Текст книги "Михаил Васильевич Нестеров"
Автор книги: Ирина Никонова
Жанр:
Культурология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
– Вот бы сейчас ваш портрет написать»[202]202
Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 198.
[Закрыть].
Предварительных эскизов сделано не было. Е. И. Таль вспоминает, что Нестеров помимо позы модели большое внимание уделил окружающим мелочам – подушкам и особенно цветам, стоявшим в вазе около бюста[203]203
«Помню, – вспоминает Е. И. Таль, – что М. В., усадив меня на диван, несколько раз повторил, что его интересует поворот головы, на который он мне указал, в остальном он велел мне сидеть удобно и свободно, руки держать так, как мне хочется» (цит по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 200).
[Закрыть].
Портрет Е. И. Таль. 1936
Портрет Е. И. Таль Нестеров не причислял к своим несомненным удачам. Уже закончив его, он писал А. Д. Корину 29 октября 1936 года: «Я плетусь в хвосте художественной жизни. Написал что-то вроде портрета, да боюсь, что заругаете, опять потом бессонная ночь, думы: чем и как на вас потрафить? Вот до чего довели бедного старика!
Беда с вами, „молодняком“, нам, людям века минувшего»[204]204
Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 201.
[Закрыть].
Однако этот портрет, на наш взгляд, представляет безусловный интерес. Прежде всего поражает необычайно смелая композиция. Над сидящей женщиной, прямо над ее головой, на той же самой оси стоит скульптурный бюст. Причем линии плеч модели и скульптуры повторяют одна другую, повторяется также поворот головы. У художника была внутренняя задача – сопоставить чуть холодноватую замкнутость мраморного бюста с внутренним состоянием портретируемой. Поэтому повторяется не только общий абрис скульптуры и модели, повторяются линии рта, носа, даже глаз. Замкнутая полуулыбка, готовая стать горькой, застыла на плотно сжатых, темно накрашенных губах, резко выделяющихся на бледном матовом лице женщины, столь близком по цвету к скульптурному портрету. Черные платье и волосы резко контрастируют с бледностью лица, со светлым ожерельем, резко выделяются на сером фоне.
Женщина сидит прямо, в фас, в очень спокойной позе, но скрытое нервное напряжение ощущается в сомкнувшихся пальцах рук, в повороте головы, в скошенных глазах, устремленных в сторону. Оно подчеркивается спадающими вниз мелкими, кажущимися неживыми белыми цветами, стоящими в узкой и высокой стеклянной вазе. Это настороженное холодноватое напряжение человека замкнуто в нем самом и почти незаметно, как замкнут абрис фигуры, как неподвижна мраморная скульптура с застывшей на лице неопределенной полуулыбкой. Энергию, которую можно предполагать в женщине, художник не подчеркивает, как это было в портрете И. П. Павлова или С. С. Юдина; она составляет качество, внутренне присущее самой модели, но лишенное активного выражения.
В портрете Е. И. Таль художник обращается только к сугубо личным качествам модели, ей индивидуально присущим, здесь уже нет характеристики деятельности человека, как было прежде.
Портрет Е. И. Таль отмечен также определенным стремлением к внешней импозантности образа, к цветовой декоративности общего решения. Пышный узор подушки с крупными цветами, мраморный бюст, высокая спинка дивана, гордая посадка фигуры – все вносило в замкнутый в своем частном настроении образ момент парадности.
Черты, наметившиеся в портрете Е. И. Таль, находят свое полное выражение в следующей работе – портрете К. Г. Держинской (1937; Третьяковская галлерея)[205]205
Портрет К. Г. Держинской был на выставках: «Лучшие произведения советских художников» (1941, Москва); «Советская живопись и графика» (1945, Рига); «Советская живопись и графика» (1946, Вильнюс); «Выставка произведений русского дореволюционного и советского искусства» (1948, Рига) и других.
[Закрыть].
Искусство К. Г. Держинской всегда восхищало Нестерова, он был горячим поклонником ее таланта. Художник писал К. Г. Держинской 7 июня 1937 года: «Сумею ли я выразить в письме то чудесное чувство, какое Вы вызвали у меня и всех Вас слушавших гостей моих своим пением „Я помню чудное мгновенье“, „Форель“, также арии Лизы и „Тоски“?
Непосредственно я глубоко был тронут этими чудными звуками, образами, но „непосредственное“ чувство – это нечто неуловимое, мало осязаемое, а мне хотелось бы сказать Вам нечто более существенное, понятное…
У Вас счастливо совпадает (говорит с Вами художник) такая приятная внешность, Ваше милое лицо, – с чудесным тембром, фразировкой, с Вашим искренним, пережитым чувством. Такое сочетание даров божиих со школой, умением – дают тот эффект, коим Вы так легко покоряете слушателей – старых или молодых, восторженных или рассудочных. Важно то, что Вы их покоряете „комплексом“, „данных“ Вам природой и хорошей старой школой.
Вот в чем Ваша большая сила и „магия“, и я ей был покорен на минувшем прекрасном вечере, коего Вы были радостью и украшением, и я безмерно Вам благодарен.
Я Ваш должник, но не неоплатный»[206]206
Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 202.
[Закрыть].
Осенью 1936 года Нестеров сообщил Держинской о своем желании сделать ее портрет. «„Присматривался“ он ко мне долго – писала Держинская С. Н. Дурылину. – Часто, когда я приезжала к М. В., он отойдет от меня – я сидела на диване – и смотрит – то прямо, то отходя в сторону. Много раз он смотрел на руки. Мне он ничего не говорил, но я стала замечать, что он следит за мной. Сначала я далека была от того счастья, которое я потом узнала, – о желании М. В. писать мой портрет. Под конец стала догадываться…»[207]207
Там же, стр. 204.
[Закрыть]. Сеансы были начаты только 3 декабря. Нестеров выбрал ясный морозный день. По свидетельству Дурылина, художник, в отличие от своих прежних портретов, очень долго искал позу, костюм, обстановку (в этом проявляется черта, связывающая портрет Держинской с портретом Таль).
Нестеров, по словам С. Н. Дурылина, не раз говорил ему, что он ставил себе «большую трудную задачу: теплая правда характеристики должна быть выражена в форме парадного портрета большой артистки, привыкшей выступать в великолепном оперном театре, залитом огнями»[208]208
Там же, стр. 204.
[Закрыть].
В первом карандашном двухцветном наброске Держинская изображена сидящей, с руками, протянутыми к невидимым клавишам. Этот эскиз дает решение портрета, близкое к периоду 1930–1935 годов. Но Нестеров отходит от него. Уже во втором эскизе певица нарисована в той же позе, что и в окончательном варианте[209]209
Оба карандашных эскиза к портрету К. Г. Держинской хранятся в собрании К. А. Держинского (Москва). Очень интересен процесс поисков позы и жеста К. Г. Держинской. По словам самой модели, приводимым в книге С. Н. Дурылина, «Нестеров искал позу, где обязательно видны были бы руки». Держинская вспоминает, что когда Нестеров «решил писать стоя, то очень долго искал место для руки – хотел, чтобы она была как бы приподнята (все для того, чтоб лучше была видна вся рука – и кисть и пальцы). Я встала сразу, посмотрела в окно и случайно приложила руку к щеке, – эта поза до известной степени мне свойственна. М. В. чрезвычайно она понравилась.
Я живо помню, как я ему сказала, что хотя это и „моя“ поза, но она немного неестественна. М. В. и тогда, и во все время работы неоднократно говорил: „За позу меня будут осуждать, но не важно, зато рука вся видна: и пальцы, и даже кисть другой руки видна, – я доволен“» (цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 20).
[Закрыть].
Нестеров писал портрет К. Г. Держинской, как сообщает С. Н. Дурылин в своей монографии, двадцать семь сеансов – с декабря 1936 по конец марта 1937 года. В период работы над портретом художник говорил своей модели, что он пишет портрет не только артистки, но и человека. Во время сеансов Нестеров часто рассказывал К. Г. Держинской свои впечатления от искусства Италии, «очень много говорил и много раз возвращался к вопросу о взаимоотношении людей, о людских душах и сердцах, о том, как складываются дальнейшие пути человека после пережитых потрясений. Однажды он сказал, что, уйдя от окружающей жизни „на леса“ (он подразумевал работы в храмах), он только впоследствии понял и увидал, как много в жизни интересного, большого, мимо которого он прошел»[210]210
Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 206.
[Закрыть].
Портрет К. Г. Держинской. 1937
Нестеров уже, видимо, в период окончания портрета не был удовлетворен им. Он писал дочери: «Модель находит, что она на портрете „душка“, а я ей говорю, что мне душку не надо, а надо Держинскую»[211]211
Там же, стр. 207.
[Закрыть].
В этом произведении проявилось несоответствие первоначального замысла и окончательного решения, что дает повод думать о каких-то серьезных противоречиях в творчестве художника, о не совсем ясном еще определении своих новых путей.
Зеленовато-голубой свет зимнего дня падает широким потоком из окна. Серебристо мерцают на фоне темно-коричневой мебели небольшие вазы, настольная лампа, паркетный пол.
У темной тяжелой портьеры в центре этого интерьера стоит женщина в светло-сиреневом платье, спадающем с обнаженных плеч легкими и мягкими волнами, делающими ее фигуру исполненной мягкости и вместе с тем торжественной импозантности. Розовато-сиреневые мелкие цветы, приколотые к платью, живо перекликаются с точно такими же, стоящими в небольшой вазе около высокого окна, за которым видна светлая стена дома, прорезанная окнами. Одной рукой женщина перебирает длинное ожерелье, переливающееся цветами розового, сиреневого, серебристо-лилового. Другая ее рука, обнаженная по локоть, со сверкающим золотым браслетом, мягким, легким, спокойным движением поднятая к щеке, чуть поддерживает голову. Вся фигура поставлена в профиль, к зрителю обращено только лицо с внимательным и ласковым взглядом. Это мягкое движение руки, поднятой к щеке, и выражение глаз вдруг вносят в парадный портрет внутреннюю теплоту и мягкую задушевность. Рядом с женщиной, точно подчеркивая парадность этого портрета, у стены, на высокой подставке красного дерева стоит большая синяя с золотом ампирная ваза. Все основные линии в портрете вертикальны, что вносит в портрет ту торжественность и парадность, которые художник пытается увязать с задушевной мягкостью самого образа.
Портрет Держинской, в отличие от работ 1930–1935 годов, повествователен по своему характеру. Кажется, что эта красивая женщина, с ласковой, чуть печальной внимательностью в глазах, живущая среди изящных и приятных предметов, остановилась, проходя из одной комнаты в другую, остановилась на мгновение, чтобы позировать художнику. При взгляде на портрет Держинской поражает сюжетная немотивированность ее душевного движения, хотя само по себе это душевное движение прочувствованно и выражает момент глубоко внутренний. Стремление к выражению мягкости и ласковости человеческой души – новое качество для работ того времени, отличавшихся определенностью и активностью чувств, в них выраженных. Но вместе с тем эта сторона в значительной степени нейтрализуется, она входит в противоречие с парадной импозантностью и со слишком большим вниманием художника к «костюмировке».
Видимо, при работе над портретом Нестеров отошел от своего первоначального замысла изобразить актрису, блестящую певицу, и внес в него новый момент – внутренней, может быть, частной характеристики, но не сумел довести его до яркого и убедительного выражения.
Недовольство самого художника своей работой росло с каждым годом. Он отказался включить репродукцию с этого портрета в состав иллюстраций к своей книге «Давние дни», где воспроизводились его произведения[212]212
Вопреки желанию Нестерова, портрет К. Г. Держинской был все-таки включен в первое издание его воспоминаний «Давние дни».
[Закрыть].
Если Нестерову были ясны живописные достоинства портрета, то решение образа его мало удовлетворяло. В 1939 году, даря К. Г. Держинской первоначальные эскизы портрета, Нестеров написал: «Ксении Георгиевне Держинской на память от не портретиста-художника. Мих. Нестеров. 1939. Февраль».
Недовольство росло еще и потому, что к 1939 году художник уже нашел принципы образного решения для своих тогда еще не совсем оформившихся мыслей. По рассказам самой К. Г. Держинской, приведенным в монографии С. Н. Дурылина, Нестеров мечтал написать новый портрет Держинской.
Он говорил: «Напишу Вас, только Ваше лицо и немного бархатного платья в овале, Вашу руку – это будет Ваш портрет»[213]213
Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 209.
[Закрыть]. Он говорил о том, что этот портрет будет без всякой мишуры – комнат, ваз и т. д. Художник считал, что портрет Держинской «мало отражает духовный внутренний облик»[214]214
Там же, стр. 210.
[Закрыть].
Новый портрет написан не был, но, правда, Нестеров позднее изобразил Держинскую в роли Ярославны из оперы «Князь Игорь»[215]215
Речь идет об акварелях, сделанных около 1938 года (собрание Н. М. Нестеровой и собрание К. А. Держинского, Москва).
[Закрыть].
Портрет К. Г. Держинской не был единственной переходной работой в творчестве Нестерова той поры. Очень близок к нему, хотя и далек от его живописного совершенства, портрет О. Ю. Шмидта, написанный ранней осенью (сентябрь) того же 1937 года (Государственная картинная галлерея БССР, Минск). Это был единственный случай заказного портрета в творчестве художника.
Портрет О. Ю. Шмидта. 1937
Нестеров, по свидетельству С. Н. Дурылина, был глубоко взволнован челюскинской эпопеей[216]216
См. С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», стр. 212.
[Закрыть]. Когда устроители выставки «Индустрия социализма» предложили написать портрет О. Ю. Шмидта, художник согласился. К 10 августа 1937 года – в то время Нестеров гостил к Колтушах у семьи И. П. Павлова – относится карандашный набросок в альбоме. Шмидт изображен в профиль, в меховой одежде полярника, указывающим правой рукой вверх.
Затем художник отошел от первоначального замысла, решив писать Шмидта в рабочей повседневной обстановке. С. Н. Дурылин отмечает, что Нестеров непременным условием поставил писать портрет не у него на дому, а в рабочем кабинете, в самый разгар трудового дня. Примечательно, что художник отошел от героизированного образа и обратился к конкретному изображению человека. Портрет О. Ю. Шмидта он писал с увлечением, с большим интересом, о чем свидетельствуют письма этого времени. Правда, Нестеров не считал его заказным, отказавшись от заказа и аванса[217]217
В этой связи очень показательны для творческого облика Нестерова его слова, приводимые в книге С. Н. Дурылина: «Заказ, в особенности государственный, не трудно взять, но его трудно исполнить. Нужно исполнить хорошо, нужно не даром деньги взять с государства, а разве может быть уверенность, что исполнишь его хорошо? Художество – дело прихотливое: может выйти, а может и не выйти. Этого мало: заказ нужно исполнить точно, в срок. Я старик, я могу заболеть – как же я могу брать на себя обязательство написать портрет к сроку? Напишу, выйдет хорошо, покажу – если понравится, берите; не понравится – не надо. Я ничем не связан: портрет мой, а заказной – я еще его не написал, а уж он не мой» (цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 214).
[Закрыть]. Он наблюдал Шмидта в разгар работы, встреч с людьми. «Я сижу в стороне, – рассказывал художник С. Н. Дурылину, – смотрю на него, рисую, – а у него капитаны, капитаны, капитаны. Все с Ледовитого океана. Кряжистые. Он озабочен: в этом году ждут раннюю зиму, суда могут зазимовать не там, где следует. Теребят его телеграммами и звонками. Он меня не замечает, а мне того и надобно. Зато я его замечаю»[218]218
Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 214.
[Закрыть].
Шмидт изображен во время работы. Но, говоря с собеседником, он о чем-то глубоко задумался. Это ощущение внутренней думы, человеческой сосредоточенности ясно выражено в портрете. Движение руки, держащей карандаш у карты, кажется машинальным, не связанным с разговором, с внутренним состоянием. Казалось бы, очень близкий к портретам 1935 года, портрет Шмидта вместе с тем совершенно лишен свойственной им целеустремленной единой мысли. Здесь уже существует попытка построить образ не на одной типичной черте, как это было, например, в портрете С. С. Юдина, а на выражении более глубокого внутреннего состояния человека, на более развернутом его показе. Динамика, свойственная прежним работам художника, здесь совершенно отсутствует, она уступает место более сложной внутренней характеристике, выявлению чувств, более личных, присущих только данной модели. Прежде художник акцентировал внимание только на раскрытии деятельности человека, его творческой активности, в образе Шмидта на первый план выступает момент размышления, душевной сосредоточенности.
Если в портретах И. П. Павлова, С. С. Юдина и даже А. Н. Северцова Нестеров прибегал к обобщенному решению лица, то здесь именно на лице он сосредоточивает свое основное внимание. В этом портрет О. Ю. Шмидта близок к работам 20-х годов, к таким портретам, как портрет А. Н. Северцова (1925) или Н. И. Тютчева (1928). Близок он к ним по композиционному и по цветовому решению. В отличие от портретов первой половины 30-х годов, светлых и ясных, праздничных по колориту, портрет Шмидта решен в сравнительно темной цветовой гамме. Но вместе с тем образ Шмидта лишен и моментов острой характерности. Он отмечен безоговорочным признанием и утверждением личных качеств модели.
Однако в портрете О. Ю. Шмидта, как и в других работах 1936–1937 годов, существует еще некоторая ненайденность принципов решения, что во многом определяет их, сравнительно с предыдущими, невысокое качество.
В 1937 году Нестеров задумал написать портрет К. С. Станиславского. Предложение художника было встречено с большой радостью, однако болезнь артиста оттягивала встречу, а 7 августа 1938 года Станиславского не стало.
«Зиму 1937/38 года, – пишет С. Н. Дурылин, – Михаил Васильевич очень томился без портретной работы. Приходилось мне „сватать“ ему в эту пору то одно, то другое лицо из тех, кто могли его заинтересовать, как портретиста, но тщетно: „сватанья“ не удавались: „Хороший человек; уважаю, люблю – но… – он разводил руками, – но ничего не говорит мне как художнику“»[219]219
Там же, стр. 219.
[Закрыть].
Однажды, это было в мае 1938 года, к Нестеровым пришла Н. А. Северцова (Габричевская), дочь покойного А. Н. Северцова, и привела с собой художницу-офортистку Елизавету Сергеевну Кругликову. Нестеров был знаком с Е. С. Кругликовой, встречался с нею в Ленинграде у А. А. Рылова и А. П. Остроумовой-Лебедевой, любил ее искусство. Когда он предложил ей позировать, Кругликова согласилась.
Портрет писался на квартире Н. А. Северцовой. Нестерову модель нравилась. Он работал с увлечением[220]220
Нестеров писал своей дочери В. М. Титовой: «Модель очень интересная, острая, в ней есть что-то „птичье“» (цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист, М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 220).
[Закрыть]. В середине июня 1938 года портрет был закончен. По окончании его Нестеров сообщал своей дочери В. М. Титовой: «Портрет всем очень нравится, да и я нахожу, что он вышел любопытней двух предыдущих (т. е. портретов Держинской и Шмидта). Очень уж модель интересная»[221]221
Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 221–222.
[Закрыть].
Портрет Е. С. Кругликовой. 1938
Портрет Е. С. Кругликовой 1938 года был приобретен в Третьяковскую галлерею. Однако, несмотря на сознание своей удачи, Нестеров вновь обращается в следующем, 1939 году к новому портрету Е. С. Кругликовой[222]222
10 июня 1939 года Нестеров писал В. М. Титовой: «Я начал портрет со своей престарелой „Красавицы“. Она вся в белом, в золотистом жилете. Интересна, оживлена, а что из всего этого выйдет – посмотрим, увидим, недели через 2. Тогда и сообщим тебе» (цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист, 1949, стр. 225).
[Закрыть].
Второй портрет Е. С. Кругликовой был окончен уже в конце июня 1939 года, а вскоре, к глубокому удовольствию самой модели, приобретен в Русский музей. Нестеров был им доволен больше, чем первым, считал его лучшим, был доволен тем, что написал его.
Портрет Е. С. Кругликовой. 1939
История этих портретов, созданных на протяжении двух лет, очень знаменательна. Она отражает поиски Нестерова в этот период.
Портрет Е. С. Кругликовой 1938 года построен на передаче резкой характерности модели. Острый угол согнутой в локте руки, нога, закинутая за ногу, нервные движения пальцев, держащих тонкую и длинную папиросу, придают подвижной фигуре устремленность. Эта устремленность как бы вся сосредоточилась в лице с крупными и подвижными чертами, в живых глазах, в полуоткрытом рте, в волнистой пряди седых волос, спадающей на большой лоб, с резкими складками над переносицей. Кругликова изображена в момент беседы, остро занимающей ее, заставляющей ее столь подвижно и живо реагировать. Точно вторя этому движению, устремленному влево, в сторону собеседника, изогнут стебелек желтой розы, стоящей в тонком бокале у самого края рояля. Сочетание ярко-белого жабо, иссиня-черного костюма с более темным цветом блестящего черного лака рояля, с синеватой стеной, с голубовато-желтым офортом и желтой розой делает портрет изысканным по цвету. Колористическая гамма его выдержана в одном цветовом ключе – от иссиня-черного до голубовато-серого. Единственным цветовым акцентом является желтая роза, как бы олицетворяющая красоту и изящество модели. В первоначальном эскизе, сделанном углем, вместо розы помещена фарфоровая пепельница, не было в нем и цветного офорта, висящего на стене, с типичным для произведений Кругликовой мотивом Невы и Петропавловской крепости. В самом портрете художник уже пришел к опосредованной характеристике, близкой его работам 1930–1935 годов.
Интересно отметить, что художник, как и прежде, строит образ на силуэтной выразительности фигуры, снова прибегая к профильному изображению, и на броской красоте цветовой гаммы. В портрете Кругликовой мы сталкиваемся с решением, в котором есть момент декоративности.
Нарядность цвета, его звучность – одна из характерных качеств работ Нестерова этого времени (исключение – портрет О. Ю. Шмидта). Однако художник уже не повторяет свою гамму, каждый раз находя цветовое решение, соответствующее данному образу. Достаточно сравнить серебристо-сиреневый цвет портрета Держинской с темно-синим в портрете Кругликовой, чтобы понять сколь настойчивы были колористические поиски мастера.
Нестеров раскрыл тонкую подвижную натуру художницы, ее живой интерес к жизни, ее изящество. Этот образ, построенный на острой живой характерности модели, великолепно удался ему[223]223
Портрет Е. С. Кругликовой (1938) был на выставке «Лучшие произведения советских художников» (1941, Москва).
[Закрыть]. Однако уже в следующем году художник стремится к иному образу, на наш взгляд, более глубокому.
В портрете Е. С. Кругликовой 1939 года (Русский музей) модель изображена в фас. В первоначальном рисунке, сделанном еще в Колтушах, художница сидит в большом кресле, тяжелая массивная спинка которого нависает над ее головой. Кругликова делает зарисовки в альбоме, лежащем на ее коленях. В окончательном портрете тяжелое массивное кресло смотрится просто зеленым фоном, альбома нет, в руках остался лишь яркий красный карандаш. Все внимание сосредоточено на лице женщины, на ее руках. Художника интересует не раскрытие определенного жизненного момента или состояния человека, а человеческая психология, внутренний, более широкий характер личности.
Этот портрет невероятно скуп в деталях по сравнению с предшествующими, в которых биографичность интерьера и жизнь человека в нем, как в привычной обстановке, делали портретное изображение почти сюжетной картиной. Здесь перед нами лицо усталого, но сильного человека, тонкие, красивые, но уже старческие руки держат карандаш (единственная дополнительная деталь), затаенная горечь легла на губах и у глаз, смотрящих на зрителя с молчаливым вниманием. Жесткие линии прорезают лицо, та же жесткость в костюме. Главным здесь является раскрытие глубоко внутренних сторон личности, личности значительной, но значительность эта достигается не рассказом о ней, а путем концентрации внимания на чертах лица, глазах, руках. В их изображении художник видит прежде всего пути к внутреннему постижению своей модели. Он отказывается от внешней характерности, от броскости цветового и композиционного решения. В этом портрет Кругликовой 1939 года близок портрету Шмидта, но отличается от него органичностью найденных приемов[224]224
В книге С. Н. Дурылина мы находим очень интересные строки, раскрывающие отношение Нестерова к портрету Е. С. Кругликовой 1939 года.
«Беседуя со мной как-то в закатный час в Болшеве, – пишет С. Н. Дурылин, – тотчас после написания портрета, Нестеров вспоминал:
– Кто бранит последний портрет; говорят: первый острее, но большинство хвалят, и у Габричевского есть няня, старушка восьмидесяти лет. Та Кругликовой сказала: „На этом (втором портрете), Елизавета Сергеевна, вы – умная!“.
Нестеров радовался этому определению: не „элегантная“, не „красивая“, „умная“.
Показывая мне новый портрет Е. С. Кругликовой, он сам определил его, чего почти никогда не делал:
– Этот – попроще. Тут она старая. Ничего не поделаешь: старая. Ручки-то в склерозике.
И опять вспоминал изречение старой няни: „тут она – умная“» (С. Дурылин. Нестеров-портретист, М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 226–227).
[Закрыть].
Как мы уже отмечали, творческие искания Нестерова во второй половине 30-х годов весьма разнообразны. Поиски более психологически углубленного решения не всегда находили адекватную форму. Он ищет порой новых композиционных приемов, как, например, в портретах Е. П. Разумовой и Е. И. Таль, порой возвращается к старым, уже найденным, как в портрете Е. С. Кругликовой (1938) и О. Ю. Шмидта. Колористические искания мастера также отличаются в этот период известной пестротой. В них нет уже прежнего единства, как, например, в первой половине 30-х годов, когда светлая цветовая гамма большинства портретов (портреты С. С. Юдина, И. П. Павлова, И. Д. Шадра), заметим кстати, очень близкая по принципам к многим живописным произведениям того времени, великолепно соответствовала эмоциональному звучанию образа.
С наибольшей очевидностью новые принципы, найденные Нестеровым во второй половине 30-х годов, воплотились в портрете В. И. Мухиной (1940; Третьяковская галлерея)[225]225
Портрет В. И. Мухиной был на выставках: «Лучшие произведения советских художников» (1941, Москва); советского искусства (1950, Хельсинки); советского изобразительного искусства, (1952, Индия); советского изобразительного искусства (1958, Брюссель) и других.
[Закрыть].
Портрет В. И. Мухиной. 1940
Портрет был задуман художником в 1939 году[226]226
В 1939 году Нестеров решил также написать портрет академика В. П. Филатова. Но замысел этот осуществлен не был (см. А. Михайлов. М. В. Нестеров. М., 1958, стр. 427)
[Закрыть]. К этому времени относится первоначальный набросок, а также первые сеансы. Однако из-за усталости художника, которому было уже 77 лет, из-за переутомления на сеансах у П. Д. Корина, кончавшего в это время портрет Михаила Васильевича, работа над образом Мухиной возобновилась только летом 1940 года.
Нестеров поставил непременным условием, чтобы В. И. Мухина позировала ему в своей мастерской, во время работы. Еще 25 октября 1939 года художник рассказывал С. Н. Дурылину: «А я начал Мухину. Что-то выходит. Я ее помучил: так повернул, этак: а ну, поработайте-ка! Чем вы работаете?
– Чем придется: пальцем, стекой.
Как принялась над глиной орудовать – вся переменилась.
– Э! – думаю. – Так вот ты какая! Так и нападает на глину: там ударит, здесь ущипнет, тут поколотит. Лицо горит. Не попадайся под руку: зашибет! Такой-то ты мне и нужна.
Вот так и буду писать. Это куда труднее Держинской: Не оборвусь ли?»[227]227
Запись в дневнике С. Н. Дурылина. Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист, М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 231.
[Закрыть].
Первоначальный карандашный набросок, сильно вытянутый по вертикали, изображает Мухину, стоящей около возвышающегося над ее головой скульптурного бюста, который она охватывает руками. Взгляд ее устремлен вверх, к голове модели. Нестеров не был удовлетворен этим рисунком, находил фигуру Мухиной вялой, холодной, равнодушной к своему делу, считал, что много места занимает скульптурный бюст, который он называл «истуканом». В окончательном варианте художник полностью отошел от рисунка.
С. Н. Дурылин в своей книге приводит очень интересные воспоминания В. И. Мухиной:
«Михаил Васильевич хотел писать меня за работой. Я и работала непрерывно, пока он писал. Разумеется, я не могла начать что-нибудь новое, но я дорабатывала одну свою работу, – как верно выразился Михаил Васильевич, – взялась „штопать“ ее. Из всех работ, бывших в моей мастерской, он сам выбрал статую Борея, бога северного ветра, сделанную для памятника челюскинцам. Он сам выбрал все: и статую, и мою позу, и точку зрения. Сам определил точно размер портрета. Всё – сам. Работал он всегда со страстным увлечением, с полным напряжением сил, до полного изнеможения.
Я должна была подкреплять его черным кофе. Во время сеансов велись оживленные беседы об искусстве. Но когда он входил в азарт, все умолкало. Он с самозабвением отдавался работе»[228]228
Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 233.
[Закрыть].
В отличие от карандашного наброска Нестеров избрал в окончательном варианте почти квадратный формат полотна (80×75) и совершенно иначе решил композицию. Она имеет ярко выраженное диагональное построение. Стремительная, светлая, летящая фигура Борея, с вытянутыми вперед руками, с развевающимися складками ткани готова сорваться с постамента, неровная поверхность которого, прорезанная мерцающими гранями, поддерживает это движение вперед и вверх. Это движение не останавливается – оно точно приобретает другое качество от протянутых к Борею сильных и вместе с тем внимательно-заботливых, тонких рук скульптора, давших ему движение, определивших стремительную силу и порыв бога северного ветра. Голова и фигура Мухиной откинуты назад. Это движение почти параллельно движению фигуры Борея.
Помещенная точно по диагонали, фигура Мухиной усиливает бурное стремительное движение всей композиции. Но вместе с тем, и в этом отличие портрета от портретов первой половины 30-х годов, здесь нет единого стремительного движения. Движение Борея встречает себе такую же, а может, и еще большую противоборствующую силу в фигуре Мухиной, плотной и сильной, и прежде всего в лице, в глазах, исполненных твердой воли и внутренней силы, как бы мысленно останавливающих движение. Этот углубленно-внимательный взгляд способен противостоять и даже побороть стремительное движение Борея. И вместе с тем глаза точно вдыхают энергию в небольшую гипсовую статуэтку, делая ее символом человеческого порыва и активной воли. Нестеров подчеркивает глубокую связь между скульптором и его созданием.
Цветовое решение портрета подчинено той же мысли. Светлая фигура Борея и идущие параллельно, но в другом направлении, пышные, спадающие складки белой блузы, схваченной у ворота круглой, цвета ярко-красного коралла брошью, звучно контрастируют с темным рабочим халатом и светло-коричневым фоном портрета. Цвет здесь определяет пластическую силу и выразительность основной группы.
На первый взгляд портрет В. И. Мухиной очень близок к работам начала 30-х годов. Художник как бы возвращается к своим прежним образам. Но вместе с тем он обогащен уже новыми качествами, новым подходом к решению прежней темы. Создание образа человека-творца, прославление красоты и значительности его творческого духа, понимаемого как активное действие, является основой портрета В. И. Мухиной. Но здесь есть и другое. Мухина не просто внимательно работает. Временами кажется, что она настолько глубоко задумалась, что не видит своей модели. Плотно сжаты губы, собрался складками около переносицы лоб, на лице тени, чуть затенены и глаза. Если в портретах первой половины 30-х годов все детали композиции были подчинены единому действию и как бы подчеркивали основное, главное движение человека, то здесь Нестеров начинает строить композицию на контрастах. Стремительной порывистости Борея, как бы уже приобретшего самостоятельное движение, противостоит скупая, сдержанная сила Мухиной. Подобное решение было новым моментом, свидетельствующим об ином подходе к раскрытию человеческой личности.
В портрете Мухиной нашли выражение многие принципиальные стороны искусства Нестерова-портретиста. Разнообразие композиционных линий, их подвижность и вместе с тем определенность, контрастное цветовое построение, пластическая выразительность основной группы – все это органично претворилось в образ, полный глубокого смысла.
В этом портрете Нестеров, прибегнув к выявлению, казалось бы, внешней динамики образа, сумел передать сложность и глубину человека, сложность мысли, его поисков и вместе с тем утвердить активность его воли, торжество свершения. Художник очень ценил это свое произведение. По свидетельству С. Н. Дурылина, считал его одним из лучших и причислял к «Кориным», «Васнецову», «Северцову»[229]229
См. там же, стр. 239.
[Закрыть].
Портрет Мухиной был окончен художником на семьдесят девятом году жизни. Это время не отмечено созданием большого количества живописных произведений, но тем не менее творческая активность Нестерова по-прежнему продолжала удивлять современников.
Его мысли все чаще и чаще обращаются к молодому поколению. В феврале 1941 года в своей статье «К молодежи» Нестеров писал: «Крепко желаю вам, чтобы вы познали природу и ее украшение – человека… Учиться можно не только в школах, академиях, у опытных учителей, можно и должно учиться всюду и везде, в любой час. Ваше внимание, наблюдательность должны постоянно бодрствовать, быть готовыми к восприятию ярких, происходящих вокруг вас явлений жизни. Природу и человека надо любить, как „мать родную“, надо полюбить со всеми их особенностями, разнообразием, индивидуальностью. Все живет и дышит, и это дыхание нужно уметь слышать, понимать.
Искусство не терпит „фраз“, неосмысленных слов, оно естественно, просто»[230]230
М. В. Нестеров. Давние дни. М., «Искусство», 1959, стр. 340.
Эта статья не единственная у Нестерова, посвященная вопросам художественного образования (см. «О художественной школе». – «Советское искусство», 1936, № 32; «Художник-педагог». – «Советское искусство», 1936, № 49). Обе статьи включены во второе издание книги «Давние дни». М., «Искусство», 1959.
[Закрыть].
Нестеров, будучи очень требовательным к себе, столь же высокую требовательность проявлял к другим, но вместе с тем он с глубоким вниманием всегда относился к молодым художникам[231]231
В. С. Кеменов приводит очень интересные сведения об отношении Нестерова к молодым художникам: «…Посмотрев работы Н. Ромадина, Нестеров тепло о них отозвался: „Талант есть, только бы хватило характера“. Часто с любовью Нестеров говорил о Кукрыниксах:
– Вот мне все про них говорили: барбизонцы, барбизонцы… а у них в пейзаже настоящая русская нота есть. У всех трех. И карикатуры их я понимаю. Это настоящее.
Внимательно, подолгу рассматривал Нестеров рисунки Шмаринова, помогал своими советами, одобрением, переходя от частных замечаний к общим вопросам искусства» (В. Кеменов. Нестеров. – «Литература и искусство», 1942, № 43).
[Закрыть], никогда не отказывал в советах, поощрял все интересное и талантливое.
Конец 30-х годов в жизни Нестерова отмечен очень интенсивной работой над книгой воспоминаний «Давние дни», увидевшей свет в январе 1942 года. Некоторые из очерков, вошедшие в эту книгу, были опубликованы еще до революции, но основная их часть написана позднее, в середине 30-х годов.
Перед читателем проходят великолепные литературные портреты Перова и Крамского, Сурикова и Левитана, Третьякова и Васнецова, Павлова и Горького. И для всех, столь разных людей, Нестеров находит свои краски, свой язык, свой образный строй повествования. Недаром в 1942 году за свою книгу «Давние дни» художник был избран почетным членом Союза советских писателей[232]232
В конце своей жизни Нестеров задумал новое, расширенное переиздание книги «Давние дни», усиленно работал над ним, составил подробный его план. Многие из его новых очерков значительно обогащают наши представления не только о людях того времени, но и о самом творческом пути мастера. Особенно ценными из них представляются воспоминания о заграничных путешествиях Нестерова (см. М. В. Нестеров. Давние дни. М., «Искусство», 1959).
[Закрыть].
Литературная работа не приостановила его занятий живописью. В 1940 году Нестеров задумал написать портрет архитектора А. В. Щусева, с которым его связывала давняя дружба, начавшаяся еще в период работы над росписью храма в Марфо-Мариинской обители. Параллельно с портретом А. В. Щусева он лелеял мечту написать портрет Е. Е. Лансере и второй портрет В. И. Мухиной.
Портрет А. В. Щусева был начат 22 июня 1941 года – в день начала Великой Отечественной войны. Рано утром Нестеров пришел к Щусеву, они долго усаживались, выбирали халаты, привезенные Щусевым из Самарканда. Художник решил писать модель в профиль на небольшом холсте, позу дал простую – боялся, что старость (Нестерову было в то время семьдесят девять лет) не позволит ему справиться со сложным портретом. Едва Нестеров принялся за работу, пришло ошеломляющее известие – началась война. Но художник продолжал работать. Он продолжал работать и позже, когда начались бомбардировки Москвы. Портрет был закончен 30 июля 1941 года.
Портрет А. В. Щусева. 1941
Усталый взгляд человека, сидящего в черном высоком кресле в ярком бухарском халате и в черной с белым узором узбекской тюбетейке, обращен куда-то в сторону. Сочетания малинового, светло-серого, лилового, желтого, яркая белизина большого белого воротника звучат напряженно и беспокойно. Темный, почти черный силуэт вазы причудливой формы, срезанной рамой картины, резко выделяется на светлом, серовато-коричневом фоне. Складки халата тяжелым, точно еще более усталым, чем сам человек, движением спадают с плеч, облегают фигуру. Глубокую усталость, задумчивость, сосредоточенную скрытую печаль человека выразил художник в своем последнем портрете.
