлер очень мило сочиняет протоколы. Ну, ничего! Помолчите, я буду писать.
Арамис взял перо, немного подумал, написал изящным женским почерком десяток строк, а затем негромко и медленно, словно взвешивая каждое слово, прочел следующее:
«Милорд!
Человек, пишущим Вам эти несколько слов, имел честь скрестить с Вами шпаги на небольшом пустыре на улице Ада. Так как Вы после того много раз изволили называть себя другом этого человека, то и он считает долгом доказать свою дружбу добрым советом. Дважды Вы чуть было не сделались жертвой Вашей близкой родственницы, которую Вы считаете своей наследницей, так как Вам неизвестно, что она вступила в брак в Англии, будучи уже замужем во Франции. Но в третий раз, то есть теперь, Вы можете погибнуть. Ваша родственница этой ночью выехала из Ла-Рошели в Англию. Следите за ее прибытием, ибо она лелеет чудовищные замыслы. Если вы пожелаете непременно узнать, на что она способна, прочтите ее прошлое на ее левом плече».
Так что теперь и Джозеф знал все.
Между тем миледи, вне себя от гнева, металась по палубе, точно разъяренная львица, которую погрузили на корабль; ей страстно хотелось броситься в море и вплавь вернуться на берег: она не могла примириться с мыслью, что д'Артаньян оскорбил ее, что Атос угрожал ей, а она покидает Францию, убедившись в ненависти мужа. Эта мысль вскоре стала для нее насколько невыносимой, что, пренебрегая опасностями, которым она могла подвергнуться, она принялась умолять капитана высадить ее на берег. Но капитан, спешивший поскорее выйти из своего трудного положения между французскими и английскими военными кораблями – положения летучей мыши между крысами и птицами – торопился добраться до берегов Англии и наотрез отказался подчиняться тому, что он считал женским капризом. Впрочем, он обещал своей пассажирке, которую кардинал поручил его особому попечению, что высадит ее, если позволят море и французы, в одном из бретонских портов – в Лориане или Бресте. Но ветер дул противный, море было бурное, и приходилось все время лавировать. Через девять дней миледи, бледная от огорчения и несбывшихся надежд, увидела вдали только синеватые берега Финистера.
Она рассчитала, что для того, чтобы проехать из этого уголка Франции к кардиналу, ей понадобится по крайней мере три дня; прибавьте к ним еще день на высадку – это составит четыре дня; прибавьте эти четыре дня к девяти истекшим – получится тринадцать потерянных дней! Тринадцать дней, в продолжение которых в Лондоне могло произойти столько важных событий! Она подумала, что кардинал, несомненно, придет в ярость, если она вернется, и, следовательно, будет более склонен слушать жалобы других на нее, чем ее обвинения против кого-либо. Поэтому, когда судно проходило мимо Лориана и Бреста, она не настаивала больше, чтобы капитан ее высадил, а он со своей стороны умышленно не напоминал ей об этом. Итак, миледи продолжала свой путь, и вскоре посланница его высокопреосвященства с торжеством входила в Портсмут.
Весь город был в необычайном волнении, спускали на воду четыре больших, только что построенных корабля; на молу, весь в золоте, усыпанный, по своему обыкновению, алмазами и драгоценными камнями, в шляпе с белым пером, ниспадавшим ему на плечо, стоял Бекингэм, окруженный почти столь же блестящей, как и он, свитой.
Был один из тех редких прекрасных дней, когда Англия вспоминает, что в мире есть солнце. Погасающее, но все еще великолепное светило закатывалось, обагряя небо и море огненными полосами и бросая на башни и старинные дома города последний золотой луч, сверкавший в окнах, словно отблеск пожара.
Миледи, вдыхая морской воздух, все более свежий и благовонный по мере приближения к берегу, созерцая эти грозные приготовления, которые ей поручено было уничтожить, все могущество этой армии, которое она должна была сокрушить несколькими мешками золота – она одна, она, женщина, – мысленно сравнивала себя с Юдифью, проникшей в лагерь ассирийцев и увидевшей великое множество воинов, колесниц, лошадей и оружия, которые по одному мановению ее руки должны были рассеяться, как дым.
Судно стояло на рейде. Но, когда оно готовилось бросить якорь, к нему подошел превосходно вооруженный катер и, выдавая себя за сторожевое судно, спустил шлюпку, которая направилась к трапу; в шлюпке сидели офицер, боцман и восемь гребцов. Офицер поднялся на борт, где его встретили со всем уважением, какое внушает военная форма.
Офицер поговорил несколько минут с капитаном и дал ему прочитать какое-то бумаги, после чего, по приказанию капитана, вся команда судна и пассажиры были вызваны на палубу.
Когда они выстроились там, офицер громко осведомился, откуда отплыл бриг, какой держал курс, где приставал, и на все его вопросы капитан ответил без колебания и без затруднений. Потом офицер стал оглядывать одного за другим всех находившихся на палубе и, дойдя до миледи, очень внимательно посмотрел на нее, но не произнес ни слова.
Затем он снова подошел к капитану, сказал ему еще что-то и, словно приняв на себя его обязанности, скомандовал какой-то маневр, который экипаж тотчас выполнил. Судно двинулось дальше, сопровождаемое маленьким катером, который плыл с ним борт о борт, угрожая ему жерлами своих шести пушек, а шлюпка следовала за кормой судна и по сравнению с ним казалась чуть заметной точкой.
Пока офицер разглядывал миледи, она, как легко можно себе представить, тоже пожирала его глазами. Но, при всей проницательности этой женщины с пламенным взором, читавшей в сердцах людей, на этот раз она встретила столь бесстрастное лицо, что ее пытливый взгляд не мог ничего обнаружить. Офицеру, который остановился перед ней и молча, с большим вниманием изучал ее внешность, можно было дать двадцать-двадцать шесть лет; лицо у него было бледное, глаза голубые и слегка впалые; изящный, правильно очерченный рот был все время плотно сжат; сильно выступающий подбородок изобличал ту силу воли, которая в простонародном британском типе обычно является скорее упрямством; лоб, немного покатый, как у поэтов, мечтателей и солдат, был едва покрыт короткими редкими волосами, которые, как и борода, покрывавшая нижнюю часть лица, были красивого темно-каштанового цвета.
Когда судно и сопровождавший его катер вошли в гавань, было уже темно. Ночной мрак казался еще более густым от тумана, который окутывал сигнальные фонари и огни мола дымкой, похожей на ту, что окружает луну перед наступлением дождливой погоды. Воздух был сырой и холодный.
Миледи, эта решительная, выносливая женщина, почувствовала невольную дрожь.
Офицер велел указать ему вещи миледи, приказал отнести ее багаж в шлюпку и, когда это было сделано, пригласил ее спуститься туда же и предложил ей руку.
Миледи посмотрела на него и остановилась в нерешительности.
– Кто вы такой, милостивый государь? – спросила она. – И почему вы так любезны, что оказываете мне особое внимание?
– Вы можете догадаться об этом по моему мундиру, сударыня: я офицер английского флота, – ответил молодой человек.
– Неужели это обычно так делается? Неужели офицеры английского флота предоставляют себя в распоряжение своих соотечественниц, прибывающих в какую-нибудь гавань Великобритании, и простирают свою любезность до того, что доставляют их на берег?
– Да, миледи, но обычно это делается не из любезности, а из предосторожности: во время войны иностранцев доставляют в отведенную для них гостиницу, где они остаются под надзором до тех пор, пока о них не соберут самых точных сведений.
Эти слова были сказаны с безупречной вежливостью и самым спокойным тоном. Однако они не убедили миледи.
– Но я не иностранка, милостивый государь, – сказала она на самом чистом английском языке, который когда-либо раздавался от Портсмута до Манчестера. – Меня зовут леди Кларик, и эта мера…
– Эта мера – общая для всех, миледи, и вы напрасно будете настаивать, чтобы для вас было сделано исключение.
– В таком случае, я последую за вами, милостивый государь.
Опираясь на руку офицера, она начала спускаться по трапу, внизу которого ее ожидала шлюпка; офицер сошел вслед за нею. На корме был разостлан большой плащ; офицер усадил на него миледи и сам сел рядом.
– Гребите, – приказал он матросам.
Восемь весел сразу погрузились в воду, их удары слились в один звук, движения их – в один взмах, и шлюпка, казалось, полетела по воде. Через пять минут она пристала к берегу.
Офицер выскочил на набережную и предложил миледи руку.
Их ожидала карета.
– Эта карета подана нам? – спросила миледи.
– Да, сударыня, – ответил офицер.
– Разве гостиница так далеко?
– На другом конце города.
– Едемте, – сказала миледи и, не колеблясь, села в карету.
Офицер присмотрел за тем, чтобы все вещи приезжей были тщательно привязаны позади кузова, и, когда это было сделано, сел рядом с миледи и захлопнул дверцу.
Кучер, не дожидаясь приказаний и даже не спрашивая, куда ехать, пустил лошадей галопом, и карета понеслась по улицам города.
Такой странный прием заставил миледи сильно призадуматься. Убедившись, что молодой офицер не проявляет ни малейшего желания вступить в разговор, она откинулась в угол кареты и стала перебирать всевозможные предположения, возникавшие у нее в уме.
Но спустя четверть часа, удивленная тем, что они так долго едут, она нагнулась к окну кареты, желая посмотреть, куда же ее везут. Домов не было видно больше, деревья казались в темноте большими черными призраками, гнавшимися друг за другом.
Миледи вздрогнула.
– Однако мы уже за городом, – сказала она.
Молодой офицер промолчал.
– Я не поеду дальше, если вы не скажете, куда вы меня везете. Предупреждаю вас, милостивый государь!
Эта угроза тоже осталась без ответа.
– О, это уже слишком! – вскричала миледи. – Помогите! Помогите!
Никто не отозвался на ее крик, карета продолжала быстро катиться по дороге, а офицер, казалось, превратился в статую.
Миледи взглянула на офицера с тем грозным выражением лица, которое было свойственно ей в иных случаях и очень редко не производило должного впечатления; от гнева глаза ее сверкали в темноте.
Молодой человек оставался по-прежнему невозмутимым.
Миледи попыталась открыть дверцу и выскочить.
– Берегитесь, сударыня, – хладнокровно сказал молодой человек, – вы расшибетесь насмерть.
Миледи опять села, задыхаясь от собственного бессилия. Офицер наклонился и посмотрел на нее; казалось, он был удивлен, увидев, что это лицо, недавно такое красивое, исказилось болью и гневом и стало почти безобразным. Бедная женщина поняла, что погибнет, если даст возможность заглянуть к себе в душу, она придала своему лицу кроткое выражение и заговорила жалобным голосом:
– Скажите мне, ради Бога, кому именно – вам, вашему правительству или какому-нибудь врагу – я должна приписать учиняемое надо мною насилие?
– Над вами не учиняют никакого насилия, сударыня, и то, что с вами случилось, является только мерой предосторожности, которую мы вынуждены применять ко всем приезжающим в Англию.
– Так вы меня совсем не знаете?
– Я впервые имею честь видеть вас.
– И, скажите по совести, у вас не т никакой причины ненавидеть меня?
– Никакой, клянусь вам.
Голос молодого человека звучал так спокойно, так хладнокровно и даже мягко, что миледи успокоилась.
Примерно после часа езды карета остановилась перед железной решеткой, замыкавшей накатанную дорогу, которая вела к тяжелой громаде уединенного, строгого по своим очертаниям замка. Колеса кареты покатились по мелкому песку; миледи услышала мощный гул и догадалась, что это шум моря, плещущего о скалистый берег.
Карета проехала под двумя сводами и наконец остановилась в темном четырехугольном дворе. Дверца кареты тотчас распахнулась; молодой человек легко выскочил и подал руку миледи; она оперлась на нее и довольно спокойно вышла.
– Все же, – заговорила миледи, оглядевшись вокруг, переведя затем взор на молодого офицера и одарив его самой очаровательной улыбкой, – я пленница. Но я уверена, что это ненадолго, – прибавила она, – моя совесть и ваша учтивость служат мне в том порукой.
Ничего не ответив на этот лестный комплимент, офицер вынул из-за пояса серебряный свисток, вроде тех, какие употребляют боцманы на военных кораблях, и трижды свистнул, каждый раз на иной лад. Явились слуги, распрягли взмыленных лошадей и поставили карету в сарай.
Офицер все так же вежливо и спокойно пригласил пленницу войти в дом. Она, все с той же улыбкой на лице, взяла его под руку и вошла с ним в низкую дверь, от которой сводчатый, освещенный только в глубине коридор вел к витой каменной лестнице. Поднявшись по ней, миледи и офицер остановились перед тяжелой дверью, молодой человек вложил в замок ключ, дверь тяжело повернулась на петлях и открыла вход в комнату, предназначенную для миледи.
Пленница одним взглядом рассмотрела все помещение, вплоть до мельчайших подробностей.
Убранство его в равной мере годилось и для тюрьмы, и для жилища свободного человека, однако решетки на окнах и наружные засовы на двери склоняли к мысли, что это тюрьма.
На миг душевные силы оставили эту женщину, закаленную, однако, самыми сильными испытаниями; она упала в кресло, скрестила руки и опустила голову, трепетно ожидая, что в комнату войдет судья и начнет ее допрашивать.
Но никто не вошел, кроме двух-трех солдат морской пехоты, которые внесли сундуки и баулы, поставили их в угол комнаты и безмолвно удалились. Офицер все с тем же неизменным спокойствием, не произнося ни слова, распоряжался солдатами, отдавая приказания движением руки или свистком. Можно было подумать, что для этого человека и его подчиненных речь не существовала или стала излишней.
Наконец миледи не выдержала и нарушила молчание.
– Ради Бога, милостивый государь, объясните, что все это означает? – спросила она. – Разрешите мое недоумение! Я обладаю достаточным мужеством, чтобы перенести любую опасность, которую я предвижу, любое несчастье, которое я понимаю. Где я и в качестве кого я здесь? Если я свободна, для чего эти железные решетки и двери? Если я узница, то в чем мое преступление?
– Вы находитесь в комнате, которая вам предназначена, сударыня. Я получил приказание выйти вам навстречу в море и доставить вас сюда, в замок. Приказание это я, по-моему, исполнил со всей непреклонностью солдата и вместе с тем со всей учтивостью дворянина. На этом заканчивается, по крайней мере в настоящее время, возложенная на меня забота о вас, остальное касается другого лица.
– А кто это другое лицо? – спросила миледи. – Можете вы назвать мне это имя?
В эту минуту на лестнице раздался звон шпор и прозвучали чьи-то голоса, потом все смолкло, и слышен был только звук шагов приближающегося к двери человека.
– Вот это другое лицо, сударыня, – сказал офицер, отошел от двери и замер в почтительной позе.
Дверь распахнулась и на пороге появился какой-то человек. Он был без шляпы, со шпагой на боку и теребил в руках носовой платок.
Миледи показалось, что она узнала эту фигуру, стоящую в полумраке; она оперлась рукой о подлокотник кресла и подалась вперед, желая убедиться в своем предположении.
Незнакомец стал медленно подходить, и, по мере того как он вступал в полосу света, отбрасываемого лампой, миледи невольно все глубже откидывалась в кресле.
Когда у нее не оставалось больше никаких сомнений, она, совершенно ошеломленная, вскричала:
– Как! Это вы?
– Да, прелестная дама! – ответил Джозеф, отвешивая полуучтивый, полунасмешливый поклон. – Я самый.
– Так значит, этот замок…
– Мой.
– Эта комната?..
– Ваша.
– Так я ваша пленница?
– Почти.
– Но это гнусное насилие!
– Не надо громких слов, сядем спокойно и побеседуем, как подобает брату и сестре.
Он обернулся к двери и, увидев, что молодой офицер ждет дальнейших приказаний, сказал:
– Хорошо, благодарю вас! А теперь, господин Фельтон, оставьте нас!
БЕСЕДА БРАТА С СЕСТРОЙ
Пока Джозеф запирал дверь, затворял ставни и придвигал стул к креслу своей невестки, миледи, глубоко задумавшись, перебирала в уме самые различные предположения и наконец поняла тот тайный замысел против нее, которого она даже не могла предвидеть, пока ей было не известно, в чьи руки она попала. За время знакомства со своим деверем Анна вывела заключение, что он прирожденный дворянин, страстный охотник и неутомимый игрок, что он любит волочиться за женщинами, тщеславен, ибо присвоил себе титул брата в обход племянника, а кроме того ее и Джона-Эдуарда он ненавидит. Так как же он мог проведать о ее приезде и изловить? Почему он решился держать ее взаперти?
Правда, Атос сказал вскользь несколько слов, из которых миледи заключила, что ее разговор с кардиналом был подслушан посторонними, но она не могла и не хотела допустить, чтобы Атос сумел так быстро подвести контрмину.
Миледи скорее опасалась, что выплыли наружу ее прежние проделки в Англии. Бекингэм мог догадаться, что это она срезала два алмазных подвеска, и отомстить за ее мелкое предательство, не думая, что с ее стороны это тоже была месть; но Бекингэм был неспособен совершить какое-нибудь насилие по отношению к женщине, в особенности если он считал, что она действовала под влиянием ревности.
Это предположение показалось миледи наиболее вероятным: она вообразила, что ей хотят отомстить за прошлое, а не предотвратить будущее.
Как бы то ни было, ей вовсе не нравилось находиться под властью своего деверя, которого она почитала за настоящего и умного врага.
– Да, поговорим, любезный брат, – сказала она внешне непринужденно, рассчитывая выведать из этого разговора, как бы ни скрытничал Джозеф, все, что ей необходимо было знать для дальнейшего своего поведения.
– Итак, вы все-таки вернулись в Англию, – начал Джозеф, – вопреки вашему решению, которое вы так часто высказывали мне в Париже, что никогда больше нога ваша не ступит на землю Великобритании?
Анна не припоминала, чтобы она высказывалась так определенно, но сейчас ее интересовало другое:
– Прежде всего объясните мне, каким образом вы сумели установить за мной такой строгий надзор, что заранее были осведомлены не только о моем приезде, но и о том, в какой день и час и в какую гавань я прибуду?
Лорд Винтер избрал ту же тактику, что и миледи, полагая, что раз его невестка придерживается ее, то она, наверное, самая лучшая.
– Сначала вы мне расскажите, любезная сестра, зачем вы пожаловали в Англию? – возразил он.
– Я приехала повидаться с вами, милорд, – отвечала Анна с ударением на последнем слове, как бы намекая, что речь пойдет о делах семейных. Однако письмо д'Артаньяна уже зародило в душе «милорда» подозрения, и невестка только укрепила их.
– Вот как, повидаться со мной? – угрюмо переспросил Джозеф.
– Да, конечно, повидаться с вами. Что же тут удивительного? У нас есть, что обсудить, не так ли?
– Так вас привело в Англию только желание увидеться со мной, никакой другой цели у вас не было?
– Нет, – твердо ответила Анна.
– Стало быть, вы только ради меня взяли на себя труд переправиться через Ла-Манш?
Анну насторожила такая настойчивость. Если ее задержание – дело рук Бекингэма, то ее стражнику ни к чему эти расспросы. Неужели Джозеф знает нечто?
– Только ради вас.
– Черт возьми, какие нежности, сестра!
– А разве нам не о чем говорить, милорд? Семейные дела касаются нас обоих, не правда ли? Например, титул и наследство…
Лорд Винтер невольно вздрогнул. Он подумал, что невестка решила заявить права своего сына на титул, в таком случае положение Джозефа становилось невыносимым. Он уже привык считать себя лордом и, в самом скором времени, владельцем всего состояния. Решительные действия настоящей леди Винтер могли лишить его вожделенных целей. С другой стороны, заявив во всеуслышанье, что ее брак с Джорджем был незаконным (при нерасторгнутом первом браке), он ставил под удар доброе имя всей семьи, следовательно, и свое. Нет, самое безопасное было дать ей исчезнуть.
– Я верю вам, – ответил барон с видом притворного добродушия. – У вас возникает желание повидать меня, и вы приезжаете в Англию. Я узнаю об этом желании или, вернее говоря, догадываюсь о нем и, чтобы избавить вас от всех неприятностей ночного прибытия в порт и всех тягот высадки, посылаю одного из моих офицеров вам навстречу. Я предоставляю в его распоряжение карету, и он привозит вас сюда, в этот замок, комендантом которого я состою, куда я ежедневно приезжаю и где я велю приготовить вам комнату, чтобы вы могли удовлетворить наше взаимное желание видеться друг с другом. Разве это представляется вам более удивительным, чем то, что вы мне сказали?
– Нет, я нахожу удивительным только то, что вы были предупреждены о моем приезде.
– А это объясняется совсем просто, любезная сестра, – с еще большим добродушием откликнулся он, – разве вы не заметили, что капитан вашего судна, прежде чес стать на рейд, послал вперед, чтобы получить разрешение войти в порт, небольшую шлюпку с судовым журналом и списком команды и пассажиров? Я начальник порта, мне принесли этот список, и я прочел в нем ваше имя. Сердце подсказало мне то, что сейчас подтвердили ваши уста: я понял, ради чего вы подвергали себя опасностям столь затруднительного теперь переезда по морю, и выслал вам навстречу свой катер. Остальное вам известно.
Миледи поняла, что деверь лжет, и это еще больше испугало ее.
– Любезный брат, – заговорила она снова, пытаясь переменить тему, – не милорда ли Бекингэма я видела сегодня вечером на молу, когда мы входили в гавань?
– Да, его… А, я понимаю! Увидев его, вы взволновались: вы приехали из страны, где, вероятно, мысль о нем заботит всех, и я знаю, что его приготовления к войне с Францией очень тревожат вашего друга кардинала.
Анна не знала, что и подумать. Неужели Джозеф и это знает?! Тогда она пропала – обвинение в государственной измене в военное время приведет ее на эшафот.
– Почему вы решили, что он мой друг? – вскричала миледи с искренним ужасом в голосе.
– А разве он не ваш друг? – небрежным тоном спросил барон. – Если я ошибся – извините: мне так показалось. Но мы вернемся к милорду герцогу после, а теперь не будем уклоняться от того крайне чувствительного направления, которое принял наш разговор. Вы приехали, говорите вы, чтобы повидать меня?
– Да, – сказала Анна, чтобы что-нибудь сказать.
– Ну что ж, я вам ответил, что все устроено согласно вашему желанию и что мы будем видеться каждый день.
Говоря это, барон нежно сжал руку сестры, но его улыбка была отнюдь не нежной и вовсе не братской.
– Значит, я навеки должна оставаться здесь? – с оттенком ужаса спросила миледи.
– Может быть, вы здесь терпите какие-нибудь неудобства, сестра? Требуйте, чего вам недостает, и я постараюсь вам это предоставить.
– У меня нет ни служанок, ни лакеев… – нерешительно проговорила Анна. Она надеялась, что Джозеф пришлет кого-нибудь из лондонского дома, но взгляд деверя показал, что она ошиблась.
– У вас все это будет, сударыня. Скажите мне, на какую ногу был поставлен ваш дом при первом вашем муже, и, хотя я только ваш деверь, я заведу вам все на такой же лад.
– При моем первом муже? – вскричала миледи, уставившись на Винтера растерянным взглядом.
– Да, вашем муже – французе, я говорю не о моем брате… Впрочем, если вы это забыли, то, так как он жив еще, я могу написать ему, и он сообщит мне все нужные сведения.
Холодный пот выступил на лбу Анны. Джозеф не мог узнать это в Лондоне: они с мужем держали в тайне все, что касалось ее первого замужества, хотя, конечно, не могли отрицать сам факт его из-за Луи-Гийома. Но то, что Антуан жив, она сама узнала десять дней назад – значит, Атос снесся каким-то образом с ее деверем. Она бы возненавидела его, если бы в ее душе еще оставались силы для этого… А Джозеф, сидя напротив, находил явное удовольствие в допросе.
– Вы шутите! – хрипло сказала Анна, не понимая, что говорит.
– Разве я похож на шутника? – спросил барон, под взглядом невестки вставая и отступая на шаг.
– Или, вернее, вы меня оскорбляете, – продолжала она, не отрывая взгляда от лица, которое десять дней назад вставало перед ней в видении и не дало покончить с собой. Ненависть тогда спасла ее и ненависть сейчас придала ей сил, потому что она встала, судорожно впившись пальцами в подлокотник кресла.
– Оскорбляю вас? – презрительно усмехнулся лорд Винтер, отойдя к двери. – Неужели же вы, сударыня, полагаете, что это возможно?
Он почти повторил слова Антуана, но во второй раз миледи смогла ответить.
– Вы, милостивый государь, или пьяны, или сошли с ума, – сказала она. – Ступайте прочь и пришлите мне женщину для услуг!
– Женщины очень болтливы, сестра! Не могу ли я заменить вам камеристку? Таким образом все наши семейные тайны останутся при нас.
– Наглец! – вскричала миледи вне себя от ярости и кинулась на барона, который стал в выжидательную позу, положив руку на эфес шпаги.
– Эге! – произнес он. – Я знаю, что вы хотели бы убить меня, но предупреждаю: я буду защищаться, хотя бы и против вас.
– О, вы правы, – с жаром воскликнула Анна, – у вас, пожалуй, хватит низости поднять руку на женщину, коли не удалось ее отравить!
– Быть может, – отвечал барон, заметно побледнев. – Но у меня найдется оправдание в вашем случае: моя рука будет, я полагаю, не первой мужской рукой, поднявшейся на вас.
И барон медленным обвиняющим жестом указал на левое плечо Анны, почти коснувшись его пальцем.
Анна испустила сдавленный стон, стон обиды и ярости, похожий на рычание, и попятилась в дальний угол комнаты, точно пантера, приготовившаяся к прыжку.
– Рычите, сколько угодно, – победно вскричал Джозеф, – но не пытайтесь укусить! Ибо, предупреждаю, это для вас плохо кончится: здесь нет прокуроров, которые заранее определяют права наследства, нет странствующего рыцаря, который бы вызвал меня на поединок ради прекрасной дамы, которую я держу в заточении, но у меня есть наготове судьи, которые, если понадобится, учинят расправу над женщиной настолько бесстыдной, что она при живом муже прокралась на супружеское ложе моего старшего брата, лорда Винтера, и эти судьи, предупреждаю вас, передадут вас палачу, который сделает вам одно плечо похожим на другое.
Слушая угрозы, которые изрыгал брат ее мужа, человек, ненавидевший ее с самой первой встречи за то, что она отказала ему в низких притязаниях, за то, что она родила наследника и отняла у Джозефа титул и деньги, которые могли бы принадлежать ему, за то, что она и сын являлись живым напоминанием того, что имя лорда Винтера он носит незаконно и только до совершеннолетия племянника, чьей смерти страстно желает, выслушивая, что мужчина хочет сделать с плененной им женщиной, миледи чувствовала, как небывалая, захлестывающая все ее существо ненависть прорезывается откуда-то из глубины и делает ее неуязвимой для оскорблений и сильной, как Юдифь перед полчищами вражескими. Глаза новой Юдифи метали такие молнии, что, хотя Джозеф Винтер был мужчина и стоял вооруженный перед безоружной женщиной, он почувствовал, как в душе его зашевелился страх. Тем не менее он продолжал говорить, но уже с закипающей яростью.
– Да, я понимаю, что, получив наследство после моего брата, вы были бы не против унаследовать и мое состояние. Но знайте наперед: вы можете убить меня или подослать ко мне убийц – я принял на этот счет меры предосторожности: ни одно пенни из того, чем я владею, не перейдет в ваши руки! Разве вы недостаточно богаты, имея около миллиона?..
Голос его доносился до Анны как бы издалека, и она только пыталась понять: неужели Джозеф говорит это искренне?! Она никогда не считала его глупцом, и сейчас либо она ошиблась в нем, либо его ненависть к ней и Джону-Эдуарду превратилась в манию, а она боялась сумасшедших, потому что сама жила больше разумом, чем чувствами. Однако то, что он сказал потом, заставило ее прислушаться:
– …О, поверьте, если бы память моего брата и честь моей семьи не была для меня священна, я сгноил бы вас в какой-нибудь государственной тюрьме или отправил бы в Тайберн на потеху толпы! Я буду молчать, но и вы должны безропотно переносить ваше заключение. Дней через пятнадцать-двадцать я уезжаю с армией в Ла-Рошель, но накануне моего отъезда за вами прибудет корабль, который отплывет на моих глазах и отвезет вас в наши южные колонии. Я приставлю к вам человека, и, будьте уверены, он всадит вам пулю в лоб при первой вашей попытке вернуться в Англию или на материк!
