Текст книги "Повесть о дружных"
Автор книги: Ирина Карнаухова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
– Что ты делаешь? Ведь дети здесь да животные бессловесные!
А ему что? Пострелял и улетел.
Ну, думаю, он сейчас вернется, всех, как есть, нас перестреляет. А на той стороне лесок, есть где спрятаться. И вдруг вспомнила я, что отец мне рассказывал, как лось через озеро плыл. Ну, думаю, если лось плыл, почему корове не плыть? Надо попробовать. Выбрала я корову посильнее, взобралась на нее и погнала в реку. Дрожь меня берет: воды боюсь.
– Буренушка, голубушка,– шепчу,– выручай, сердечная! – да как хлестну ее! И вдруг вижу – плывет! Плывет моя коровушка, плывет Буренушка! Платок я с головы сорвала, машу платком и смеюсь, и плачу.
– Бабы,– кричу,– бабоньки, плывет! Гоните стадо в воду, садись по коровам!
Бабы мои на коров взобрались, ребята на коней. Поплыло мое стадо, переплыли все, благо река узка, да в лесок. Ну, повозки, конечно, бросить пришлось. Когда он второй раз налетел,– нас и след простыл!
Ну, уже больше рассказывать нечего. Потихоньку и до вас добрели. А теперь вот домой погоним, с прибылью вернемся. Одна теперь думка,– домой да домой! День за неделю кажется, неделя – за год.
Замолчала Ивановна и стала мыть кипятком подойники.
Как Манька переделала мир
Первым в школу пришел Саша. Он остановился на пороге, вытянул руки по швам и четко, по-солдатски отрапортовал:
– Ученик четвертого класса, вожатый звена номер первый Александр Климов по вашему приказанию явился!
Леночка чуть улыбнулась и сказала приветливо:
– Здравствуй, Саша Климов.
– Здравствуйте, Елена Павловна.
– Ну, проходи, присаживайся, подождем остальных ребят.
На партах, на столе, на подоконниках лежали грудами школьные учебники, потрепанные и грязные. В углу стояло несколько свернутых длинными трубками карт.
Леночка с раннего утра возилась в школе, сортируя книги и пособия, отбирая то, что нужно починить в первую очередь.
Из кухни слышался лязг печной дверки, стукоток и негромкая песня. Там Власьевна варила клейстер. У входной двери кто-то возился и пыхтел.
Таня думала, что это кошка, а Саша всё время взглядывал на дверь и тревожно морщил лоб.
Вдруг дверь растворилась, и на пороге появился Климушка. Он засунул палец в рот и исподлобья оглядывал окружающих.
– А, Климушка,– сказала Елена Павловна,– и ты к нам пожаловал...
Климушка ткнул пальцем в Таню и сказал неожиданно – почти басом:
– Она,– и замолчал.
– Что такое она сделала?
– Она...
– Да ты скажи, Климушка, не бойся,– поддержал дружка Саша.
– Она велела мне клей швалить.
– А ты умеешь?
– Умею.
– Ну, беги к Власьевне на кухню, помогай ей.:
– А Сашка?
– А Сашка здесь будет с нами.
– И я здесь.– И Климушка сел рядом с Сашей на первую парту.
Теперь уж дверь открывалась беспрестанно. Пионеры собирались аккуратно. Пришел Алеша, тоненький белокурый мальчик с голубыми глазами, припадающий на левую ногу. Пришли коренастый, большеголовый Петька, две сестры Веселовы – Валя и Женя; они были близнецы и так похожи друг на друга, что Таня никак не могла их различить. Пришли Зоя Кашина и Анночка. А за пионерами потянулись и другие ребята.
Таня с удивлением видела, что Леночка знает всех ребят, называет их по имени, расспрашивает про домашние дела.
– Как, Саша, есть письмо от отца?
– Вчера получили.
– Мать, верно, обрадовалась?
– Заплакала,– сказал Саша снисходительно,– она у меня такая, чуть что – и слезы... женщина.
"Когда это Лена успела со всеми познакомиться,– думает Таня.– Ишь, хитрая, мне ничего не говорила. И про Сашиного отца знает и про всякое..."
Ребята еще стеснялись новой учительницы, сидели чинно на партах, разговаривали шепотком. Леночка ждала холмовских ребят.
Вот появились и холмовские. Нюра и Манька выросли на пороге плечом к плечу, разные, как в сказке о рукодельнице и ленивице: Нюра чистенькая, вымытая, приглаженная, а Манька растрепанная, с новой дырой на многострадальном платье. Но почему-то у Нюры было сконфуженное и растерянное личико, а Манька смотрела задорно и вызывающе.
– Здравствуйте, Елена Павловна.
– Здравствуй, Нюра.
Нюра толкнула в бок Маньку – здороваться надо.
– Здравствуйте, Лена Павловна.
Девочки продолжали стоять на пороге, прикрывая собою вход.
– А можно,– робко спросила Нюра,– еще одно?
– Что еще?
– Дитё не будет канючить. Мне с ним некуда.
Нюра отступила в сторону. В дверях стояла круглая Тонька.
– Никто ее не берет,– сказала Нюра огорченно: – всё куда-нибудь укатится. С другими бабушка Трохова осталась, а ее не берет. Беда мне.
– Ну, пускай идет,– сказала Лена,– у нас ведь сегодня не занятия. Начнем.
Лена распределила работу. Таня, Саша и девочки Веселовы должны были подклеивать учебники, Петька – завертывать их в чистую газету, а Алеша, у которого был красивый почерк, должен был надписывать.
Нюра и Манька взялись за карты. Лена велела им подклеить две растрепанные карты, вырезая нужные куски из третьей.
– Я тебе с подружкой, Нюрочка, это поручаю, потому что ты самая аккуратная. А здесь, знаешь, как нужно тщательно. Вот отсюда вырежь, сюда наклеишь. И смотри внимательно, чтобы всё совпадало точно.
Власьевна внесла огромную кастрюлю с клейстером. Ложкой разлила его в несколько консервных банок. Кастрюлю поставила на пол в углу.
– Не хватит,– будете отсюда добавлять. Можно мне, Елена Павловна часика на три в колхоз сбегать? Потом вернусь и всё приберу.
– Пожалуйста, Власьевна, вы пока здесь не нужны.
Работа закипела.
Тане очень нравилось взять старую грязную книгу, разгладить страницы, обрезать махры, подклеить переплет и сделать из растрепы что-то приличное.
Она старалась работать как можно быстрее, чтобы не задерживать Петьку и Алешу. От усердия она высовывала язык, сопела и косилась на Сашу. Тот всё делал быстрее и как-то ловчее.
Но зато Саша вдруг застывал с торчащим вверх пальцем, намазанным клеем, и начинал читать, переворачивая страницы левой рукой. Потом спохватывался и еще быстрее брался за дело.
Петька ловко завертывал книжку в газету и каждый раз любовался своей работой. Алеша вырезал белую этикетку, наклеивал ее на переплет и тщательно выводил название учебника.
Когда Саша и Таня долго возились над книжкой, Алеша начинал разрисовывать этикетку завитушками и цветками. Некоторые учебники получались даже нарядными.
В разных углах класса ползали по полу, лязгая ножницами, Манька и Нюра. Они подклеивали карты.
Климушка и Тонька возились в углу, играя счетами. В открытые окна тянуло сладким запахом медуницы; ветерок шевелил пушистые волосы Леночки.
Ребята работали сосредоточенно. Таня не замечала, как шло время. Только вдруг стала ныть спина, слипаться от клея пальцы. Другие ребята стали тоже потягиваться, оглядываться по сторонам. Начались разговоры.
– Ты чего,– зашипел Петька на Таню,– плохо клеить стала! Вон переплет отстает. Посадят девчонок, а они всегда так, без толку. Что я тут заворачивать буду? Забирай обратно, брак делаешь. Вот выйдем из школы,– как дам тумака!
Таня только что собиралась ему ответить, как громкий вопль пронесся по классу. Все испуганно вскочили. Леночка выронила из рук стопку книг и бросилась в угол, где играли малыши. Нюра уже стояла там и горестно восклицала:
– Ну что я с ней делать буду! Куда я с ней теперь! Горюшко мое!
Круглая Тонька, визжа, сидела в кастрюле с клейстером, и густая белая масса стекала на пол по ее пухлым ногам. Климушка стоял рядом, выпучив глаза.
Ребята засмеялись, загалдели, протискивались вперед, и Тонька, довольная общим вниманием, успокоилась, милостиво улыбалась и всё глубже погружалась в клейстер.
– Она вшяла кубик. Я ее штукнул... она шела,– бормотал Климушка.
У Нюры слезы выступили на глазах.
– Ну ничего, Нюра,– сказала Леночка,– тащи ее в кухню, вымой там и платье заполощи.
Нюра рывком вытащила Тоньку из кастрюли.
– У, противная! – и с сердцем шлепнула девчонку. Брызги клея полетели во все стороны. Тоньку уволокли в кухню, сестры Веселовы вытерли пол, и все снова уселись за работу. Но теперь уже больше работали языки, чем руки.
– Ну и Тонька!
Климушка чувствовал себя героем дня.
– Я как штукну, а она как шела...
– Я же говорю, девчонки таскают с собой всякую мелюзгу. Только работать мешают.
Ребята заметно устали.
– Ну, на сегодня довольно,– сказала Елена Павловна.– Книжки сложите на подоконники, а карты надо повесить на доску,– чтобы просохли. Помоги-ка мне, Саша.
Лена подняла с пола карту, которую склеивала Манька, и при помощи Саши повесила ее на доску. Отступила на шаг, взглянула.
– Что это? – спросила она испуганно,– что это ты наделала?
Ребята гурьбой бросились к карте. Громкий хохот пронесся по классу.
– Ай да Манька!
– Ну и умница!
– Вот это здорово, весь мир перестроила!
Посредине пустыни Сахары разлеглось Черное море; Онежское озеро забралось на Памир; какие-то неведомые реки поплыли по Ледовитому океану; горный хребет, пополам перерезал Волгу...
– Как же ты это так, Маня?
Манька опустила голову и затянула плаксивым голосом:
– Тут дырки были, я их заклеила, из той карты вырезала, вы велели...
Она тянула нудно, слезливо, всё ниже опускала голову, но Таня заметила,– глаза у нее были озорные и насмешливые.
"У, противная! – подумала Таня.– Это она нарочно Леночку испытывает!"
Леночка тоже быстро взглянула на Маню, и лицо у нее стало строгое.
– Ну вот что,– сказала она строго,– вы, ребята, можете идти, завтра придете в то же время, а ты, Фролова, останешься. Пока клей не высох, отдерешь это всё осторожно, протрешь тряпочкой и сделаешь всё как следует. Я послежу.
Манька явно хотела заверещать, но Лена уже отвернулась от нее, а Саша шагнул к ней вплотную и сказал:
– Ты смотри у меня!
Манька испуганно шарахнулась.
Первые мозоли
Однажды вечером Власьевна долго ждала Лену, всё что-то ворчала себе под нос и разбирала какие-то колоски.. Она нисколько не обращала внимания на Таню и даже раз, наткнувшись на нее, крикнула: "Брысь!" Будто Таня кошка! Таня обиделась, а Власьевна дернула ее за хохолок и сказала:
– Ладно, ладно, надулась, как мышь на крупу... Власьевна о деле думает, а ты знай молчи!
Когда Лена вернулась, Власьевна напоила ее чаем, убрала со стола и сказала строго:
– Ну, Лена Павловна, надо о деле говорить.
– А что такое?
– Да вот Марья Петровна сказала, что новая заведующая позадержится, случилось у нее что-то. А ячмень на школьном участке – он не ждет. Ему всё равно, заведующий или кто. Он под косу просится. Гляди, осыпаться стал.
Власьевна взяла пучок колосков и потрясла его над столом. На белую скатерть посыпались серебряные зерна. Власьевна легонько потрогала их пальцем.
– Вот он, батюшка, яровой хлебушко. Сейчас каждое зернышко дорого, а им птицы зобы набивают. Не порядок!
Таня сразу пугается, ей представляются птицы с огромными раздутыми зобами и пустое-пустое, жалкое поле, а в лавке нет ни кусочка хлеба.
– Как же будем? – спросила Власьевна и посмотрела на Лену испытующим взглядом.
– Как будем? – говорит Лена.– Сами уберем.
– Как же это?
– Мы с ребятами,– вставила Таня.
– Погоди, Чижик... Старшие ребята сейчас заняты... Так как же, Елена Павловна, кто убирать делянку будет?
– Школьные работники: вы да я, да Мария Петровна, да вот Таня нам в помощь. Как вы думаете, справимся?
Власьевна всё так же серьезно, в упор смотрела на Лену.
– Так вы ведь не умеете, Лена Павловна?
– Научусь. Ваших ребят тоже кто-то учил. Завтра же и начнем.
Тут Власьевна улыбнулась.
– Правильная ты девушка, Лена. А я-то, старая, думала, ты скажешь: "Я учительница, мое дело ребят учить".
– А я комсомолка,– говорит Лена спокойно.– Рассказывайте, что нужно делать.
– Самим придется за голову, самим за руки. Сейчас от колхоза помощи ждать нечего. Им со своим-то едва управиться. От темна до темна стар и мал работают. И ребят трогать нельзя. Трудновато, конечно, придется, но если хорошо возьмемся, в недельку и уберем.
– Что же,– сказала Лена,– раз надо, сделаем.
* * *
На другой день Власьевна разбудила сестер на рассвете. У нее уже кипел самовар, приготовлен был узелок с завтраком. Обернутая холстинкой, стояла у стенки коса. Попили чаю и отправились.
В поле их ждала Марья Петровна. Она была в больших мужских сапогах; широкая юбка подоткнута за пояс.
На соседних полях в предрассветном легком тумане тоже виднелись люди. Ячмень звенел на тихом ветру. Ноги холодила роса. Робко зачирикала первая проснувшаяся пташка.
Власьевна пощупала пальцем лезвие косы – остра ли?
– Значит, мы с Марией Петровной косим, а ты за нами, Лена Павловна, подбирай да связывай. Вот я тебе покажу, как свясла делать.
Власьевна взмахнула косой, скосила горсть колосьев и показала Лене, как нужно, скрутив их жгутом, приготовить свясла.
– А ты, Чижик, будешь снопы относить и в суслоны складывать,– понятно?
– Понятно.
Власьевна взглянула на небо. Из-за леса медленно выкатывалось розовое вымытое солнце.
– Время,– сказала Власьевна,– в добрый час! Начали!
Широко размахнувшись косой, она стала косить и пошла и пошла, мерно взмахивая руками.
На шаг отступя, чуть правее, двинулась Марья Петровна.
Теряя свою веселую красоту, ровными рядами ложился ячмень на землю. Леночка заготовила несколько свясел и засунула их себе за поясок,– так видела она на одной картинке.
Таня подтянулась, огляделась по сторонам. Всё ожило и на соседних полях. Зацвел ячмень цветными косынками девушек, светлыми рубахами подростков. Издалека видные, четкие маленькие фигурки, точно заводные, махали и махали руками.
С дальнего поля доносился стрекот машины. Ветерок приносил обрывки слов. Над серебряными волнами колосьев струилось теплое марево. Пронзительно верещали кузнечики.
Лена связала свой первый сноп.
Таня подхватила его и понесла на чистое место. Сноп оказался неожиданно тяжелым. Таня несла его, и острые соломинки кололи ладони.
А потом потянулись часы, когда Таня уже не смотрела по сторонам. Власьевна и Марья Петровна ушли далеко вперед. Лена не поспевала за ними и, не разгибаясь, вязала и вязала снопы, а Таня таскала их и складывала в суслоны. От колкой соломы болели ладони.
Сначала она носила снопы на весу, потом на плече, потом в обнимку, и каждый сноп казался ей тяжелее предыдущего. Лодыжки ног исколола стерня, они покраснели и вспухли.
Леночке, видимо, тоже было нелегко. Она старалась не отставать от косцов, одной рукой захватывала охапку колосьев, связывала их свяслом, придавливала коленом и снова наклонялась за новой охапкой. Пот заливал ей лицо. Пыль припудривала мокрые веки. Выбились из-под косынки золотистые прядки, и Леночке некогда было поправить их.
А на поле был скошен только маленький кусок.
Солнце уже весело гуляло в небе, прижигая Тане затылок. Изредка Марья Петровна и Власьевна останавливались, вынимали из мешочков, висевших на поясе, оселок и точили косы. И сейчас же со всех концов отзывались другие поля; "дзинь-дзинь-дзинь",– звенел по всей земле серебряный звон – вестник богатого урожая.
Когда Тане показалось, что она больше не ступит ни шагу и не сможет поднять ни одного снопа, Власьевна крикнула: "Обедать!"
По проселку издали послышался стук копыт. Смуглый человек в военном кителе остановил коня. Власьевна поспешила к нему.
– Здорово, Афанасия Власьевна! Что, за школьный участок принялись?
– Здравствуйте, Сергей Иванович, надо ведь...
– Ну, ну, хорошее дело. Уж что у тебя в руках, о том мне заботиться не надо. А там как? – всадник кивнул на поля.
– Трудно, а справятся.
Лена стояла, опустив усталые руки.
– Что ж ты не познакомишь, Власьевна? Верно, новая учительница?
– Да, Лена Павловна.
Всадник нагнулся с седла, внимательно оглядел Лену и протянул руку:
– Секретарь райкома Набоков. Устали?
Лена кивнула головой.
– Ну, ну, отдохните. Ты, Власьевна, не очень загоняй девушек. Думаешь, все такие, как ты, двужильные... А вы, Елена Павловна, если что нужно, не стесняйтесь, звоните ко мне или приезжайте. Начинать работу не всегда легко...
Набоков взял под козырек и тронул было коня. Но Власьевна схватила коня под уздцы.
– Нет, ты подожди, Сергей Иванович,– сказала она строго, вдруг переходя на "ты",– скажи мне, давно ли ты по полям скачешь?
– Часа в четыре утра выехал, а что?
– Люди добрые,– изумилась Власьевна,– он еще спрашивает! Да ведь я тебя вот этаким знала,– Власьевна показала на метр от земли.– И всегда ты неугомонный был. Ведь не ел ничего с утра? Не ел?
Власьевна допрашивала сурово.
Набоков нагнулся с седла и ласково положил руку Власьевне на плечо.
– Честное слово, мать-командирша, позавтракал в "Маяке".
– Смотри мне!
Власьевна отпустила повод, и конь, словно обрадовавшись свободе, сразу взял рысью.
Таня посмотрела вслед всаднику. Он поехал к дальнему полю.
Марья Петровна расстелила на земле холстинку; Власьевна развязала узелок с печеной картошкой.
Но Таня не могла есть; ей хотелось только лечь и опустить руки в холодную воду. Леночка тоже сидела, понурив голову; руки ее дрожали.
– Притомились, доченьки,– сказала Власьевна ласково,– ну, ничего, привыкнете. Спервоначалу так трудно. Ты ляг, Чижик, полежи.
Таня растянулась на земле и не заметила, как заснула.
Когда она проснулась, Марья Петровна и Власьевна косили уже далеко впереди. Таня шевельнулась; заныла спина, и колени не захотели сгибаться. Первые несколько шагов сделать было трудно, ноги были как деревянные. А когда Таня схватилась горячими ладонями за колючее свясло,– слезы выступили у нее на глазах. Но Леночка работала за двоих: вязала снопы и складывала и сильно отстала от косцов.
И Таня принялась за работу. Сначала было, ох, как трудно, но потом спина прошла и ноги разошлись. На ладонях вздулись мозоли...
* * *
Когда солнце ушло за холмы, Власьевна остановила работу.
– Теперь,– сказала она,– вы идите домой, а то изработаетесь в первый же день. Чижик пусть спать ложится; ты, Лена Павловна, сделай милость, раздуй самоварчик. А мы с Марьей Петровной еще чуток покосим.
Леночка пыталась было протестовать, но Власьевна прикрикнула на нее по-хозяйски. Сестры стали собираться домой. Совсем уже рядом, на соседнем поле двигалась какая-то машина, взмахивая широкими крыльями.
– Это что? – спросила Таня.
– Лобогрейка.
– Что такое?
– Жнейка такая, лобогрейкой называется.
– А почему?
– Народ так прозвал, потому что за ней снопы вязать,– лоб согреется, пот польет, а и вытереть некогда.
– А кто на ней работает?
Власьевна поглядела из-под руки.
– Кажется, Миша Теплых. Ну, иди, иди, не задерживайся.
Дома Лена вскипятила самовар, накормила Таню щами. Она двигалась по избе медленно, с трудом; видно было, что каждое движение причиняет ей боль. Ладони у нее вспухли.
Тане пришлось долго мыться: солома и мякина прилипли к потному телу, раздражали его и царапали. Зато как приятно было вытянуться на чистых прохладных простынях!
Таня повернулась на бок, начала засыпать и вдруг увидела, что Лена снова повязала платком косы, посмотрела на свои горящие руки и направилась к двери.
– Куда ты? – спросила Таня.
– Пойду еще помогу.
– Тебе же очень трудно, Леночка...
Сестра склонилась над Таней.
– А как ты думаешь, Чижик, если папе там очень трудно,– он бросит своих друзей в тяжелую минуту?..
И Леночка поцеловала Таню и скрылась за дверью.
Помощники
Хлеб!.. Таня знала, конечно, что хлеб не сам по себе растет, что для этого должны немало потрудиться колхозники; но никогда она не думала, что собрать большой урожай так трудно и так важно. Она и не представляла, что тысячи, миллионы людей думают о хлебе; о каждом снопе, о каждом зерне дни и ночи, ночи и дни...
Вот пришла уборочная, и в полях ни на минуту не смолкает шум работы. Как в городе сутками шумели заводы, рабочие не выходили из цехов, как на фронте солдаты с жестокими боями шли вперед и вперед, так и колхозники не уходили с поля, не разгибали спин, идя вперед и вперед от делянки к делянке.
Убирали машинами, косили косами, жали серпами.
Даже заводы, работая для фронта, не забывали о жнейках, ученые упорно выращивали новые сорта хлебов, газеты печатали рядом с фронтовыми сводками сводки с колхозных полей. Из района приезжали люди, по телефону требовали отчета о каждом дне, о каждом килограмме, помогали, советовали, требовали...
"Хлеб, хлеб, хлеб",– было у всех на устах.
И всем этим огромным трудом – на фронтах, на заводах, на колхозных полях – руководил один всенародный штаб – партия.
– Власьевна,– удивлялась Таня,– зачем столько хлеба? Почему нельзя немножечко отдохнуть?
– Да ведь, Чижик, война... Бойцы врага пулей бьют, а мы зерном.
– Как зерном?
– Фашисты думали: поразорят колхозы в тех местах, что временно у нас взяли, и наши бойцы начнут голодать. АН нет! Мы в других колхозах вдвое, втрое собрали и всех накормили. Ну, а для этого, видишь, как работать надо.
Таня видела и сама старалась работать лучше на школьном участке.
"И я вас зерном",– думала она, склоняясь над снопом, когда уж очень болели руки.
* * *
И вот неделя прошла.
На школьном участке, словно крепости, стоят золотые суслоны, сохнут на ласковом осеннем ветерке.
Таня загорела, окрепла, зарумянилась. Хохол у нее выгорел и золотится на солнце. Ладони у Тани огрубели. Круглые желтые мозоли сели на них рядком.
У Леночки щеки стали смуглее.
Завтра уже не надо идти в поле.
Тане даже жалко. Хорошо было вставать на рассвете, шагать по росистой тропе, слушать перезвон кос. Хорошо было, накрыв последним снопом суслон, выпрямиться, потереть поясницу и оглянуться кругом. Поле чисто. Ни одного колоска не торчит нигде. Власьевна деловито вытирает косы, обертывает их мешковиной. Марья Петровна отряхивает с платья пыль. Лена приглаживает волосы.
Дело сделано, можно идти домой!
А вечером как чудесно было мыться в жаркой бане, смывая пыль и пот с усталого тела, выбирая соломинки из волос!..
Власьевна стегала Таню душистым березовым веником.
– Веник пройдет, всю боль уберет с белого тела, с крепких костей,приговаривала она, смеясь.
А Таня взвизгивала и стонала от восторга.
И вот, чистые и довольные, сели они ужинать.
– Ну, завтра поспи подольше, Чижик,– говорит Лена,– а то ты что-то похудела; надо и отдохнуть.
– Хорошо,– соглашается Таня,– с удовольствием посплю.
А тут скрипит дверь, и входит председатель колхоза.
Таня видит его в первый раз. Какой старый дедушка! Запыхался. Видно, нелегко ему подниматься в гору.
Лена бежит ему навстречу, берет у него шапку и палку из рук, ведет к столу. Власьевна вытирает лавку передником.
– Милости прошу, Иван Евдокимыч, откушай с нами чайку.
Председатель смотрит на Таню, сидящую у стола, на хлопочущих Власьевну и Лену и понимающе улыбается:
– Подружились, значит? Вот это хорошо. Птаха в бурю всегда на дерево прячется. Ты жмись к ней, дочка, жмись! Власьевна – она голова. Она у нас генерал! Где какие неполадки увидит, забушует в сельсовете. Но ничего, справедливая женщина.
– Ну уж ты скажешь, Иван Евдокимыч! Сам ведь не тихий. Вон на старости лет какую тяжесть на плечи взял! – говорит Власьевна.
– Что поделаешь, некому ведь! Наши там воюют, а нам здесь приходится. Вот кончится война, возвратятся сынки, Иван Дмитриевич с фронту придет, тогда и отдохну. А сейчас, знаешь, Афанасьюшка, иной раз и думаешь: счастье-то какое, что в тяжелое время и мы, старики, пригодились, сумели плечо подставить, а не то, что в стороне лежать да охать.
Иван Евдокимович говорит, а сам внимательно смотрит по сторонам.
– Устроилась, значит, дочка? Ты не стесняйся; если что нужно, прямо ко мне беги. Много не можем, а капустки там или картошки подброшу.
– Спасибо, Иван Евдокимыч.
Председатель усаживается поудобнее и говорит строго:
– Вот что, красавица, завтра ты нам дело наладь. Уборку мы кончили, а колоски с поля собрать нужно. Колосок к колоску – мешок к мешку. Собери-ка ты свою пионерию, и выходите завтра в поле, чтобы были поля чистые, словно изба к празднику.
– Хорошо,– говорит Лена.
– Ты не сомневайся, Иван Евдокимыч, она сделает,– подтверждает Власьевна.
– Знаю уж, бабы по деревне похвалу ей поют, говорят, новая учительница хоть куда! И сводки наладила, и книги ребятам направила, и в поле поработала. От мирских глаз ведь не скроешься.
Лена краснеет от удовольствия.
* * *
Утром на школьном дворе собрались веселой гурьбой ребята – весь четвертый класс во главе со звеном. Пришли даже малыши из второго класса. Только Миши Теплых опять не было.
– Где же он? – спросила Лена,– почему не подчиняется пионерской дисциплине?
– Он в кузне, дяде Васе помогает наладить молотилку. Он там нужен. Его ко всякой машине допускают! – Петя завистливо вздохнул.
Манька стояла в стороне, надув губы, и капала слезами. Нюра крепко держала ее за руку.
Леночка подошла к девочкам.
– Что такое, Маня? Почему ты плачешь?
У Маньки быстрее закапали слезы.
– Кто тебя обидел, Маня?
– Она...– Манька кивнула на Нюру. Нюра стояла с непреклонным видом.
– Она? Что же она сделала с тобой?
– Вымыла! – горестно всхлипнула Манька.
Ребята залились смехом.
– Вот это так обидела!
– Глядите, глядите, и вправду чистая!
Манька вырвала руку у Нюры, отбежала в сторону, запрыгала по-воробьиному на двух ногах и запела:
– Буксир, буксир, двенадцать дыр! За мной не угонишь, сама потонешь.
Слез у нее как не бывало.
Никогда у нее не поймешь, у этой Маньки, что у нее всерьез, а что нарочно.
В поле ребята разбрелись по сторонам и разделились. Мальчики в одном конце, а девочки кучкой вместе.
Ребята собирали колоски сначала себе в корзины, а потом сносили в общие кучи. Мимо них то и дело проезжали телеги, груженные серебряными снопами: девушки возили ячмень в сушилку. Ни одна не проедет молча:
– Эй, работнички! Шевелитесь, не спите!
– Что-то больно мелки! Сколько вас на фунт сушеных идет?
Саша обрывал их солидным басом:
– Проезжай, проезжай, не задерживайся, мелки да крепки!
А Климушка серьезно отвечал на вопрос о сушеных:
– Шемь.
Ребята работали по-разному. Таня наклоняется, как заведенная: всё боится, как бы не сказали, что она хуже других. У нее уже и вихор вздыбился, и пот течет по лбу и скатывается с курносого носа. А Нюра присядет на корточки и быстро, чистенько всё вокруг себя подберет, словно метелочкой подметет. А потом отойдет на шаг и снова так же. И коса у нее не растреплется, и щеки не зарумянятся.
Женя и Валя ходят рядком, собирают в одну корзинку и о чем-то своем беседуют.
Манька успела уже песенку выдумать и поет ее на всё поле. Хоть Таня Маньку и не любит, а сознаться должна: голос у нее звонкий, почти как у Леночки. И песенки выдумывать ловка:
У нас речка неглубока:
Можно камешки достать,
Берите, девочки, корзинки,
Идем колосья собирать!
Мальчишки с криком и гиканьем мечутся, будто и без толку, по всему полю. А всё-таки корзинки V них полнятся,– не отстают от девчонок.
Высоко поднялось солнце; высоки стали кучи собранных колосков. А ребята что-то слишком низко гнутся, слишком долго не распрямляются устали.
Лена хлопнула в ладоши и губами заиграла, как на горне, сбор:
"Слушай внимательно звуки призывной трубы!"
Ребята набежали со всех сторон.
– Отдых,– говорит Лена,– садитесь в кружок.
Лена снимает передник и расстилает его на земле.
– У кого что есть закусить, кладите сюда; сейчас столовую откроем.– И Лена кладет на передник два больших куска хлеба с зеленым луком, свой и Танин.
И ребята кладут – кто ярушник, кто шаньгу, кто печеную картошку, а у кого и ничего нет. Те смотрят в сторону. Вот это-то Лена и знала.
– А у кого ножик есть? – спрашивает она.
Саша лезет в карман, долго пыхтит и отцепляет приколотый английской булавкой перочинный ножик. Он протягивает его Лене, смотрит умоляюще:
– Только не потеряйте, Лена Павловна, это трофейный. Папка с фронта привез. И дайте, я вам сам открою, вы не сумеете. Там и пробочник, и для консервов, и крючок такой – в ушах ковырять.
– Ну, это уж ты выдумал, для чего-нибудь другого, наверное.
– Это, конечно, для фрицев, а нам ни к чему,– степенно уверяет Саша.
Ребята смеются.
– Ну-ка покажи, покажи!
– И мне пошмотреть!
– Всё ты, Сашка, врешь, это не для ушей, всегда выдумаешь чепуху. Лена Павловна, он врет.
– Разве бывают такие большие уши? – удивленно спрашивает Алеша.
Лена пересчитывает глазами ребят, берет ножик и делит всё на равные части.
– "Вам орех и нам орех, и делите всё на всех!" Кушайте, ребята.
И пока ребята жуют, Лена высыпает из одного колоска зерна на ладонь, пересчитывает их и рассказывает ребятам, сколько зерен в одном колоске, сколько колосков остается на поле, сколько полей в Советском Союзе, сколько бойцов на фронте можно накормить душистым мягким хлебом, спеченным из колосков, собранных ребячьими руками.
Перед глазами ребят вагоны, поезда с зерном, ковриги хлеба, бойцы за обедом. Ребята поражены и довольны. Каждый чувствует, что он помогает фронту. Саша вскакивает на ноги.
– Эй, поднимайся, расселись тут! А дело не ждет. Вон Манька: собирать – так старуха, а жевать – так молодуха! Давай за работу!
И с удвоенной энергией наклоняются ребята к земле, и растут-растут кучи колосков.
Когда солнце уже садилось, прямо к ним на поле приехала телега. На передке, широко расставив ноги в больших мужицких сапогах и крепко держа вожжи, стояла рослая девушка Паня Кашина. За ухом у нее торчал пучок ромашки, а зубы белели на черном от пыли лице так же, как белые лепестки в черных волосах.
– Эй, работнички,– закричала она звонко,– Иван Евдокимыч за вашим урожаем прислал! Да и вас велел в деревню подбросить. Грузите пока урожай! – Она сбросила им на землю мешки, и ребята, смеясь и толкаясь, стали складывать в них колоски.
Десять мешков туго набили работники, забросили их на телегу.
– Ну, залезай,– крикнула Паня,– прокачу с почетом!
Она взмахнула кнутом, и, взметая пыль, понеслась телега через поле, по проселку, в деревню.
Тут озорная Паня прокатила ребят по главной улице. Телега дребезжала на ухабах, кони звенели удилами, а ребята пели во всё горло: "Мы красна кавалерия, и про нас былинники речистые ведут рассказ..."
Усталые до предела, колхозницы, возвращаясь с поля, останавливались, пропуская телегу, и вдруг улыбались. А одна молодуха крикнула вслед: "Молодцы, ребята! Вернутся отцы, за вас стыдиться не будут, работнички!"
Петр Тихонович заходит в дома
Таня проснулась от стука в окно; чей-то голос весело кричал:
– Вставай, вставай, Власьевна, плясать выходи!
В кухне загудел пол,– это Власьевна спрыгнула с печки. Лена повернулась на другой бок, пробормотала что-то и снова заснула. А Таня уже всунула ноги в туфли, накинула халат и выбежала в кухню.
Власьевна уже сбрасывала крючок с двери. Была она босая, в накинутом поверх рубахи полупальто, руки у нее дрожали, но лицо улыбалось на звук веселого голоса. Она стремительно распахнула дверь.
У самого крыльца стояла двуколка, забрызганная грязью, а на ней, как большой важный медведь, сидел почтальон Петр Тихонович, бережно держа сумку с почтой. Рыжая борода его сияла в лучах солнца, как медная, а глаза хитро щурились и улыбались.
