Текст книги "Повесть о дружных"
Автор книги: Ирина Карнаухова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
– Не знаю, ребятушки, ничего не знаю... А только виду кет, что для плохого вас зовут.
Таня пригладила вихор, Нюра осмотрела Маньку.
Вымыли руки и чинно пошли в учительскую.
Марья Дмитриевна встала им навстречу, глаза ее смотрели приветливо.
– Ведь это вы, ребята, работали у бабушки Домны Лапиной?
– Мы...
– Ну, тогда эта честь к вам и относится.
И Марья Дмитриевна протянула Нюре небольшое письмо с десятком подписей.
Ребята старались заглянуть в письмо.
– Дай посмотреть...
– От кого это?
– Ты мне заслоняешь...
– Подождите, ребята,– сказала Марья Дмитриевна.– Нюра, прочитай письмо вслух.
И Нюра начала:
"Дорогие ребята, наш боец Федор Лапин получил письмо от матери. Она писала ему, как вы помогли его семье. Спасибо вам за заботу о семье бойца от всей нашей части, ребята. Мы пишем вам из далекой чужой страны. Мы шаг за шагом с боями продвигаемся к победе, и нам легче воевать, когда мы знаем, как дома заботятся о наших родных и какие хорошие растут в нашей стране ребята.
Бойцы минометной части: Лапин, Федюнин..."
Дальше следовало еще десять подписей.
Ребята растерянно молчали.
– Что ж, вы заслужили его,– сказала Марья Дмитриевна.
Только за дверью учительской ребята опомнились, завизжали, затараторили, взволнованно побежали в класс.
Письмо читалось и перечитывалось, носилось из класса в класс, пересказывалось в домах, зачитывалось в читальне. Потом Алеша разрисовал для него рамочку и ребята повесили его в классе.
На другой день они написали ответное письмо бойцам и обещали им учиться хорошо, заботиться о семьях фронтовиков и друг о друге. Нюра переписывала письмо три раза, пока решили, что в таком виде его можно послать бойцам.
Марья Дмитриевна дала для письма большой, красивый конверт.
Таня пошла в Холмы
– Валя Веселова!
– Здесь!
– Климов!
– Есть!
– Теплых!
– Тут!
Таня вызывает ребят и отмечает в журнале отсутствующих. Сегодня что-то малолюдно в классе. Да и то видно,– быть метели. Ветер так и стучит в окна, так и хлещет по стеклам мокрым снегом.
– Нюра Валова!
– Нету.
Таня забеспокоилась.
– Кто знает, почему нет Нюры?
– Я знаю,– говорит Манька,– мы за ней зашли, а она болеет. Красная вся, не ест ничего. Ее мамка вторые сутки домой не приходит, потому как на ферме отел начался. А ребята хнычут. Мы в избу Дров занесли и печку затопили. Беда! Наверно, помрет!
– Что ты! – ужасается Таня.
– Балаболка! – машет рукой Саша.
– Да вы Александре Степановне сказали, что Нюра захворала? спрашивает Миша.
– Нет, мы не успели, в школу торопились.
– Ну, после уроков пойди и скажи ей, чтоб домой поспешала, а то Нюре одной плохо.
Прозвонил звонок.
Тане не до уроков. Никак она не может рассчитать, сколько стоит печенье и сколько сахар. Думает Таня только о Нюре. Как она там, бедная? Ведь четверо малышей, надо их напоить, накормить. Одна круглая Тонька чего стоит! Тане так жалко, так жалко Нюру! Слезы накипают у нее в глазах.
– Чижик,– толкает ее в бок Миша,– у тебя ошибка в делении.
– Ну и пусть ошибка, пусть! Может, Нюра там и правда умирает... А мы обещали бойцам заботиться друг о друге. И у Нюры тоже отец на фронте...
После уроков Таня не успевает посоветоваться с сестрой. Елена Павловна быстро уходит в учительскую,– сегодня педсовет.
Тогда Таня обращается к ребятам.
– Дружные,– говорит она,– мы должны сейчас же пойти помочь Нюре, нельзя же ее так оставить.
Но ребята с сомнением поглядывают в окна.
– Я сегодня в школе останусь,– говорит Манька.– Метель будет.
– И я хотел...
– И я...
Ребята растеряны,– ведь Нюре помочь нужно.
Таня взрывается:
– Вот вы какие "дружные"! В лес по ягоды ходить, в лапту играть, сказки слушать... А как товарищ в беде, так всей вашей дружбе конец! А кто обещал радоваться вместе и помогать в беде? Ну, так я одна пойду.
– Да подожди ты, Чижик,– урезонивает Миша.– Сейчас я побегу, скажу Александре Степановне.
– Александра Степановна уехала в луга за сеном,– говорит Алеша,вернется к вечеру.
– Вот что, ребята,– говорит Миша,– я пойду Власьевне скажу. Она что-нибудь придумает, может, лошадь достанет; и я с ней съезжу.
– И я тогда поеду,– говорит Манька,– там ведь по хозяйству помочь надо, ты сам не сумеешь.
– А мы и ночевать сможем,– говорят сестры Веселовы.
Но Власьевны в сторожке не оказалось.
– Подождем часик, педсовет кончится, и мы всё скажем Марье Дмитриевне,– решает Миша.
Но Таня уже вся горит. Ей кажется, что Нюре надо помочь сейчас же, сию минуту, нельзя ждать целый час.
Она вызывает Маньку в коридор:
– Маня, ей очень плохо?
– Очень, ой, очень,– говорит Манька и поджимает губы.
– Вот что,– говорит Таня,– ты молчи, Маня, а я пойду сейчас... Будешь молчать?
– Ага...
Таня натягивает на себя шубейку и выскакивает на крыльцо.
Ох, и неуютно же на дворе!
Тучи совсем навалились на землю, порывами налетает злой ветер, тревожно гудят ели в лесу.
Таня плотнее запахивает шубейку и идет к воротам.
Манька в одном платье выбегает на крыльцо.
– Чижик, подожди меня, Чижик! Я пойду с тобой, только оденусь.
Но Таня уже не слышит ее...
* * *
Буран налетел внезапно. Закрутились по дороге белые смерчи, затрещали сосны, изгибаясь в дугу, сыпля вниз сухой, колючий снег. Ели судорожно размахивали лапами. Снег закручивался кольцом вокруг их черных ног. Обжигающий студеный ветер захватывал дыхание. Таня поворачивалась к нему спиной, отдыхала и снова пускалась в путь, если можно было говорить о пути в этом густом колючем, белом молоке, которое кипело вокруг нее.
Сухой снег забивался за ворот шубейки, в рукава, в валенки, и некуда было от него спрятаться. Ноги увязали в сугробах; в двух шагах ничего не было видно.
Таня наткнулась на дерево, оцарапала щеку, остановилась. Метель выла по-волчьи, свистела, звенела, грохотала. На щеках нарастала ледяная корка. Таня то и дело стирала ее уже совсем мокрой варежкой. Ресницы заиндевели, стыли ноги...
Вернуться? Но где-то уже близко должны быть Холмы, а там Нюра, лежащая в жару, одна, беспомощная, Нюра, которой Таня давала клятву дружбы...
И Таня снова упрямо двигалась вперед, увязая в сугробах, борясь с развевающимися полами шубейки, останавливаясь, чтобы перевести дыхание...
Метель кончилась так же внезапно, как началась.
Куда-то дальше улетел разъяренный ветер. Еще дрожа, выпрямились сосны. Ели, освобожденные ветром от своих снежных покровов, расправили усталые сине-зеленые лапы. На чистом небе проглянули колючие холодные звезды. Поземка, слабея, еще крутилась у ног, запорашивая валенки. Вот и она улеглась. Таня вытерла мокрое лицо концом платка, стряхнула шубейку, осмотрелась и сразу поняла: сбилась с дороги. Во рту стало сухо, засосало под ложечкой.
"Ну, ничего, ничего,– уговаривала она себя.– Я не могла отойти далеко от проселка. Он где-то здесь, совсем рядом. Направо, вон за той сосной.
Уходя в снег по колени, с трудом выдирая из сугробов задубевшие валенки, Таня побрела направо. Но лес там становился гуще, снег глубже, проселка не было.
"Я ошиблась, мне нужно налево",– думала Таня и поворачивала налево.
Сосны равнодушно смотрели на маленькую, петляющую по снегу девочку.
"Только не пугаться, только не пугаться,– убеждала себя Таня.– Сейчас я вспомню, как нужно в лесу находить путь: "Путь нужно находить по звездам, по мху и по годовым кольцам на пнях..." Сейчас я посмотрю, где север, где юг – и найду дорогу".
Таня говорила вслух, чтобы не слышать тяжелой зимней лесной тишины. Звезды не помогли Тане. С трудом нашла она Большую Медведицу, долго всматривалась в начищенный серебряный ковш, но это ничего не сказало ей о дороге. Мох? Годовые кольца? Но где это найдешь под метровым снегом? Раздвигая ветви, Таня где-то потеряла варежку и дышала теперь на правую руку и отогревала ее на груди.
Ноги у Тани дрожали, сердце стучало часто-часто, губы запеклись.
"А все-таки я не боюсь,– говорила себе Таня.– Вот нистолечко не боюсь. Я иду правильно. Ну, еще десять минут, еще полчаса, и я выйду к Холмам".
Луна встала над лесом и залила снег синеватым светом. Она казалась веселой и улыбающейся, эта луна, которая твердо знала свой путь.
И тут Таня испугалась: на белом искрящемся снегу она увидела свою красную варежку! Значит, она кружила на одном месте.
Сразу стало нечем дышать. Девочка прислонилась к сосне, распустила платок.
Она даже не подняла варежку. Больше она не может ступить ни шагу, ни одного шага, ни самого маленького, так и будет стоять под сосной.
Но ведь ее найдут; конечно, найдут. Наверно, Миша сказал Леночке и Власьевне сказал. Они приедут за ней на лошади, и она ляжет в сено и будет спать, спать, спать...
А пока можно посидеть на пеньке. Таня с трудом стряхивает с себя дремоту. Нет, спать нельзя. Если заснешь, замерзнешь. Надо думать о чем-нибудь... Вот... Нюра... бедная Нюра... она больна... она лежит в постели и, наверно, спит, спит, спит... Таня падает с пенька в пушистый снег, подкладывает руку под голову... сосны строго смотрят на лежащую у их ног девочку.
Тревога
Манька вернулась в школу. Ребята уже разошлись. Миша убирал класс, поджидая Власьевну и Марью Дмитриевну.
На душе у Маньки было беспокойно: сказать Мише или не сказать?..
– Миша,– решилась она,– а Миша...
– Чего тебе?
– Чижик ведь ушла...
– Куда ушла?
– В Холмы, к Нюре...
Миша страшно рассердился:
– Да как же ты ее отпустила! Почему не сказала мне или Саше?!
– Она не велела...
Миша не стал больше расспрашивать, он бросил уборку и побежал вниз к ферме. Может быть, Александра Степановна вернулась, она возьмет лошадь и догонит Таню.
Александра Степановна и впрямь вернулась. Она сгружала сено с дровней и не успела еще распрячь лошадь. Услыхав сбивчивый и взволнованный рассказ Миши, она досадливо сморщилась.
– Уж эта языкатая! Вечно Манька наплетет невесть что. Я как за сеном ехала, домой завернула. Ничего у Нюры страшного. Насморк да кашель. А и жару нету. Зря только подружка к ней побежала.
В это время рванул студеный ветер. Александра Степановна и Миша с тревогой посмотрели на небо.
– Нехорошо! – сказала доярка.– Ой, нехорошо, метель будет! А девочка одна в лесу. Ты, Миша, иди скажи на ферме, что я уехала; я, может, до метели девочку догоню. И сейчас обратно заверну.
И Александра Степановна повалилась на дровни и погнала лошаденку.
Миша предупредил на ферме доярок и не пошел домой.
Тревожно поглядывая на окна, он помог женщинам раздать корм коровам, почистить стойла, надраил песком подойники. Александры Степановны все не было.
Когда сорвалась пурга, у Миши все стало валиться из рук. Да и доярки работали через силу, вздыхали, прислушивались, то и дело подбегали к двери. И вот послышался скрип полозьев. Александра Степановна, вся залепленная снегом и похожая на снежную бабу, распахнула дверь и прислонилась к косяку.
– Нету девочки,– сказала она хрипло,– нету. До Холмов доехала. Не приходила. Беда!
– Беда! – откликнулся кто-то из женщин,– ой, беда!
– Что делать?
– Беги, Миша, в школу к заведующей и Лену Павловну предупреди. А вы, бабы, запрягайте Савраску да на конный двор. А я к Ивану Евдокимычу.
И вот на колхозном дворе раздались тревожные, настойчивые удары в рельс.
"Тревога! Тревога! Тревога! На помощь! На помощь!"
Девочка заблудилась в лесу, и вот колхоз поднялся на помощь.
Женщины, на ходу повязываясь платками, выскакивали из домов. Ребята хватались за лыжи.
А от школы, борясь с налетающим ветром, спешила Леночка и Власьевна, за ними с трудом поспевала Марья Дмитриевна.
Разговоров не было. Не было вздохов и суетни. Быстро, деловито запрягли всех лошадей, зажгли фонари, условились и двинулись по проселку в лес. Александра Степановна должна была еще раз доехать до самых Холмов, внимательно вглядываясь в обочины дороги. Леночка и Власьевна поехали с ней.
Остальные соскочили у опушки леса, оставили у лошадей ребят, а сами с зажженными фонарями двинулись прямо по цельному снегу.
В лес словно слетелись десятки светляков.
Пурга улеглась.
Люди аукались, кричали, наклонялись к каждому кустику, к каждому бугорку.
Лена сидела в санях, осунувшаяся, бледная.
"Не уберегла,– думала она,– не уберегла Чижика, сестренку мою, недосмотрела... Бедная, маленькая моя! Как ей страшно! Одна в пургу. А я-то, я-то сидела в это время в теплой комнате, не удержала, не защитила, не помогла..."
Леночка до ломоты в глазах всматривалась в лес...
Миша стоял у лошади. Он и сам не заметил, как кто-то сунул ему вожжи в руки, этим самым заставив его остаться на опушке. Невдалеке подпрыгивал на стынущих ногах Петька.
Саша, привязав лошадь к сосенке, взбирался на высокую ель. Тяжелый полушубок и валенки мешали ему. Он с трудом подтягивался с ветки на ветку, устал, вспотел и скинул полушубок. Тот распластался на снегу, словно большая подбитая птица.
– Сашка, ты ничего не видишь?
– Ничего, бело всё.
– Ты смотри получше, под деревьями смотри.
– Смотрю-ю.
По всему лесу раздавались крики, окликали Таню и друг друга. Звенели взятые с собой ботала – коровьи колокольца. Желтые блики от фонарей ложились на синий снег. Но луна и так заливала всё своим светом. И вот женщины стали возвращаться к лошадям.
Угрюмые, они молча подходили к дровням, счищали с себя снег, выбивали валенки, присаживались отдохнуть и тихо советовались.
– Здесь нету, хорошо прочесали.
– Надо с того краю заехать.
– К Лисьему распадку давайте, а оттуда опять поперек пройдем.
– Ну как ей к Лисьему распадку попадать было? Она ведь проселком шла, где-то здесь должна быть.
– А вдруг она короткой тропой пошагала?
Эта догадка всполошила всех.
– Батюшки! Да ведь там логово, там бирюки ходят!
И женщины, забыв об усталости, снова зажгли фонари и, нахлестывая лошаденок, помчались к Лисьему распадку.
Миша спрятался за сосну.
Азбука Морзе
"Чижик не могла пойти прямой тропой, она даже и поворот на нее не нашла бы... Она где-то здесь, у проселка...– думал Миша,– я должен, должен ее найти. Иначе как мне Лене Павловне в глаза посмотреть?"
Миша туже затянул пояс. Любимая тетрадка хрустнула за пазухой.
"Вот Андрей Николаевич, он бы так не оставил, он бы нашел, придумал бы что-нибудь".
Миша стал прикреплять лыжи. Крепкие веревочки протянулись от лыж к поясу.
"Плохо, что фонаря нет. Ну, ничего, коробок спичек на всякий случай в кармане".
Трудно самому прокладывать лыжню в густом хвойном лесу. Некрепкий наст то и дело проламывается, словно хватает за ноги. Все время надо обходить деревья, кустарники, петлять, словно заяц по снегу, то и дело раздвигать ветви, уберегая глаза. Через каждые несколько шагов Миша останавливается, прикладывает руки ко рту и кричит:
– Чижик, Чижик, ау-ау-ау! Таня-я-я!
Лес молчит.
Только вспугнутый беляк вдруг вырвался из куста и, испуганно прижав уши, бросился наутек, обгоняя задними лапами передние свои ноги.
Изредка завозится на высокой сосне незябнущая птица клест. А вон валяется на снегу мертвая сизая ворона. Бедняга не выдержала бурана. Даже ворона... а как же бедный Чижик?
– Таня! Таня! – кричит Миша, и голос у него дрожит и хрипит.
И вдруг в лесу раздается детский крик, страшный крик, кончающийся всхлипыванием и визгом.
Миша вздрагивает и останавливается... Чижик?!
Но крик повторяется над самой его головой. Да это филин! Вон он сидит на нижней ветке сосны, нос у него крючком, голова как у кошки. Желтые немигающие глаза уставились на Мишу.
– У, чудище! – Миша делает крепкий снежок и запускает в зловещую птицу. Филин лениво снимается с места, хлопая твердыми крыльями, перелетает на другую сосну и все так же не спускает желтых глаз с мальчика. Мише делается жутковато. Он убыстряет шаг. Кричит все громче, все чаще. И вдруг у него срывается голос. Изо рта вылетает только хриплый шепот.
Луна куда-то исчезла, звезды побледнели. В лесу стало темнее, сумрачнее. Миша поднимает большую палку и начинает бить ею по звонкой сосне.
Три тире, точка, две точки, три точки... тире... "Чижик! Чижик!" стучит он настойчиво. Тишина. И вдруг откуда-то слева доносится – слабый ответный стук.
"Три тире, точка, две точки, три точки... Ох, Чижик что-то путает... Но это ничего, ничего, пусть путает, лишь бы стучала...
Миша бросается на стук, царапает себе лицо о еловые ветви, теряет шапку.
– Стучи, стучи, Чижик, громче!
Тук, тук, тук!
Стук все ближе и ближе, а вот и полянка.
Ровный, чистый снег покрывает ее нетронутым ковром, а на высокой сосне, прекратив работу, сидит красноголовый дятел и удивленно смотрит на непрошеного гостя.
Много лет уже Мише так не хотелось плакать, как сейчас. Понурив голову, он медленно уходит с полянки, натыкается на пенек, чуть не сломав лыжу, и замирает...
За пеньком лежит, свернувшись комочком и подогнув колени, Таня.
Миша не может говорить, не может окликнуть девочку. Лыжи мешают ему встать на колени. Он сбрасывает их, сразу проваливается в снег и, весь холодея от ужаса, медленно-медленно наклоняется к девочке.
"Замерзла?!"
Но рука его натыкается на теплую щеку, и тогда у Миши вырывается хриплый, прерванный всхлипыванием, срывающийся шепот:
– Жива! Жива! Жива!!
Бирюк выходит на дорогу
Миша и Таня шагают по проселку. Миша крепко держит девочку за руку. Ему все кажется, что она может опять куда-то исчезнуть, и тогда придется заново начать поиски.
Не очень-то ловко идти за руку с девочкой, а другой рукой придерживать на плече лыжи. Но зато утоптанная дорога так и бежит сама под валенки. Не то что там, в чаще.
Где-то за лесом совсем спряталась в толстое одеяло облаков побледневшая луна. В лесу сумрак; серо.
Миша тревожно поглядывает на Таню. Девочка идет как-то уж очень медленно, вяло переставляет ноги, не тараторит, не рассказывает, молчит.
– Таня,– спрашивает Миша,– тебе было очень страшно?
– Страшно,– вяло подтверждает девочка.
– Но ведь ты знала, что мы тебя найдем?
– Знала...
Миша наклоняется к Тане:
– Ты чего такая? Устала?
– Устала,– говорит Таня, и вдруг из широко раскрытых глаз ее начинают катиться слезы.– Устала...– шепчет Таня,– устала... хочу домой... к Леночке хочу...
– Сейчас, сейчас. Мы сейчас дойдем,– успокаивает девочку Миша, а сам с тревогой всматривается в ее лицо.
Ну, ясно, совершенно ясно: Таня больна. Щеки и лоб ее залиты багровым, жарким румянцем, губы запеклись, рот полуоткрыт, а глаза тусклые-тусклые, а из-под закрывающихся век текут слезы. "Беда! – думает Миша,– ей не дойти. Что я буду делать? Хоть бы кто-нибудь проехал по дороге! Ну, ничего, в крайнем случае лыжи спрячу, а Таню понесу на руках".
– Ну, еще немножко. Чижик, совсем немножко... Постоим, отдохнем, а потом пойдем дальше. Подожди, знаешь что? Я лыжи спрячу вот сюда. Ты запомнишь это дерево, Чижик? А завтра придем и заберем лыжи. Ты только не забудь, где они,– старается оживленно болтать Миша. Таня стоит безучастно. Миша прячет лыжи, надламывает веточку на елке для приметы, обнимает Таню за плечи.
– Ты хорошенько опирайся на меня. Мы, знаешь, как будем: сто шагов пройдем и остановимся. Потом еще сто шагов пройдем...
Миша не договаривает: у самой обочины дороги из кустов смотрят на него в упор два злых зеленых глаза. Волк!
Миша вздрагивает. Он быстро сворачивает с Таней на середину дороги. Так лучше, так он не кинется внезапно. Они сейчас от голода совсем бесстрашные стали. Только бы Таня не заметила. Только бы не испугалась...
И Миша опять начинает о чем-то оживленно болтать, развлекая Таню, а сам тревожно вглядывается в лес. Зеленые глаза потухли справа и вдруг зажглись впереди с левой стороны. "Кружит",– с тоской думает Миша. Мальчик старается говорить громко, топает ногами, хлопает будто замерзшими руками, но волк не боится и продолжает вести с ним страшную игру.
Зеленые глаза вспыхивают то справа, то слева, спереди, сзади и каждый раз все ближе и ближе...
И наконец зверь открыто выходит на дорогу. Это старый матерый бирюк, обезумевший от голода. Он уже понял, что ребята беззащитны. Он еще осторожно держится сзади, но вот-вот кинется. Теперь уже нечего скрывать от Тани.
– Подожди минуточку,– говорит Миша спокойно,– встань вот тут, впереди меня.
– Что такое? – спрашивает Таня плаксиво.
– Ничего, тут маленький волчишка за нами увязался, я его сейчас припугну немножко.– Миша опасливо взглядывает на Таню.
– Ну, пугай,– говорит Таня вяло.
Миша быстро достает спички, поднимает еловую веточку. Спичка шипит и гаснет, а промерзшая веточка и не думает загораться. "Что бы, что бы такое зажечь?" – думает Миша и лихорадочно шарит по карманам. Нигде ничего. Только за поясом хрустит заветная тетрадь.
"Нет, только этого не надо,– сам себя уговаривает Миша.– Мы лучше сейчас залезем на дерево, а утром за нами приедут".
Волк подходит ближе. Уже виден его поджатый хвост, прижатые к затылку уши, все напряженное, худое, вытянутое тело.
"Таня в шубейке, в валенках – не влезть ей на дерево".
Миша вытаскивает из-за пазухи тетрадку. Морские узлы... Миша закрывает глаза и наугад вырывает несколько листков. Он комкает их круглым мячиком, поджигает и бросает на дорогу. Волк отпрыгивает в сторону и замирает, уставившись на огонь. Миша хватает Таню за руку и бежит, бежит, волоча за собой плачущую девочку.
Но вот бумага догорела, и волк возобновляет преследование, и Миша снова бросает огненный мячик и снова бежит, обливаясь потом, почти неся на руках девочку.
Бумага гаснет, и всё начинается сначала. Миша механически рвет и рвет заветную тетрадку, чиркает и чиркает спичками, подхватывает под руку ослабевшую девочку и бежит, бежит... Волк уже совсем близко, а у Миши в руках гаснет последняя спичка. Подхватив сухую палку, Миша прикрывает собой девочку. И вдруг он слышит звон бубенцов и кричит отчаянно в морозный воздух:
– Сюда! На помощь! Скорей! Сюда!
И чей-то голос отвечает:
– Слы-шу!
И бубенцы заливаются громче. А бирюк, остановившись, вдруг прядает в кусты. Из-за поворота дороги вылетают санки.
Александра Степановна нахлестывает лошадь. Елена Павловна стоит, уцепившись за ее пояс. Власьевна на ходу выскакивает из саней и вовремя успевает подхватить зашатавшегося Мишу. Елена Павловна обнимает Таню, а из-за пояса у Миши падает твердый переплет тетрадки и, распластавшись, ложится на белый снег.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ВЕСНА
Болезнь
Ночь. Лампочка потрескивает и чадит. Крохотные искорки отрываются от фитиля, потанцуют-потанцуют в стекле и затухнут. Верно, выгорел весь керосин.
Леночка не замечает этого. Она до боли сжимает виски и думает все об одном: "Что делать? Что делать?"
А с кровати доносится бормотанье. Который уже день Таня бредит, не переставая говорит, и всё про Нюру:
– Потерпи немножко, я скоро приду... вот еще лесок... только там, кажется, волки... я сейчас...
Нюра давно здорова, а вот Таня... Крупозное воспаление легких... и как помочь?
Приезжал доктор из района, покачал головой.
– Нужен сульфидин – единственное, что может снасти...
Но сульфидина нет.
Не помогают ни банки, ни лекарства, ни компрессы. Таня все так же мечется на кровати и дышит хрипло, со скрипом. И тоненький столбик ртути в градуснике все так же лезет вверх.
В комнате Галины Владимировны горит свет, там тоже некрепок сон.
В кухне на лавке прикорнул Миша.
Милые, милые ребята! Они ни на минуту не оставляют домик, дежурят по очереди круглые сутки. Мали ли что может понадобиться Елене Павловне!
Нюру так ту прямо силой нужно выгонять. Ей все кажется, что она виновата в тяжелой болезни Тани. Ведь это из-за нее Таня заблудилась в лесу.
А на Маньку совсем смотреть страшно. Одни глаза остались от девочки. И не болтает, не верещит. Жестокий это урок для балаболки! Другой раз будет обдумывать свои слова!
Леночкины мысли путаются, голова опускается все ниже и ниже. И вот она уже крепко спит, положив усталую голову на стол.
Галина Владимировна тихо входит в комнату, набрасывает на Ленины плечи платок, подходит к Тане.
Таня лежит плотно закрыв глаза, пунцово-красная, пышущая жаром и все бормочет, бормочет. Плохо, ох, плохо! Бедные девочки! На глазах у веселой хохотушки выступают слезы.
Она берет пузырь для льда и выходит в кухню. Миша мгновенно просыпается.
– Что-нибудь нужно? Как Чижик? Не лучше?
– Всё так же. Принеси-ка, Миша, снегу.
Миша выскакивает на улицу и возвращается с полным пузырем.
И снова тянутся и тянутся часы, заполненные тревогой и страхом, сжимающим сердце.
Наконец рассвет. Вдруг чьи-то быстрые шаги послышались на крылечке. Дверь распахнулась. Ни пороге – Власьевна, одетая по-дорожному. И в лице у нее что-то такое, что Миша сразу вскакивает и громким шепотом зовет:
– Галина Владимировна! Галина Владимировна, пойдите сюда!
– Что такое, Власьевна? Что-нибудь случилось?
– Лекарство, лекарство, которое нужно... как его зовут?
– Сульфидин!
– Да, да, позвонили из района. Достали, сколько нужно. Сейчас еду на МТС, оттуда обещали дать грузовик. Я быстро обернусь, Елене Павловне скажите!
И Власьевна исчезает.
– Галина Владимировна,– спрашивает Миша взволнованно,– значит, теперь Чижик будет жить?
– Будет, Мишенька, непременно будет! – говорит Галина Владимировна и кладет руку на плечо Миши.
Сколько у нее родни
Таня, похудевшая, бледная, сидит на кровати. Ей еще трудно шевелиться, трудно держать книгу в руках, да и от чтения она быстро устает. Всего приятнее лежать спокойно и смотреть в окно.
А окно оттаяло, и за ним бледно-голубое, словно выстиранное небо. Такое же слабенькое, как Таня, солнце заглядывает в комнату. Звенит и звенит капель: "Динь, динь, дон!" Какая-то пичужка робко чирикает подокном. Наверное, зяблик. С неба падают трубные звуки. Таня знает: это тянутся на север дикие лебеди-кликуны.
С ближнего поля доносится настойчивый треск: это пришел трактор и пашет землю, хотя снег кое-где еще лежит грязно-белыми пластами.
Весна!
Леночка и Галина Владимировна в школе. Сейчас особенно много работы.
А в кухне тихо возится Власьевна. Ох, эта Власьевна! Не дает она Тане покоя! Вот только что накормила кашей, а сейчас,– Таня вздыхает,– наверное, придет с молоком.
И правда, Власьевна вносит огромную чашку молока и заранее грозно смотрит на Таню.
– Пей! И чтобы до капельки!
– Власьевна! – говорит Таня жалобно.– Я в этой чашке выкупаться могу!
– Еще разговаривает! – сердито удивляется Власьевна.– Люди добрые! Она еще разговаривает! Посмотри, на кого ты похожа! Сердцу неприятно тебя разглядывать! А она, люди добрые, разговаривает!
"Добрых людей" в домике нет, но Власьевна говорит так убедительно, что Таня, зажмурившись, залпом выпивает всю чашку.
– Ну вот и хорошо! Вот и умница! За это ложечку меду дам.
– Откуда мед?
– Тетка Анисья прислала. Последнюю чашечку соскребла и прислала! Всё для тебя!
Таня устало закрывает глаза и думает: "Правда, все для меня. Вчера Марушка носочки принесла. А Нюра – первые веточки вербы. На них почки набухли и вот-вот лопнут. А теперь Дуня теплый ярушник прислала".
– Власьевна,– спрашивает Таня,– они все хорошие?
– Хорошие! – говорит Власьевна.– У нас хороший народ! Это сейчас недостатки, горе у всех, а вот война кончится, они тогда себя окажут!
– Власьевна,– просит Таня,– расскажи, как они себя окажут!
Власьевна сама начинает увлекаться.
– Перво-наперво,– говорит она и кладет вязанье на колени,– построим свою больницу, доктора хорошего возьмем, а этого вот твоего лекарства, как его зовут?
– Сульфидин...
– Вот-вот, так его сколько угодно будет. Кому понадобится пожалуйста!
– А еще?
– А еще семилетку откроем, электричество пустим, сады разведем...
– Как хорошо-то будет, Власьевна!
– Ну, еще бы! А теперь спи!
Власьевна укрывает Таню и уходит в кухню.
Но спать приходится недолго.
Уроки в школе кончились, и у Тани отбою нет от посетителей. Нюра забегает и деловито сообщает ей школьные новости:
– У Мишки, Чижик, всё пятерки, пятерки; наверное, в отличники выйдет! А с Валей Веселовой беда! Сегодня опять двойку получила!
– По арифметике?
– По арифметике! – вздыхает Нюра.– Лена Павловна огорчается.
– А Саша?
– А Сашка говорит: "Обязательно буду писателем, очень толстую книгу напишу". Уж мы над ним смеялись-смеялись! Знаешь что, Чижик, выздоравливай поскорей! К Первому мая надо концерт сделать. Учительницы говорят,– и Берлин возьмут!
– Ну?!
Таня пугается: сколько она проболела! Совсем даже не знает, что на свете делается!
– Ну, а как же?! Теперь каждый день про берлинское направление говорят, наши все слушают-слушают... Все про это разговаривают. Говорят, скоро победа будет.
Только Нюра ушла, Манька всунула голову в дверь:
– Нюра тута?
– Нету, нету! – смеется Таня.– А что, боишься?
– Да нет, не боюсь, а заскучала. Она меня теперь уже не воспитывает. Говорит: "Теперь сама стала сознательной". А вот юбку я все-таки о щеколду разодрала... И как это она за всё цепляется?
Манька задумчиво разглядывает дыру.
– Дай иголку, зашью скорей.
Потом Миша притащил из лесу целую охапку еловых ветвей. В синей хвое уже появились новые, бледно-зеленые иголочки. В комнате сразу запахло весной и лесом.
Дверь не закрывается ни на минуту. Уходит один – приходит другой. К вечеру возвращается Леночка и выгоняет всех.
– Идите, идите, ребята! На Тане уже лица нет, устала.
Леночка садится проверять тетради, а Таня думает обо всем, что она узнала за день.
– Леночка, скоро наши Берлин возьмут?
– Да, Чижик, скоро, только бои очень большие. Вот в семь часов побегу слушать радио.
После работы заходят взрослые. Марушка прибежит, и тетя Дуня, и Марья Дмитриевна непременно зайдет хотя бы на пять минут.
Ребят в дом Леночка больше не пускает, но в окне то и дело появляются головы. Расплющит посетитель о стекло нос в белую лепешку и приветливо машет Тане рукой...
Потом Леночка Таню накормит, вымоет, закутает в одеяло, как маленькую, и Таня блаженно засыпает, думая сквозь дремоту:
"Как хорошо выздоравливать, когда кругом родные!"
Вестники
Со дня на день все ждали окончания войны. Казалось, можно задохнуться от волнения.
Наши уже бились на подступах к Берлину. И хотя враг сопротивлялся отчаянно, и жестокие битвы гремели в долинах и горах, на улицах городов и на берегах рек, но сквозь грохот орудий, гул самолетов, сквозь топот бесчисленных копыт все явственней слышалась поступь Победы...
И всем казалось, что еще день, ну, два, ну, неделя – и встанет над землей это удивительное слово – "мир". И зацветут сады, и жизнь станет немыслимо прекрасной...
Власьевна принесла из учительской стул, поставила его на крылечко и стала тщательно одевать Таню.
Чего-чего только она на нее не накрутила: и Ленин платок, и свою шалюшку, и варежки. И когда Таня стала похожа на круглую Тоньку, Власьевна, как маленькую, взяла ее на руки, вынесла на крыльцо, усадила на стул и укутала ноги одеялом.
– Сиди на солнышке и хорошенько дыши, прочищай грудь,– сказала она строго.
Таня с любопытством смотрела по сторонам. Ей казалось, что всё она видит в первый раз: и буро-черные поля, на которых копошились люди, и зеленую кайму леса, где среди темной хвои бледно зеленели молоденькими листочками березки, и по-весеннему полноводную речушку.
