Текст книги "Шах помидорному королю"

Автор книги: Ирина Стрелкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

III

Заявление пенсионера Смирнова поступило к Фомину при обстоятельствах несколько диковинных, но вполне типичных для Путятина с его провинциальными нравами. Простые люди ничего не предпринимают спроста. Непременно с подходцем.

Фомин ходил в парикмахерскую на Пушкинской два раза в месяц, по пятницам после работы.

Он стригся всегда у добродушной и неповоротливой Татьяны Ивановны. В далекие детские годы его водил к ней строгий дед, признававший для себя и для внука единственную мужскую стрижку «бокс». Татьяна Ивановна обрабатывала Колькин затылок машинкой и оставляла впереди скромную челочку.

Потом он стал ходить в парикмахерскую самостоятельно и обзавелся чубом до бровей, чтобы иметь устрашающий вид.

В старших классах отпустил лохмы до плеч и обходил парикмахерскую за три версты. Но время от времени директор школы отсылал его из класса с категорическим приказом: «Нестриженым не возвращайся!» Добросердечная Татьяна Ивановна чуточку состригала концы волос – зато обильно прыскала одеколоном, что служило доказательством покорного выполнения директорского приказа.

Вернувшись в родной Путятин после долгого отсутствия, Фомин потряс Татьяну Ивановну молодцеватым видом, мундиром и погонами. Она и не надеялась, что он сядет в ее кресло. Все молодые путятинцы стриглись у нового мастера Люси, к Татьяне Ивановне ходили только старики и мелюзга. Однако Фомин сел в ее кресло. Татьяна Ивановна ужасно разволновалась и обкорнала его до безобразия. Это не помешало Фомину остаться ее верным клиентом, и она стригла его вполне удовлетворительно.

Но в прошлую пятницу Татьяны Ивановны в парикмахерской не оказалось.

– Ваш мастер болеет, – сочувственно прощебетала прекрасная Люся. – И не скоро выйдет. Собирается на пенсию – давно пора… Конечно, после Татьяны Ивановны вас может не устроить моя работа, – кокетливо продолжала Люся, уверенная в своем превосходстве, – но прошу вас, вы только попробуйте…

Фомину не понравилось, что она его так уговаривает. Его всегда настораживало повышенное внимание со стороны продавцов и работников службы быта, нервная суетливость или слишком бурная радость по поводу появления сотрудника милиции. Но не будешь же ходить нестриженым.

Сидя в кресле и не очень-то вслушиваясь в болтовню Люси о сказочных доходах Валерия Леонтьева, Фомин увидел в левой створке зеркала нетерпеливо подрагивающую ногу. Бело-голубая кроссовка «Адидас», голубой вельвет джинсов. В коридорчике перед мужским залом ожидал своей очереди Джека Клюев, руководитель ансамбля «Радуга».

«Что я знаю про Джеку Клюева?» – спросил себя Фомин.

Оказалось, он знал не так-то мало.

Джека начал свой путь к славе в школьном ансамбле «Юность». Путятин переживал тогда музыкальный бум. На каждом краю города тренькала и пела своя группа. «Каскадеры», «Инопланетяне», «Анжелика», «Примус»… Знаменитый в Путятине мастер Витя Жигалов был завален заказами на электрогитары. Считалось, что жигаловские электрогитары не уступают мировому стандарту.

Самодельные электрогитары наводили Фомина на грустные размышления. Откуда берутся детали, которыми не торгуют в Путятине? К тому же Фомин понимал, что на самоделках музыкальный бум не остановится. Каждый ансамбль мечтает о настоящих покупных инструментах.

В размышлениях, куда может завести ребят электромузыка, Фомин руководствовался своим опытом голубятника. Мальчишка начинает с простых сизарей, а потом не умеет себя удержать. И пошло-поехало… Одних продал, других купил, третьих заманил и в конце концов докатился до кражи, до Уголовного кодекса.

Два ансамбля законно обзавелись покупными инструментами и всей полагающейся аппаратурой. Первый комплект, полученный путятинским универмагом, перехватил директор ПТУ для своего ансамбля «Радуга». А второй достался школе для «Юности», где всем заправлял Джека Клюев, хотя официальным руководителем считался молодой учитель Олег Сергеевич.

Между школой и ПТУ существовали давние контры. Страсти кипели на футбольных матчах и на районных смотрах самодеятельности. Но такого соперничества, как между «Юностью» и «Радугой», Путятин еще не видывал. Все юное население города раскололось на два лагеря – одни за «Юность», другие за «Радугу».

И тут случилось то, что Фомин предвидел и ожидал. Джека Клюев кончил десятый класс и, несмотря на протесты своего отца, всеми в городе уважаемого врача-педиатра, поступил в ПТУ, в группу наладчиков. Впрочем, ходили слухи, будто директор ПТУ клятвенно обещал Джеке: «Никакой наладкой станков заниматься не будешь. Только «Радугой».

Одним ударом «Юность» лишилась блистательного гитариста, певца, поэта, композитора, а «Радуга» обрела нового перспективного руководителя. Джека сразу засадил ребят из ансамбля за серьезные музыкальные занятия. У него открылся и коммерческий талант – «Радуга» выступала за плату в городском парке и в колхозных клубах.

«Портят парня», – размышлял Фомин, наблюдая в зеркале нахально раскачивающуюся ногу в голубом вельвете и бело-голубой кроссовке.

Фомин помнил Джеку Клюева примерным мальчиком, самым одаренным учеником Путятинской музыкальной школы по классу рояля. На отчетных концертах Джека, то есть тогда Женя Клюев, выходил в белой рубашечке с голубым бантом и бойко отстукивал на рояле пьески собственного сочинения.

От наблюдений за Джекой, вернее, за его ногой, отраженной в левой створке зеркала, Фомина оторвали загадочные действия, возникающие с другой стороны. В правой створке отражалась дверь, ведущая в подсобные помещения парикмахерской, откуда, как знал Фомин, имелся черный ход во двор.

Дверь стала поминутно приоткрываться, кто-то подавал Люсе призывные знаки. Фомин разглядел очки в металлической оправе и сивую бороду.

– Вас зовут, – сообщил он Люсе, упорно не замечавшей призывных знаков. Или притворявшейся, что не замечает.

Люся удивленно пожала плечами, отправилась в подсобку, пробыла там считанные секунды и вернулась, плотно прикрыв за собою дверь. Фомин понял, что деловой разговор в подсобке состоится после его ухода.

Наконец Люся завершила свои труды над головой Фомина, занятой уже другими, далекими отсюда мыслями. Из коридора, где ждал своей очереди Джека, послышался одобрительный возглас:

– Люси! Ты превзошла себя! Отличный скальп!

Фомин вздрогнул и поглядел в зеркало. В самом деле скальп! Он не узнал свои родные волосы. Они стали шедевром парикмахерского искусства.

Такую работу совестно уносить домой. Хоть снимай с себя голову и оставляй здесь для украшения витрины.

– Не нравится? – кокетливо прощебетала Люся.

– Блеск! – с фальшивым восторгом произнес Фомин, прикидывая про себя, куда завернуть по дороге, чтобы ликвидировать немыслимую красоту.

За шедевр ему пришлось заплатить ровно столько, сколько с него брала Татьяна Ивановна за свою немудрящую работу. Люся категорически отказалась взять с Фомина хоть на копейку больше. За их препирательством с усмешкой наблюдал Джека, плюхнувшийся по-свойски в кресло перед зеркалом.

– Ну-ка давай отсюда! – Люся бесцеремонно выставила звезду эстрады в коридор и умоляюще поглядела на Фомина. – Николай Палыч! Одна малюсенькая просьба. – Для убедительности она прижала руки к груди, и Фомин уставился на золотое колечко, засверкавшее фиолетовыми искрами. – Нравится? – прощебетала Люся. – Аметист…

Фомин чуть не спросил: «Когда купили? А чек имеется?»

Никакой просьбы у Люси не было. Она завела Фомина в подсобку и раздраженно бросила прятавшемуся там старику:

– Вот тебе милиция, дядя Проша, а я пошла, меня клиенты ждут…

Теперь Фомин узнал старика. Прокопий Лукич Смирнов. Живет на Парковой улице, в собственном доме. Лет ему не так уж много, а на вид благообразный старец, борода лопатой, седой венчик вокруг лысины.

Когда-то Лукич ходил с палочкой и в валенках с калошами чуть ли не круглый год. Считалось, у него больные ноги, ревматизм. По слабости здоровья Лукич служил на фабрике вахтером.

Потом вахтер Смирнов оказался причастным к краже ситца с фабричного склада – ситец среди бела дня вынесли через проходную. Каким-то образом Лукичу удалось выкрутиться. С фабрики его, конечно, уволили, и он устроился грузчиком на железную дорогу.

Ревматизм у Лукича к тому времени исчез. Он хвастал, будто вылечился сам, припарками из трав. Вранье, конечно. Однако, еще будучи вахтером, Лукич приторговывал на рынке мятой, душицей и зверобоем. А по бесплатному железнодорожному билету он стал ездить со своими травами в Москву. Обтерся там, кое-чему подучился и в корне переменил образ жизни. Отрастил бороду, научился говорить мудреными словами, увесил дом иконами, раздобыл старинные книги и открыл прием больных. Знахари-травники сейчас в моде, и народ к Смирнову повалил валом. Из самых дальних краев.

Все это Фомин припомнил, пока благообразный старец извлекал из внутреннего кармана старомодного, добротной ткани пиджака кожаный бумажник с монограммой из желтого металла, очевидно золотой.

– Извините, что побеспокоил столь необычным путем. Узнал от племянницы, когда вы здесь бываете, и вот… – Знахарь выудил из бумажника сложенный вчетверо тетрадный листок. – Прошу ознакомиться. Намедни обнаружил в почтовом ящике. Идти в милицию не имею смелости: за мною следят.

«Артист, – отметил про себя Фомин. – Намедни… Специально вкручивает словечки».

На тетрадном листке в левом верхнем углу красовалась зловещая эмблема пиратов и бдительных электриков. Череп и скрещенные кости… Фомин чуть не расхохотался в лицо знахарю. Нашел чего испугаться!

Текст записки и старательный школьный почерк вполне соответствовали рисунку:

В субботу вечером положите 1000 рублей в почтовый ящик дома 25. Не пытайтесь жаловаться в милицию. За вами следят.

Фомин повертел листок и так и сяк. Подписи никакой.

– Глупая шутка, – уверенно заявил он. – Дурацкий розыгрыш. А вы, взрослый человек, поверили…

– Я надеюсь, что правоохранительные органы примут меры, – с достоинством произнес знахарь.

– Поймаем, – неуверенно обещал Фомин.

Знахарь достал клетчатый носовой платок, вытер пот со лба и нервно скомкал.

– Это обещание меня не устраивает. Я прошу у милиции защиты!

«Не играет! – решил Фомин. – Напуган по-настоящему…»

Никаких симпатий к знахарю он не испытывал. Но в данной ситуации знахарь был гражданином, обратившимся за помощью.

– Моя жизнь в опасности. Если я им тысячу не выложу, меня убьют. А где я возьму такие деньги?

– В записке не сказано, что убьют, – увещевал Фомин.

– Дом спалят… Где я приткнусь на склоне лет?

Трусость знахаря внушала отвращение. Но Фомин продолжал задушевное собеседование.

– Идите домой и не беспокойтесь. Валерьяновый корень у вас есть? Очень помогает для успокоения.

– Валерьяновый корень у нас не произрастает, – уныло ответствовал знахарь. – А травам из аптеки я, извините, не доверяю. И вам не советую. Мои запасы к вашим услугам. При стрессах я бы рекомендовал пустырник и душицу. – Фомин сделал вид, будто слушает с огромнейшим вниманием, и знахарь воодушевился. – Людям вашей профессии необходимо лечить нервную систему. У каждого организма свои потребности. Люди привыкли пить валерьяну и проходят мимо таких прекрасных средств, как синюха и марьин корень.

Фомин не собирался лечиться травами. Он вообще никогда не болел. Но плавная речь знахаря его заинтересовала. Фомин использовал представившуюся возможность, чтобы понять, какими приемами Лукич околпачивает доверчивых клиентов.

Участковый инспектор из Крутышки докладывал на летучке в городском управлении, что неоднократно пытался пресечь деятельность знахаря, показывая ему в Уголовном кодексе 221-ю статью – незаконное врачевание. Но Смирнов предъявил в качестве возражения собранные в папку газетные статьи в защиту народной медицины. Затем он сказал, что если на рынках разрешают торговать грибами и клюквой, то, стало быть, дозволены к продаже и другие дары природы, собранные своими руками. И в заключение знахарь воздел руки к небу: «Люди ко мне едут за исцелением. Благое ли дело отправить их восвояси с разрушенными надеждами!»

Получив такой квалифицированный отпор, участковый тоже занялся собиранием газетных статей – но не тех, что защищали лекарей, травников, а других, где разоблачались невежественные врачеватели. Увы, все статьи с разоблачениями неумолимо свидетельствовали, что знахарей-травников развелось много, а привлечь их к уголовной ответственности удается с великим трудом.

«Хитер старик, – размышлял Фомин под степенную речь знахаря о сроках сбора целебных трав, о том, что коренья и болотное зелье лучше всего брать на Симона Зилота, двадцать третьего мая, а мяту и серебориный цвет в Иванову ночь, седьмого июля. – Да, хитер… С участковым у него отношения испорчены, вот и пришлось подлавливать меня… Но почему такой прожженный жулик принял всерьез записку, написанную детским почерком да еще с дурацким черепом в углу?…»

Задавать этот вопрос напрямик Фомин не собирался.

– Почему в записке назван дом двадцать пять? – спросил он знахаря. – Вам известно, кто там живет?

На морщинистом лбу высыпали капли пота, знахарь смахнул их скомканным платком.

– В том-то и дело… Никто не живет… Пустой дом… То ли ломать собираются, то ли ремонтировать. Дом не частный, принадлежит автобазе. Жильцы полгода как съехали. Ночью мимо идешь – мурашки от страха. Вроде бы кто смотрит из окон. А сегодня я шел и думаю – дай погляжу, где там место для денег. В самом деле, висит на дверях почтовый ящик. Вместо замочка проволочкой снизу закручен. И до того мне жутко стало! Спиной чую – следят…

Фомин поглядел на трясущиеся губы знахаря. Деньги у него, конечно, есть. И вся улица знает, сколько народу к нему ходит и почем он берет. Автора записки надо искать где-то по соседству.

– Ладно… – Фомин сложил записку и спрятал в карман. – Будем заниматься вашим делом без промедления.

Он уже решил, что нет смысла докладывать начальству о дурацкой записке. Пока хватит и дружинников. Вообще-то этим делом должна бы заняться Нина Вороханова, инспектор по делам несовершеннолетних. Но зачем портить ей субботний вечер. Нину можно подключить потом.

– Значит, план операции таков, – принялся объяснять знахарю Фомин. – В субботу вечером, часиков в девять, вы выходите из дома и кладете конверт в указанное вам место. Не забудьте сунуть в конверт пачку бумаги, нарезанной в формате денежных купюр. И не бойтесь – мои люди будут сидеть в засаде. Но для виду оглядывайтесь с опаской. А затем возвращайтесь домой и на улицу больше не выходите, даже если услышите шум. И можете не сомневаться, что тот, кто придет за конвертом… – Фомин сделал выразительный жест, а затем в лучших традициях детектива отвернул рукав, поглядел на часы и отчеканил: – Сейчас я уйду двором первый. Ваш уход – через пять минут.

Одной минуты хватило Фомину, чтобы ликвидировать под краном во дворе шедевр, сотворенный руками прекрасной Люси.

IV

Начальник Путятинского ГУВД Петр Петрович Налетов с утра наработался в саду и присел отдохнуть на скамье возле куртины георгинов. Заветное его местечко. Домочадцы в поисках Петра Петровича прежде всего кидались сюда.

Вчера Петр Петрович вынул из почтового ящика открытку, машинально отметив, что штемпеля нет, открытка доставлена не почтой, а кем-то из актива общества садоводов и цветоводов. На воскресенье назначена городская выставка цветов. Тов. Налетова П. П. приглашают принять участие. «Надеемся увидеть Ваши прекрасные георгины».

Они все еще надеются…

Петр Петрович знал, что его георгины и в самом деле прекрасны. Лучшие в городе. Да что там Путятин! Георгины Петра Петровича и на всесоюзной выставке взяли бы первый приз!

Но опять – как и в прошлом году, и в позапрошлом, и во все прежние годы – Петр Петрович оказался в полной растерянности. Разумеется, он – как и любой цветовод – рад бы увидеть торжество своих любимцев. Но… Служба обязывает! Не очень-то удобно начальнику городской милиции выставлять на обозрение публики свою фамилию в сочетании с цветами, пусть даже такими серьезными и строгими, как георгины. У фамилии начальника милиции должен быть только служебный смысл.

Еще одна причина ежегодных отказов Петра Петровича от участия в выставках составляла тайну, тщательно оберегаемую даже от домочадцев. Цветы на выставку надо принести срезанными. Только так. И значит, придется ради собственного тщеславия занести нож и срубить голову вот этому розовому – «Диадеме»! И снежно-белому – «Зимней сказке». И самому своему любимому – «Пламенному». Нет, никогда!..

Петр Петрович восхищался цветами, но букеты… Букеты он ненавидел. Наследственная черта. Славу налетовских георгинов начал создавать его отец, тоже служивший в милиции, но на должности совсем не боевой, начальником паспортного стола. Отец любил повторять: розами можно любоваться в вазе, георгинами – только в саду.

Вся путятинская милиция к увлечению Петра Петровича относилась одобрительно. Начальству положено иметь какую-нибудь слабость. Это облегчает жизнь коллектива.

«Но все-таки… Может, решиться наконец и выставить моих красавцев? – спросил себя Налетов и сразу же дал категорический ответ: – Нет! Пускай живут!..»

Ему казалось, что «Пламенные» сегодня особенно хороши. А Киселев еще смеет утверждать, будто этот цвет подходит только астрам. Нашел с чем сравнивать! Куда там щуплым астрам до высоких и статных георгинов!

– Петр Петрович! – послышалось от дома. – Вы где?

По дорожке, усыпанной толченым кирпичом, молодцевато вышагивал Егоров из областного управления. Судя по его загадочному лицу, с какими-то важными новостями.

– Красотища тут у вас! – восхитился Егоров и протянул руку к самому статному, самому гордому из «Пламенных».

Петр Петрович и ахнуть не успел. Гордая голова скатилась с плеч.

– А они, оказывается, не пахнут… – разочарованно произнес капитан Егоров, засовывая в петлицу спортивной куртки загубленный безвозвратно шедевр природы.

У Налетова вертелись на языке самые злые слова, но вслух он заговорил с провинциальным радушием:

– Давненько не виделись. Вы с дороги? Проголодались? А я как знал – еще не завтракал.

От завтрака Егоров не отказался.

– Я к вам ненадолго. Искал Фомина, но он куда-то запропал. – Егоров и не догадывался, какую жестокую рану нанес Петру Петровичу, держался, по обыкновению, уверенно, не пряча своего истинного отношения к районным детективам. – Надеюсь, Фомин в мое отсутствие не вышел за границы данных ему поручений?

– Фомин выехал в глубинку, – сообщил Налетов.

Ответ вполне точный и правдивый. Именно в глубинку и заслал сегодня Фомина Петр Петрович. В самую глушь, в лес, где Фомин сейчас наверняка всерьез занялся воспитанием своего слишком активного общественного помощника.

– Впрочем, он мне не так уж и нужен, – небрежно проронил Егоров. – Все вопросы я предпочитаю решать с вами.

Налетов старательно обходил взглядом алый цветок в петлице куртки Егорова.

– Я передам Фомину все ваши указания. Не вижу причин отстранять его от дела.

Егоров чуточку смутился.

– Нет, пусть занимается. Тем более что заниматься осталось недолго.

На террасе, выходящей в сад, их ожидал накрытый стол.

– Быстро у вас! – сказал Егоров.

– Семья работника милиции всегда в готовности номер один. – Петр Петрович подвинул гостю салат, сковородку с яичницей и собственноручно заварил чай.

Оказалось, Егоров прибыл в Путятин прямиком из энской исправительно-трудовой колонии. Уплетая яичницу, он подробно расписывал, как наконец вышел на эту колонию. Как туда добирался самолетами и поездами. Нарочно оттягивал самое главное – что удалось там разузнать.

«Умеет себя подать! – отметил Налетов. – Надо обратить внимание Фомина – пусть поучится, как это делают. А то принесет ценные сведения – и бух, валит прямиком…»

Если отбросить все несущественные детали, которым Егоров придавал многозначительность, новости оказались дельными.

В энской колонии отбывал свой срок много раз осужденный Левчук Григорий Анисимович по кличке Гриня.

Полгода назад туда же попал бывший осмотрщик вагонов со станции Путятин Сухарев Виталий Дмитриевич. Сухарева судили за хищение железнодорожных грузов. Он намечал себе вагон с чем-нибудь ценным и устраивал так, чтобы вагон из-за неисправности загоняли в тупик.

Гриня бежал из колонии за пять дней до той злополучной субботы, когда был ограблен путятинский универмаг.

Сухарев, вызванный на допрос, признался Егорову, что никакой дружбы с Гриней у него не было. Один только страх. Надо было чем-то откупаться. Другие заключенные платили дань Грине деньгами и продуктами. А Сухарев поведал ему про подвалы путятинского универмага.

Тайна старинных торговых рядов досталась Сухареву по чистой случайности. В Путятине его соседом по дому был одинокий старик. В биографию старика Сухарев не вникал. Вроде бы тот еще до революции служил приказчиком у какого-то купца. По версии Сухарева, старик открыл ему тайну в благодарность за доброе отношение: то хлеба ему купишь, то еще чего-нибудь.

Сначала Сухарев не принял всерьез стариковскую болтовню. А потом как-то зашел в овощной магазин, и его попросили подсобить с разгрузкой. Переносили в подвал коробки с болгарскими консервами. Лампочка светила еле-еле, однако Сухареву удалось разглядеть в дальнем конце за грудой разбитых ящиков и бочек что-то похожее на нишу.

Дальнейшие действия Сухарева были таковы. Он подрядился отремонтировать лесенку, ведущую из подсобки в подвал, и получил возможность обследовать нишу. Старик не врал. Нашлась дверца, и за ней ход с кирпичным сводом.

Покидая подвал, Сухарев аккуратно замаскировал нишу. Вот, собственно, и все. Егорову он поклялся, что никогда и не помышлял о крупной краже, будучи по природе робким жуликом, способным только на мелкие хищения из вагонов.

– Ничего себе робкий! – заметил Налетов. – Тащил самое дорогое, пломбы обратно навешивал – только опытный эксперт отличит от настоящих.

Конечно, Сухареву можно было в чем-то верить. И в чем-то нет. Старик, живший с ним по соседству, давно умер – уже не установишь, от него Сухарев узнал про подвалы или от кого-то другого, которого не хочет назвать. На умершего можно все свалить. А с тем, другим, Сухарев, вполне вероятно, готовил ограбление универмага.

– Я уверен, что Гриня пришел на готовое, – сказал Егоров. – Слишком короткий промежуток отделяет день побега и день ограбления. Всего пять суток. Гриню в Путятине ждал сообщник Сухарева. И кстати, без такого опытного рецидивиста золотого дела не провернешь. У Сухарева и кого-то нам неизвестного вряд ли имелись каналы сбыта. Им позарез требовался такой, как Гриня, имеющий связи с перекупщиками золота…

«Очень эффектно, – подумал Налетов, – но слишком шикарно для Путятина. И для Сухарева сложновато. Так можно дойти до предположения, что он нарочно отхватил восемь лет лагерей, чтобы встретить Гриню и прислать в Путятин…»

Еще Налетов подумал о неизвестном сообщнике Сухарева. Мог быть кто-то. Но не обязательно они с Сухаревым собирались красть золото. Могли нацелиться на что-то другое.

Излагать Егорову свои слишком простые соображения Налетов не стал. Не лучше ли послушать, каков у него дальнейший план действий.

На стол перед Петром Петровичем легла фотография мрачного детины. Ее надо размножить и раздать. Прежде всего участковым. Пусть поспрашивают местное население, случалось ли кому видеть такого, где и с кем. Любая, даже самая малая информация о Грине может дать ниточку к его сообщнику.

– Старыми связями Грини я займусь сам, – деловито продолжал Егоров. – Брать его придется не здесь. На встрече с покупателем золота. Чтобы все побрякушки были при нем. Быстрый сбыт краденого в его характере. Не умеет выждать, затаиться… – Егоров дал понять, что насчет предполагаемых скупщиков золота у него уже налажен контакт с московским угрозыском, и перешел к задачам путятинской милиции. – Фомин пусть отвлекает внимание преступников на себя. Дело в том, что к расследованию подключается капитан милиции Куртикян из областного угрозыска. Он будет жить в Путятине под чужим именем. Об этом Фомину знать не обязательно. Его задача изображать бурную деятельность, словом, создать лишний шум. А Рудик Куртикян уже здесь, в Путятине. Паспорт у него на имя Арутюна Бабкеновича Назаретяна. Прибыл из Краснодара, привез помидоры. Какие-то подростки околачивались возле рынка, он с ними столковался насчет разгрузки. Главного зовут Ханя.

– Известная личность, – пояснил Налетов. – Павел Рыжиков.

Рудику Куртикяну сказочно повезло в Путятине с первых шагов. Требовалось сыскать для помидорного короля Арика Назаретяна приличную комнату недалеко от рынка, и Ханя привел его к той самой хозяйке, у которой снимал комнату Сухарев. Помидорный король, не торгуясь, заплатил за полмесяца вперед. И уже успел узнать, что где-то в Путятине существует бывшая мастерская Сухарева. Моторную лодку у Сухарева по суду конфисковали, мастерскую упустили из вида…

Налетов крякнул от досады. Действительно, упустили. Не мастерская, конечно. Будка из фанеры на берегу Пути в компании таких же кое-как сколоченных будок. Но ведь был там весь необходимый владельцу моторки инструмент… И мог быть газорез…

Налетов не стал оправдываться, что дело Сухарева вела железнодорожная милиция. Кто бы ни вел… За все, что находится в Путятине, отвечает городское управление.

– Связь Рудик будет держать только с вами, – инструктировал Егоров. – Для него удобно, что вы живете в отдельном доме. Но приход сюда – крайний случай. Рудик будет звонить по телефону, я ему дал оба ваши номера – служебный и домашний… – Егоров поморщился и добавил: – Фомина все же поставьте в известность. Чтобы он случайно не полез в дела Арика Назаретяна.

«Ничего, – подумал Налетов. – Будет и на нашей улице праздник. Мы еще поглядим, как вы запоете у себя в областном управлении, когда Фомин назло вам разыщет грабителей. Да таких, о которых вы и не подозревали…»

Наивные беспочвенные мечты! Налетов раньше и не знал, что он на это способен. Вернувшись с небес на землю, он уныло сказал себе: «Нет, не обскакать Фомину мастеров своего дела – энергичного Егорова и везучего Рудика. Ведь надо же… Проник в тот самый дом…»

В каждом тихом провинциальном городе непременно сыщется хоть один подозрительный дом. Не притон, не воровская хаза, но милиция за ним приглядывает особо. А жильцы такого дома, в свою очередь, живо интересуются деятельностью милиции и знают всех ее сотрудников поименно и в лицо.

Путятинский подозрительный дом находился неподалеку от станции, на улице, носившей странное для русского города название Эльдорадовская. Этим названием короткая улица была обязана некогда процветавшему трактиру «Эльдорадо». После революции трактир прекратил свое существование, но дурная репутация двухэтажного кирпичного дома сохранилась. Сменялись жильцы, однако получалось так, будто кто-то нарочно селил здесь самых непутевых. И если в этом доме освобождалась комната, горсовету не удавалось вручить ордер на нее приличному человеку. «Куда угодно, – говорил приличный человек, – но только не на Эльдорадовскую». И в конце концов подозрительный дом получал еще одного ненадежного жильца. Так было, когда отец Налетова заведовал паспортным столом, так оставалось и по нынешнее время.

– И вот еще что, – сказал Егоров. – Предупредите ваших сотрудников – знахаря Смирнова не трогать, им займется Рудик. Есть сведения, что Сухарев был связан со Смирновым.

– Не возражаю, – Налетов наклонил голову. – Смирнов – фигура нам известная. Знахарь-травник, свой дом на Парковой, солидная кубышка, пациенты со всех концов страны. А раньше работал грузчиком на станции, с Сухаревым близких контактов не поддерживал, но о хищении из вагонов, безусловно, знал. Хитрющий старик. В прошлом за ним числится причастность к краже с фабричного склада, но сумел выкрутиться и с тех пор перекинулся на медицину.

Деловой разговор закончился, и Егоров взялся за ватрушки. Ел он – приятно поглядеть – с молодым и здоровым аппетитом.

– А у меня мать шаньги печет. Пальчики оближешь.

Налетов подложил гостю еще ватрушку.

– Вы, значит, не женаты?

– Никак не получается… – Егоров печально вздохнул. – Только познакомишься с хорошей девушкой, начнешь подумывать о женитьбе – как снег на голову, достанется такое дело, что вспомнишь о невесте через полгода. А она уже замужем за другим. Так вот и живу до сих пор со стариками. Они у меня замечательные… Где-нибудь вдалеке от дома раскроешь свой командировочный чемодан, а там – шаньги. Мама успела положить в последнюю минуту.

Егоров и не догадывался, как много о себе сейчас рассказал начальнику путятинского городского управления. «Молодой, не расстался еще с романтикой. Ему бы только мотаться с поезда на самолет…»

Проводив Егорова, Петр Петрович позвонил дежурному управления. Надо сегодня же обследовать будки возле лодочного причала, установить, которая принадлежала Сухареву, и проверить, что там находится. Все это проделать втихую, не привлекая к себе внимания.