Текст книги "Михаил Васильевич Нестеров"
Автор книги: Ирина Никонова
Жанр:
Культурология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
Образ, созданный Нестеровым, лишен портретности, хотя для этюда к этой картине был взят реально существующий человек. В Русском музее хранится этюд к «Пустыннику», носящий название «Отец Геннадий» (1888). В этом этюде совершенно отсутствует мягкость и благорасположенность, столь свойственные образу в окончательном варианте, в нем скорее есть какая-то подавленная углубленность в свои мысли. В картине Нестеров уже прибегает к трансформации реального образа во имя своей идеи.
Отец Геннадий. 1888. Этюд к картине «Пустынник»
Следует отметить, что сам принцип композиции, соотношение фигуры и пейзажа были необычайными для жанра того времени. Расширение пространственных рамок пейзажа, а следовательно, и всей сцены, отсутствие замкнутости в ней и кулисности построения, вместе с тем фрагментарность в изображении природы свойственны этой работе молодого Нестерова. Цветовое решение картины, построенное на серебристо-серых, зеленовато-блеклых, синеватых тонах, а также ее композиционное решение, создают впечатление развития пространства не столько в глубину, сколько вверх и в стороны, придавая картине тем самым плоскостной характер. В дальнейшем этот принцип будет характерен для многих художников 90–900-х годов.
«Пустынник» был знаменательным явлением не только для творчества молодого Нестерова, но и для развития русского искусства 80-х годов.
Отшельник. 1890
Нестеров был не одинок в своем тяготении к разработке подобных сюжетов. Тема народной веры, и прежде интересовавшая русских художников, правда, уже в ином аспекте, выступает в творчестве Г. Г. Мясоедова («Вдали от мира», 1889), В. Е. Маковского («Отдых на пути из Киева», 1888; «Иконник», 1891), И. П. Богданова-Бельского («Будущий инок», 1889), В. Н. Бакшеева («Утешитель», 1891), А. Е. Архипова («Келейник», 1891) и других.
В них нашли отражение своеобразная идеализация патриархальной жизни, утверждение тихого и созерцательного внутреннего мира. Однако все эти работы по принципу своего образного решения были еще очень близки к бытовому жанру 70–80-х годов. Почти все они изображают сцены в интерьере, основное внимание художника сосредоточено не столько на самой идее, определенной в названии, сколько на внешней характерности действующих лиц. Возможно, что именно это обстоятельство и обусловило их относительно малую роль сравнительно с «Пустынником» в развитии русского искусства, хотя, например, картина «Будущий инок» И. П. Богданова-Бельского, появившаяся на XVIII передвижной выставке в 1890 году, была восторженно принята критикой[30]30
См. Ан [Ремезов М. Н.]. XVIII передвижная выставка картин в Москве. – Журн. «Русская мысль», 1890, кн. V, отд. 2, стр. 187.
[Закрыть].
Картина Нестерова получила широкую известность. П. М. Третьяков приобрел ее в свою галлерею. Имя Нестерова вошло в русское искусство.
В мае 1889 года на деньги, полученные за картину, Нестеров уезжает за границу. Он посещает Вену, Венецию, Падую, Флоренцию, Рим, Неаполь, Капри, Париж, Дрезден. Искусство Возрождения, природа Италии глубоко захватили молодого художника. Он делает много зарисовок, пишет пейзажи, своей мягкой красотой, ярким небом, пышной зеленью и ласковым морем напоминающие картины В. Д. Поленова («Остров Капри», 1889; Русский музей)[31]31
В конце 80-х годов Нестеров испытывал влияние В. Д. Поленова. Вероятно, во многом этому способствовало посещение им рисовальных вечеров, устраиваемых Е. Д. Поленовой и Н. В. Поленовой под руководством В. Д. Поленова у них в доме (1884–1892). Нестеров, видимо, посещал эти вечера в период 1887–1888 годов, так как именно к этому времени относится ряд рисунков, сделанных на рисовальных вечерах и хранящихся в Доме-музее им. В. Д. Поленова («И. И. Левитан в костюме бедуина», «И. И. Левитан в костюме араба», «Натурщик в черкеске» и другие).
[Закрыть].
Остров Капри. Этюд. 1889
При посещении Парижской выставки Нестерова глубоко поразили произведения Пювис де Шаванна и Бастьена Лепажа. Впоследствии в своих воспоминаниях о заграничном путешествии 1889 года он писал: «Все в них было ценно для меня: их талант, ум и их знания, прекрасная школа, ими пройденная, – это счастливейшее сочетание возвышало их в моих глазах над всеми другими. Все мои симпатии были с ними, и я, насмотревшись на них после Италии, полагал, что мое европейское обучение, просвещение Западом может быть на этот раз завершенным. Я могу спокойно ехать домой и там, у себя, как-то претворить виденное, и тогда, быть может, что-нибудь получится не очень плохое для русского искусства. Мало ли чего в молодые годы не передумалось, куда не заносили каждого из нас наши мечты, наше честолюбие!»[32]32
М. В. Нестеров. Давние дни. М., «Искусство», 1959, стр. 201.
[Закрыть].
Интерес Нестерова к творчеству Бастьена Лепажа и Пювис де Шаванна, проявившийся уже в ранний период, в дальнейшем сыграл роль в его развитии, определив многие черты в его искусстве.
* * *
«Пустынник» был завершением раннего периода в творчестве Нестерова и одновременно началом нового. Тенденции, намеченные в картине, нашли свое продолжение в 90-х годах. Много рисунков, сделанных в эти годы, различным образом повторяют «Пустынника». Среди живописных работ отмечена большой поэтичностью картина «Отшельник» (1890; собрание Т. Н. Павловой, Ленинград). Но кроме этого прямого повторения темы, не вносящего почти ничего нового, существует и другое ее развитие.
В 90-е годы Нестеров создает целый ряд картин, в которых со всей определенностью формулирует свою идею, свои представления, свою философию. Эти произведения знаменуют уже значительно больший отход от искусства передвижников. Но отход этот не был обусловлен только личными выводами художника, он связан с общественным развитием 80-х годов, определен тенденциями того времени.
Это была одновременно эпоха правительственной реакции и развития социал-демократии, разочарования основной массы народнической интеллигенции в силах революции и эпоха развивающегося рабочего движения. Это было время становления в России буржуазного общества, время бурного развития капитализма.
Обострение социальных отношений, расслоение крестьянства порождало в интеллигенции перед лицом новых неведомых явлений искания иных путей развития. Часть интеллигенции связала эти искания с религией.
В некоторых произведениях литературы и искусства того времени получает определенное распространение взгляд, что основная черта русского народа – любовь к ближнему и мягкая покорность судьбе, что истинное счастье может быть найдено только в религии. Широкую популярность приобретают сочинения Вл. С. Соловьева[33]33
Н. Минский писал в статье «„Новое слово“ г. Соловьева»: «В шестидесятые годы такую толпу могла собрать только лекция о физиологии, в семидесятые – по политической экономии, а вот в начале 80-х годов почти вся университетская молодежь спешит послушать лекцию о христианстве». И далее: «Дело в том, что душа русской молодежи в последнее время истомилась, истосковалась и, как манны небесной, жаждет обобщающего слова. Идеалы шестидесятых годов оказались узкими, идеалы семидесятых годов практически почему-то необоснованными, и вот молодежь с горьким и тяжелым опытом двух поколений на душе, в мучительном раздумье стала на распутье и ждет нового слова и ищет новых путей. Для молодежи и вместе с тем для всего нашего развития настал критический момент, имеющий глубокое значение» (журн. «Устои», 1881, № 2).
[Закрыть], считавшего, что высшей целью и последним результатом умственной деятельности человечества будет синтез науки, философии и религии, в котором наука и философия должны быть подчинены богословию.
Именно в этот период Л. Н. Толстой в своих сочинениях выступает с проповедью нравственного очищения. Широкое распространение принципов «толстовства» во многом объясняется тем, что это было своеобразным протестом против существующих социальных отношений, против обесценивания человеческой личности. В. И. Ленин писал: «Пессимизм, непротивленство, апелляция к „Духу“ есть идеология, неизбежно появляющаяся в такую эпоху, когда весь старый строй „переворотился“, и когда масса, воспитанная в этом старом строе, с молоком матери впитавшая в себя начала, привычки, традиции, верования этого строя, не видит и не может видеть, каков „укладывающийся“ новый строй, какие общественные силы и как именно его „укладывают“, какие общественные силы способны принести избавление от неисчислимых, особенно острых бедствий, свойственных эпохам „ломки“»[34]34
В. И. Ленин. Соч., т. 17, стр. 31.
[Закрыть].
В 80-е годы все политические партии апеллируют к народу, стремясь найти те черты в его нравственном укладе, в которых заложено обновление общества.
Вопрос о путях дальнейшего развития, путях обновления ставился в литературе того времени, ставился и решался по-разному.
Ф. М. Достоевский в «Братьях Карамазовых» в главе «Русский инок» устами старца Зосимы говорил о жестокости капитализма, о его разлагающем влиянии на людей, о том, что пламень растления умножается. Он призывал к спасению Руси, видя это спасение в проповеди любви и доброты, смирения и покорности как нравственного идеала. «В Европе восстает народ на богатых уже силой, и народные вожаки повсеместно ведут его к крови и учат, что прав гнев его. Но „проклят гнев их, ибо жесток“. А Россию спасет господь, как спасал уже много раз. Из народа спасение выйдет, из веры и смирения его»[35]35
Ф. М. Достоевский. Полн. собр. том тринадцатый. Спб., 1882, стр. 351.
[Закрыть]. Достоевский писал: «…от сих кротких и жаждущих уединенной молитвы выйдет, может быть еще раз спасение земли Русской!»[36]36
Там же, стр. 349.
[Закрыть].
Нестерову были близки эти идеи. Он с симпатией относился к воззрениям славянофилов, с увлечением читал сочинение реакционного публициста, главы позднего славянофильства Н. Я. Данилевского «Россия и Европа» (1869). В поисках своего пути Нестеров делает предметом искусства область духовной жизни русского народа, связанную преимущественно с нравственными религиозными исканиями. Стремясь к изображению значительных сторон внутренней жизни человека, он приходит к далеким от прогрессивных устремлений общества идеям – к идее иночества, идее внутреннего самоусовершенствования вдали от мира. Наиболее четко эти мысли были высказаны Нестеровым в произведениях 90-х годов.
В это время большинство своих работ Нестеров пишет на тему жизни Сергия Радонежского. В 1892 году отмечалось 500-летие со дня смерти Сергия, что способствовало появлению множества изданий, ему посвященных. К тому же художник часто жил около Троице-Сергиевой лавры, что, естественно, наталкивало его на исторические ассоциации.
Фигура Сергия Радонежского привлекала внимание в этот период еще и по другим причинам. В эпоху междоусобиц XIV века, когда существовала постоянная угроза татарского разорения русской земли, Сергию приписывали основную роль в нравственном сплочении народа, в создании нравственного идеала, укрепившего русского человека в период тяжелых испытаний. В. О. Ключевский в своей речи «Значение преп. Сергия для русского народа и государства», произнесенной на собрании Московской духовной академии, говорил: «Человек, раз вдохнувший в общество такую веру, давший ему живо ощутить в себе присутствие нравственных сил, которых оно в себе не чаяло, становится для него носителем чудодейственной искры, способной зажечь и вызвать к действию эти силы всегда, когда они понадобятся, когда окажутся недостаточными наличные обиходные средства народной жизни»[37]37
В. Ключевский. Очерки и речи. Второй сборник статей. М., 1912, стр. 214.
[Закрыть].
Для Нестерова образ Сергия был воплощением идеала правильной, чистой и подвижнической жизни. Но вместе с тем, и это особенно важно, нравственный идеал Сергия имел в глазах Нестерова общественное значение как пример жизни человека, привлекший множество людей своего времени и сыгравший роль в духовном сплочении народа. Весьма показательно, что вскоре после окончания своей первой картины из жизни Сергия («Видение отроку Варфоломею») Нестеров задумал «Прощание Дмитрия Донского с преподобным Сергием». В июне 1890 года он писал Е. Г. Мамонтовой: «…Воображение работало сильно, и я случайно напал на счастливую концепцию последующей картины из жизни пр. Сергия. Тема „Прощание Д. И. Донского с пр. Сергием“ была давно мною намечена для серии картин к истории Радонежского чудотворца, но все наброски, какие я делал на эту тему, не были интереснее любой программы. Последняя же мысль, при оригинальности, удерживает характер стиля и эпохи.
Действие происходит вне монастырской ограды, у ворот, все отъезжающие сидят на конях, тут и иноки Пересвет и Ослябя, тут и дядя Донского Владимир Андреевич. Сам же Донской в последний раз просит благословить его. Он на коленях, со сложенными молитвенно руками. Он весь под впечатлением минуты и сознания значения ее, глаза полны слез и благоговейного почтения»[38]38
Цит. по кн.: А. Михайлов. М. В. Нестеров. М., 1958, стр. 92–93.
[Закрыть].
Еще раньше, в 1888 году, художник делает эскиз на тему «Видение Минину преподобного Сергия». Видимо, мысль о роли Сергия в нравственном сплочении народа владела художником и входила как один из основных моментов в его представление об образе Сергия Радонежского. К тому же Сергий почти первым ввел на Руси монашеское подвижничество, заключавшееся в совершенно уединенном пустынножитии и получившее в дальнейшем широкое распространение.
Обращение к образу Сергия после картины «Пустынник» весьма закономерно. Это были поиски конкретного исторического факта, оправдывающего довольно оторванную от общественной жизни тех лет концепцию художника. Это было своего рода искание реального нравственного идеала в прошлом[39]39
В это время большое распространение получают исторические работы, в которых рассматриваются вопросы нравственного идеала допетровской Руси. Так, например, в 1891 году В. О. Ключевский читает публичную лекцию в пользу пострадавших от неурожая на тему «Добрые люди древней Руси» (см. В. Ключевский. Добрые люди древней Руси, изд. второе. М., изд. А. Д. Ступина, 1896).
[Закрыть]. Однако картины, посвященные жизни Сергия Радонежского, не были историческими. Нестеров говорил впоследствии С. Н. Дурылину: «Зачем искать истории на этих картинах? Я не историк, не археолог. Я не писал и не хотел писать историю в красках. Это дело Сурикова, а не мое. Я писал жизнь хорошего русского человека XIV века, лучшего человека древних лет Руси, чуткого к природе и ее красоте, по-своему любившего родину и по-своему стремившегося к правде. Эту прекрасную жизнь я и пытался передать в „Отроке Варфоломее“ и других картинах. Я передаю легенду, сложенную в давние годы родным моим народом о людях, которых он отметил своей любовью и памятью»[40]40
Цит. по кн.: С. Дурылин. М. В. Нестеров. М., «Искусство», 1942, стр. 16–18.
[Закрыть]. Эти слова художника прекрасно раскрывают концепцию произведений этих лет.
В 90-е годы жизни Сергия Радонежского были посвящены пять крупных произведений. Это – «Видение отроку Варфоломею» (1889–1890), «Юность преподобного Сергия» (1892–1897), «Труды преподобного Сергия» (триптих, 1896–1897), «Преподобный Сергий» (1898), а также эскизы к картине «Прощание преподобного Сергия с князем Дмитрием Донским» (1898–1899).
Первым произведением этого цикла была картина «Видение отроку Варфоломею» (1889–1890; Третьяковская галлерея), появившаяся на XVIII передвижной выставке. Работать над нею Нестеров начал в 1889 году.
После заграничного путешествия, которое длилось три месяца, Нестеров приезжает в Москву, и в деревне Комякино, около Абрамцева, принимается за этюды. Первые наброски относятся к 1889 году. Как правило, это конкретные пейзажные зарисовки, оживленные человеческими фигурами. В том же году появляются эскизы, очень близкие к окончательному варианту.
При работе над своей картиной Нестеров придавал первостепенное значение пейзажу. К 1889 году относится небольшой живописный этюд (собрание Н. М. Нестеровой, Москва), послуживший основой решения пейзажного фона. В своих воспоминаниях художник писал: «Как-то с террасы абрамцевского дома моим глазам неожиданно представилась такая русская, русская красота: слева лесистые холмы, под ними извивается аксаковская Воря, там где-то розовеют дали, вьется дымок, а ближе капустные, малахитовые огороды. Справа золотистая роща. Кое-что изменить, добавить, и фон для „Варфоломея“ такой, что лучше не придумаешь. Я принялся за этюд, он удался, и я, глядя на этот пейзаж, проникся каким-то чувством его подлинной „историчности“. Именно такой, а не иной, стало казаться мне, должен быть фон к моему „Варфоломею“. Я уверовал так крепко, что иного и искать не хотел»[41]41
М. В. Нестеров. Давние дни. М., «Искусство», 1959, стр. 155–156.
[Закрыть].
Окрестности Абрамцева. 1889. Этюд к картине «Видение отроку Варфоломею»
Найдя убедительный пейзаж, уже написав фигуру мальчика и некоторые пейзажные детали картины, художник никак не мог найти голову для отрока, однако вскоре пришло и это.
«Было начало октября, – вспоминает Нестеров. – Вся композиция картины жила перед глазами в набросках, а вот головы мальчика, что мерещился мне, не было. Однажды, идя по деревне, я заметил девочку лет десяти, стриженую, с большими, широко открытыми удивленными глазами, болезненную, со скорбным, горячечно дышащим ртом. Я замер как перед видением. Я нашел то, что грезилось мне. Это был „документ“ моих грез. Я остановил девочку, спросил, где она живет, узнал, что она „комякинская“, что она дочь Марьи, что изба их вторая с края, что зовут ее так-то, что она долго болела грудью, что недавно встала и идет туда-то. На первый раз довольно. Я знаю, что делать дальше»[42]42
Там же, стр. 156.
[Закрыть].
Вскоре был написан этюд с этой девочки (1889; Третьяковская галлерея). «Работал напряженно, старался увидеть больше того, что, быть может, давала мне модель. Ее бледное, осунувшееся, с голубыми глазками личико было моментами прекрасно, и я это личико отожествлял со своим Варфоломеем. У моей девочки было хорошее личико, но и ручки такие худенькие, с нервно сжатыми пальчиками, и я нашел не одно лицо, но и руки будущего преподобного Сергия (отрока Варфоломея). В два-три сеанса этюд был готов»[43]43
Там же, стр. 157.
[Закрыть].
Этюд к картине «Видение отроку Варфоломею». 1889
После того как был сделан маслом эскиз картины, Нестеров, перебравшись в деревню Митино (близ Абрамцева), во второй половине сентября начал рисовать картину углем на большом холсте. Однако закончена она была уже в Уфе.
В основе ее сюжета лежало следующее религиозное предание. Однажды отрок Варфоломей был послан своим отцом искать лошадей. В поле под дубом он увидел прилежно молившегося старца. Отрок приблизился к нему и тот, окончив молитву, благословил его и спросил, чего он ищет, чего хочет. Варфоломей отвечал, что более всего желал бы получить разум к учению. Старец помолился за него, а затем, вынув часть просфоры, дал ее отроку, повелел вкусить, сообщив, что вместе с этим дастся ему разум к учению.
В своей картине Нестеров был далек от подробной описательности действия. Недаром трудно понять, какой именно момент легенды изображен[44]44
М. Н. Ремезов в своей статье, посвященной XVIII передвижной выставке, пишет: …что без печатного пояснения, повешенного рядом с картиной «Видение отроку Варфоломею», можно было бы предположить, что художник хотел изобразить «видение некоему старцу отрока с уздою на руке» (Ан [Ремезов М. Н.]. XVIII передвижная выставка картин в Москве. – «Русская мысль», 1890, кн. V, отд. 2, стр. 187).
[Закрыть]. Художника скорее интересовало не столько само чудесное событие, сколько определение его внутреннего характера, отражение его в душевном строе мальчика.
Нестеров изображает момент, когда отрок Варфоломей остановился перед старцем, ожидая окончания его молитвы. Тонкая фигура мальчика, которую художник поместил почти в центре картины, сливается с пейзажем, она кажется органической частью этих полей, лугов, тонких, трепетных деревьев, зеленых перелесков, этого чисто русского пейзажа с его деревянной церковкой, деревенскими крышами, елочками и извилистой речкой.
Видение отроку Варфоломею. 1890
Природа изображена Нестеровым с глубоким вниманием – это не просто фон для действия, а воплощение поэтического представления о русской природе, о ее нежной красоте и удивительной гармонии. Нестеров изображает природу, органически связанной с жизнью людей: дома деревни, сараи, чуть красноватую крышу деревенской часовенки с серебристо-голубыми главками, перекликающимися с голубой полоской светлого облачного неба. Человека нигде не видно, его не изобразил Нестеров, но все пронизано живым, реальным ощущением человеческой жизни, очищенной от повседневной суеты, умиротворенной, прекрасной в своей чистоте. И вместе с тем композиция картины построена таким образом, что в ней сознательно нарушаются пространственные планы. Они смещены. Несмотря на реальность пейзажа, уже на втором плане фигура человека не может быть помещена. Пейзаж условен и отдален. Это сообщает ему и всему действию в целом определенную идеальность образа. Пейзаж своей красотой и гармонией как бы дает представление о долженствующей быть красоте и гармонии жизни, он является воплощением идеала чистоты и благорасположенности, долженствующих быть на земле.
Голова молящегося. 1891
И вместе с тем мальчик печален, столько в нем недетской печальной внимательности, какого-то тихого душевного ожидания. Грустный мотив звучит в этом пейзаже, в нем нет ярких красок. Нежные тона ранней осени точно окрашивают бледным золотым цветом всю картину. Но природа трепетна, она прекрасна в своей тихой, чуть грустной тишине. Нестеров добился в этом произведении – и отныне это становится одной из главных особенностей его творчества – удивительной эмоциональности пейзажа, слитности с настроением человека. Несмотря на неправдоподобность сюжета, нет ощущения его ложности и надуманности.
Причина успеха картины во многом лежит не только в изображении природы, но и в выражении тех идей, которые она в себе заключала. Перед Нестеровым, как видно из его высказываний, стояла этическая проблема – показать красоту и душевную чистоту мальчика, показать идеал чистой, возвышенной, гармонической жизни, связанной с представлениями о духовных идеалах русского народа[45]45
М. Соловьев в своей статье «Русское искусство в 1889 году» писал: «Манера г. Нестерова вполне оригинальна. В ней нет подражания ни прерафаэлитам, ни романтикам, ни г. Васнецову. Он не подновляет и наших старых иконописцев. Тем не менее картина его проникнута национальным, русским духом… Молодой московский художник вдохновляется иными идеями, коренящимися в глубине народного религиозного чувства» (журн. «Русское обозрение», 1890, май, стр. 110–111).
Отрицание М. Соловьевым внешних влияний на создание картины вызвано, видимо, полемикой с критиками, видевшими в ней только плохое подражание определенным, чаще западным, образцам (см. об этом: В. Стасов. Передвижная выставка и ее критики. – Журн. «Северный вестник», 1890, № 3, отд. 2, стр. 90–91; С. А. На передвижной выставке. Газ. «Новое время», 17 февраля 1890 г.; Юлиус 41-й. Эх, господа, господа. – «Петербургская газета», 13 февраля 1890 г.).
[Закрыть]. Художник впоследствии писал: «Так называемый „мистицизм“ в художественном творчестве я понимаю как отражение сокровенных, едва уловимых движений нашей души, ее музыкальных и таинственных переживаний, оздоровляющих и очищающих ее от всякие скверны… Мне, однако, совершенно чужд и антипатичен мистицизм, хотя бы и религиозный, но болезненный и извращающий душу. В искусстве нашем меня всегда привлекала не внешняя красота, а внутренняя жизнь и красота духа!»[46]46
Цит. по кн.: Сергей Глаголь. М. В. Нестеров, изд. И. Кнебель, стр. 49.
[Закрыть].
Мальчик не удивлен появлением старца, он точно ждал его и теперь погружен в созерцание. Нестеров изображает реальность чуда, реальность чудесного в жизни, возможность и естественность этого чуда в духовной жизни русского человека, делающего его жизнь столь значительной и прекрасной.
Картина Нестерова «Видение отроку Варфоломею» была новым явлением в русском искусстве. Сверхъестественный сюжет, соединение реальной характеристики пейзажа и фигуры мальчика с изображением видения его – старца с чудесным сиянием вокруг головы, – повышенная, почти нереальная в своей сверхъестественности эмоциональная характеристика героя, слитность его настроения с настроением, царящим в окружающей природе, – все это были новые моменты в живописи передвижников, доселе ей неизвестные.
Мы уже говорили выше, что сама мысль Нестерова о создании подобного произведения, его сюжет и весь образный замысел порождены определенными явлениями русской общественной жизни, и в этом отношении «Видение отроку Варфоломею» было глубоко оригинальным. Однако нельзя не отметить известной близости этой картины, а также некоторых последующих произведений на тему жизни Сергия Радонежского к работам французского художника Бастьена Лепажа.
В период своего первого заграничного путешествия в 1889 году Нестеров увидел на Всемирной выставке в Париже картину Бастьена Лепажа «Жанна д’Арк слушает небесные силы» (1879; Метрополитен-музей, Нью-Йорк). Картина изображает женщину в современной одежде крестьянки, стоящую в густо заросшем деревенском саду. В глазах ее, обращенных к зрителю, застыло выражение мечтательности и погруженности в свои мысли, доведенное почти до экстатического состояния. На заднем плане среди зарослей сада художник неясным силуэтом изображает видения Жанны д’Арк.
Эта картина произвела самое глубокое впечатление на молодого художника. Он проводил перед ней многие часы. «Я старался постичь, – писал Нестеров в своих воспоминаниях, – как мог Бастьен Лепаж подняться на такую высоту, совершенно недосягаемую для внешнего глаза француза. Бастьен Лепаж тут был славянин, русский, с нашими сокровенными исканиями глубин человеческой драмы. В „Жанне д’Арк“ не было и следа тех приемов, коими оперировал, например, Поль Деларош, – его театрального драматизма. Весь эффект, вся сила „Жанны д’Арк“ была в ее крайней простоте, естественности и в том единственном и нигде неповторяемом выражении глаз пастушки из Домреми; эти глаза были особой тайной художника: они смотрели и видели не внешние предметы, а тот заветный идеал, ту цель, свое призвание, которое эта дивная девушка должна была осуществить.
Задача „созерцания“, внутреннего видения у Бастьена Лепажа передана со сверхъестественной силой, совершенно не сравнимой ни с одной попыткой в этом роде (Крамской в своем „Созерцателе“ и другие). Вот перед этой картиной я проводил дивные минуты своего отдыха, эти минуты и сейчас считаю наилучшими в те дни»[47]47
М. В. Нестеров. Давние дни. М., «Искусство», 1959, стр. 200.
[Закрыть].
Само высказывание художника уже достаточно красноречиво говорит о том влиянии, которое было оказано на него картиной Бастьена Лепажа. Многие стороны искусства Нестерова 90-х годов были определены тем восприятием, тем видением произведения другого мастера, принципы и содержание которого Нестеров сформулировал уже много лет спустя в своих воспоминаниях.
Изображение нереального, сверхъестественного сюжета в реальной, конкретной, подчас бытовой обстановке, когда участники его также наделялись реальными современными чертами, было характерно для западноевропейской живописи того времени.
Р. Мутер в своей книге «История живописи в XIX веке», рассматривая картину Бастьена Лепажа «Жанна д’Арк», приводит весьма знаменательное для зарождающегося в конце 70-х – начале 80-х годов направления высказывание одного критика (имя его Р. Мутер не указывает): «Он (Бастьен Лепаж. – И. Н.) доказал этой картиной, что и „для исторических сюжетов нет надобности обращаться к музейным воспоминаниям, их можно писать в сельской обстановке по тем моделям, которые видишь вокруг себя, – так, как будто бы древняя драма разыгралась только вчера вечером“»[48]48
Р. Мутер. История живописи в XIX веке, т. III. Спб., 1901, стр. 15–16.
[Закрыть].
Эта тенденция, нашедшая свое выражение в западноевропейской живописи 80–90-х годов и наиболее ярко проявившаяся в творчестве Фрица дон Уде и отчасти Альберта Эдельфельта, безусловно оказалась родственной многим моментам творчества Нестерова как периода 90-х годов, так и в дальнейшем. Общность социальных процессов, происходящих в конце XIX века, определила общность поисков в искусстве. Безусловно, что национальные особенности, порождаемые как традицией, так и своеобразием исторического развития, были весьма очевидны. Однако нам хотелось отметить здесь общие моменты.
Если в «Пустыннике» Нестеров был еще связан с творчеством передвижников, заключавшемся в изображении конкретного жизненного типа, реального сюжета, то «Видение отроку Варфоломею» знаменовало отход от принципов передвижничества. Именно всем этим следует объяснить тот факт, что В. В. Стасов, Г. Г. Мясоедов, Д. В. Григорович отрицательно отнеслись к покупке П. М. Третьяковым этой работы Нестерова[49]49
Нестеров в своих воспоминаниях о П. М. Третьякове писал: «Они судили картину „страшным судом“ и сообща решили обратиться к Третьякову с увещанием, чтобы он от своей покупки отказался. Отыскали „московского молчальника“ где-то в конце выставки и приступили к нему с тем, что картина молодого экспонента Нестерова не отвечает задачам Товарищества. Много было высказано против злополучного „Варфоломея“ и в заключение выражена надежда, что ошибка будет исправлена и т. п. Павел Михайлович, молча выслушав обвинения, спросил судей (в их числе были Д. В. Григорович, В. В. Стасов, А. С. Суворин, Г. Г. Мясоедов), кончили ли они, и, узнав, что обвинения были исчерпаны, ответил им так: „Благодарю вас за сказанное: картину Нестерова я купил в Москве и если бы не купил ее там, то взял бы ее здесь, выслушав вас“. Поклонился и тихо отошел к следующей картине. О таком эпизоде я слышал от Остроухова, а позднее это же кратко передал мне Павел Михайлович. „Видение отроку Варфоломею“ в свое время имело исключительный успех» (М. В. Нестеров. Давние дни. М., «Искусство», 1959, стр. 159–160).
[Закрыть]. Художник в своем произведении избрал не только «чудесный» религиозный сюжет[50]50
См. об этом: Н. М. [Кинг В. Л.]. Возрождающиеся передвижники. – Журн. «Неделя», 1890, № 11, стр. 349–350; М. Соловьев. Русское искусство в 1889 году. – Журн. «Русское обозрение», 1890, май, стр. 110–111.
[Закрыть], но и новые принципы образного решения.
После окончания «Видения отроку Варфоломею» художник в том же году обращается к другой картине из жизни Сергия – «Юность преподобного Сергия» (1892–1897; Третьяковская галлерея). К 1890 году относится этюд, сделанный с А. М. Васнецова для головы Сергия (Третьяковская галлерея). В эскизах 1891 года мы видим уже сложившийся замысел, весьма близкий по композиции к окончательному варианту[51]51
К эскизам, сделанным в 1891 году, относится эскиз картины «Юность преподобного Сергия» (бумага, акварель белила. 27,3×24,4; Русский музей), «Юность Сергия» (картон, уголь, карандаш, белила, золото. 143,5×134,5; Башкирский художественный музей, Уфа). Весьма интересен этюд «Голова молящегося» 1891 (холст, масло. 38,5×45,15; Башкирский художественный музей, Уфа).
[Закрыть]. В 1892 году картина была завершена и привезена в Москву. Многие из тех, кому показывал Нестеров свою работу, считали ее недоконченной, не доведенной до конца. Художник сам видел, что в картине первенствовал пейзаж и решил переписать ее[52]52
В переписке В. Д. Поленова мы находили целый ряд сведений относительно истории создания картины «Юность преподобного Сергия». 2 апреля 1892 года Нестеров, находясь в Киеве, писал Поленову: «О своем решении относительно картины я не только не жалею и не считаю его ошибочным, но и все более и более убеждаюсь в правильности своего поступка. Кроме замечаний, сделанных Вами, а потом Виктором Михайловичем [Васнецовым], я вспоминаю еще много корректур и промахов, особенно же меня занимает и беспокоит вопрос: не слишком ли много пейзажа в отношении фигуры? И по этому вопросу хотелось бы очень слышать Ваше мнение» (Е. В. Сахарова. Василий Дмитриевич Поленов. Письма, дневники, воспоминания, изд. второе. М.—Л., «Искусство», 1950, стр. 286). По поводу этой картины см. там же, стр. 491.
[Закрыть]. В переписанном виде в 1893 году «Юность преподобного Сергия» была показана на XXI передвижной выставке. «При ее появлении, – писал Нестеров в своих воспоминаниях, – голоса резко разделились: одни горячо ее приветствовали, другие бранили. Куинджи, Суриков, Ярошенко и молодежь были за нее. Против нее – Ге, Вл. Маковский, Мясоедов, Остроухов. Любивший меня Шишкин простодушно заявил: „Ничего не понимаю!“. Репин нашел картину „декадентской“ (тогда новое, мало понятное слово), причем Илья Ефимович прибавил: „Это какой-то Фет!“. Последнее не было уж так плохо…»[53]53
М. В. Нестеров. Давние дни. М., «Искусство», 1959, стр. 162. По этому поводу имеется высказывание В. Д. Поленова в письме к жене от 8 февраля 1893 года: «Кто произвел страшную бурю споров, брани, негодования, это Нестеров. Особенно на него напали Ге и Максимов, а за него были Ярошенко, Куинджи и Савицкий. Он прошел одиннадцатью голосами [из двадцати]» (Е. В. Сахарова. Василий Дмитриевич Поленов. Письма, дневники, воспоминания, изд. второе. М.—Л., «Искусство», 1950, стр. 491–492).
[Закрыть].
Юность преподобного Сергия. 1892–1897
По принципам своего замысла эта картина Нестерова, так же как и «Видение отроку Варфоломею», близка к произведению Бастьена Лепажа «Жанна д’Арк». Однако в «Юности преподобного Сергия» появляются уже черты условности, граничащей с иконописностью. У Бастьена Лепажа нереальность сюжета только внутренне подразумевается. Художник пытается любыми путями убедить зрителя в реальности своего мотива. Нестеров в «Юности преподобного Сергия» уже переступает эту грань. Он не ищет внешней достоверности, мало удается ему и внутренняя. Отсутствие убедительности в образе Сергия делает его слащавым, полным сентиментальной предвзятости чувства, театрализованно-лубочным. Отдельные, прекрасно написанные куски пейзажного фона отнюдь не восполняют эту неубедительность.
Окончательная дата картины – 1897 год. Историю ее создания, ее характер нельзя понять, не учитывая того, что с 1890 по 1895 год Нестеров работал над росписями Владимирского собора.
Работа по росписи Владимирского собора в Киеве началась в 1885 году. Киевское церковно-археологическое общество поручило A. В. Прахову создать план декорировки собора. После представления плана Прахов был утвержден руководителем дальнейших работ. К созданию росписей собора он привлекает В. М. Васнецова. Последний, имея внутреннее тяготение к монументальной живописи, отвечавшей его замыслам, его представлениям о назначении искусства, с увлечением отдается этой работе. До 1890 года Васнецовым была выполнена бóльшая часть росписей и лучшая их часть.
Св. Глеб 1891. Роспись Владимирского собора в Киеве
Св. Варвара. 1894. Роспись Владимирского собора в Киеве
Видя непосильность этого труда для одного человека, Прахов пытается привлечь к работе над росписями И. Е. Репина, В. И. Сурикова, B. Д. Поленова, но получает с их стороны отказ. Тогда он привлекает П. А. и А. А. Сведомских, В. А. Котарбинского, обращается к М. А. Врубелю. Великолепные эскизы Врубеля были забракованы комиссией, и его участие ограничилось лишь немногими орнаментами. Прахов обращается к В. А. Серову с просьбой сделать композиции для одной из стен на хорах, тот соглашается, однако эскизы не представляет.
В 1890 году Прахов, увидев картину Нестерова «Видение отроку Варфоломею», предлагает ему работать во Владимирском соборе и вскоре получает согласие.
Этот весьма краткий перечень фактов свидетельствует о том, что роспись Владимирского собора в истории русского искусства занимала немалое место. Само обращение Прахова к столь широкому кругу художников говорит о том, что многим из них идея росписи Владимирского собора не так уж была чужда, хотя отказ некоторых из них позволяет предполагать понимание невозможности возрождения монументального искусства на религиозной основе.
Восьмидесятые годы в русском искусстве были одновременно и высшей точкой искусства передвижников и началом тех новых тенденций, которые привели в дальнейшем часть молодых художников к отходу как от метода передвижников, так и от круга их тем. В 80-е годы искусство Сурикова, Репина, В. Васнецова, Поленова тяготеет к более широким темам – к созданию большого положительного образа. Сюжетом для картин подобного рода служит история (Суриков), сказка (В. Васнецов), евангельская легенда (Поленов) и, реже, современность (Репин, «Не ждали»).
Все эти поиски нового, заключавшиеся в создании обобщенного образа, заставляли обращаться сознательно или бессознательно к формам монументального искусства. Путь В. Васнецова от бытового жанра к истории, сказке, а затем к росписям во Владимирском соборе, весьма показателен для происходящего процесса.
Этюд к картине «Под благовест»
Работа во Владимирском соборе привлекала Васнецова, а затем и Нестерова возможностью создания «большого национального стиля», стремление к которому было в те годы очевидным. Вторая половина XIX века отмечена интересом к древнерусскому искусству, появлением посвященных древнерусским и византийским памятникам работ Ф. И. Буслаева, Н. П. Кондакова, И. Е. Забелина, Ф. Г. Солнцева, Д. В. Айналова. «Там мечта живет, – писал Нестеров о работе Васнецова во Владимирском соборе, – мечта о „русском ренессансе“, о возрождении давно забытого дивного искусства „Дионисиев“, „Андреев Рублевых“»[54]54
М. В. Нестеров. Давние дни. М., «Искусство», 1959, стр. 93.
[Закрыть].
