Текст книги "Чужой"
Автор книги: Ирена Юргелевич
Жанры:
Прочие приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Та достала кружку, висевшую над печкой, и повернулась к дочери:
– Как ты выглядишь!
– А что?
– Взгляни на себя в зеркало!
Вишенка подошла к висевшему между окнами зеркальцу. Волосы взлохмачены – подумаешь! Вот царапины на щеках и на шее – это хуже. «Это когда я сквозь изгородь лезла»,– вспомнила она. Как только царапины перестали болеть, Вишенка про них забыла.
– А, ерунда! – сказала она небрежно и тут же с огорчением подумала, что царапины ее не украсили, а Зенек, наверно, их заметил. – Это я по кустам лазила.
– Уже четыре часа, а ты обещала быть в два, – сказала мать.
– Я забыла!..
Это была правда. Только у самого дома Вишенка сообразила, что сильно запаздывает.
– «Забыла»! А мне из-за твоей забывчивости пришлось два часа бегать то к печке, чтоб не остыла, то на крыльцо – посмотреть, не идешь ли ты, и гадать, что с тобой могло случиться.
– А что со мной могло случиться? – беззаботно говорит Вишенка. – Ничего! Я же не виновата, что ты сразу бог знает что воображаешь.
Мать бросает на Вишенку недобрый взгляд и сухо говорит, ставя на стол тарелку с супом:
– Мой руки и садись.
– А ты уже ела?
– Нет.
– Чего ж ты себе не наливаешь?
– Мне не хочется, аппетит пропал.
Сказано, конечно, Вишенке в укор. Девочка раздражается еще сильней и хочет, чтобы мать это заметила. Она молча садится за стол и ест – пусть мама не думает, что она будет ее упрашивать. На второе – любимое Вишенкино блюдо: блинчики с творогом. Вишенка ест их с нарочито равнодушным видом. Мама решила дуться? Пожалуйста.
Мать уже убрала тарелки и дает Вишенке яблоко. Ох, яблоками Вишенка сыта по горло!
– Не хочешь?
– Спасибо, я потом.
Мать кладет яблоко обратно в буфет и садится напротив дочери. Вишенка собирается с мыслями, напрягает все свое внимание. Она знает, что ей предстоят неприятные минуты.
– Почему ты так опоздала? Тебе не кажется, что следовало бы мне это объяснить?
– Мы ходили на шоссе.
– На шоссе? Зачем?
– Просто так, гулять.
– Мы ведь договорились, что ты не будешь без разрешения ходить далеко.
– Да это вовсе не далеко.
– С кем ты ходила? – Вопрос сопровождается пристальным взглядом, от которого никуда не скроешься.
– Как всегда, – быстро отвечает Вишенка, – с Улькой, с Юлеком и Марианом.
Глядя дочери в лицо, пани Убыш медленно произносит: – Мне кажется, что ты говоришь неправду.
– С Улькой, Юлеком и Марианом! – повторяет Вишенка вызывающе, громче, чем следует.
Взгляд матери становится жестким, голос – еще более размеренным и холодным.
– Зачем ты так кричишь? Будь добра разговаривать со мной повежливее.
Но Вишенке хочется, хочется кричать – это единственная ее защита перед сознанием вины и перед взглядом матери.
Она вскочила из-за стола и, покраснев от гнева, выкрикивает, подхлестываемая собственной грубостью:
– Да чего тебе надо? Опоздала?.. Ну да, опоздала, и что с того? Незачем было ждать меня с обедом, прекрасно съела бы холодный. Подумаешь, важность! Для меня это не имеет никакого значения! Сейчас каникулы, неужели мне нельзя хоть немного пожить свободно? Я же не маленькая!
– Ты считаешь, что я предоставляю тебе мало свободы? – удивляется мать.
– Конечно, мало! – Вишенка закусила удила. – Если ты из-за какого-то несчастного опоздания устраиваешь целый скандал...
Мать встает. В таком тоне она с дочерью разговаривать не будет. У порога она, не оборачиваясь, велит Вишенке вымыть после себя посуду.
Бесконечно тянется время после обеда. Мать читает, сидя в шезлонге под каштаном, потом вяжет кофту, разговаривает с хозяйкой о том, где бы раздобыть еще дров, потом идет в соседний дом за сметаной, возвращается... Вишенку она не видит. Не спрашивает, что Вишенка собирается делать, вообще ни единым словом не показывает, что замечает ее присутствие. Вишенку это бесит. «Раз так, – решает она, – дома мне делать нечего. Возьму и пойду куда-нибудь. Уйду и нарочно опоздаю к ужину». Но куда? На остров сегодня уже никто не пойдет, а одной как-то неловко. К Уле? .. Вишенка с. удивлением отдает себе отчет в том, что ей совершенно не хочется идти к подруге – на обратном пути из сада Уля ни разу с ней не заговорила. Ну, так куда же? .. Ах, все равно, хоть в чистое поле, куда глаза глядят, только бы подальше от дома!
Она выходит на дорогу и, сделав с полсотни шагов, возвращается. Что-то держит ее, точно на привязи. Это мама – мама, от которой невозможно уйти и с которой так трудно оставаться. А ведь раньше было не так. Раньше с ней было легко, весело. Раньше не было этой стены, которая начала расти между ними с того дня, как появился Зенек. А теперь эту стену так трудно пробить!
Уже стемнело, когда пани Убыш вернулась в дом. Вишенка сидела у окна, заставляя себя читать. Услышав шаги матери, она отложила книжку, потом снова ее схватила. Заговорит с ней мама или нет, и каким тоном она скажет первые слова?
Мать закрыла за собой дверь и молча стала снимать жакет.
– Мама...– прошептала Вишенка, не в силах вынести
это молчание.
Мать медленно подошла к дочке, обняла ее и прижала к себе.
Вишенка вздыхает с облегчением. И тут же ее охватывает беспокойство, она чувствует, что сейчас начнется тот разговор, которого она так боится. Тут уже нельзя будет отделаться ничего не значащими фразами. Куда проще справиться с мамой, когда она держится сухо и холодно, как сегодня за обедом: можно просто нагрубить. А вот когда она ласкова...
– Девочка моя, – звучит нежный, мягкий голос матери,– как же нам плохо было эти дни, правда?
– Я знаю, я плохо себя вела, прости, – нарочно по-детски говорит Вишенка. – И прости, что опоздала.
– Ладно уж, ладно... – снисходительно улыбается мама. Потом голос ее становится серьезным: –Дело ведь даже не в том, что ты опоздала. Мне хочется поговорить с тобой откровенно.
Как хорошо, что в комнате совсем темно! Иначе мама увидела бы, что ее призыв к искренности испугал дочь.
– Последнее время твое отношение ко мне очень изменилось.
– Мое?
– Еще недавно каждый раз, когда ты возвращалась с реки или какой-нибудь прогулки, ты мне столько всего рассказывала... А последнее время – почти ничего... Почему? Ты что-то от меня скрываешь, ведь правда? Вишенка молчит.
– Доченька... – с легким упреком говорит пани Убыш. Отклика нет. Но мать не сердится, она еще крепче обнимает дочку.
– Доченька, пойми. Ведь если я спрашиваю, так это для того, чтобы помочь тебе.
– Мне? Да ведь ничего не случилось!
Рука, обнимающая Вишенку, падает. Разговор по душам не получился. Пани Убыш встает и, засветив лампу, молча принимается готовить ужин. Вишенка удирает на крыльцо.
На улице уже темно. Лишь через некоторое время глаза начинают различать дорогу, забор, темный купол каштана на фоне более светлого неба. Сильно пахнет душистый табак. Село полно вечерних звуков – то залает собака, то заскрипит запираемая на ночь калитка или ворота, то зазвенят в воздухе запоздалые крики детей, которых давно уже зовут домой. Вишенка не прислушивается к вечерним голосам, она глубоко задумалась.
Она не говорила маме про Зенека, потому что дала слово молчать. Конечно, хлопот с этой тайной было много – неприятно было хитрить, убегать украдкой, таиться, – но много было и радостей. И главное – во всем этом не было ничего плохого, это Вишенка твердо знала. Ее сколько раз так и подмывало рассказать маме о загадочном пришельце, появившемся на острове! Так было до сегодняшнего утра. А теперь– теперь Вишенка должна скрывать от мамы не только тайну Зенека, но и свою собственную – набег на сад.
Мама, конечно, посчитала бы это бог знает каким преступлением, она бы не поняла, что это сделано просто ради спортивного интереса и что Вишенка непременно должна была участвовать. Непременно! Ну разве могла она перенести, чтобы ее считал трусихой такой парень, как Зенек?
* * *
На другой день бабушка поехала в Лентов на рынок продавать творог и яйца и взяла с собой Мариана. Юлек остался один. Было скучно, и он, не дожидаясь девочек, отправился на остров. Потом пришли и девочки и застали обоих ребят за работой – они поправляли шалаш. Зенек неосторожно приклонился к одному из кольев, и стенка разъехалась.
Уля, которой поручили наломать веток, была очень довольна – работа позволяла ей держаться в стороне. Вишенка тоже радовалась, что нашлось дело. Обе все время думали ) вчерашнем, и обеим не хотелось об этом разговаривать.
Когда они шли на остров, Вишенка, видя Улино плохое «строение, спросила с неприятным смешком:
– Что, осуждаешь?
Уля не ответила – у нее, как всегда, не хватило смелости возразить подруге. Но Вишенка и так чувствовала, что Уля ее осуждает, и это ее раздражало. Поэтому она, как только увидела Зенека и Юлека, нарочито вызывающе крикнула:
– Ну что, скоро опять пойдем за яблоками, а?
Юлек готов был идти хоть сейчас. Зенек, занятый обтесыванием колышка, промолчал, а потом, поискав взглядом Улю, спросил:
– Дунай не появлялся?
– Нет, – тихо ответила она, растерявшись оттого, что он к ней обратился.
Через некоторое время Юлек, расчистив канаву, которую они выкопали вокруг шалаша, чтобы отводить дождевую воду, во всеуслышание заявил, что ему хочется пить и что неплохо бы сейчас съесть яблочко.
– Неплохо бы! – подхватила Вишенка, громко рассмеялась и выжидательно посмотрела на Зенека.
Но Зенек по-прежнему вел себя так, будто ничего не слышал. Вбивал колья, переплетал их ветками, потом принялся разжигать огонь.
И в эту минуту на поляну вышел Мариан.
Лицо у него было странное. На нем застыло выражение мрачной решимости. Все это сразу заметили, и Юлек, который рванулся было к брату, чтобы рассказать ему об аварии с шалашом, остановился на полпути. Вишенка бросила наземь охапку хвороста и замерла, глядя на Мариана большими глазами. Уля побледнела, она чувствовала, что сейчас что-то произойдет.
Зенек продолжал стоять на коленях перед очагом, только голову поднял; лицо его стало настороженным и враждебным, как в первые дни.
Мариан остановился перед ним, несколько минут они молча мерялись взглядами.
– Зенек... – начал Мариан и замолк, сам испугавшись того, что собирался сказать. Потом он вздохнул и, решившись на все, произнес твердо и отчетливо: – Ты украл деньги у торговки на базаре. Признаешься? Все обмерли. Юлек бросился к брату.
– Ты что несешь, Мариан? Что ты болтаешь? – сдавленно прошептал он. – С ума сошел?
Мариан отстранил его и по-прежнему смотрел Зенеку прямо в глаза. Тот поднялся с земли, небрежно откинул назад волосы, презрительно улыбнулся: – Ты что, видел, как я крал?
Вишенка покраснела от гнева. Казалось, она вот-вот вслед за Юлеком бросится па Мариана.
– Как ты можешь? – закричала она. – Как тебе не стыдно!
– Это ему пусть будет стыдно. Свистнул у торговки пятьдесят злотых.
– Я не верю! Не верю, ясно?!
– Это подлость! Подлость! – выходил из себя Юлек. – Кто-то тебе на него наговорил, а ты поверил! Может, тебе Виктор сказал, а?.. А ты... а ты... – Он задохнулся от возмущения.
– Никакой не Виктор, – ответил Мариан. Ему было больно, что все накинулись на него, как будто виноват был он, а не Зенек. – Рассказывала сама торговка, я слышал сегодня в Лентове собственными ушами. Две недели назад какой-то парень украл у нее деньги. В зеленой куртке и с перевязанной ногой.
Потрясенные, все умолкают. И снова молчание прерывает Юлек.
– Неправда! – вопит он во все горло. Он и сам не задумывается, почему так горячо спорит с братом, он забыл сейчас все рассказы про мальчишек, которые крадут на базарах. Зенек стоит перед ним один-одинешенек, все его обвиняют, осуждают, никто его не поддержит, и этого мальчугану достаточно, чтобы защищать его изо всех сил. – Неправда!
Но Вишенка уже начинает сомневаться. Она подходит к Зенеку и не то просит, не то приказывает:
– Скажи, что это не ты, слышишь? Скажи, что не ты!
Лицо Зенека застыло в высокомерной гримасе. Он отводит глаза.
– Зенек? – беспомощно шепчет Вишенка.
– Зенек! – снова кричит Юлек.
Уля молчит. Она с самого начала знает, что Мариан сказал правду. При первых его словах она посмотрела на Зенека и мгновенно поняла, что его безразличие и презрительная усмешка не доказательство невиновности, а просто защитная маска.
Мариан цедит сквозь зубы:
– Теперь понятно, почему ты так прятался!
– Ничего тебе не понятно! – отвечает Зенек. У него дергается щека, руки сжаты в кулаки.
Но Мариан неумолимо допытывается:
– Брал ты эти деньги или нет?
Лицо Зенека снова меняется. Он издевательски фыркает и окидывает Мариана долгим насмешливым взглядом.
– Предположим, я их взял. Ну и что? Захотел и взял!
– Ты вор! – бросает Мариан.
Зенек спокойно нагибается, берет с земли куртку, перебрасывает ее через плечо.
– Что ж, всего, ребята!
Он поворачивается и вразвалочку, словно прогуливаясь, неторопливо идет через поляну. Еще минута, и он скроется в кустах.
– Зенек! – кричит Юлек.
И тут вдруг Уля отчетливо поняла, что значило это «всего». Она дергает Мариана за руку:
– Останови его! Нельзя его отпускать! Нельзя! Он не вор! Это неправда! Слышишь, Вишенка, это неправда! Остановите его!.. Зенек! Зенек!
Зенек остановился. Оглядывается. Но Вишенка и Мариан по-прежнему стоят неподвижно. Тогда он сворачивает на тропинку, ведущую в заросли, – и вот его уже не видно,
– Не уходи! – со слезами на глазах молит Юлек, догнав Зенека в терновнике. – Не уходи, не уходи!
– Юлек, назад! – издалека зовет Мариан. Рука Зенека ложится на худенькое мальчишеское плечо, ласково сжимает его.
– Всего, малыш. Ступай.
Уля сидит на террасе.
Над шатким столиком горит маленькая лампа, а в углах темно, и за окнами тоже непроницаемая чернота.
Из дома доносится стук посуды – это пани Цыдзик убирает на кухне. Отца, как всегда, нет дома, поехал к какому-то пациенту. Уля в полном одиночестве пишет письмо.
Необычное это письмо. Оно никогда не будет отправлено. И пишется оно не на отдельных листках, а в толстой тетради. В ней уже много таких писем, но за время каникул это первое.
«Мама, любимая моя мама! Случилась ужасная вещь – Зенек ушел. Пока он был тут, я все надеялась, что все-таки узнаю его по-настоящему, и вот его больше нет. Мне так хотелось, чтобы и он меня узнал и чтобы я могла рассказать ему о себе. И теперь мне так тяжело, и ни с кем я не могу поделиться, потому что никто меня не поймет. Я и сама себя не понимаю. Зенек не всегда поступал так, как надо (если б ты была со мной, я бы тебе сказала, что он сделал, а в письме писать про это не могу). И вообще, он только один раз со мной разговаривал и только один раз по-настоящему на меня смотрел. И все же, как я подумаю, что завтра опять наступит день, а я его не увижу, мне просто не хочется жить. Мама, скажи, это очень плохо? Я никогда еще ни к кому так не относилась, даже к Вишенке, и никогда мне не было так грустно».
Сквозь приоткрытое окно влетает камешек и со стуком падает. Уля вздрагивает. Оглядывается. Глаза, ослепленные светом лампы, ничего не видят. Ага... вон он, лежит у ножки стола. Завернут в бумажку. В голове еще ни одной ясной мысли, но сердце, которое всегда начеку, тревожно забилось.
«Выйди на дорогу, буду ждать». Подписи нет, да она и не нужна.
...Зенек стоит у калитки. Когда на тропинке перед ним появляется Уля, он молча берет ее за руку и тянет за собой, под низко нависшие ветки жасмина. Они почти не видят друг друга. Наконец Зенек спрашивает:
– Испугалась?
– Немножко. Но это ничего.
– Я боялся, а вдруг ты не одна. – Одна... Зенек!
– Что?
– Ты останешься?.. Останься!
– Нет, теперь вот я и пойду. – Почему теперь?
– Я ждал, пока стемнеет... Чтобы прийти сюда.
– А-а... – Этим неопределенным восклицанием Уля прикрывает охватившее ее волнение. Он ждал, чтобы прийти к ней!
– Вот ты тогда сказала... – Голос Зенека звучит хрипло, отрывисто, он, видимо, хочет спросить о чем-то трудном, но очень для него важном: – Почему ты сказала, что я не вор?
– Потому что ты не вор.
– Я взял эти деньги.
– Знаю. Но все-таки ты не вор.
В темноте слышен вздох облегчения. Теперь парень говорит свободнее:
– Если бы я нашел дядю и все получилось так, как я задумал, этого бы не было.
– Тебе нечего было есть? – догадалась Уля.
– Ну да... Ты не думай, я долго терпел. А потом не выдержал.
– Но теперь ведь ты вернешься домой? – быстро спрашивает Уля.
Нельзя допустить, чтобы это повторилось! Надо Зенеку скорей оказаться среди близких, подальше от опасности. Он не отвечает.
– Ты боишься, что отец будет сердиться?
Молчание. Среди жасминовых веток едва виднеется неподвижная темная фигура. Улю вдруг охватывает дурное предчувствие, как тогда, когда на поляну вышел Мариан.
– Мой отец... – Зенек запнулся, но тут же твердо договорил: – Я не вернусь к отцу. Я ему не нужен.
Ночь уже давно опустилась над селом, но только теперь становится темно по-настоящему. Робкий отсвет, падающий на дорожку с террасы, не в силах разогнать сгустившиеся тени. Соседние кусты и силуэты деревьев вдали, равнина полей, раскинувшихся до самого горизонта, – все заволокла плотная, неподвижная тьма. Уля смотрит в нее полными страха глазами и дрожит, как в лихорадке.
Что сказать? Что сделать? Как помочь?.. Единственное, на что она способна, – это отрицать, отрицать то, что сейчас услышала.
– Слушай, – шепчет она. – Слушай... Этого же не может быть! Тебе только так кажется! Это неправда! Не может этого быть!
– Может или не может, а это так, – горько отвечает Зенек.
Уля замолчала. Ведь она и сама знала, что в жизни такое бывает...
– Почему ты ему не нужен?
– Не могу я тебе объяснить. Ты не поймешь.
– Я многое понимаю, гораздо больше, чем ты думаешь. Скажи мне..,
– Нет, этого я тебе не скажу... Вдалеке слышится шум мотора.
– Что же с тобой теперь будет?
– Поеду в Варшаву.
– У тебя там кто-нибудь есть? – озабоченно спрашивает Уля. Она чувствует ответственность за этого большого парня, который на голову выше ее.
– Никого. Как-нибудь устроюсь.
– Нет! Нет! – отчаянно протестует Уля. – Нельзя тебе так уходить. Останься здесь, на острове! Я им скажу, Мариану и Вишенке, я им объясню! Мы что-нибудь придумаем, поможем тебе, Зенек!
Шум мотора все ближе. Сейчас машина выедет из-за поворота.
– Нет, не останусь. Да я ведь все равно ушел бы. Ты не огорчайся.
Свет автомобильных фар уже скользит по деревьям.
– Это отец едет, мне надо идти.
– Уршула, – тихо говорит Зенек, наклонившись к Уле,– ты лучше всех на свете!
СМЯГЧАЮЩИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
Юлек бесцельно слонялся по двору, не зная, куда деваться. С Марианом он не разговаривал. Вчера, когда после ухода Зенека они возвращались домой, Юлек хранил ожесточенное молчание, только горестно шмыгал носом. Не заходя во двор, он убежал куда-то за сараи, проторчал там допоздна и лишь в сумерки проскользнул в дом, не умываясь и не ужиная, улегся в постель и моментально уснул.
Утром, когда он с ковшиком в руках шел через кухню за водой, бабушка подозвала его к себе:
– Юлек!
– Что? – Он остановился у порога.
– Ну-ка, поди сюда.
Сейчас начнется! Юлек не двинулся с места, глядя в землю и ругая себя, что не проскочил через кухню побыстрее.
– Давай-ка выкладывай.
– А чего?
– Как это «чего»? – рассердилась бабушка. – Не смей так со мной разговаривать! Сам отлично знаешь, о чем речь. Вы что это вчера делали?
– Ничего.
– Вот и Мариан говорит «ничего», а сам ходит как в поду опущенный. «Ничего», говоришь? А что же ты деду с бабкой на глаза показаться боялся? И сейчас в землю смотришь, а не на меня. От света отворачиваешься? Ничего тебе не поможет, я и так все вижу. Ох, не нравится мне это! Деду с бабкой надо правду говорить, дед с бабкой о вашей же пользе пекутся, добра вам желают.
Мальчуган ничего не ответил, только еще ниже свесил голову. Бабушка забеспокоилась. Это на Юлека было не похоже. Схватив мальчика за руку, она, хоть он и упирался, повернула его к свету и взяла за подбородок. Перед ней была немытая, виноватая, несчастная физиономия со светлыми дорожками от вчерашних слез, с торчащими ушами и закрученной прядкой над левым виском. Губы кривились в отчаянной попытке удержать подступающие рыдания.
Бабушкин гнев как рукой сняло.
– Юлюсь, – сказала она ласково, как маленькому. – Юлюсь! Ну что ты?
Ах, как коварно такое неожиданное участие! Оно способно сокрушить самое твердое мужское решение. Из-под опущенных век выкатилась слезинка и побежала по щеке, прокладывая новую светлую полоску.
Бабушка вынула платок и вытерла мокрую щеку.
– Ну, ну, – успокаивающе говорила она, заметив, что за первой слезой сейчас последует вторая. – Не плачь...
Юлек уткнулся лицом в ее сладко пахнущий солнцем, кухней и травами рукав. Она погладила его своей шершавой рукой, сухой и легкой, как древесная стружка.
– Или тебя кто обидел? Скажи бабушке, скажи...
':– Бабушка... – глубоко вздохнул мальчик и умолк.
Нет, он не может сказать, нельзя. Тайна, которую он раньше хранил, как сокровище, теперь тяжким камнем лежит на сердце.
– Скажи мне, внучек! Может, придумаем, чем помочь
твоему горю.
Нет, ничем нельзя помочь его горю, и поэтому Юлеку так невыносимо тяжело. Если бы хоть кто-нибудь мог ему все это объяснить! Мариан говорит, что Зенек вор, и очень рад, что он ушел. Но ведь Зенек спас ребенка, у него одного хватило на это смелости, он вел себя, как настоящий герой. И к Дунаю он хорошо относился, и дрался за него, и вообще. И Юлек так Зенека любил, так ужасно любил! Во всем Мариан виноват. Если бы не Мариан, Зенек жил бы себе да жил на острове, может, до самого конца каникул.
– Ну?
– Да ничего…
– Эх ты, дурачина! – качает головой бабушка.
Ведь несмышленыш совсем, пострел глупый, а упрям, как козел. Грызет его что-то, а он словечка не проронит. Бабушку это сердит, но желание хоть чем-нибудь утешить внука берет верх над гневом.
– Ну, иди умойся. А после завтрака я дам тебе яйцо, можешь себе сбить гоголь-моголь. Ладно?
– Ладно, – отвечает Юлек.
Гоголь-моголь не заменит ему потерянного друга, но все-таки это вкусная штука.
Можно слоняться по двору пятнадцать минут, ну полчаса... А потом что? До сих пор Юлеку всегда не хватало времени, а теперь оно тянется до бесконечности. С Марианом он больше не водится, да и вообще тот взял книжку и отправился в сарай. Там наверху есть чердак, набитый сеном. Это очень уютное местечко, и раньше, когда у ребят не вошло еще в привычку каждый день ходить на остров, приятно было посидеть там, особенно если шел дождь. С того дня, Как появился Зенек, чердак был забыт, они бегали на остров в любую погоду. А вот сегодня и солнце светит вовсю, а оба они, не сговариваясь, сидят дома.
Пойти, что ли, в огород, помочь бабушке полоть свеклу? На худой конец можно бы, но вдруг бабушка опять начнет приставать с расспросами?.. Почитать?.. Да какое тут чтение, когда голова пухнет от мыслей! Крутятся эти мысли и крутятся в голове, не дают покоя, и некому о них рассказать.
А может, пойти к Уле? . . Раньше, если случалось какое-нибудь дело к девчонкам, Юлек прежде всего вспоминал Вишенку. Но сегодня все наоборот. Ведь это Уля хотела вчера задержать Зенека на острове, Уля, а не Вишенка.
Подходя к дому доктора, Юлек с некоторым беспокойством размышлял, что ответить Уле, если она спросит, зачем он явился. Другое дело, если бы он пришел с каким-нибудь поручением или новостью, тогда все ясно. Сказал: «приходи туда-то и туда-то» или «сделай то-то и то-то», и беги себе дальше. А сейчас вся штука в том, чтобы именно не бежать дальше, а остаться и поговорить. Как такие вещи делаются? Юлек очень боится сглупить, самолюбие у него очень чувствительное. А вдруг Уля рассмеется и даст ему понять, что он еще мал и ей с ним разговаривать не о чем?
Юлек насвистывает условный сигнал, но, обеспечивая себе почетное отступление, старается это делать как можно более небрежно: мол, иду себе мимо и свищу просто так, для собственного удовольствия. Он неторопливо идет вдоль забора, решив не останавливаться перед калиткой.
– Это ты, Юлек? – окликает его Уля, выглядывая из-за двери. Со ступенек террасы ей не видна дорога, загороженная кустом жасмина.
– Я.
– Заходи!
Уля возвращается к столику, за которым она дописывала свое письмо. Последние слова этого письма такие: «Зенек думает, что я не могла бы его понять, он считает, что я такая же, как все остальные счастливые дети. А на самом деле именно я и могла бы его понять, потому что мой отец тоже меня не любит. И тебя, мама, он тоже не любил». Уля быстро захлопывает тетрадку и бросает ее в ящик стола. Потом она спрячет ее на самое дно своего чемодана и запрет на ключ.
Тем временем Юлек вошел в калитку и идет по дорожке. Он старается держаться независимо и бодро, но Уля замечает, какая у него несчастная мордочка, как горестно опущены губы. Значит, и он не примирился с тем, что произошло, и он мучается. . . Уля чувствует, что этот мальчик, с которым до сих пор у нее, собственно, не было ничего общего, становится вдруг ей очень близким.
– Ты одна? – спрашивает Юлек (доктора в это время обычно дома не бывает, но лучше все же проверить).
– Одна. Садись.
Уля кивает на старый диванчик около столика, но мальчик, все еще не успевший опомниться от смущения, продолжает стоять у порога. Оба не знают, что сказать, хотя думают об одном.
– У меня есть для тебя канадская марка, – вспоминает Уля. – Я попросила у пани Цыдзик, ей сын из Канады прислал.
Юлек исследует марку и деловито говорит, что может ее взять. Положил марку в записную книжку – и опять не знает, о чем говорить.
– Что ты будешь сегодня делать?
– Не знаю. Ничего.
– А где Мариан?
– Я с Марианом не разговариваю! – взрывается вдруг Юлек. Хватит с него этой дурацкой болтовни ни о чем! Сейчас он выложит все, что накипело на сердце! – Слушай, Уля!
– Ну?
– Зенека, наверно, кто-нибудь подговорил или заставил, правда? Ведь могло так случиться? – с надеждой допытывается он. – Правда ведь могло?
Ему так нужно, чтобы поведение друга оправдывалось смягчающими обстоятельствами! Уля, которая сперва было решила скрыть вчерашнюю встречу с Зенеком, тихо говорит:
– Зенек украл потому, что ему нечего было есть.
– Нечего есть? – В глазах Юлека испуг и удивление. – Как это – нечего?
– У него не было денег, чтобы купить себе поесть, – мягко объясняет девочка. – Ему не хватило, понимаешь, потому что он очень долго ездил.
– Откуда ты знаешь?
– Я с ним говорила. Он вчера вечером приходил сюда. Чтобы сказать мне это.
– Тебе? – Юлека охватывает горькая зависть. – Почему именно тебе?
Уля хорошо понимает, как ему обидно, и ей хочется утешить мальчика.
– Видишь ли, – говорит она тоном взрослого, рассудительного человека, который терпеливо делится с ребенком своими догадками, – наш дом стоит немного в сторонке. К тебе он пойти не мог – его бы обязательно кто-нибудь заметил.
– Это верно! – Лицо Юлека светлеет. – Если б он пришел к нам, его бы увидели Квятковские. Знаешь, те, напротив.
– Конечно.
– И потом, он, наверно, не хотел встречаться с Марианом, – рассуждает Юлек, качая головой в знак того, что поведение Зенека ему вполне понятно. И в нем снова закипает неприязнь к брату. – Вот я сейчас за ним схожу! – сердито объявляет он. – Пусть придет, пусть узнает!
– Зачем ему приходить? Ты ему сам скажи.
Нет, Юлек так не хочет. Мариан должен услышать это от Ули. Одним прыжком перемахивает он ступеньки и с треском захлопывает за собой калитку. Юлек очень спешит.
Через несколько минут он возвращается. Рядом неохотно шагает насупленный Мариан. Сначала он упирался, говорил, что нет, не пойдет. И лишь известие о том, что Уля виделась с Зенеком и знает что-то очень важное, заставило его спуститься с чердака.
Они как раз поднимались на террасу, когда за ними послышались торопливые шаги – это бежала Вишенка. Она тоже не находила себе места. Вчерашние события – суд над Зенеком, его уход с острова, осуждение, которое она читала в глазах Ули за то, что не встала на его защиту, – все это мучило девочку. Она не привыкла к тому, чтобы Уля ее критиковала, и сначала решила, что больше к Уле не пойдет. Но ей тоскливо было сидеть в одиночестве, да и долго дуться она не умела, и кончилось тем, что она прибежала мириться
с Улей.
– Ты знаешь, – крикнул ей Юлек, опережая остальных, – Зенек вчера вечером приходил к Уле! Потому к Уле, – поспешил объяснить он, – что этот дом стоит на отшибе, а у нас его могли бы увидеть.
– Правда? – изумилась Вишенка. – И ты с ним говорила?
– Да.
– И что, и что? – торопила она подругу, глядя на нее
с напряженным вниманием.
– Сейчас узнаешь! – враждебно сказал Юлек, который не мог просинь Вишенке ее поведения на острове.
Уля глубоко вздохнула, как бы боясь, что ей изменит голос. Потом, справившись с собой, сказала тихо и отчетливо:
– Зенек взял эти деньги потому, что был голодный. Ему не на что было купить себе поесть.
Юлек смотрел на брата. На лице Мариана отразилось какое-то колебание, но тут же оно снова стало упрямым и недоверчивым. Видно было, что он остался при своем мнении.
– Это не объяснение, – возразил он. – Растранжирил денежки, а когда ничего не осталось, взял и украл. Этак каждый имел бы право красть.
– А ты бы вытерпел без еды целый день, а то и два? – возмутился Юлек. – Ты от обеда до ужина вытерпеть не можешь!
– Знаешь что, не валяй дурака! – резко оборвал его Мариан.– Я серьезно говорю.
– Я тоже серьезно. Он же был далеко от дома. Что ему оставалось делать?
Вишенка нахмурилась. Что-то тут было не так, но что – она не могла сообразить.
– Погодите, – вмешалась она в перебранку братьев.– Ведь Зенек говорил, что отец дал ему денег на дорогу.
– Ну и что? – возразил Юлек. – Он дал ему дня на два, на три, а Зенек искал дядю больше двух недель!
– А зачем он его так долго искал? – раздраженно спросил Мариан. – Пусть бы не искал, никто его не заставлял.
– Тебе легко говорить! Как он мог возвратиться домой ни с чем, раз он решил этого дядю найти? Он должен был его искать, и все!
Рассуждения Юлека не подействовали на Мариана.
– Зенек не маленький, – сердито сказал он. – За воровство сажают в тюрьму, и он обязан об этом знать. А кроме того... – Мариан еще выше, чем обычно, поднял брови. Он говорил теперь медленно и с трудом, как бы давясь каждым словом: – А кроме того, из-за него. . . из-за него и мы. . . мы тоже крали!
– Мы крали? – поразился Юлек.
– А яблоки?
Юлек пожал плечами:
– Тоже мне воровство – яблоки!
– Не лучше всякого другого!
– Ну. .. – начала Вишенка. Она хотела сказать, что яблоки это все-таки не то что деньги, и вдруг ей стало стыдно. Разве это оправдание?
– Я пошел, потому что хотел быть вместе с Зенеком, – неуверенно объяснил Юлек. Теперь он уже не нападал, а защищался.
– Все мы хотели быть с Зенеком, ясное дело, – хмуро сказал Мариан. – И это у него называется «спорт»! – воскликнул он. – Ничего себе спорт – по чужим садам лазить!
