Текст книги "Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы"
Автор книги: Ирина Каспэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
КАСПЭ ИРИНА МИХАЙЛОВНА
Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы
ОТ АВТОРА
Прежде чем перейти к высказываниям от лица благодушно-нейтрального исследовательского «мы», я хочу поблагодарить всех, кто помог мне в написании этой книги.
Она без преувеличения обязана своим появлением вниманию и участию моих учителей – Сергея Николаевича Зенкина и Бориса Владимировича Дубина. С ними исследование обсуждалось на всех стадиях и на всех уровнях – от методологических вопросов до фактологии.
Я также крайне признательна за поддержку Галине Ивановне Зверевой, у которой училась четкости в формулировке поставленных задач.
Я благодарна Николаю Алексеевичу Богомолову и Екатерине Евгеньевне Дмитриевой за подробные уточнения, содержательные дополнения и меткую критику; эти замечания были чрезвычайно важны для меня на последнем этапе работы и в большинстве своем учтены в окончательной редакции.
Хотелось бы искренне поблагодарить Леонида Ливака, Пола Верта, Уилларда Сандерленда, Олега Лекманова, существенно облегчивших поиск малодоступных материалов.
Значимой для меня была возможность представить свою работу и получить отклики на семинарах Института европейских культур и Института высших гуманитарных исследований (РГГУ), а также участвовать в проектах АИРО-XX и Института русской и советской культуры им. Ю. М. Лотмана Рурского университета.
Особая благодарность моим друзьям и коллегам Оксане Гавришиной, Аркадию Перлову, Борису Степанову, Татьяне Дашковой, Юле Лидерман, Джамиле Мамедовой, Наталье Самутиной, Кириллу Кобрину – не только за ценные соображения, возражения, отзывы, но и за неизменную готовность помочь; Святославу Каспэ, прочитавшему все варианты, все редакции этого текста; и моим родителям – за понимание.
Наконец, глубокая признательность Ирине Дмитриевне Прохоровой и сотрудникам «Нового литературного обозрения» (издательства и журнала) за доброжелательное отношение к моему исследованию.
ВВЕДЕНИЕ
Мифы о людях, затерянных в истории, выпавших из общества, незамеченных, неизвестных, способны внушать смутные опасения. Чтобы вызвать интригующее чувство опасности, слепые пятна, конечно, должны обладать семантикой коллективной судьбы: «целое поколение» незамеченных уже не просто призрак, но фантомная реальность, территория непрочитанных смыслов. В то же время эта территория – значимый ресурс самоотождествления и самооправдания, она неизменно напоминает «сегодняшнюю ситуацию», «наши дни» и придает любой неудаче статус культурной ценности.
«В России растет потерянное поколение?» – так назывался один из относительно недавних выпусков программы Михаила Швыдкого «Культурная революция» [1]1
Канал «Культура», 10 мая 2004 г.
[Закрыть]. Имелись в виду, как несложно догадаться, отнюдь не эпигоны Хемингуэя или Ремарка. Участникам передачи и ее зрителям предлагалось разделить ощущение разорванного прошлого (растет поколение, никогда не жившее в Советском Союзе), тревожного настоящего (растет детская преступность), непредсказуемого будущего (пространству чужого и непонятного предстоит в конце концов вырасти до размеров «актуальной реальности»). Все эти симптомы социальной дезориентации свободно умещаются в расхожую метафору потерянного поколения.
У этой метафоры есть аналог отечественного происхождения – близкий, хотя и не синонимичный; обычно он служит для описания событий, имеющих непосредственное отношение к литературе, скажем: «Поэтическое поколение 90-х оказалось незамеченным» [2]2
Ольшанский Д. Не пишите элегии – я элегия сам: Дмитрий Воденников как явление исповедальной лирики // Сегодня. 2000. 14 авг.
[Закрыть]. Напомним: «Незамеченное поколение» – название книги Владимира Варшавского, впервые опубликованной в Нью-Йорке в 1956 году. Ее жанр, как и вынесенный в заголовок образ поколения, определяется апофатически – не вполне мемуары, не вполне историческая хроника, совсем не исследование, скорее ретроспективный манифест. Варшавский возвращается к поколенческой риторике, популярной среди эмигрантских (особенно парижских) интеллектуалов в межвоенные годы, и прежде всего – к едва ли не основному предмету окололитературных публичных дискуссий: возможны ли в эмиграции «новые», «молодые» литераторы, «смена» тех, кто успел реализоваться еще в России? Об этой «новой», некогда «молодой», генерации, к которой причислялся и причислял себя Варшавский, он и пишет книгу, прочно закрепляя за своим поколением репутацию «незамеченного».
В дальнейшем конструкция «незамеченное поколение» не только утверждается в качестве термина, но и приобретает очертания уникального и в то же время универсального образца, с которым удобно идентифицироваться: «…Есть пример, когда несостоятельность и слабость преодолели время, вернее, безвременье; когда поколение, задуманное историей как незамеченное, смогло состояться как бы в ином измерении. В истории литературы попытка единственная, возможно, что повторить ее никогда не удастся – опыт „молодых“ литераторов русского зарубежья первой волны слишком похож на чудо. Но вселяет надежду то, что, если отсчитать шесть десятилетий назад и пересечь пространство, оказавшись по ту сторону России, мы во многом получим зеркальное отражение наших дней» [3]3
Васильева М. А. Неудачи «Чисел» // Литературное обозрение. 1996. № 2. С. 64.
[Закрыть], – полагает исследователь эмигрантской литературы Мария Васильева. Вообще образ таинственного мира «по ту сторону России», эмигрантского зазеркалья, нередко позволяет говорить о социальных катаклизмах последних лет – так в эссе Леонида Костюкова Москва 1990-х плавно перетекает в «русский Париж» 1930-х [4]4
Костюков Л. Русский Париж // Независимая газета. 1996. 25 дек. С. 8.
[Закрыть]. В основе этой аналогии будут изолированность, одиночество в «новой», «чужой» стране, отсутствие понимающей аудитории, нищета – все те знаки верности себе, из которых складывается описанный Варшавским сюжет незамеченное™. При помощи метафоры «незамеченного поколения» может обозначаться разрыв между «состоявшимися шестидесятниками» и «тусовочным постандеграундом» [5]5
Васильева М. А. Неудачи «Чисел» // Литературное обозрение. 1996. № 2. С. 63.
[Закрыть], между «пожинающим ныне лавры постсоветским авангардом» и «незамеченным поколением 95-го» [6]6
Полищук Д. «Она, должно быть, из Китая» // Новый мир. 2000. № 1.
[Закрыть]– в любом случае апелляция к «незамеченному поколению» должна вернуть ускользающее ощущение современности, чувство причастности к актуальному. Такой «пример», образец поколения незамеченного, но в то же время известного, поколения непризнанного, однако не забытого, позволяет придать статус существования всему, что кажется недовоплощенным или невыразимым.
* * *
Итак, речь дальше пойдет об образе литературного поколения, возникшем в послереволюционной эмиграции. Этот коллективный образ может обозначаться по-разному, но всегда расплывчато, при помощи соотносительных дефиниций. Интересующее нас «поколение» называют «молодым», «младшим» (по отношению к «старшему»), «вторым» (по отношению к «первому»); наконец, эпитет, предложенный Варшавским, тоже указывает – на этот раз с отчетливым укором – на стороннюю инстанцию; для появления «незамеченного поколения» необходимы те, кто его не заметил.
Такие предельно общие термины, как правило, привязываются к четким хронологическим координатам, а нередко и к конкретному месту действия. Время «незамеченного поколения» отсчитывают с середины 1920-х до начала 1940-х годов, при этом часто имеют в виду только Париж, хотя литературные сообщества русских эмигрантов существовали и в Берлине, Праге, Харбине. Более того, образ поколения способен сужаться до довольно тесного круга литераторов – завсегдатаев монпарнасских кафе и авторов журнала «Числа» [7]7
На титульном листе «Чисел» значится слово «Сборники», однако современниками это периодическое издание безусловно распознавалось как журнал. Как журнал «Числа» фигурируют и в «Кратком биографическом словаре русского зарубежья» (Вильданова Р. И., Кудрявцев В. Б., Лаппо-Данилевский К. Ю. Краткий биографический словарь русского Зарубежья // Струве Г. П. Русская литература в изгнании. 3-е изд., испр. и доп. Париж: YMCA-Press; М.: Русский путь, 1996. С. 408). На это определение мы и будем опираться дальше.
[Закрыть]; в этом случае роль «идеолога» и «наставника молодых» отводится Георгию Адамовичу, «выразителем умонастроений», «легендой поколения» признается Борис Поплавский. Однако поколенческая риторика остается гибкой: так, ровесник Поплавского Газданов или почти ровесник Набоков, предпочитавшие дистанцироваться от монпарнасского круга, могут и причисляться к «молодой эмигрантской литературе», и противополагаться ей – в зависимости от ситуации.
Иными словами, исследователь здесь имеет дело с некоей коллективной литературной репутацией, которая, во-первых, плохо поддается описанию, а во-вторых, противоречива. Значимость групповой идентичности манифестируется и отстаивается, однако ключевые способы самоопределения связаны с категориями либо универсальными (молодость, новизна), либо негативными (вторичность и собственно незамеченность). Границы поколения то достаточно жестко отсекают «чужих» от «своих», то оказываются предельно размытыми. Общая констатация неуспеха «целого поколения» сочетается с настойчивым поиском его «ярких фигур»: к поколению, «которое самой историей было обречено на несостоятельность и исчезновение» [8]8
Васильева М. А. Неудачи «Чисел» // Литературное обозрение. 1996. № 2. С. 69.
[Закрыть], по всем формальным признакам следует отнести сверхуспешного, сверхпопулярного Набокова. В конце концов сам термин «незамеченное поколение» парадоксален – его активное употребление уже указывает на то, что речь идет о литераторах, в той или иной степени замеченных.
Вряд ли удастся разрешить эти противоречия, не выяснив, как конструировалось «поколение» и как конструировалась его «незамеченность», как создавалась столь легко воспроизводимая и столь проблематичная для исследователя коллективная репутация, как складывался образ литературного явления – целостного и размытого, состоявшегося и незамеченного одновременно. Под конструированием, конечно, подразумевается не целенаправленная и согласованная стратегия, а проявление установок и ценностных предпочтений, наиболее популярных поведенческих практик, наиболее востребованных способов самопрезентации – общий результат индивидуальных, не обязательно осознанных выборов и социальных действий. Здесь важно, кто и с каких позиций говорит о поколении, кому адресовано высказывание, какие цели при этом преследуются, какая риторика используется, какие символы выбираются в качестве поколенческих, как ищутся и находятся основания поколенческой общности.
На все эти вопросы заведомо не может быть одного ответа. Было предложено несколько образов «молодой эмигрантской литературы», но лишь одному из них удалось завоевать доминирующее положение, а позднее получить наименование «незамеченного» – именно он окажется в центре нашего внимания. Нас прежде всего интересует та самая «парижская», «монпарнасская» среда («парижская школа», «парижская нота»), которая столь охотно отождествляется с поколением в целом. Это не значит, что место жительства тех или иных литераторов будет считаться критерием принадлежности к «незамеченному поколению». Во-первых, рамки «парижского» сообщества, разумеется, не совпадали с географическим Парижем: в связи с этим сообществом принято упоминать стихи Юрия Иваска или Игоря Чиннова, хотя оба провели 20–30-е годы в странах Балтии. Во-вторых (и в-главных), мы вообще не ставим своей целью разрешить проблему «принадлежности к поколению», тем более – перечислить и изучить всех возможных его представителей. И в «Незамеченном поколении» Варшавского, и в мемуарах других, некогда «молодых» литераторов, и в работах историков русской эмигрантской литературы можно встретить длинные списки имен, призванные очертить предмет разговора, а фактически указывающие на его неисчерпаемость. Мы постараемся не столько расширить, сколько сузить круг героев исследования. В их число вполне сознательно не будут включены многие из тех литераторов, чьи имена принято связывать с образом «молодого» («младшего», «второго», «незамеченного») поколения, даже в его «парижском» варианте: Юрий Мандельштам, Виктор Мамченко, Раиса Блох, Александр Гингер, Анна Присманова. В качестве основных источников нами отобраны публицистические и мемуарные тексты, в которых образ «поколения» декларируется, отстаивается, опровергается, то есть так или иначе выражен достаточно ярко; кроме того, мы рассмотрим собственно литературные произведения, получившие наибольшее количество рецензий, упомянутые в статьях-манифестах, признанные ключевыми, знаковыми для «поколения» или спровоцировавшие дискуссии о «новой эмигрантской литературе». Участвует в подобных дискуссиях и создает для них поводы вполне ограниченный круг литераторов, который преимущественно и попадет на страницы этой книги. При этом нашими героями станут и наиболее «замеченные», «известные», «признанные», «изученные» авторы (к прочно укоренившемуся термину «набоковедение» не так давно добавилось «газдановедение» [9]9
Dienes L. Russian Literature in Exile: The Life ad Work of Gajto Gazdanov. Miinchen: O. Sagner, 1982. На русском: Диенеш Л. Гайго Газданов. Жизнь и творчество / Пер. с англ. Т. К. Сабиева. Владикавказ: Изд-во Сев. – Осет. ин-та гуманитарных иссл., 1995. См. также: Кабалоти С. Поэтика прозы Гайто Газданова 20–30-х годов. СПб.: Петербургский писатель, 1998; Газданов и мировая культура: Сборник статей / Ред. и сост. Л. В. Сыроватко. Калининград: ГП «КГТ», 2000; Возвращение Гайто Газданова: Научная конференция, посвященная 95-летию со дня рождения / Сост. М. А. Васильева. М.: Русский путь, 2000; Матвеева Ю. В. «Превращение в любимое»: Художественное мышление Гайто Газданова / Науч. ред. Л. П. Быков. Екатеринбург: УрГУ, 2001; Орлова О. М. Гайто Газданов. М.: Молодая гвардия, 2003. (Серия «ЖЗЛ»); Семенова Т. О. Система повествования Г. И. Газданова: Автореф. дисс…. канд. фил. наук. СПб.: Пед. ун-т им. Герцена, 2003; см. также сайт «Общества друзей Газданова»: http://www.hronos.km.ru/nroektv/gazdanov/index.html
[Закрыть], заявили о себе исследователи Поплавского [10]10
Наиболее капитальные исследования здесь – диссертации: Menegaldo Н. L’univers imaginaire de Boris Poplavski. Doctorat d’état. Paris: Université de soutenance, 1981; Yetter S. The Orphic Theme in the Poetry of Boris Julianovic Poplavskij. Madison: University ofWisconsin, 1992; Андреева H. B. Черты культуры XX века в романе Бориса Поплавского «Аполлон Безобразов»: Автореф. дисс…. канд. филос. наук. М.: Моск. гос. ун-т, 2000.
[Закрыть], Довида Кнута [11]11
Хазан В. Довид Кнут: Судьба и творчество. Lyon: Centre d’études Slaves Andre Lirondelle, Université Jean-Moulin, 2000.
[Закрыть], Нины Берберовой [12]12
См. материалы коллоквиума, посвященного Нине Берберовой (Арль, октябрь 2001): http://www.rusmysl.ru/2001IV/4383/438330-Nov01.html
[Закрыть]), и те, кто активно формировал образ «поколения», но традиционным литературоведением должен был бы считаться «вторичным», недостаточно ярким (вдвойне незамеченным) писателем, – скажем, автор «Незамеченного поколения» Владимир Варшавский, Юрий Терапиано, Василий Яновский, Юрий Фельзен, Екатерина Бакунина.
Выбор столь узкого предмета исследования легко мотивировать тем, что интересующий нас «частный случай» отсылает к глобальным сюжетам культурных кризисов и катастроф. В самом деле, это и определения межвоенного десятилетия как времени общеевропейских переломов – социальных, политических, эстетических (от кризиса либеральной системы и формирования тоталитарных режимов до появления «новейшего», «модернистского» романа); и популярные уже во второй половине XX века метафоры «современного», а точнее, «постсовременного» сознания, на первый взгляд удивительно совпадающие с символами эмигрантской идентичности – «культурный шок», «заброшенность», «оставленность», «одиночество и свобода»; и, наконец, ситуация распада социальных институтов, слома норм, побуждающая принять послереволюционную эмиграцию едва ли не за идеальную модель «переходного», «промежуточного» общества и провоцирующая всевозможные параллели между русским Парижем 30-х и новорусской Москвой 90-х. Ключевым во всех случаях будет слово «перелом». «Переломность» («промежуточность», «рубежность») ситуации, в которой оказались русские литераторы-эмигранты (в терминологии Виктора Тернера такую ситуацию следовало бы назвать «пограничной», «лиминальной»), в последнее время все чаще подчеркивается исследователями «молодого поколения первой волны» (включая предложение заменить столь громоздкое определение емкой метафорой «поколение полтора» [13]13
Кондаков И. В., Брусиловская Л. Б. Оттепель в культуре русского зарубежья (опыт позднего Газданова) // Газданов и мировая культура: Сб. статей / Ред. и сост. Л. В. Сыроватко. Калининград: ГП «КГТ», 2000. С.4–11.
[Закрыть]), а иногда и квалифицируется как уникальный поколенческий опыт [14]14
Хазан В. Незаметный писатель «незамеченного поколения» (о прозе B. С. Варшавского) // Вторая проза: Сборник статей / Под ред. И. З. Белобровцевой, С. Н. Доценко, Г. А. Левинтона, Т. В. Цивьяна. Таллин: ТРЬ Kiijastus, 2004. C.225.
[Закрыть].
Казалось бы, неуспешность, «незамеченность» такого поколения должна подразумеваться сама собой. Пожалуй, единственная на сегодняшний день развернутая попытка увидеть здесь не аксиому, а исследовательскую проблему была предпринята канадским славистом Леонидом Ливаком. Рассматривая «незамеченность» как особую стратегию, практикуемую несколькими молодыми эмигрантскими писателями, он убедительно очерчивает круг контекстов, которые эту стратегию формируют; с такой точки зрения «незамеченность» – литературная маска, заимствованная у французских современников и адаптированная к языкам, актуальным в эмигрантском литературном сообществе [15]15
Livak L. How It Was Done in Paris: Russian émigré Writers and French Modernism. Madison, Wis.: Univ. of Wisconsin Press, 2003; Livak L. A Mirror for the Critic: Two Aspects of Taste and One Type of Aphasic Disturbance in Vladimir Nabokov’s «Despair». // Canadian-American Slavic Studies. Vol. 34. № 4. 2000. p. 447–464; Ливак Л. К истории «парижской школы». Письма Анатолия Штейгера. // Canadian-American Slavic Studies. Vol. 37. № 1–2. 2003. p. 86–87.
[Закрыть]. В этой книге мы тоже постараемся показать, что далеко не достаточно признать «незамеченное поколение» обреченным на неудачу «самой историей». Даже если под персонифицированной историей понимаются вполне конкретные – в самом деле сложные, трагические, – события и обстоятельства. Однако наша задача – обнаружить не столько дискурсивные, сколько нормативные, ценностные, институциональные контексты «незамеченности». В этом смысле термин Варшавского указывает не на безжалостную историю, но и не на дискурсивный фантом, а прежде всего на проблематичность символов социального успеха и неудачи. При таком ракурсе не возникает потребности доказать «масштабность», «уникальность» или «типичность» той ситуации, которую мы исследуем; значимо другое: как в «частной» ситуации, по-своему уникальной и по-своему типичной, создаются и работают механизмы социализации, реализации, успеха, что представляет собой «путь в литературу».
Литература для наших героев – одновременно область невозможного и область должного. «В эмиграции писателей больше, чем можно было бы ожидать» [16]16
Глэд Дж. Беседы в изгнании. Русское литературное зарубежье. М.: Книжная палата, 1991. С. 281.
[Закрыть], – замечает (кажется, не без иронии) Джон Глэд, автор нескольких книг о русской эмигрантской литературе. Вопрос о том, что такое литература в эмиграции, что означает здесь желание стать «русским писателем», откуда берутся литераторы, которым как будто бы не для чего и не для кого писать, – звучит наивно, однако он может быть задан как вопрос о культурном статусе литературы вообще и национальной литературы в частности. Попытка «войти в историю русской литературы» и одновременно из нее выпасть едва ли не больше говорит о том, чем была и, возможно, осталась русская литература, нежели о ее незамеченном, невидимом, отсутствующем поколении. Василий Яновский, один из тех, кто активно манифестировал собственную принадлежность «молодому», а затем и «незамеченному» поколению, в середине 50-х на страницах нью-йоркской газеты провозгласил: «Самим своим появлением… молодые писатели отрицали все материалистические основы эстетики, не могущей, как уверяют, развиваться из ничего» [17]17
Яновский В. Мимо незамеченного поколения // Новое русское слово. 1955. 2 окт. С.2.
[Закрыть]. Выясняя, как и когда знаки поражения, невостребованности, незамеченности начинают проступать сквозь поколенческие манифесты, мы так или иначе будем сталкиваться с литературой, декларативно сделанной «из ничего». Это и есть конечная цель наших изысканий – ценности, на которые опирается столь шаткий конструкт, а возможно, и ценности, которые вытесняются, не замечаются, не называются, помечаются словом «ничто».
Таким образом, отобрать необходимый для наших задач инструментарий позволят несколько проблемных блоков. Один из них задается проблемой «поколения» как особой формы групповой идентичности, особого режима социализации, особого способа структурировать историю, особой мифологии. Эта проблема – отправная точка нашего исследования, и о ней мы поговорим подробнее, чем об остальных.
Истоки исследовательского взгляда на поколение как на рамку культурной, исторической, социальной, а не онтологической или биологической общности обычно связывают с Дильтеем и его интерпретацией немецкого романтизма, но основы «теории поколений» – довольно разработанной на сегодняшний день области социологических, историко-культурных, антропологических изысканий – закладываются после Первой мировой войны, как раз в актуальные для нас годы. «Поколения» вызывают интерес во Франции – в 1920-м вышел пространный труд последователя дюркгеймовских традиций Франсуа Мантре [18]18
Mentré F. Les générations sociales. Paris: Bossard. 1920.
[Закрыть]; в Испании – немногим позднее Мантре свой вариант «метода поколений в истории» предложил Ортега-и-Гассет [19]19
Ortega у Gasset J. El tema de nuestro tiempo. Madrid: Revista de Occidente, 1923; Ortega у Gasset J. En torno a Galileo: esquema de las crisis. Curso dado en 1933 en la Cátedra Valdecillas, de la Universidad Central. Madrid: Revista de Occidente, 1956. На русском: Ортега-и-Гассет X. Тема нашего времени // Он же. Что такое философия? / Пер. с исп. под ред. М. А. Кисселя. М.: Наука, 1991. С. 3–50; Ортега-и-Гассет X. Вокруг Галилея // Избранные труды / Пер. с исп. А. М. Руткевича. М.: Весь мир, 1997. С. 233–403.
[Закрыть]; наконец, в Германии публикуется очерк Карла Мангейма [20]20
Mannheim К. Das Problem der Generationein // Kölner Vierteljahrshefte für Soziologie. 1928. № 7. S. 157–185, 309–330. На русском: Мангейм К. Проблема поколений // Очерки социологии знания / Пер. Е. Я. Долина. М.: ИНИОН, 2000. С. 8–56; Мангейм К. Проблема поколений / Пер. В. Плунгяна и А. Урманчиевой // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 7–47.
[Закрыть], наметивший отправные точки современных социологических подходов к «проблеме поколений». В те же годы понятие поколения обсуждается и в России, в кругу теоретиков ОПОЯЗа: инструментальные возможности поколенческой терминологии живо интересуют Эйхенбаума, Шкловского и вызывают иронию Тынянова [21]21
Об этом: Чудакова М. О. Социальная практика, филологическая рефлексия и литература в научной биографии Эйхенбаума и Тынянова // Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения. Рига: Зинатне, 1986. С. 109–131.
[Закрыть].
Эта волна внимания к понятию поколения прежде всего лишает его прозрачности. «Поколение» перестает казаться удобным измерительным прибором, привязанным к определенной системе дат, обладающим отчетливыми границами и однородной структурой. В этом смысле Февр призывает вообще «отбросить» риторику «поколений» [22]22
Цит. по: Нора П. Поколение как место памяти / Пер. Г. Дашевского. Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С.55.
[Закрыть], наиболее радикально выражая общие сомнения исследователей школы «Анналов» в инструментальной надежности поколенческих конструкций. Предпочитая проблематизировать эту тему, Ортега уточняет, что принадлежность к поколению определяется не только совпадением возраста, «места в историческом времени», но и «места в пространстве», причем возраст должен вычисляться не «математически», а именно «исторически» [23]23
Ортега-и-Гассет X. Вокруг Галилея // Избранные труды. М., 1997. С. 261–263.
[Закрыть]. Используя язык социологии, Мангейм тоже описывает поколенческую общность как определенное «место», «положение», «нишу» в культуре или, точнее, в социальной системе [24]24
Мангейм К. Проблема поколений // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 18.
[Закрыть]. При этом он не ограничивается указанием на единство культурного, исторического опыта и вводит еще одну категорию – «общей судьбы», «общего ответа на вызовы». С признанием, что поколения возникают (или – что важно – не возникают) в результате социальных действий, поколенческая риторика утрачивает ту онтологическую основательность, с которой Франсуа Мантре рассуждает о генерациях животных и насекомых, но приобретает большую четкость и верифицируемость.
В дальнейшем испанские, немецкие и в особенности французские традиции поколенческих исследований продолжают интенсивно развиваться; в 1950–1970-х годах формируется довольно влиятельная англоязычная школа. В то же время складывается и поддерживается общее коммуникативное поле, с общими ресурсами цитирования, что собственно и позволяет (со значительной долей условности) говорить о «теории поколений» в единственном числе [25]25
Подробные исторические и историографические обзоры «проблемы поколений», анализ наиболее востребованных исследовательских языков см.: SpitzerA.B. The historical problem of generations // American Historical Review. 1973. N. 78. P. 1353–1385; Jaeger H. Generations in history, reflections on a controversial concept // History and Theory. 1978. № 2. P. 273–292; Attias-Donfut C. Sociologie des générations. Paris: Press Universitaires de France, 1988; Савельева И. М., Полетаев А. В. Смена поколений // Они же. История и время. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 360–371; Дубин Б. В. Поколение: социологические границы понятия // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 2. С. 11–15.
[Закрыть]. В последние годы появляются трактовки «проблемы поколений» на русском языке – с позиций истории культуры [26]26
Савельева И. М., Полетаев А. В. История и время. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 360–371.
[Закрыть], истории литературы [27]27
Чудакова М. О. Заметки о поколениях в советской России // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 73–91.
[Закрыть], истории идей [28]28
Зенкин С. Н. «Поколение»: опыт деконструкции понятия // Материалы международной конференции «Смена поколений в социокультурной динамике XX века». 28–30 июня 2004, Москва. (В печати).
[Закрыть], социологии [29]29
Левада Ю. А. Поколения XX века: Возможности исследования // Мониторинг общественного мнения. 2001. № 5. С. 7–14; Он же. Заметки о «проблеме поколения» // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 2. С. 9–11; Дубин Б. В. Социальный статус, культурный капитал, ценностный выбор: Межпоколенческая репродукция и разрыв поколений // Мониторинг общественного мнения. 1995. № 1. С. 12–16; Он же. Поколение: социологические границы понятия // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 2. С. 11–15.
[Закрыть].
Во всех этих исследованиях так или иначе определяются рамки, при помощи которых удается сузить, конкретизировать размытую «проблему поколений». Одна из таких рамок связана с особенно занимавшей Мантре темой «выразителей поколения», элиты, способной предстательствовать за всех остальных. Иными словами, речь идет о поколенческой дифференциации внутри отдельных институтов, о коллективных «движениях», «течениях», «школах», которые по тем или иным причинам приобретают статус поколенческих и обычно обладают полномочиями формировать образы, мифологию «поколения в целом». Особенно активно пишется история политических поколений, но у литературных поколений тоже есть некоторая историография [30]30
Petersen J. Die literarischen Generationen. Berlin: Junker und Dünnha, 1930; Peyre H. Les générations littéraires. Paris: Bowin, 1948; Wyka K. Pokolenia literackie. Krakyw: Wydawn Literackie, 1977.
[Закрыть].
Другая исследовательская рамка (как правило, она дополняет первую, но может использоваться и независимо от нее) задается при помощи тех или иных хронологических координат, указывающих на определенные «исторические события», «повороты», «вехи», «декады». Здесь важно, какой этап поколенческого сюжета отмечает ключевая дата, что именно выбирается за основание общности: это может быть год рождения («сыны века», «ЬаЬу-boomers», «дети перестройки»), или некий особый, общий культурный опыт («поколение 1914 года»), или же момент «реализации» поколения, время, когда поколение «проявляет себя» («люди 1930-х годов», «шестидесятники»). Понятно, что во всех трех случаях конструируются принципиально различные модели поколенческой идентичности. К нашей теме имеет непосредственное отношение подробная монография Роберта Уола, посвященная мифологиям «поколения 1914 года» в разных европейских странах и прежде всего во Франции [31]31
Wohl R. The Generation of 1914. Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1979.
[Закрыть].
Наконец, наиболее важная для нас рамка в каком-то смысле совпадает с самыми традиционными границами «поколения» и в то же время имеет непосредственное отношение к понятию современности – принадлежность к «поколению» здесь прежде всего подразумевает определенный возрастной статус. В этом контексте «поколения» исследуются как феномен «нового времени», «современного», «модернизированного» общества, трансформировавший представления о неизменном и непрерывном чередовании жизненных стадий, возрастных периодов. «Современный» образ поколения (как он складывается к концу XIX века) включает в себя представления о разных «стадиях жизни», но доминирующее значение приобретает «молодость».
Одна из первых обстоятельных концептуализаций этой проблемы была предпринята на языке социальной психологии – Эрик Эриксон практически избегает термина «поколение», однако его концепция «стадий взросления» и анализ культурного статуса молодости [32]32
Erikson E. H. Childhood and society. New York: W. W. Norton, 1950; Erikson E. H. Identity: Youth, and Crisis. New York: W. W. Norton, 1968. На русском: Эриксон Э. Детство и общество / Пер. и науч. ред. А. А. Алексеев. 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Речь, 2000; Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис / Пер, с англ., под общ. ред А. В. Толстых. М.: Прогресс, 1996.
[Закрыть]оказали безусловное влияние на поколенческие исследования. В макросоциальном масштабе место «возраста» и «молодости» в культуре описывает Шмуэль Айзенштадт в капитальной монографии «От поколения к поколению». Демонстрируя, что возрастные определения всегда расплывчаты (представляют собой не детальное описание роли, а общую канву для ролевого конструирования [33]33
Eisenstadt S. N. From Generation to Generation: Age Groups and Social Structure. Glencoe, Illinois: Free Press, 1956. P. 24.
[Закрыть]) и всегда взаимодополнительны («Возраст описывается только через отношение к другим возрастам, возраста – только в терминах друг друга» [34]34
Там же.
[Закрыть]), Айзенштадт задается вопросом о том, почему именно эти ускользающие категории включены в базовый антропологический образ, и выясняет, в каких типах общества возрастные различия наделяются повышенной значимостью. Собственно проблема поколений, поколенческой общности решается как проблема возрастных, прежде всего молодежных организаций, движений, групп, которые в XX веке приобретают массовый характер. С точки зрения функционалистского подхода, которому следует Айзенштадт, в «современных» обществах возрастные категории осуществляют связь с «традиционными», «семейными», «партикулярными» ценностями, а возрастные группы позволяют соединить аскриптивные характеристики и достижительные ориентации, «эмоциональную безопасность» и взаимодействие с «другими», «чужими» [35]35
Там же. С. 45.
[Закрыть]. Семантика переходности, закрепленная за возрастными категориями, позволяет Айзенштадту описать с тех же позиций и особенности эмигрантского сообщества – признать «молодежную группу» механизмом адаптации к «новым социальным условиям» [36]36
Там же. С. 174.
[Закрыть]. Некоторые итоги этого этапа исследований подводит сборник «Молодость: Изменение и вызов», выпущенный под редакцией Эриксона; в числе авторов – Эриксон и Айзенштадт, Толкотт Парсонс и довольно известный исследователь «проблемы молодости» Кеннет Кенистон [37]37
Youth: Change and Challenge / Ed. by E.H Erikson. N.Y.: Basic Books, 1963.
[Закрыть].
На вторую половину 1960-х и начало 1970-х годов по вполне очевидным причинам приходится пик внимания к проблемам молодости и поколения, или, точнее, к проблемам молодости и поколения одновременно. Основной модус постановки этих проблем, опирающийся на риторику «изменения и вызова», довольно точно выражен в названии демографического исследования 1968 года: «Молодость как сила в современном мире» [38]38
Moller H. Youth as a Force in the Modern World // Comparative Studies in Society and History. 1968. № 10. P. 237–260.
[Закрыть]. Нас здесь будет интересовать не столько непосредственно тема «разрыва поколений», «поколенческого бунта», «молодежной революции» [39]39
Наиболее капитальные исследования на эту тему: Feuer L. S. The Conflict of Generations: The Character and Significance of Student Movement. New York: Basic Books, 1969; Mead M. Culture and Commitment: A Study of the Generation Gap. Garden City, N.Y.: Published for the American Museum of Natural History, Natural History Press, 1970; показательный проект – антология под общим названием The Youth Revolution: The Conflict of Generations in Modern History / Ed. and with an introd. by A Esler. Lexington, Mass.: Heath, 1974.
[Закрыть], сколько предпринятые на волне обсуждения этой темы опыты исторического и социологического анализа представлений о молодости [40]40
Musgrove F. Youth and the Social Order. Bloomington: Indiana Univ. Press, 1965; Riley М. V., Johnson М., Foner A. A Sociology of Age Stratification. N.Y.: Russell Sage Foundation, 1972; Gillis J. R. Youth and History: Tradition and Change in European Age Relations, 1770 – present. N.Y., L.: Academic Press, 1974.
[Закрыть]. Молодость начинает рассматриваться не только как переходный период и, более того, не только как стадия жизни [41]41
Психоаналитические и социопсихологические трактовки «молодости» как «стадии жизни» см., например: Lowenlhal M. F., Thurnher М., Chiriboga D. Four stages of life. San Francisco: Jossey-Bass Publishers, 1975; The Course of Life: Psychoanalytic Contributions Toward Understanding Personality Development / Ed. by Greenspan S. I. and Pollock G. H. Washington, DC: US Government Printing Office, 1980. Volume II: Latency, Adolescence, and Youth.
[Закрыть], но как специфический, изменчивый набор культурных смыслов (включая «современность», «новизну», «невинность», «бунт» и пр.), наконец, как особый институт, который формируется в эпоху первых европейских революций, а ко второй половине XX века автономизируется, приобретает статус «субкультуры» или даже «культуры» [42]42
Nora P. Génération // Les lieuxde mémoire. T. III. Les France. Vol. I. Conflits et partages. Paris, 1992. На русском: Нора П. Поколение как место памяти // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 48–72. В числе относительно недавних исследований также: Attias-Donful С. Sociologie des générations. Paris: Press Univ. de France, 1988; Pilcher J. Age and generation in modern Britain. Oxford, N.Y: Oxford Univ. Press, Clarendon Press 1995; Youth culture in late modernity / Ed. by Forryts, J. and Bolin G. London: Sage Publications, 1995.
[Закрыть].
Несложно заметить, что слово «поколение» может указывать на метод исследования («поколенческий подход») или на его предмет (собственно «проблема поколений»), причем далеко не всегда удается с уверенностью отличить одно от другого. Впрочем, ближе к 1980–1990-м годам понятие поколения постепенно утрачивает контовскую инструментальность, более востребованным становится вопрос, «как сделаны поколения?» [43]43
См., например: Wohl R. The Generation of 1914. Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1979. P. 5.
[Закрыть]– он будет определяющим и в этом исследовании. Методологически значимой окажется формулировка, предложенная французским историком культуры Пьером Нора: используя уже встречавшуюся нам метафору «места», Нора описывает поколение как «место памяти» [44]44
Nora P. Génération // Les lieux de mémoire. Т. III. Les France. Vol. 1. Conflits et partages. Paris, 1992. На русском: Нора П. Поколение как место памяти // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 49.
[Закрыть]. Концепция «коллективной памяти» подразумевает, что исследователь имеет дело с определенными историческими моделями (в нашем случае – поколенческими): они не только особым образом конструируются, поддерживаются, транслируются, но и наслаиваются друг на друга, формируя актуальные для той или иной культуры способы оперировать понятием поколения, воспринимать историю в поколенческих категориях.
Итак, говоря о «поколении», мы будем иметь в виду следующее. С одной стороны, речь пойдет о поколенческой риторике – в этом смысле правомерен вопрос, почему именно такой способ выстраивать отношения с историей популярен, почему именно при помощи поколенческих терминов задаются те или иные ценностные координаты. С другой стороны, нас будет интересовать конкретная модель, конкретный образ поколения – а значит, механизмы идентификации с этим образом, во-первых, и механизмы его распознавания, во-вторых.
Мы практически не будем упоминать о возрасте наших героев. Историки эмигрантской литературы часто замечают, что Поплавский родился в один год с Газдановым (1903), а Владимир Варшавский – в один год с Василием Яновским, автором известных воспоминаний о некогда «молодом» поколении литераторов-эмигрантов [45]45
Яновский В. Поля Елисейские: Книга памяти. Нью-Йорк: Серебряный век, 1983.
[Закрыть](1906). Гораздо меньшее внимание привлекают другие возрастные совпадения. Юрий Фельзен, один из центральных персонажей «молодого», «незамеченного» поколения, – ровесник тех, кто пытался (с разной степенью успешности) играть роль «старших наставников», «учителей»: Георгия Адамовича, Георгия Иванова, Николая Оцупа, Марка Слонима (1894). Марина Цветаева, которая для «молодых литераторов» олицетворяла не только другое, «старшее» поколение, но и другой, «неэмигрантский» мир, – ровесница Юрия Терапиано, активно отождествлявшего себя с «молодой эмигрантской литературой» (1892). Оба моложе других «молодых литераторов» – Екатерины Бакуниной (1889), Сергея Шаршуна (1888). При этом Шаршун родился всего на два года позже «старших», «авторитетных» критиков – Владислава Ходасевича и Альфреда Бема (1886), и т. д. Очень осторожно мы будем оперировать и категориями «общей судьбы», «общего прошлого», «общих биографических вех» – как мы увидим, характеристики недавнего прошлого в данном случае размываются до универсального понятия катастрофы; из поколенческих манифестов выпадают какие бы то ни было упоминания о революционных событиях или Гражданской войне, хотя в ней и успели принять участие некоторые из «молодых». Напротив, образ поколения декларируется через отторжение популярной в первые годы эмиграции мемуарной риторики, привязывается к символам настоящего, к координатам 1930-х годов. Иными словами, для нас будут прежде всего важны те модели общности, те режимы коллективной идентификации, которые включаются в декларируемый образ поколения – мы будем исходить из допущения, что поколение возникает в тот момент, когда его существование декларируется.
В то же время мы намереваемся учитывать, что смысловой горизонт понятия поколения для наших героев гораздо шире открытых деклараций, что именно неоднозначность поколенческой риторики делает ее востребованной, что чувство поколенческой общности существует на пересечении нескольких смысловых узлов. Здесь следует сослаться на исследование Бориса Дубина, который определяет место поколения как «поле напряжений – напряжений между представлениями о традиционно-иерархическом (его образ – семья), модерном („общество“ и элита, активные группы как его воплощение) и постмодерном (масса как продукт деятельности анонимных всеобщих институтов) обществе» [46]46
Дубин Б. В. Поколение: социологические границы понятия // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 2. С. 13.
[Закрыть]. К близким заключениям, хотя и с иных исследовательских позиций, приходит Сергей Зенкин, подчеркивая «логически нечистый характер» понятия поколения, коль скоро оно «используется для описания социокультурных фактов, но этимологически отсылает к природным процессам (смене живых особей)» [47]47
Зенкин С. Н. «Поколение»: опыт деконструкции понятия // Материалы международной конференции «Смена поколений в социокультурной динамике XX века». 28–30 июня 2004, Москва. (В печати).
[Закрыть]. В этом смысле конструкт «молодого поколения эмигрантской литературы» включает в себя и аскриптивные возрастные характеристики, связанные с «семейным», «псевдоприродным» временем, и романтический образ литературной элиты, призванной выразить «дух эпохи», предложить собственный проект «нового человека», а отчасти и формирующиеся вместе с массовыми институтами коллективные образы молодости («студенчество», «новобранцы» и т. д.).
