Текст книги "Повесть о дружных"
Автор книги: Ирина Карнаухова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Карнаухова Ирина
Повесть о дружных
Ирина Карнаухова
ПОВЕСТЬ О ДРУЖНЫХ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЛЕТО
Лена и Таня
Сегодня Таня, или, как в шутку звал ее папа, Чижик, поздно пришла из школы.
В раздевалке она долго искала поясок от пальто и просила нянечку его поискать. Нянечка шарила по полу, перебирала калоши и заглядывала на подоконник, где всегда лежала груда потерянных ребятами вещей: разрозненные рукавички, пояса, муфточки, носовые платки.
Таня чуть не плакала; нянечка ворчала и сердилась, а тут Зойка Иванова дернула Таню за руку и глазами показала ей: из рукава пальто торчал кончик пояска!
Девочки фыркнули и, улучив минутку, когда нянечка отвернулась, на цыпочках выбрались из раздевалки. Но потом Таня вернулась и, приоткрыв дверь, крикнула: "Нянечка, я поясок нашла!"
Надо было бежать домой со всех ног, а то Леночка придет из училища, а у Тани и комната не убрана и суп не разогрет.
Но, как назло, около лома две соседские девочки вертели длинную веревку, а третья неловко прыгала через нее и, задыхаясь, считала прыжки: "Шесть, семь, восемь..."
Через каждые два – три прыжка она зацеплялась носком большого, видимо материнского, валенка за веревку и зарывалась в снег растопыренными руками. Тотчас же она деловито вставала и, даже не отряхнувшись, снова, начинала прыгать, чтобы не потерять ничего из своей "порции" в двадцать прыжков.
Таня смотрела, негодовала и злилась. Потом вдруг бросила на снег портфель и крикнула: "Ну-ка, быстрей!"
Девчонки, сжав губы, быстрее заработали веревкой, сметая снег с тротуара, а Таня быстро-быстро запрыгала, так высоко и ровно, как будто под пятками у нее были упругие пружины.
Веревка, ударяя по тротуару, поднимала вверх сухой, пушистый снег. Редкие прохожие шарахались в стороны, а Таня считала, захлебываясь: "Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать – всё!"
Девочки опустили усталые руки и с восхищением смотрели на Таню. А она подняла портфель и с достоинством направилась к подъезду, провожаемая восхищенными и завистливыми взглядами.
Но тут Таня увидела, что часы в окне мастерской показывают без двух минут три, тоненько крикнула: "Ой-ой-ой!" – и бросилась в дверь.
Конечно, дома был беспорядок: и чашки не мыты, и пыль не вытерта, и суп, как стоял, так и стоит холодный, покрытый редкими пятнами застывшего жира, а Леночка вот-вот придет.
Прежде всего Таня подошла к столу,– не стоит ли, прислонившись к чернильнице, треугольный фронтовой конвертик с четким папиным почерком?
Письма не было.
Таня тихонько вздохнула, взглянула на календарь: четвертое марта 1944 года,– уже месяц и пять дней, как от папы нет писем. Леночка опять будет нервничать и накручивать кончик косы на указательный палец.
Таня сдернула шапку, бросила было ее на стол, но потом спохватилась, сунула в рукав пальто, вынесла пальто в переднюю и принялась за уборку.
Быстро действуя тряпкой, она думала:
"Почему пыль собирается всегда в самых неудобных местах; непременно под столом или в самом углу, или под Леночкиной кроватью, куда мне нужно залезать согнувшись и каждый раз больно стукаться затылком о железную перекладину?"
А то еще пыль садится на папин желтый чемодан, что стоит у самой двери. Леночка, как придет, сразу проведет по нему пальцем. Его в первую очередь нужно вытирать.
Таня Леночки не боится, но огорчать не хочет: Леночке и так трудно. Она учится в педагогическом училище, несет большую общественную нагрузку и ходит два раза в неделю дежурить в госпиталь. Она готовит обед и выкупает продукты по карточкам, штопает Тане чулки и стирает белье. И всё у нее выходит как-то спокойно, без суетни, ладно. Коса у нее ниже пояса, а всегда гладкая, бледное лицо редко когда зарумянится. Голос она никогда не повышает.
А Таня как начнет что-нибудь делать, раскраснеется, вихры вздыбятся, на курносом носу выступят капельки пота... Если станет стирать платочки, то мыльная пена летит во все стороны и белыми пятнами покрывает пол, а таз так и прыгает на табуретке.
Соседка тетя Катя просунет голову в дверь и скажет серьезно:
– Я думаю, что за грохот? Верно, печники пришли, плиту ломают, а это Чижик платочки простирывает.
Очень Таня огорчается, что она на Лену не похожа. Только то ее и успокаивает, что Леночка иногда посмотрит на нее, улыбнется и взглянет на мамину карточку. А мамочка тоже на карточке кудрявая, курносая, смеется, и на левой щеке у нее ямочка, как у Тани.
Таня не помнит маму: мама умерла, когда Тане был год. Ее заменила Лена.
А вот уже два года, как папа ушел на войну, и сестра Леночка теперь для Тани и папа, и мама.
С уборкой покончено. Суп поставлен на керосинку, и можно полчасика почитать, прежде чем взяться за уроки.
Таня забирается с ногами на диван и открывает книжку. И вот она уже мчится на мотоцикле с Тимуром, борется с Квачом и засыпает на диване в таинственной даче (а суп всё кипит и кипит). Враг показался на горизонте, и зашумели деревья, и зазвенели консервные банки сигнализации... (Крышка подскакивает на кастрюле – "дзинь-дзинь-дзинь".) И когда Таня снова оказывается у себя в комнате на диване, в шумном приуральском городе, то супа в кастрюле остается меньше половины.
Опять та же история!
Леночка опять поднимет крышку, заглянет в кастрюлю, и Тане останется только покраснеть и опустить голову. Таня решается посоветоваться с соседкой тетей Катей. Может быть, суп следует долить?
В комнате тети Кати самый главный жилец – кот. Его зовут Марфут. Раньше думали, что он кошка, и прозвали Марфушкой, а потом выяснилось, что это кот, и стали называть его Марфут. Тетя Катя спит на одной подушке, а Марфут на двух. Когда по карточкам выдают рыбу, тетя Катя отрезает себе кусочек, а остальное прячет для Марфута. Очень она Марфута любит.
Тетя Катя раньше состояла в артели портних и работала дома. Целый день она сидела и стрекотала машинкой. А как началась война,– отодвинула машинку в угол, накрыла ковриком и сказала:
– Будет! Будет мне девиц наряжать, надо дело делать, со всем народом армии помогать!
И пошла работать на военный завод. Она только все волновалась, как Марфут будет один оставаться.
– Ты уж, Танечка, заходи к нему раза два-три в день,– говорила она Тане,– а то он заскучает.
А чего ему скучать? Целый день лежит на подушках и песни поет.
Тетя Катя только что пришла с утренней смены. Глаза у нее были красные, лицо усталое. Нагнувшись над столом, она ела холодную картошку.
– Тетя Катя,– сказала Таня,– у меня опять суп выкипел.
– Небось, книжку читала?
Таня молчала.
– Эх, Чижик, Чижик, когда ты научишься понимать, что всякое дело внимания требует? Ну, вот что, возиться мне с тобой некогда: я сейчас второй смене помогать иду. На обед вам по тарелке вашего супа хватит, а на вечер мой возьмешь. Я все равно до завтра не вернусь.
– Тетя Катя, вы же только что пришли с работы!
– Ну и что! Заказ есть? Есть! Фронтовой? Фронтовой! К сроку выполнить нужно.
Тетя Катя говорит, а сама завертывает в бумагу картошку, кусочек хлеба, щепотку соли, застегивает ватник и направляется к двери. Таня и Марфут остаются одни в квартире.
Теперь – за уроки.
Леночка пришла, когда Таня уже ложилась спать.
Таня быстро вскочила с кровати, накинула халатик, обняла Лену и озабоченно всмотрелась в ее лицо. Леночка была бледнее обычного, под глазами лежали темные тени.
– От папы письмо есть? – спросила она сразу.
Таня отрицательно покачала головой и сказала торопливо:
– Завтра, наверное, будет. Обязательно будет. А ты почему так поздно, Леночка?
– Мы после занятий ходили разгружать дрова для госпиталя.
– Устала?
– Очень. И есть хочу.
Леночка поднимает крышку кастрюли и взглядывает на сестру. Таня краснеет.
– Это не весь суп,– говорит она скороговоркой,– вон там, в кастрюле, еще есть, больше тарелки.
И вот уже звезды зажглись за окном. Марфут вышел в коридор на вечернюю прогулку, погулял-погулял и ушел спать.
Прогудели заводские гудки на ночную смену. Лена сидит за столом и что-то чертит, а Таня вертится на кровати и не может заснуть.
– Леночка,– говорит она жалобно,– не могу заснуть.
– Потому что в десять лет нужно ложиться в десять часов, а сейчас уже первый час. Думай о чем-нибудь хорошем, тогда скорее заснешь.
– А о чем мне думать?
– Как война кончится, и папа вернется, и как тогда мы хорошо жить будем.
Таня старается об этом думать, но вместо этого в голову лезет всякая чепуха: огромный валенок, часы в снегу, Марфут прыгает через веревочку и вдруг начинает играть на арфе: "динь-дон-дон!"
Лена подсаживается на кровать и обнимает Таню.
– Чижик, послушай! Чижик, проснись! Приказ!
Таня с трудом протирает глаза и садится на постели.
И в маленькой квартирке звучит знакомый всей стране голос диктора вестника радостных событий:
"Приказ верховного главнокомандующего генералу Малиновскому.
Войска Третьего Украинского фронта, форсировав реку Днепр в нижнем течении, заняли город Борислав и, развивая наступление, сегодня овладели городом Херсон..."
Обнявшись, слушают Таня и Лена. И вместе с ними слушают люди в соседних квартирах, рабочие на заводах, шахтеры в шахтах, раненые в госпиталях, бойцы на фронте, колхозники в занесенных снегом избах, узбеки под цветущим миндалем, партизаны в лесах Белоруссии, эвенки в кожаных чумах, казахи в степи, дагестанцы на высоких горах. По всей огромной стране десятки миллионов сердец, слушая слова приказа, бьются, как одно большое сердце.
Почему Леночка крутила косу
Как будто вчера еще снег лежал пушистым и белым ковром, легко прикрывая улицы, крыши, садики, а сегодня осел, почернел и стал похож на сахар, который долго валялся в кармане какого-нибудь мальчишки. Обтаял, загрязнился, покрылся копотью. А потом и совсем исчез.
Только кое-где под крылечками да в ямках отказывался таять.
Началась нехитрая северная весна.
Робко развернулись первые клейкие ласточки.
Сосны выпустили бледно-зеленые нежные свечки.
На улице в руках у девочек забелели подснежники. В садах запинькали зяблики в голубых шапочках на вертлявых головках.
По утрам на улицах появилось много народа: ждали газет. Не успевала расклейщица разгладить влажный лист, как вокруг него собиралась толпа. Читали жадно, делились радостью, гордились.
– Наши вышли к границам Румынии.
– Читали,– Крым освобожден полностью?
– Первая руда пришла из Криворожья...
– Реку-то какую наши перешли!
– Да... Нелегко, верно, было...
– А перешли!
Прочитав, быстро расходились на работу. Фронт требовал еще самолетов, еще танков, еще патронов... Дорога была каждая минута.
Полыхали огни завода. Не смолкал круглые сутки грохот цехов. Город был полон шумом напряженной работы, постоянной мыслью о фронте, верой в победу. Люди забывали о сне и отдыхе. Ночь, как и день, была полна труда.
Тетя Катя по нескольку дней не приходила с работы. А когда забегала помыться и отдохнуть, казалось, что не было в ней усталости: так ярко горели ее глаза, так звенел ее голос.
– Люди-то, люди у нас чудеса делают! Готовы совсем с работы не уходить. Всё хочется быстрей и быстрей, всё больше и больше дать фронту...
Тетя Катя говорила и вдруг засыпала на полуслове, склонив голову на руку. А поспав немного, умывалась холодной водой и снова бежала на свой завод.
* * *
У Тани кончился учебный год.
Она дала на подпись Леночке табель с круглыми пятерками, снесла в школу ставшие ненужными ей учебники и оказалась свободной.
Сладкая пена черемухи взбилась в садиках, и так хорошо было посидеть на крылечке под весенним нежным солнцем.
А Леночка совсем похудела. У нее шли выпускные экзамены. С ума она уходила в училище или в библиотеку. Возвратившись, наскоро что-нибудь съедала и снова садилась за книги. К ней приходили подруги, что-то вместе читали, писали, спрашивали друг у друга, спорили, иногда даже ссорились.
Таня и тетя Катя всячески старались подкормить Леночку. Тетя Катя приносила с завода крохотные кусочки студня, иногда винегрет, ломтик колбасы,– все, что получали рабочие в ночную смену, и давала Леночке.
И все-таки щеки у Лены ввалились, а на пояске пришлось провертеть лишнюю дырочку.
В дни экзаменов она с утра, несмотря на все просьбы Тани, ничего не ела.
А когда приходила из училища, бросала портфель, валилась на диван, говорила:
– Пять! А теперь спать, спать, спать...
Таня снимала с нее туфли, укрывала ее папиным пледом и уходила в комнату к тете Кате.
Лена спала пять, шесть, семь часов подряд, потом вставала, мылась, ела суп и садилась подготавливаться к новому экзамену.
И снова через несколько дней:
– Пять! Спать, спать, спать...
И так целый месяц.
Таня заметила, что, чем ближе к концу экзаменов, тем больше нервничает Лена. Она то и дело накручивала кончик косы на указательный палец левой руки. А Таня знала, что это значит: Лену что-то заботит.
Все чаще и чаще Леночка подходила к карте и пристально рассматривала ее, и тут Таню удивляло, что Лена смотрела не на запад, где шли бои, где надо было каждый день переставлять флажки, а на восток, где не было никаких флажков, а желтой мохнатой гусеницей разлеглись Уральские горы.
И вот кончился последний экзамен.
Лена пришла довольная и сказала:
– У меня тоже всё пятерки. Мы спрячем наши табеля, чтобы показать папе.
– Всё пятерки! Всё пятерки! – запела она вдруг на всю квартиру, стала на левый каблук и повернулась так, что Таня взвизгнула от восторга. "Вот как! Леночка тоже умеет озорничать!"
Но Леночка спохватилась и сказала Тане важно:
– Теперь, Чижик, ты пропала: теперь я не только сестра, но и учительница! Педагог! – Леночка подняла указательный палец и посмотрела на Таню строго.
Вечером, по случаю торжества, тетя Катя принесла в баночке немного молока и вытащила откуда-то две луковицы.
– Сменщица дала,– сказала она,– ей мать из деревни привезла.
Пили чай с молоком, ели горошницу с луком. Марфут конечно, был тут же. Тетя Катя все время называла Леночку "товарищ учительница". Тане было весело, но Леночкин указательный палец не давал ей покоя. Леночка все навивала и навивала на него кончик косы. И вдруг, глядя в сторону, Леночка сказала безразличным тоном:
– Завтра у нас начинает работать комиссия по распределению. Интересно, куда меня пошлют?
– Что? – спросила тетя Катя и ссадила Марфута с колен на пол.
Таня застыла с блюдцем в руках.
– Ну, конечно, не оставят же меня здесь, в городе.
Таня поставила блюдце.
– А как же я?
– Ты, конечно, со мной.
– А школа?
– Там, куда меня пошлют, школа уж, конечно, будет.
– А Зойка Иванова?
– Ну, ей уж придется остаться без тебя.
Таня обвела глазами комнату.
– А комната?
– На комнату дадут броню, она ведь папина, фронтовика. Тетя Катя тут за всем присмотрит. А если будет от папы письмо, тетя Катя нам сразу пришлет телеграмму и перешлет письмо,– добавила Леночка тихо.
Тетя Катя сидела сгорбившись, как-то вдруг осунулась, не замечала даже, что Марфут толкает ее под локоть, требуя молока.
– Ах, девочки мои, девочки! Как же я без вас буду? Может, близко куда-нибудь назначат? На каникулы сможете приехать?..
– Не знаю, тетя Катя, конечно, не очень далеко – в нашей области.
И вдруг Тане стало так жалко уезжать из квартиры, где она родилась, где жила с папой, где бывала елка, где желтый чемодан надо вытирать каждый день, где все так знакомо, удобно, где даже из крана в кухне капает так уютно. Уезжать от тети Кати, от Марфута, от Зойки, от школы... Глаза ее быстро наполнились слезами.
Тетя Катя взглянула на нее и сказала весело:
– Ну что ж, ну и хорошо! Молодому человеку надо землю видеть. Не все старым грибом на одном месте сидеть. Еще какие места-то бывают хорошие!
– А через два года я поеду в институт учиться.
– Ну, вот и хорошо!
Но Таня не была убеждена, что хорошо.
– Ну-ка, Чижик, посмотрим, куда бы мы хотели с тобой поехать...
Леночка подошла к карте.
– Может быть, меня сюда пошлют,– она показала на Урал,– здесь высокие горы и темные леса, а в лесах грибов... Чижик!
– А может быть, сюда? – Таня, всхлипнув, ткнула наугад пальцем.
– Ну что ж, здесь еще лучше; здесь, видишь, река большая, как Волга. Рыбу будешь ловить, на лодке кататься.
– А здесь?
– Здесь – тундра. Сюда мы поедем с тобой на оленях. Хорошо?
Но Таня упрямо зажмурилась и покачала головой.
– Туда не хочу! Вот здесь, здесь стала бы жить!
Леночка рассмеялась.
– Эх, Чижик, Чижик! А еще любишь про путешествия читать! Сюда меня не пошлют: это ведь Китай!
Таня сконфузилась.
Тетя Катя тоже подошла к карте.
– А ну-ка, Леночка, покажи, где мои места, ярославские?
Леночка обвела пальцем.
Тетя Катя низко пригнулась к карте, вглядываясь близорукими глазами в зеленые и желтые пятна, в синие червячки рек, в колечки городов, и вдруг вздохнула и сказала низким грудным голосом:
– Ох, и хороши же наши места, девушки! У нас чернолесья нет, места вольные, открытые! По пригоркам березки невестятся. В лугах трава до пояса, а по заводям – лебеди! А как сады зацветут,– все кругом розовое; пчелы гудят "жжи"! А в сенокос я не хуже других кашивала!
Таня с удивлением смотрит на тетю Катю. Она выпрямилась и плечи развернула, зарумянилась, и глаза у нее стали голубые-голубые.
– Как возьму косу, размахнусь, так трава и падает! А запах-то какой плывет!
Вот Таня и не всхлипывает.
А когда Таня ложится спать, она думает о лебедях на каких-то заводях, о мохнатых пчелах, о березках...
Пахнет скошенной травой и вянущей кашкой, и ей так хочется поскорее увидеть вольные места.
Выпускники
На улице шумит веселый летний дождик.
Таня растерянно стоит в передней: на вешалке – чужие пальто, а в углу множество калош. Таня посчитала калоши – десять. Значит, пять чужих человек в доме.
Из комнаты слышен смех, веселые восклицания.
Таня открывает дверь, в комнате все "вверх дном": Леночкиной кровати нет, стол выдвинут на середину, на письменном столе и на буфете – своя и чужая посуда, на стульях и на диване – свёрточки, а Лена с четырьмя подружками сидят возле стола и чистят дымящуюся картошку, обжигаясь и дуя себе на пальцы.
– Чижик! – крикнула Лена,– иди помогай. У нас сегодня вечеринка нашего класса! Скоро будет народ собираться, а у нас еще ничего не готово!
– Ну, и готовить-то особенно нечего.
– Как нечего? Вон сколько всего нанесли!
Вдруг Лена вскакивает в испуге:
– Девочки, а хлеб?
– Да, хлеб!
– У кого карточки?
– Скорее надо бежать за хлебом!
– Вот,– говорит Вера, маленькая толстушка с очками на вздернутом носу,– здесь у меня десять карачек, наших и остальных ребят. С каждой можно снять на завтрашний день по двести граммов,– хватит?
– Хватит, хватит!
– Кто пойдет за хлебом?
– Я не пойду,– говорит Мира,– я непременно потеряю карточки.
– Пусть идет Вера.
– Да, Вера, ты самая аккуратная. Сходи ты.
– Хорошо, я пойду,– говорит Вера,– но у меня в булочной всегда запотевают очки, и это очень неприятно.
Снова все хохочут, и Таня смеется вместе со всеми.
Она любит, когда в доме суетня и смех, любит помогать, но тут, пожалуй, уж слишком... Только и слышно:
– Таня, дай ножик!
– Чижик, принеси посуду от тети Кати!
– Таня, поставь чай!
Она носится по квартире, как на крыльях, и сама на себя любуется: как она ловко работает, как быстро! Что бы они делали без нее? Правда, она смахнула с плиты чье-то блюдечко; но с кем не бывает? Сегодня не стоит об этом даже рассказывать, портить настроение. Она засовывает осколки в плиту под ворох сора.
Наконец стол накрыт.
У Тани разбегаются глаза: большое блюдо картофельного салата, обильно посыпанного зеленым луком, селедки с разинутыми ртами, соленые грибы.
Одна студентка принесла целое кольцо свежей розовой колбасы.
– Бабушка расщедрилась,– весело говорит она Лене.
– Таня, ты сумеешь нарезать? Как можно тоньше...
– Еще бы!
Таня бережно принимает в ладони колбасу и, вдыхая восхитительный запах, идет на кухню. Она долго точит о край плиты тонкий ножик. Колбаса сияет на столе розовыми сочными боками... В это время раздается звонок. Таня бежит открывать. Гурьбой вваливаются гости. Смеясь, отряхиваются, и брызги теплого летнего дождя летят на щеки девочки. Пока шумят, пока здороваются... Таня спохватывается, бежит в кухню... О, ужас!
На столе сидит Марфут и, урча, грызет колбасу.
– Негодяй,– кричит Таня,– вор!
Она выхватывает колбасу у Марфута и бьет ею кота.
– Вот тебе! Вот тебе, воришка!
Марфут оскорблен и перепуган насмерть. Его вообще никогда не били, а тут еще так странно, колбасой!
Но Тане не до кота. Она отрезает обкусанное место, тщательно моет колбасу под краном и несет на стол Щеки ее пылают. Но никто ничего не заметил.
Как будто все были уже в сборе.
Большинство гостей – девушки. Из мужчин только юноша в выпуклых круглых очках, видимо очень близорукий, и пожилой человек. Таня знает: это любимый преподаватель Леночки – Николай Николаевич.
Из гостей Тане больше всего нравится Мира, которая приходила с Леночкой заниматься: высокая, статная, сильная, с черной косой, обвитой вокруг головы. Она напоминает Тане сказочную королеву.
Таня подкрадывается к Лене и спрашивает:
– Еще кто-нибудь придет?
– Мы ждем еще студента Колю,– шепотом отвечает Лена, а вслух говорит:
– Как, ребята, с Колей? Ведь четвертый этаж, а он еще очень слаб.
– Что ж,– говорит Николай Николаевич,– вот мы с Васей ему поможем. Пойдем, Вася!
Но Мира плечом оттесняет Васю.
– Я пойду с вами, Николай Николаевич,– говорит она, опуская глаза.
– Вы?
– Да.– Мира краснеет и протягивает вперед круглые, сильные руки.– Я сильнее Васи...
Николай Николаевич смотрит на нее секунду и, почтительно наклонив голову, распахивает перед ней дверь:
– Пойдемте.
Остальные не садятся за стол и ждут чего-то и смеются не так уж весело.
Снова звонок, и снова Таня бежит открывать. Николай Николаевич и Мира боком протискиваются в дверь.
Они поддерживают худого паренька в военной форме, опирающегося на костыли. Одной ноги у него нет. На груди блестят два ордена и ряд золотых и красных нашивок.
Таня распахивает дверь в комнату. Лена подвигает самое удобное кресло.
Все усаживаются за стол. Николай Николаевич подливает в рюмки вино и встает.
– Дорогие мои! – говорит он.– Сегодня мы еще вместе, а в ближайшие дни разъедемся в разные стороны. Но я уверен, что, где бы вы ни оказались, вы оправдаете доверие страны, которая и в такое тяжелое время дала вам возможность учиться! Мы сейчас вспомним тех, кто далеко-далеко от нас бьется за нашу жизнь, за наше счастье, за свободу всех народов!
Все встают.
– Ребята,– говорит Коля позже,– мы дружно прожили годы учебы, не будем же забывать друг друга. На первых порах, верно, всем будет нелегко. Давайте будем делиться и радостями и горем.
– А самое главное,– перебивает его Мира,– будем всегда помнить, что мы должны так работать, чтобы нам не стыдно было поглядеть в глаза любому бойцу.
– Мы будем так работать! – говорит Лена.
Потом все говорят разом и наперебой спрашивают друг друга:
– Ты когда едешь?
– Через неделю.
– А я завтра.
– А мне повезло: я еду в деревню, где живут мо;1 старики.
– А Коля остается в городе...
– И Мира,– говорит Коля и улыбается.
– А я,– говорит Лена,– еду в деревню, которой нет на карте.– Таня пугается: как это – нет на карте? Куда же их с Леной пошлют?
Она уже открывает рот, чтобы спросить, но в это время снова раздается звонок, и Таня бежит открывать.
На пороге стоит высокий моряк, подтянутый и стройный. Он смотрит на пальто, на калоши и говорит:
– Ну, я, кажется, правильно попал. Здесь вечеринка выпускников?
Таня кивает.
– А Леночка здесь?
Таня снова кивает.
Он открывает дверь и останавливается на пороге. Все вскакивают с мест.
– Андрюша!
– Андрей!
– С фронта?
– На сколько дней?
Все вскочили, один Коля сидит в своем кресле да Лена стоит у стола.
Андрей на ходу отвечает на вопросы и идет прямо к столу.
– Леночка,– говорит он,– здравствуй! – и через стол протягивает ей руку.
И вдруг Таня видит, как Лена краснеет. Краснеют лоб и щеки, и пунцово рдеют маленькие уши под золотистыми волосами.
– Здравствуй, Андрюша,– говорит она ему.
А все гости почему-то очень заинтересовываются картинкой над диваном, начинают рассматривать ее и спорить. А картинка-то совсем никакая!
Все это Тане не нравится...
Деревня, которой нет на карте
У Тани болят бока. Она сердита. Не очень-то весело трястись в телеге. Чемодан все время наползает на ноги. Какая-то палка вонзается в спину. Не помогает и сено, наваленное на телегу. Колеса скрипят жалобно и раздражают Таню.
Таня лежит, положив руки под голову, и смотрит то на бледное небо, то на синюю в крапинках рубаху возницы, дяди Егора.
Она устала, ей все надоело; скорее бы приехать!..
Тане кажется, что она выехала из дому давным-давно, а прошло только два дня. Два дня, как их провожали друзья, и Андрей смотрел на Леночку не отрываясь и просил ее беречься и писать ему часто.
За эти дни Таня ехала немного пароходом, а теперь вот на телеге.
Надоело, вот она и сердится.
А Леночка, как будто так и надо, сидит, свесив ноги, чистенькая, аккуратная, смотрит по сторонам и все расспрашивает дядю Егора:
– А большой ли у вас колхоз? А какой у вас председатель? Много ли в деревне ребят?
И дядя Егор охотно ей все рассказывает. Он уже называет ее "Лена Павловна", а то и "дочка".
"Как это Лена умеет так быстро со всеми знакомиться?"
Телега катится с горки на горку, с горки на горку, полями, лугами, лесом, через горбатые мостики, по зеленой мураве, по белому песку. В гору лошади идут медленно, иногда останавливаются, тяжело поводя боками.
Тогда дядя Егор соскакивает на землю и говорит сочувственно:
– Эх, орлы! Остарели! Ну, война кончится, отдохнете! У нас раньше хорошие кони были, да тех мы в армию отдали, а эти, конечно...
Тут Лена тоже встает и идет пешком, а Таня остается лежать, из упрямства, оттого что надоело.
Зато под гору лошаденки бегут быстро. Чемоданы начинают подпрыгивать, что-то дребезжит, звякает.
Таня садится и крепко прижимает руки к животу.
– А то у меня кишки перемешиваются,– говорит она Лене.
Сейчас ночь, а совсем светло. Только свет какой-то особенный, зеленоватый. На светлом небе не видно звезд. И если бы не тишина вокруг, никто бы и не поверил, что это ночь.
Дорога идет лесом. От нависших еловых лап пахнет хвоей, терпкой смолой, и на ближних соснах отчетливо видна каждая веточка. Птицы не поют. Наверное, спят в теплых гнездышках, а одна, неугомонная, сообщает всей округе: "сплю-сплю". Ну и спи себе!.. А она вон, Чижик, не может спать, трясется на телеге.
Таня надувает губы, собирается всплакнуть. Но в это время лес кончается, и дядя Егор говорит:
– Смотри, Лена Павловна, вон и наша деревня видна. Теперь уже недалеко.
Таня садится и всматривается вдаль. Перед ней луга, прикрытые пушистым туманом, речка, а за речкой, на холме, маленькие-маленькие домики, словно игрушечные, взбегают на холм и прячутся в лесу.
Вот, наконец, и околица.
Дядя Егор останавливает лошадей, одергивает на себе рубаху, приглаживает волосы, хозяйским взглядом осматривает телегу, оправляет упряжь на лошадях. Лена тоже расправляет платье, и даже Таня, поглядев на них, чинно садится на край телеги.
Дядя Егор открывает скрипучие воротца.
– Ну, теперь глядите, дочки, на нашу деревню,– говорит он и пускает лошадей шагом.
Дорога сначала бежит огородами, потом появляются маленькие квадратные избушки без окон. На широких дверях висят огромные, тяжелые замки. Избушки стоят не на земле, а на четырех точеных столбах.
– Что это? – спрашивает Таня.
– Амбарушки,– говорит дядя Егор.
– А почему они на столбиках?
– На курьих ножках,– басит дядя Егор,– чтобы воздух проходил, зерно не прело.
"Так вот оно что такое избушки на курьих ножках!" – думает Таня.
Она отворачивается от Лены, зажмуривает глаза и шепчет: "Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом..."
Приоткрывает глаза, но избушки стоят, как стояли. Значит, самые обыкновенные.
– А вот птицеферма,– показывает дядя Егор,– а там скотный двор... вот это свинарник.
Дорога вливается в деревенскую улицу. По обе стороны тянутся тесовые дома: большие, сложенные из толстых бревен. На улицу дома глядят пятью шестью окнами, а окна высоко над землей,– Тане руками не дотянуться.
Под окнами каждой избы вьется горошек, желтеют какие-то цветочки.
Люди в домах спят, нигде не видно ни огонька, ни дыма. Тишина. Только скрипят колеса телеги. Из-под одних ворот выскочил кот, перебежал через дорогу, отряхнул лапки и посмотрел на проезжающих. Он чем-то похож на Марфута, и Таня тихонько вздыхает.
Вот крылечко, над ним синяя вывеска: "Сельпо села Бекрята".
Над одной избой колышется красный флаг.
– Правление колхоза,– говорит дядя Егор.
Лес окружил деревню полукольцом. Он подошел к самым огородам. А некоторые сосны разбежались, не смогли остановиться и прорвались на улицу. Так и стоят между домами.
– Вон школа,– говорит дядя Егор.
Улица упирается в высокий холм, а на самой его верхушке, обнесенные низкой оградой, блестят в свете разгорающейся зари три новых дома из свежеобструганных бревен.
– Слезайте, девушки,– говорит дядя Егор,– лошади не потянут.
Таня с радостью выскакивает в траву у обочины дороги. От холодной росы у нее сразу промокают ноги, и дрожь бежит по спине.
Лошади трогают.
Вот уже дядя Егор распахивает ворота, вводит лошадей под уздцы на школьный двор и, снимая шапку, говорит:
– Ну, добро пожаловать! – И, помолчав, добавляет: – Пичужки вы малые!
Власьевна
Домик был прехорошенький. Тремя чисто вымытыми окнами он смотрел вниз на деревню, а два окна повернул в сторону леса.
Завалинка поросла какой-то веселой вьющейся травкой; возле крылечка важно вытянулись четыре подсолнечника, качая под утренним ветерком тяжелыми золотыми головами. Ступеньки крыльца сбегали на зеленую траву. Возле ограды, отделяющей домик от огорода, протянулись длинные плети тыкв с ярко-желтыми цветами; над ними вились хлопотливые пчелы-разведчицы.
– Здесь и жить будете. Сейчас я Власьевну разбужу.
И дядя Егор постучал кнутовищем в окно. Таня услыхала, как стукнула дверь в сенях, потом кто-то загремел крюком, и дверь на крыльцо распахнулась. На пороге стояла высокая пожилая женщина в длинной, до полу, домотканой рубахе и накинутом на плечи ватнике. Толстая седая коса спускалась до колен.
Дядя Егор снял шапку:
– Здорова будь, Власьевна! Принимай гостей. Вот учительницу привез!
– Заходите,– коротко кинула Власьевна и пошла в дом.
Таня и Лена двинулись за ней. Дядя Егор подхватил чемоданы и внес их в сени.
Мокрые ноги Тани оставляли на вымытом полу большие темные следы.
В кухоньке было очень чисто. Русская печка сияла белизной. Полка для посуды была украшена кружевом из газет.
– Вот тут для вас все приготовлено,– сказала Власьевна и распахнула маленькую дверь.
Комната была небольшая, но веселая. Два окна выходили на восток, и в них вливалась розовая чистая заря. Две кровати, стол, две небольшие лавки. На окнах беленькие занавески старинного северного мастерства.
