Текст книги "Повесть о дружных"
Автор книги: Ирина Карнаухова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
– Что ты, Марушка! – ужаснулась Таня.– Я сама на молотьбу...
– Ну, Чижик, ну, миленькая, только четверть часика. Все люди, как люди, все на настоящей работе, каждая пара рук на учете, а я с ними возиться должна!
Марушка нетерпеливо тряхнула счетами. Костяшки рассыпали жалобную дробь.
– Танечка, четверть часика, а?..
– Ну, хорошо, только не больше...
Прошло четверть часика и часик с четвертью...
Нет, Тане положительно не повезло.
В открытые окна был виден кусочек тока, там суетились люди, плыл сизоватый дымок, пробегали ребята, кто с мешком, кто с метлой, проезжала тяжело груженная бестарка. Воздух был полон шумом работы: скрипом колес, звонкими окриками.
А здесь скучно стучали часы, лениво двигая круглым маятником, да билась под потолком радужная муха, такая же неожиданная пленница, как и Таня.
Зачем ее посадила сюда Марушка? Ведь сегодня никто не заглянет в правление, ведь все, все, все: и Иван Евдокимович, и бригадиры, колхозники, учителя, ребята – все на току... Одна она, Таня, такая несчастная... Вдруг зазвонил телефон.
Таня вздрогнула и покосилась на звонок. Молоточек бил настойчиво и упрямо по круглой, блестящей чашечке, муха испуганно закружила в воздухе. Телефон звонил требовательно и оглушительно.
Таня с бьющимся сердцем подошла к нему и робко взяла трубку. Прямо в ухо ей забарабанил молоточек. Таня испуганно посмотрела в трубку и снова прижала ее к уху.
– Я слушаю,– сказала она шепотом.
– Да что это такое? – закричал в трубке сердитый мужской голос.Отчего не отвечают? Это Бекрята?
Таня проглотила слюну и сказала громко:
– Бекрята! Это Бекрята.
– Кто у телефона?
Таня снова поглядела в трубку, осмотрелась беспомощно по сторонам: она была одна в правлении.
– Кто говорит, кто у телефона? – надрывалась трубка.
Таня облизнула пересохшие губы, одернула платье и сказала громко:
– Чижик. У телефона Чижик.
Трубка ошеломленно замолчала.
– Что такое?! Что за шутки? – зарокотала она вновь.– Это Бекрята?! Это правление колхоза?
– Бекрята...– сказала Таня торопливо,– я дежурю.
– Ничего не понимаю,– сказали в трубке,– чушь какая-то, Сергей Иванович...
– Постой, не волнуйся,– ответил другой голос,– дай мне трубку.
И новый голос, знакомый Тане голос Набокова, окликнул ее:
– Чижик, это ты?
– Я.
– Сестра Елены Павловны?
– Да.
– Ты что, одна в правлении?
– Да.
– А где же Марушка?
– На молотьбе. Попросила меня на минуточку...
– Вот оно что! Ну, так слушай, девочка, сейчас же беги к Марушке, скажи, что звонили из райкома, пусть немедленно передаст сводку, как идет молотьба. Скажи, от всех колхозов уже сводки есть, а от вас нет. Немедленно, поняла?
– Да,– сказала Таня твердо.
– Ну, прощай... Чижик,– сказал Набоков и рассмеялся,– напугала ты моего товарища.
Трубка щелкнула и замолкла.
Таня послушала еще немного, подула в трубку, потом осторожно опустила ее на рычаг.
"Что же теперь делать? Дежурный не должен уходить с поста, а надо бежать к Марушке".
В это время в избу вошла Марья Дмитриевна с записной книжкой в руке. Она была совсем необыкновенная: разрумянившаяся, в большом синем переднике, в косынке на голове. В черных волосах ее, как снежинки, блестела мякина, соломинки прилипли к шерстяной юбке...
– Богданова,– сказала она с удивлением,– что ты тут делаешь?
– Дежурю,– покорно вздохнула Таня.– Марушка велела,– вдруг всхлипнула она,– а тут звонили.
– Откуда?
– Из райкома, сводку требуют.
– Ну, вот я за этим и пришла. Сейчас позвоню и передам сводку. А ты иди домой. Поздно уже.
– Домой?! – слезы Тани закапали на столешницу.
– Видишь ли, там на сегодня все уже кончили. А завтра я тебе обещаю, что и ты поработаешь.
Таня горестно молчала.
– Беги домой.
Марья Дмитриевна подошла к телефону.
На улице было совсем темно. На току уже не стучала молотилка, но еще раздавались голоса и шум веялки. Фонари блестели в невидимых руках. Кто-то смеялся звонко, скрипели телеги...
Таня вздохнула и пошла домой.
Красный обоз
У правления колхоза стояли семь телег. Из амбаров женщины таскали мешки и, натужась, взваливали их на весы.
Марушка записывала вес в большую, толстую книгу. Потом мешки тащили на телегу.
– Не бабье это дело – мешки таскать,– поварчивали бабы.
– Остарели мы с тобой, Домнушка, вышли из возраста.
– Ничего, понатужимся и еще молодых за пояс заткнем.
А на весах восседал уже следующий мешок.
Паша Кашина и Миша крепко сцепляли правые руки, наваливали на них трехпудовик, придерживали сверху левыми руками и бегом бежали к телеге. А Саша и Петька долго боролись с мешком, но так и не одолели. Отступились и спрятались за спины взрослых. А то еще Манька заметит,– житья не будет, в песне пропоет.
Иван Евдокимович, постукивая палочкой, поспевал повсюду, проверял смазку колес, сбрую лошадей, бечевки на мешках.
Возле каждой телеги стояли девушки-возчики в мужских сапогах и штанах, в больших рукавицах, закутанные платками.
Матери совали им на дорогу узелочки со всякой снедью.
Дядя Егор водружал на передней телеге полотнище с надписью: "Бойцы тыла – бойцам фронта".
Девочкам хотелось, чтобы их обоз был самым нарядным и красивым. Но не очень-то бравый вид был у стареньких колхозных лошадок.
– Девочки,– позвала Таня,– идите сюда!
Девочки обступили ее. Протолкался вперед и Климушка. Таня пошепталась с подружками, и те прыснули по домам.
А возвращаясь, они совали в руки Тане какие-то сверточки.
И, пока взрослые взвешивали, таскали, укладывали, укрывали зерно, девочки принялись за украшение лошадей.
Они расчесали и заплели им гривы и вплели в них розовые, голубые, синие ленточки. А первой лошади на дугу привязали ярко-красную бумажную розу. Иван Евдокимович обернулся к обозу и рассердился:
– Ну что это? Кто это такое придумал? Чистый маскарад! Снять сейчас же!
Но Таня бросилась к нему:
– Иван Евдокимович, пожалуйста... Ведь так красивее... Не надо снимать!
– И правда, красивее,– поддержали Таню девушки,– живых цветов теперь нет. Чем украсим? Пускай так будет!
– Ну, ладно, ладно,– сдался Иван Евдокимович,– только вот это снимите.
Розу пришлось убрать.
Но девочки не сдались, нарезали еловых веток и ими украсили дугу.
– По коням! – крикнул Иван Евдокимович.– Садись!
Все засуетились. Возчики взгромоздились на мешки, устраивались поудобнее. Дядя Егор строго глянул на обоз.
– Все по местам?
Тут к переднему возу пробрался Миша. Он успел переодеться. На нем была новая рубашка, сапоги начищены до блеска, кепка сдвинута на затылок, а через плечо у него висела гармонь. Он забрался на самый верх, растянул мехи. Под звуки музыки, окруженный толпой женщин, стариков и тараторящих ребят, двинулся обоз к околице.
Иван Евдокимович снял шапку и низко поклонился уезжающим:
– Ну, в добрый час, в добрый час! Вот и наша помощь пошла государству!
Миша сорвался
На другой день Миша не явился в школу. Ребята поговаривали, что он поехал провожать обоз до самого района. Миша пришел только на пятый день.
– Теплых,– спросила Елена Павловна,– на каком основании ты пропускал занятия?
– Я с обозом ездил,– буркнул Миша.
– Тебя кто-нибудь посылал?
– Нет... Я хотел помочь хлеб сдавать... А тут что, тут я догоню...
– Человек должен прежде всего выполнять свои обязанности. Ты подумай только: в такое трудное время страна все-таки хочет, чтобы ее дети учились, и все для этого делает. Учиться – это твоя главная обязанность. Остальное тебе подскажут старшие. Запомни это.
Миша стоял набычившись и упрямо повторял:
– Я ведь не гулял, я дело делал.
Через два дня была самостоятельная по грамматике. Миша безнадежно путался в правилах. Таня, кося глазом в его тетрадку, только удивлялась, какую чепуху он нес. На другой день он жалко мямлил что-то по географии, потом не сумел решить задачу. И к концу недели три двойки украсили его дневник.
В классе стало неспокойно. Угрюмый, насупившийся Миша давил на всех, как каменная глыба.
В субботу ребята вывесили в классе стенгазету. В правом углу ее, где помещался отдел "Шип", была нарисована карикатура: Миша Теплых, играя на гармонике, ехал на возу, запряженном тройкой двоек.
Алеша постарался, и карикатура вышла очень смешной; Мишу можно было узнать с первого взгляда.
Ребята стояли у газеты, громко смеялись:
– Мишка-то, Мишка! Ишь, взгромоздился! Лихих коней погоняет! Молодец, Алеша!
Манька, развевая юбку, кружилась и уже напевала песенку:
Пролетела стая соек
И уселась на амбар.
Запрягу я тройку двоек
И поеду на базар!
В это время Миша вошел в класс. Ребята замолчали и, насмешливо поглядывая на него, разошлись по партам.
Миша подошел к газете, уставился на карикатуру и втянул голову в плечи, словно подготавливаясь к прыжку.
"Сейчас он сорвет газету",– подумала Таня. Но Миша сдержался, засунул руки в карманы и вразвалку пошел на свое место.
На уроках он был угрюм и рассеян.
К концу дня разразился скандал. Валя Веселова составляла недельную сводку отметок. Красным карандашом вписывала она в клеточку пятерки, спокойным зеленым – четверки и зловещим черным – двойки. Правда, черным карандашом ей не часто приходилось пользоваться.
Но на этот раз класс подвел Миша, и Валя грустно оттачивала черный карандаш. Потом, не доверяя своей памяти, она подошла к мальчику и деловито спросила:
– Миша, у тебя по каким предметам в эту неделю двойки?
Миша молчал.
– Дай мне дневник, Миша.
Миша повернулся к ней спиной.
– Ну, Миша же, мне некогда.
И дотошная Валя, не замечая его злости, потянула за кончик лежавший на парте дневник.
Миша вскочил и толкнул девочку в грудь. Валя коротко охнула и, отшатнувшись, ударилась о парту и громко заплакала.
Девочки закричали, а Петька одним прыжком кинулся на Мишу – и в классе завязалась драка. Нюра и Женя бросились к Вале. Таня метнулась к дерущимся.
– Перестаньте! Перестаньте! Петя! Мишка! Перестаньте! Безобразие!
Она хватала их за рубахи, за пояса... Но яростно дерущиеся мальчики только отталкивали ее в сторону, пока она не отлетела в угол.
По стенкам жались перепуганные ребята. Алеша сидел на парте, закрыв лицо руками, а Саша метался по классу и кричал:
– Водой их надо разлить!.. Водой!
И только Манька хладнокровно наблюдала за дерущимися и, когда Петька брал верх, шептала:
– Так ему! Так! Дай еще!
В это время в класс вошла Елена Павловна.
Увидев драку, она охнула и подбежала к мальчикам. Но те, ничего не видя, в ярости оттолкнули ее и продолжали награждать друг друга ударами.
Леночка отскочила к столу и, схватив линейку, стала громко стучать ею, беспомощно крича.
– Прекратите! Перестаньте сейчас же! Теплых, Теплых!
Шум в классе становился все оглушительнее.
Таня, бледная, с дрожащими губами обернулась к Нюре. Нюра кивнула ей, и девочки бросились в учительскую. Плача и захлебываясь, перебивая друг друга, стали они рассказывать Марье Дмитриевне, в чем дело.
– Иду,– сказала спокойно Марья Дмитриевна и пошла из комнаты. Девочки побежали за ней.
Марья Дмитриевна распахнула дверь в класс, встала на пороге и громко и властно сказала только одно слово:
– Прекратите!
Драка мгновенно остановилась. Тяжело дыша, мальчики отступили друг от друга. У Петьки была разодрана рубаха. У Миши медленно набухал глаз.
– Ступайте к умывальнику и приведите себя в порядок. А ваше поведение мы разберем. Пойдемте, Елена Павловна.
Мальчики вышли из класса не подымая глаз.
Ребята сидели на партах молча, подавленные. Валя тихо всхлипывала. Манька пыталась было сочинить песенку: "Ты послушай, удивись... Мишка с Петькой подрались..." Но на нее так зашипели со всех сторон, что и она замолчала и низко надвинула свой платок на лоб.
Лена пришла не скоро. Таня сразу заметила, что у нее глаза заплаканы.
Леночка села за стол и сжала голову руками.
– Ах, ребята, ребята, что вы наделали!
Класс шумно вздохнул в ответ.
– Что теперь будет, Елена Павловна? – робко спросила Нюра.
– Что будет? – устало сказала Леночка.– Это решит Мария Дмитриевна. А пионеры должны на сборе обсудить поведение Миши и Пети.
– Но ведь Петя не виноват! – громко сказал Алеша.
– Он защищал Валю...
– Он не хулиган...
– Это все Мишка...
Валя Веселова заплакала еще громче.
– Петя из-за меня... Это все я виновата.
Тяжелые дни
Таня несколько раз просыпалась и засыпала вновь, прикручивала лампу и снова поднимала фитиль, принимаясь за книжку, и окончательно измучилась, когда Лена, наконец, вернулась из школы.
Одновременно стукнула дверь в комнату Марьи Дмитриевны, поэтому Таня не решилась задавать сестре никаких вопросов.
Лена медленно разделась, потушила лампу, легла лицом к стенке. И вдруг Таня услыхала тихий и горький плач.
Никогда в жизни она не видела Лену плачущей. Даже когда папа уезжал на фронт, даже когда не было писем, даже когда она, Таня, заболела скарлатиной и тетя Катя была уверена, что она умрет. А теперь вот Леночка лежит и плачет.
Жгучая жалость залила сердце девочки. Она вскочила с кровати, перебежала тихонько через комнату, залезла в постель к Лене и крепко-крепко обняла сестру.
Леночка уткнулась лицом в ее плечо, и на шею Тани закапали теплые слезы.
– Леночка! Уедем отсюда... Не плачь, сестричка! – Таня сама начала всхлипывать.– Кто тебя обидел?
Таню била нервная дрожь, зубы ее стучали. Она лихорадочно целовала Лену в лоб, в щеки, в нос...
Леночка взяла себя в руки.
– Ничего, ничего. Чижик... все прошло, сестричка.
– Расскажи, что будет с мальчиками?
– На сборе звена разберут их поступок. Мише поставят четверку в четверти за поведение.
– А Петьке?
– А Пете четверку за поведение в неделю.
– А тебя бранили?
– Бранили, но совсем не за то, о чем ты думаешь. За то, что сразу от первых трудностей пала духом. Марья Дмитриевна говорит, что вначале всегда трудно, но, если любишь свое дело, надо твердо идти вперед. А я,– Леночка всхлипнула,– люблю и хочу быть педагогом. Говорят, что я слишком мягка с классом. Вот с Мишей не справилась... Верно, нет у меня педагогического таланта.
– Есть! – убежденно сказала Таня.– Есть! Большущий талант. Все ребята говорят.
– Правда?
– Правда, правда. Вот увидишь, есть талант. И все тебя будут слушаться, а то я им...– И Таня погрозила кулаком воображаемым непослушным ребятам.
Сестры шептались долго. Уже побледнели звезды, когда они уснули, прижавшись друг к другу.
* * *
Настали тяжелые дни. В классе было тихо, не раздавалось веселых голосов и песен на переменках. Не было детских игр.
Сбор звена сурово осудил поведение мальчиков. Петя считал, что ребята поступили правильно. А вот Миша и на сборе был упрям и угрюм, не хотел признать своей вины и вдруг, когда заговорила маленькая Валя, бросил презрительно:
– Еще и ты туда же!
И вышел из комнаты.
Ребята были возмущены и обижены. Мишу они не задирали, отвечали на его вопросы, здоровались с ним, но отделили его от себя какой-то незримой чертой.
Елена Павловна несколько раз разговаривала с ребятами. Те смотрели на нее преувеличенно-покорно и говорили: "Хорошо, Лена Павловна. Конечно, Лена Павловна", но все оставалось по-прежнему.
– Мы ведь ничего, Лена Павловна,– говорил Саша,– мы его не обижаем, не трогаем. А дружить?.. Я вот дружу с Алешей, а Чижик с Нюрой... Разве нельзя?
И Миша притих. Сам сторонился ребят. На переменах уходил к первоклассникам. Маленькие его любили. Он возил их на спине, переносил через лужи, строил им плотину у ручейка, играл в лапту. Но видно было, что он тоскует.
Учиться Миша стал хуже. Часто пропускал, опаздывал. Плохо готовил домашние задания..
Лена тоже ходила сосредоточенная, невеселая, все о чем-то думала. Мало разговаривала с Таней.
Дома было совсем неуютно. Только и радости, что забежать в сторожку к Власьевне.
И природа хмурилась. Непрерывно сеял мелкий дождик. Иногда срывался легкий снежок и тут же таял на грязной земле.
Под таким дождиком срубали капусту на школьном участке. И хотя так же был обилен урожай и так же бренчала ключами Власьевна, но не было того веселья, какое было раньше.
Дружные работали вместе, а Миша один, в стороне. Когда Валя Веселова, натужась, волокла к амбару мешок с капустой, Миша подошел к ней и сказал:
– Дай я помогу.
Но Валя взглянула на него с гневом и уронила сердито:
– Уйди! – И сейчас же, повернувшись, крикнула: – Саша, Саша! Помоги, мне не дотянуть!
И тут Таня увидела, что Миша завернул за угол сарая и прислонился к стенке. Миша плакал.
Второй куплет
Однажды вечером Лена, проверяя тетради, сказала Тане:
– У Миши опять двойка; совсем перестал учиться мальчик, а так хорошо начал... Пора все это прекратить. Соберите завтра звено дружных. Я с вами еще раз поговорю.
На другой день после занятий звено собралось в классе. Неведомо каким путем узнал об этом Климушка и тоже появился. Пришла и Власьевна и стала у порога.
Ребята чинно расселись вокруг стола и молчали.
– Вот что,– сказала Елена Павловна,– пора вам уже перестать сердиться на Мишу. Он достаточно наказан; теперь надо помочь ему выправиться. А то он и учиться стал плохо.
Ребята зашумели. Девочки были непримиримы.
– А мы не хотим с ним,– кипятилась Таня,– раз он хулиганит и девочек бьет!
– Ну его совсем! – отмахнулась Манька.
– Лена Павловна,– рассудительно говорила Нюра,– ведь насильно не подружишься.
– Он сам с нами дружить не будет!
– Еще бы! Задается! – заявляли мальчики.
– Он как придет, так начнет опять драться! Лена Павловна, к чему это?
Климушка всех успокоил:
– Пусть только дашт, я ему как дам!
Но Власьевна сурово покачала головой:
– Эх вы, петухи! Горланите, клекочете, перья распускаете... Больно просто вы с товарищем расправляетесь. А того не подумаете, что вы вон за старшими живете; они вам и шанежку, и сапоги, и тетрадку. А он сам двух стариков пестует. Да еще и в колхозе работает. Легко ли?
– Ну и что, а драться все равно нельзя!
– Вон Лене Павловне сколько из-за него горя было!
– А у Вали до сих пор синяк!
– Ну что ж,– сказала Лена, вздохнув,– не хотите помочь Мише,– ваше дело. Будем считать сбор законченным. По обычаю споем "Дружную". Как у вас там второй куплет?
И Лена высоким своим голосом начала:
А если кто споткнется вдруг,
То встать ему поможет друг,
Всегда ему надежный друг
В беде протянет руку...
– Так, что ли?
В комнате стало тихо. Ребята опустили головы.
– Вот что,– сказал Саша,– завтра воскресенье, и пойдем завтра к Мишке. И точка...
Парус на лугу
Мишина изба стояла на отшибе, за густым черным лесом. Около дома раскинулся широкий луг, покрытый побуревшей сейчас травой да кое-где чахлыми кустиками шиповника. Вольный ветер гулял по лугу. Рядом со скрипучими воротами вытянулся длинный, гладко обструганный шест. На нем развевался красный флажок. На крыше дома высились какие-то палки с перекладинами, с протянутыми между ними веревками, и почему-то старое колесо от телеги, торчавшее на оси.
– Что это у него там? – спросила Таня, задрав голову.– Радио или машина какая-то?
– Да не знаю, недавно он что-то сделал, я раньше не видел.
– Это, верно, погоду предсказывать,– предположил Петька.
– А я знаю, а я знаю! – заверещала Манька.
– Что ты знаешь?
– Это он просто задается.
В огороде на ветле
Вороны да галки,
А у Мишки на дому
Колеса да палки.
Нюра строго одернула Маньку:
– Перестань! Мириться пришли, а ты дразнишься. Чем дразниться, лучше бы "Генерала Топтыгина" выучила, а то ведь не знаешь.
Манька присмирела.
Покосившиеся ворота были наглухо закрыты. Саша взялся за кольцо, стукнул разок. Тишина. Стукнул второй. Никого. Ребята нерешительно топтались на месте.
– Может, его вовсе и дома нет,– сказал Алеша,– мы так и Елене Павловне скажем: приходили, а его нет.
– Да и кто же это днем дома сидит? – сказал Саша, не выпуская, однако, кольца из рук.
Но Таня прекратила всю канитель.
– Дома не дома,– надо узнать.
Решительно подошла она к воротам и с силой толкнула калитку. Калитка распахнулась.
Первый раз в жизни Манька не лезла вперед. И самым храбрым оказался Климушка.
– Подшади,– сказал он, увидав высокую подворотню.
Саша подсадил его. Так, предводительствуемые Климушкой, ребята ввалились в Мишин двор. У крылечка, босой, в рубахе без пояса, возился Миша, прилаживая новую ступеньку вместо прогнившей, которая валялась рядом.
Увидев ребят, он выпрямился, не выпуская топора из рук, и молча смотрел на товарищей. Лицо его медленно бледнело. На глаза упала прядь волос, ветер раздувал рубаху, но Миша не шевелился.
Ребята тоже настороженно молчали.
Сколько времени они простояли бы тут, не то врагами, не то друзьями, неизвестно, и, может быть, ничего ц не вышло бы из задуманного примирения, если бы на крыльце не появилась Мишина бабушка.
Увидев ребят, она не удивилась, а заговорила ласково:
– А, Мишукины друзья пришли? Вот хорошо! Вот уж ладно! Вот уж любо сердцу, когда ребята дружат! Заходите, заходите, гостюйте, милые! Что ж ты, Мишенька, стоишь? Проси гостей в избу. Я им шанежек подам. Испекла сегодня ради праздника, испекла. Ну, привечай, Миша, гостей.
Миша, все так же молча и не выпуская топора из рук, взошел на крыльцо и распахнул дверь. Смущенные ребята гуськом, тихонько, чуть не на цыпочках вошли в избу. А бабушка уже хлопотала у печки, тащила на стол румяные шанежки с картошкой, угощала ребят и все говорила, и говорила, и говорила:
– Знаю я вас всех, знаю, ребятки. Про всех мне Мишунька рассказывал. Сама-то я никуда не хожу, остарела очень, а он, спасибо, всё рассказывает. Вот эта быстроглазая, верно, учительская, а ты, паренек, Климов Сашка! Знаю, всех знаю, нахваливал вас Мишенька! Не чинитесь, гости, кушайте! У нас мука есть и картошки хватит. Всё он, кормилец наш, заработал. Кушайте, милые!
Но ребятам кусок не шел в горло.
Так вот оно как! Миша бабушке ничего не рассказал: ни про драку, ни про то, что с ним в школе не разговаривали. Нахваливал.
Ребята прятали глаза друг от друга. Даже Климушка, не понимая, в чем дело, присмирел и смотрел на Мишу, не мигая, что не мешало ему усердно набивать рот теплыми шаньгами.
И вдруг бабка вышла. Тяжелое молчание повисло в избе. Тут Таня не выдержала.
– Ну и что? – сказала она звонко.– Ну и поссорились, а теперь давайте мириться! Давай, Миша, а? Дружить будем?
Миша весь вспыхнул, растерянно посмотрел на протянутую руку, потом вдруг тряхнул головой и сжал ладонь Тани так, что у нее хрустнули пальцы. И тут все повскакали с мест, окружили Мишу, хлопали по плечам, жали ему руку, смеялись. Климушка изо всех сил барабанил ложкой по столу.
А Манька встала в позу и продекламировала:
Перестали плохо жить,
Стали с Мишенькой дружить!
Петька презрительно скривился:
– Фу ты, надоела! Подумаешь, Некрасов!
Когда бабка вошла в избу, она только диву далась, как быстро исчезли ее пухлые шаньги и как тараторили языки.
– А что у тебя там наверху, на крыше?
– А у меня там корабль.
– Как корабль?!
– А так: все по-настоящему сделано – мачты, парус, штурвал.
– Ну!? Покажи!
– Пойдем, пойдем. Только...
– Что только?
Манька сразу поняла.
– Вот, ей-богу, ей-богу, не буду песен петь...
Нюра сурово остановила ее:
– Опять божишься?
– Ой, не буду, не буду... ей...– Манька зажала рот рукой.
По скрипучей лесенке поднялись ребята на крышу. Там, и правда, было похоже на палубу корабля. Были набиты гладко обструганные доски. Из тонких реек вокруг помоста сделаны борта. На гвозде, вбитом в мачту, висел бинокль. Правда, он был без стекол, но это был настоящий морской бинокль.
Миша вытащил откуда-то бескозырку и превратился в моряка.
– Я сейчас, ребята, буду паруса поднимать, а вы становитесь к штурвалу. Ведите корабль по курсу.– Миша кивнул на колесо.
Девочки разинули рты, а Саша, Петька и Алеша бросились к колесу. Оно скрипело и поворачивалось, как настоящий корабельный штурвал.
– Полундра! – закричал Миша.– Подымай паруса!
Он потянул за какие-то веревочки, и на мачту пополз самый настоящий парус. Правда, он был сделан из двух мешков, но ветер сразу надул его, загудел в снастях, и ребятам показалось, что их корабль сдвинулся с места и поплыл, поплыл по буро-зеленым водам, в далекие, неведомые, прекрасные моря.
Таня вздохнула всей грудью и запела Артековскую "Морскую", которой тоже научила ребят Лена:
Над волнами вьются чайки,
Люди по морю плывут,
Ветру парус подставляй-ка,
Чтобы туже был надут!
Ребята подхватили:
Ну, живей,
Веселей!
Бей веслом по волнам,
Чтобы брызги блестели
И фонтаном летели
Высоко к облакам!
– Право на борт! – кричал Миша.– Вперед!
Мишины дела
Мишу как будто бы подменили: так рьяно взялся он за учение, так приветлив был с товарищами, такими преданными глазами смотрел на Елену Павловну!
Ребята упорно занимались. Леночка все чаще и чаще оставалась в школе на дополнительные занятия со слабыми учениками.
Таня подолгу сидела за уроками, мало гуляла. Иногда только Власьевна войдет в комнату и скажет сурово:
– Брысь! Вон опять зеленая стала, словно луговая трава! Иди, гуляй!
Таня оденется и выйдет, но ей во дворе скучно. Ребят нет,– за уроками сидят,– да и дома ведь работы не убавилось.
Птицы не поют, только златогрудые зинзиверы прыгают суматошливо у конюшни и чирикают: "зин-зи-вер", "зин-зи-вер". Высоко под облаками летят на юг перелетные птицы,– вдруг камнем упадут на деревья: устали, отдыхают.
Грачи тренируются перед дальней дорогой.
– Грач улетает, снег пойдет! – говорит Власьевна.
Осень. Осень.
Побродит Таня по пустому двору и вернется домой заниматься.
А Мише пришлось совсем туго. Столько у него пропущенного, неусвоенного, непонятого! Лена сходила к Ивану Евдокимовичу, попросила его временно совсем освободить Мишу от всякой работы в колхозе.
Покряхтел немножко Иван Евдокимович. Трудно ведь! Работа не остановилась. Трактор все стучит в полях, торопится, поднимая последнюю зябь, пока не замерзла земля. Срезают капусту, убирают ботву, возят на поля навоз. Да нужно еще овощехранилище загрузить, да нужно машины отремонтировать, да нужно... да нужно... а людей не прибавилось. Мишины ловкие руки вот как дороги!
– Ну, что ж, надо так надо, Лена Павловна,– вздохнул Иван Евдокимович,– учеба для твоих, конечно, первое дело. Справимся и без него.
Лена вернулась домой довольная.
– Ну, теперь Мише будет посвободнее; только надо ему крепко помочь. Саша будет с ним заниматься арифметикой, а ты, Чижик, помоги ему с русским.
– А он меня не будет слушаться.
– Ну как не будет! Будет! Он мне сказал, что ни одной тройки не допустит.
Таня с сомнением покачала головой.
Теперь Миша приходит к ней через день, и Таня объясняет ему правила, заставляет писать диктовку, дает дополнительные упражнения.
Власьевна смеется:
– Ну, и правда, посмотришь на них, чисто мишка и чижик, верное слово!
А Миша слушается, слушается, да вдруг и заартачится:
– Не буду больше писать! Что, ты забыла,– у меня еще уроки есть!
Таня с достоинством кладет карандаш и говорит:
– Пожалуйста, только я пойду скажу об этом Елене Павловне.
И Миша сейчас же снова придвигает к себе тетрадку:
– Ну, ладно уж тебе, ладно! Сразу ябедничать. Давай диктуй.
– "Брось прут в пруд",– диктует Таня.
– Ну и зачем это в пруды всякую пакость бросать? – ворчит Миша.– Тоже еще! Засорят, а кто чистить будет? Колхозники? Я лучше иначе напишу.
– Ну что ты там иначе напишешь? – кипятится Таня.– Это ведь на глухие и звонкие.
– И я на глухие и звонкие, только так, чтобы было правильно.
И Миша пишет: "Не бросай прут в пруд".
Кончив занятия, Миша не спешит домой. Он сначала принесет воды сестрам, наколет дров, подметет около крыльца. Потом непременно побежит к учительской, дождется выхода Лены, возьмет у нее из рук тетрадки, портфель с книгами, глобус, принесет домой и спросит:
– Вам ничего не нужно, Лена Павловна?
– Ничего, ничего, Мишенька. Беги домой, старики твои заждались.
Тогда Миша нахлобучивает шапку и все-таки мнется у дверей.
– А может быть, что-нибудь нужно, Лена Павловна? – и осматривает комнату.
– Да ничего, Миша,– смеется Лена,– иди уроки готовь.
А Миша вдруг строго говорит:
– Вон у вас каблук сбит, дайте-ка туфель. Дедушка очень хорошо набойки ставит, завтра утром принесу.
И, не слушая возражений Лены, берет из-под кровати туфлю и выскальзывает в дверь.
Разговор в кухне
Марья Дмитриевна пила на кухне чай, Леночка и Таня занимались у себя в комнате, когда Власьевна остановилась на пороге, строгая и важная. Значит, пришла по делу.
– Я к вам, Марья Дмитриевна.
– Что тебе, Власьевна?
– Картошка засыпана, овощи убраны, котел вычищен...
– Что такое? Какой котел?
– Чугунный. И плитку я поправила.
– Ничего я не пойму,– рассердилась Марья Дмитриевна,– какая плитка? Какой котел? Говори толком.
– Об эту пору у нас заведующий начинал для ребят завтраки ладить. Скоро морозы грянут, а наши ребята иные за два, иные за три километра в школу бредут, да и обратно столько же. У них в животишках-то балалайки играют. Домой приходят усталые. А их горяченьким перед уходом покормишь, вот они и весело добегут. А ведь ихнее дело, наука, нелегкое.
– Так ты хочешь...
– Завтраки налаживать. У нас ведь полны амбары и подполы. И картошка, и капуста, и всякая овощь. Уж, конечно, без гусятины.
Таня и Лена прислушивались к разговору.
Марья Дмитриевна помолчала, Власьевна тоже.
– Конечно, это нужно,– говорит Марья Дмитриевна задумчиво,– но мне так хотелось хоть часть этого урожая продать, чтобы кое-что купить для школы, например волшебный фонарь.
Тут Власьевна садится на лавку и развязывает платок.
– Эх, Марья Дмитриевна, сейчас не до этого! Война кончится,– мы, может, семилетку строить будем. Мы в ней паркет наведем. Электричество пустим. Это дело впереди. А вот ребята,– ребят мы сохранить должны. Это не теленка вырастить. Нам скоро на покои, а им в работу. И я так скажу, и Иван Евдокимович, и какую хотите бабу спросите.
Марья Дмитриевна говорит задумчиво:
– Вот ты какая.
– Такая. Вся тут. Ребят сберечь хочу.
Марья Дмитриевна вдруг резко поднимается со стула и отходит к окну.
– Ребят,– говорит она,– ты ребят сберечь хочешь...
И в голосе ее слышится что-то такое, что Таня испуганно замирает. Тихо. Слышно только, как тикают ходики за стеной.
– Ты права, Власьевна,– говорит уже спокойно Марья Дмитриевна.Действуй. Только помни: с работы снять для этого никого не позволю, и чтобы течение школьной жизни это не нарушило.
– Мы не в течение,– объясняет Власьевна.– Утром дежурные ребята пораньше придут, котел заложат, а плита сама варить будет. Не фрикадели какие-нибудь, похлебка! После уроков покормим.
– Кто же это все делать будет?
– А вот Лену Павловну позовите. Она пускай ребят на дежурство распределит. Лена Павловна, поди сюда.
Леночка вошла.
– Слышала?
– Слышала.
– Ну что ж, для начала собери своих пионеров, они за всех стоять должны. Они пускай дело и начинают, а потом и другие ребята втянутся.
Котел кипит
– Ух! – вздохнула Таня.
– Ну и ну! – протянула Нюра.
– Да в такой котелок влезет цельный телок! – пропела Манька.
