Текст книги "Вино одиночества"

Автор книги: Ирен Немировски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

3

Осенью семейство Кароль переехало из гостиницы в меблированную квартиру на улице Ла-Помп. Хозяйка была американкой, ее муж – итальянским герцогом. На всех креслах в доме были вырезаны гербы, а спинки украшали короны из позолоченного дерева. Иногда Борис Кароль рассеянно выдергивал из корон жемчужины и играл ими. С тех пор как он вернулся из Америки, Элен, ее родители и Макс временами даже походили на некое подобие семьи. Кароль, откинувшись на высокую мягкую спинку с вышитыми непонятными геральдическими знаками, с улыбкой смотрел на жену с дочерью. Такие минуты были чем-то вроде передышки в его жизни, позволяя ему наслаждаться мирным домашним уютом маленькими порциями, как наслаждаются гоголем-моголем после злоупотреблений вином и острой пищей. Элен хорошо знала это выражение на лице отца, которое обычно было тревожным, про себя она называла его «Мир и покой вам, добрые люди». Белла теперь выглядела серьезнее, спокойнее, в такие минуты даже ее бурлящая кровь на какое-то время остывала. Макс курил. Элен читала; свет лампы падал ей на волосы. Вдруг, то ли чтобы порадовать мужа, то ли от проснувшейся материнской любви, слабые зачатки которой все же иногда пробивались наружу, Белла вполголоса сказала:

– Элен начинает созревать...

Она не заметила, как Макс тут же перевел свой горящий взгляд на Элен, которая сидела, склонившись над книгой. Но чем добрее становилась Белла, тем сильнее кипела необузданная ненависть в сердце ее дочери.

«А надо было так мало, – думала она, – но теперь слишком поздно... Я ее никогда не прощу. Если бы она обидела меня сейчас, уже взрослую... Да, наверно, я бы смогла простить... Но загубленное детство не прощают».

Иногда она по старой привычке искала в зеркале отражение маленькой круглолицей девочки с большим ртом и черными кудрями, а видела уже начинавшую формироваться девушку, как говорила Белла. Но самое главное – исчезало и ее гордое, невинное выражение лица; щеки впали, подчеркивая худые скулы, на которых через несколько лет появятся первые морщинки...

Семейные вечера в центре этого чужого Парижа, такого холодного и суматошного, в этой квартире, которая не принадлежала им, как, впрочем, ничто и никогда, где бы они ни жили: ни книги, ни вещи, ни портреты, что были куплены оптом и вскоре покрывались слоем пыли под скудным желтым светом люстр, половина лампочек в которых давно перегорела... В вазах погибали розы, о которых никто не заботился. В углу за кружевными порванными занавесками, купленными по тысяче франков за метр и прожженными сигаретами по краям, стояло пианино, крышку которого никто никогда не поднимал. На ковре лежал пепел. Слуги молча, с презрительным видом сервировали кофе на краю письменного стола и исчезали с кислыми улыбками на лицах, осуждая в душе этих «полоумных иностранцев». Элен и в голову не приходило, что она сама может привнести немного порядка и гармонии в их домашнюю жизнь. Слишком привыкла она кочевать с места на место, чтобы научиться считать мебель и окружавшие ее предметы своими; все, вплоть до обоев и книг, внушало ей чувство неприязни и отвращения.

«Какой толк?.. – думала она. – Как только я привыкну к чему-нибудь, непременно придется уезжать...»

Когда Кароль выигрывал в клубе, он шутил и веселился, точно ребенок. Он принимался вспоминать свое вольное нищее детство, а Элен принимала его рассказы так близко к сердцу, будто сама все это пережила. Она закрывала глаза и представляла, что это она живет среди грязных улиц, играет в пыли, спит в торговой лавке родителей, где, по рассказам отца, зимой на ночь ставили на окно свечку, чтобы растопить на нем лед.

Белла была слишком раздражена, чтобы сидеть без дела, но, поскольку ее руки никогда не были заняты ничем полезным, она распарывала платья, которые ей доставили утром; они были от Шанель и Пату; к вечеру от них оставалась лишь куча вышитых лоскутов.

Она не замечала взгляда Макса, прикованного к Элен. Не слышала его дрожащего голоса, не настораживалась, когда на его лице проскальзывало выражение странной нежности, когда при случайном прикосновении к обнаженному плечу Элен по его руке проходила легкая дрожь. Для нее Элен оставалась и останется девчонкой до конца жизни.

«Просто королевство кривых зеркал, – думала Элен, – папа играет с бумажками и воображает, будто это деньги... Мы принимаем всех парижских шарлатанов и называем их “светом”... Мне не разрешают остричь волосы, которые отросли по пояс. Она считает, что мне вечно будет двенадцать и Макс никогда не заметит, что я стала женщиной... Подожди, старушка моя, подожди...»

Однажды, когда Кароль был в клубе, куда он уезжал каждый вечер, едва часы били одиннадцать, Белла кивнула Максу:

– Прогуляемся?.. На улице так чудесно... Пойдемте в Лес...[19]19
  Имеется в виду Булонский лес.


[Закрыть]

Стояла прекрасная весенняя ночь. Макс согласился. Белла пошла за шляпой, а Элен схватила его за руку и сказала:

– Я не хочу, чтобы вы уходили.

– Почему? – пробормотал он.

Она повторила капризным и умоляющим тоном:

– Просто не хочу.

Они долго смотрели друг на друга, чувствуя, как между ними возникает то безмолвное согласие, что связывает мужчину и женщину без единого слова, без единого поцелуя, когда все безвозвратно прочувствовано, понято и решено.

Любовь к Белле еще лежала камнем на его сердце. Но теперь ее властный характер, ее капризы, ее безумства – все, что когда-то возбуждало его страсть и тягостную любовь к этой женщине, уходило, как волна в море, сменяясь новой, что вот-вот нахлынет и опять овладеет им. Так на место старой любви приходит новая, похожая на первую как две капли воды, за ней следуют ревность, тираническая власть и жестокая, мучительная нежность.

Он покраснел и повторил, отведя взгляд:

– Почему?

– Потому, что мне скучно! Макс, я и так слишком много из-за вас скучала... Может, теперь вы исполните мой маленький каприз? – тихо сказала она.

Он бросил на нее жесткий взгляд, но тут же отвел глаза.

– Хорошо, но тебе тоже придется исполнить мой каприз, когда я захочу...

– Что?

Заметив, что она отстраняется от него, он пробормотал, неестественно смеясь:

– Я шучу конечно же...

Когда Белла вернулась, Макс сказал ей, что никуда не пойдет, и остаток вечера нервно курил, после двух затяжек гася одну сигарету за другой. Он был бледен, встревожен и выглядел совсем измученным. В конце концов он ушел. Элен услышала, как на пустынной улице за ним захлопнулись ворота. Белла долго сидела, уставившись в пустоту глазами, полными слез.

Элен перешла комнату и облокотилась на подоконник; от тротуара отражался лунный свет; дерево качало гибкими и еще хрупкими ветвями, на которых распускались первые листочки. Она взглянула на Эйфелеву башню, на ней рассыпались огненные буквы «Ситроен, Ситроен».

«Как же я счастлива, – с удивлением думала она, – с чего бы это?..»

На перилах балкона сидел подаренный ей Максом черный кот по кличке Тинтабель, который, после отца, был ее самым любимым существом на свете и единственным, о ком она могла заботиться, кого могла гладить и все время держать рядом. Иногда она прижимала его к себе, говоря:

– Я люблю тебя... Ты такой мягкий, такой настоящий, я тебя просто обожаю...

Он сидел, задрав мордочку к луне.

«Я счастлива, потому что мне все удалось, потому что Макс любит меня!..» – думала Элен. Она точно знала, что он любит ее, однако была несколько разочарована и даже задета, что победа досталась ей так легко...

«Нет... Просто это был удачный момент. К тому же я молода...» Она радовалась, что ей восемнадцать, что у нее сильное, гибкое тело и ее молодая кровь бежит по жилам спокойно и весело. Она подняла к небу красивые худые руки с тонкими проворными пальцами, не без удовольствия взглянула на свое бледное отражение в окне. Кот подошел и, урча, стал тереться о нее гладкой черной головой.

Элен окликнула его, и он тихонько, радостно и ласково замяукал.

– Тинтабель...

Перегнувшись, она свесила в темноту ночи свои длинные волосы. Ей нравилось смотреть на спящий город, на его дрожащие огоньки и вдыхать веявший из леса душистый ветер.

Напротив нее на скамейке целовалась парочка. Она смотрела на них с любопытством и презрением.

«Любовь глупа и уродлива... А Фред?.. О, с ним было так, для забавы...»

– Тинтабель, какими же целомудренными становятся люди с годами!

Свесившись с балкона, она покачивалась, наслаждаясь ощущением опасности; ей чудилось, что с ней вновь говорит милый голос:

«Лили, не надо так делать... Прекрати свои игры, это вовсе не признак смелости...»

Однако эти слова означали то, о чем она не желала слышать... «Настоящая смелость?.. Ну да, я знаю – смириться, простить... Нет, нет... это слишком, позвольте, вы не можете требовать от меня ничего подобного. Во-первых, когда я посчитаю, что наигралась, я сама прекращу все это... Но только пока не увижу, что она страдает... Пусть немного, не более, чем я настрадалась из-за нее... Всего лишь чуть-чуть...»

И она, обернувшись, долго смотрела на мать, потом сердито прищурилась и сказала:

– Какая прекрасная ночь!.. Как же я счастлива, что мне восемнадцать!.. О, мне не хотелось бы быть старой, мама... моя бедная мама.

Белла вздрогнула; Элен заметила, как задрожали ненавистные ей руки, такие белые, с похожими на когти ногтями, которые с возрастом утратили блеск и твердость.

– Ты состаришься, как и все, дочь моя, – сказала она тихим и жалким голосом, – и тогда сама увидишь, как это весело...

– Ну, у меня впереди еще столько времени, – нараспев ответила Элен, – много времени...

Белла встала и вышла из комнаты, с силой хлопнув дверью. Оставшись одна, Элен почувствовала, что глаза ее невольно наполняются слезами.

«И что же теперь! – думала она, пожимая плечами. – Неужто мне ее жаль?.. Нисколько, и, между прочим, это не моя вина, что она стареет! Не надо было сходиться с альфонсом на пятнадцать лет моложе себя! И все-таки я ничем не лучше их...»

4

Потихоньку, незаметно растет грешная любовь. Мы думаем, что она лишь распускает свой первый, еще слабый бутон, а на самом деле извилистые корни уже проникли глубоко в сердце. Цветок кажется таким маленьким и хрупким, мы любуемся им, но на самом деле восхищаемся не столько его красотой, сколько своей властью над ним. И воображаем себя такими сильными... Одно движение, легкий порыв ветра – и все будет кончено, вырвано, убито, загублено... Тогда чего же бояться?.. Мы улыбаемся с вызовом и сожалением. «Ну да, это становится любовью... Но чего мне бояться в моем возрасте?.. Я ведь знаю, что, если позволю ей разрастись, она принесет мне только несчастье...» Однако с того самого дня, когда мы назвали это чувство любовью, когда признали ее, тем самым мы признали и свою слабость перед ней. Гибкие, цепкие корни с каждым днем будут все глубже проникать в сердце. И в тот самый момент, когда нас тряхнет так, что мы решим: «Все, довольно, игра окончена...», в эту самую минуту мы и поддаемся любви, полностью попадая в зависимость от нее. Тогда начнутся сердечные страдания, и останется только ждать, пока время и скука не убьют живучий, но все же хрупкий, ядовитый цветок.

Сначала Макс мечтал об Элен перед сном, когда сильнее всего чувствовал, как наскучила ему его старая любовница, да, впрочем, и вся жизнь. Лежа в постели, он закрывал глаза и представлял себе лицо Элен. Он не был влюблен... Что за глупости!.. «Эх! Я утратил все иллюзии на этот счет, – думал он. – Любовь, что за нелепость!.. Любовь, такое бремя... Влюбиться в Элен, эту девчонку...» Он вспомнил, как однажды осенью, прогуливаясь с Беллой по одному из островов Санкт-Петербурга, он остановил взгляд на маленькой Элен, которая, насупившись, брела по аллее, меся ботинками грязь... Как же он ненавидел ее!.. Одно только ее присутствие раздражало его. Казалось, она постоянно следила за ним. Сколько раз он говорил Белле: «Ну в конце концов, почему бы не отправить ее в какой-нибудь пансион, чтобы она оставила нас в покое?..» Эта девчонка... А теперь? И все же он не любил ее... Это всего лишь игра его воображения, обычный каприз... Ему лишь нравится на нее смотреть... А еще она единственный человек на свете, с кем он может просто по-дружески поговорить... Он рисовал в своей памяти ее тонкую смуглую шею, ее молодое лицо... Молодость – вот что привлекало его. Ему было тридцать, а Белле... О женщинах, что были моложе ее, Белла говорила: «Безжизненные деревянные куклы... Найти такую – ничего не стоит...» Разумеется, нет, но разве назойливые и пылкие престарелые женщины были такой уж редкостью? Иногда во сне он путал их, сжимая в объятиях Элен и говоря ей: «Белла, Белла, дорогая моя...»

Он просыпался, дрожа как в лихорадке, со щемящим от стыда и отвращения сердцем, вновь думая: «Я не люблю ее. Только играю с ней. Я играю сам с собой... Стоит мне лишь захотеть, и с этим будет покончено навсегда...»

Однако время шло, и он уже не лукавил, а с ужасом и угрызениями совести думал: «Дочь моей любовницы...»

Ну и что?.. Такое случается...

«Это почти неизбежно! – думал он. – Обыкновенная история... Белла никогда не простит. Она не мать, она исключительно и безоговорочно только женщина... Ну что же! Пусть не простит, мне плевать, я отдал ей свои лучшие годы... Разве этого недостаточно? Я пожертвовал ради нее своей матерью, своей семьей, своей молодостью...»

Как сильно он когда-то любил эту женщину, которая уже тогда была ни молода, ни красива... Она умела доставить ему радость... Он вспоминал сцены, что ему устраивала мать, вспоминал слезы сестер... Они испробовали все (и так неумело!), лишь бы вырвать его из когтей «этой женщины»... Он помнил, как мать говорила ему: «Она не любит тебя. Она хочет отомстить мне, украв тебя... Бедный ребенок... Она ведь была никем, a mere nobody[20]20
  Пустым местом (англ).


[Закрыть], – с горечью повторяла она, утешаясь возможностью свободно выражать свое несчастье на английском, а не как Белла, которая выучила его со случайным любовником. – Сейчас она празднует победу, радуется, что забрала у меня сына. Эта несчастная, которую я отказывалась принимать у себя, не потому что она была бедна, слава Богу! Я выше этого!.. А потому что она вела себя, как развратная девка... Гадюка!.. Забрать у меня сына! И ты веришь, что она испытывала какое-либо другое чувство? Сын, поверь мне, мужчину любят не за его достоинства, а назло другой женщине...»

«Да! – думал Макс. – Мама была права...»

Теперь у него было достаточно опыта, чтобы признать: любовь в чистом виде, без примеси других чувств, случается крайне редко... Сперва Белла действительно хотела отомстить старухе Сафроновой, но потом полюбила его столь истово, как только такая женщина, как она, была способна полюбить... Он не догадывался, что его молодость, его пыл и страсть лишь удовлетворяли ее похотливую потребность в опасной любви, которую однажды разбудил в ее сердце случайный мужчина...

«Она хотела, чтобы я жил и дышал только ею. Теперь я один на целом свете, но по-прежнему возле нее...»

Ему казалось, что он задыхался от этого страха одиночества. «У меня нет ни одного друга, кроме Элен... Для Беллы простых человеческих, семейных, дружеских, товарищеских отношений не существует. Пока я с ней, я всегда буду нуждаться в друге, семье, домашнем очаге...»

«Почему бы мне не расстаться с ней?» – иногда спрашивал он себя. Однако ему уже казалось невозможным жить без семейства Кароль, к которому он был привязан и сердцем, и обычной человеческой привычкой. У него никого не было, кроме них. Его страх одиночества становился все острее, все безнадежнее... Иногда он по нескольку дней кряду не отвечал на телефонные звонки и послания Беллы. Но ему было слишком тоскливо на чужбине, без друзей и работы. Он приехал из России с состоянием, которое было не настолько большим, чтобы позволять себе дорогие развлечения, но и не настолько скромным, чтобы беспокоиться о заработке на жизнь... Ему хотелось увидеться с Элен. Он возвращался к Каролям, любовался ее летящей, пружинистой походкой, тем, как легко она ступает, бегает, едва касаясь земли. С восхищением, горечью и завистливым отчаянием он шептал:

– Боже мой, как же ты молода, как молода!..

Он украдкой брал ее руку, целомудренно и робко прижимал к своей щеке.

Одним июньским днем Кароли обедали у Макса. После этого они все вместе должны были отправиться в Биарриц. Макс жил в маленькой, скромной и уютной квартирке на тихой, почти деревенской улице Пасси. Над Парижем нависла гроза; небо покрылось дымчатыми медно-красными тучами, которые, сливаясь друг с другом, превращались в сплошную розоватую пелену; время от времени через ее редкие просветы проскальзывали ослепительные белые лучи.

После обеда Макс вышел купить саквояж, который был ему нужен для поездки. Элен взяла книгу. Кароль печально смотрел перед собой. Он перебирал пальцами, громко и ритмично щелкал ими, словно кастаньетами. Элен догадалась, что все его мысли об игорном столе. В конце концов он со вздохом поднялся и сказал:

– Я не успел побриться. Вернусь через полчаса...

– Борис! – воскликнула его жена. – Но мы же едем, как только Макс воротится! Перестань, ты ведь исчезнешь до самого вечера...

– Что за глупость! – ответил Борис Кароль, и его лицо осветилось хитрой улыбкой, которую Элен так любила... – Послушай, дорогая, у тебя как раз будет время купить ту шляпу, которая тебе понравилась, – сказал он, сунув в ее руку деньги.

Белла вмиг смягчилась:

– Тогда выйдем вместе.

Элен осталась одна. Легкое дуновение ветра шевелило ветви дерева у окна; выглянуло грозовое солнце, осветив взъерошенные листья. Тучи сгустились, перекрыв лучи света, дерево застонало, и порыв ветра унес с собой стайку еще таких нежно-зеленых июньских листьев...

В замочной скважине повернулся ключ, и вошел Макс. Увидев пустую квартиру, он не удивился. Он наизусть знал привычки Каролей и просто стал ждать. Около четырех часов появился Кароль, которого никто не ожидал увидеть ранее полуночи. Он с силой толкнул дверь.

– Жена здесь?.. Я велел ей ждать меня в машине, а когда вышел – ее и след простыл! Это все она! Она заставила меня дать ей слово не оставаться в клубе больше получаса, и вот как только мне начинает везти, она исчезает!

– Мой бедный друг, – сказал Макс усталым голосом, – уже пятый час. Верно, она прождала вас два с половиной часа... Признайтесь, что...

Кароль не слушал; он весь дрожал от нетерпения, пятясь к двери; его глаза блестели каким-то мрачным лихорадочным блеском. Он повторял:

– Ах, Боже мой, вот беда, только начало везти...

Он шагал взад-вперед по комнате и наконец сказал с принужденным смешком:

– Я вернусь туда... Только на минутку...

– Сейчас начнется дождь! – воскликнула Элен. – Папа, ты ведь без плаща. Подожди, возьми зонт, ты вчера так сильно кашлял...

– Оставь меня в покое, – весело крикнул он, исчезая за дверью, – мне не привыкать!

– А эта-то где? – спросил Макс, дрожа от злости. – Уже почти пять.

Элен засмеялась:

– Мой милый Макс... Вы до сих пор не привыкли?.. Мы поедем вечером, или ночью, или завтра, или на следующей неделе... Какая разница? Разве от этого что-то изменится или там будет лучше, чем здесь?

Он не ответил.

Было слышно тиканье стенных часов. Вдалеке раздался несильный, но глубокий раскат грома. Они остались наедине.

Зазвонил телефон. Макс ответил:

– Алло, да, это я...

Элен узнала эхо голоса своей матери.

Макс говорил:

– Он приходил и снова ушел... Нет, – ответил он нетвердым голосом, – девчонки тоже нет. Я так понимаю, наша поездка сорвалась. Поедем завтра. Я ухожу.

Он повесил трубку и стоял с мрачным видом, не проронив ни слова. Элен с улыбкой посмотрела на него:

– Вы лжете, мой милый Макс?

– Ах, Боже мой, пусть нас хоть раз оставят в покое!

По окну застучали первые тяжелые капли дождя.

На улице стемнело. Элен вздрогнула:

– Какой внезапный холод в июньский день... Верно, будет град...

– Давай затворим ставни, – ответил он.

С закрытыми ставнями, с задернутыми шторами и одной зажженной в темноте лампой комнатка стала спокойной и уютной.

– Пойдем полдничать...

Они вскипятили воду. Элен накрыла стол; заметив розовую вазу, в которой стояли гвоздики, она сказала:

– Макс, горе мое, вы даже не сняли с них проволоку цветочника. Ржавчина испортит ваши цветы...

Она подрезала стебли, сменила воду, лукаво радуясь удовольствию на лице Макса.

– В этом доме не хватает женщины, – ответил он с самым невинным видом.

По пустынной улице хлестал дождь. В соседней комнате решетчатые ставни остались открытыми, и было видно, как ветер катает по плиточному полу легкие мокрые листья.

Макс пошел затворить окна. Наступила полная тишина. Он сел у ее ног.

– Подожди, позволь мне помочь тебе, позволь поухаживать за тобой. Хочешь чаю?.. От обеда остался кусок пирога... Это тебе. Возьми, пожалуйста.

Скромный и услужливый, он смотрел влюбленным взглядом, как она ела, не сводя глаз с ее сверкающих белизной зубов. Тишина связывала их своими сладкими чарами. Наконец он произнес так тихо, что она расслышала лишь со второго раза:

– Как же ты мне нравишься...

«Ну наконец-то, – усмехнулась про себя Элен. – Вот он, долгожданный момент...»

Как же ей удалось?.. Она вспомнила, как в Финляндии они слегка толкали с горки сани, которые разгонялись и потом сами летели вниз. Так же и она подтолкнула его, когда впервые улыбнулась ему на корабле, когда заговорила с ним, не выказывая своей ненависти; она была постоянно рядом, и все получилось так быстро и легко, а потом между ними вспыхнул огонь...

Элен было по-дружески жаль Макса, и она ласково дотронулась до его щеки; она чувствовала себя такой сильной, такой спокойной, уверенной в своей власти над ним, но вдруг отдернула руку, нахмурилась и, только чтобы посмотреть, как он вздрогнет, как покорно и испуганно поднимет на нее глаза, произнесла:

– Оставьте меня...

– Элен, – отрывисто сказал он хриплым голосом, – я люблю тебя, я хочу жениться на тебе, я люблю тебя, моя милая Элен...

– Что? – изумленно воскликнула она, ощутив внезапный прилив ненависти и злобы. – Ни за что на свете, – пробормотала она, – ни за что на свете...

– Почему? – спросил он, недобро сверкнув глазами, и это снова воскресило в ее памяти того ненавистного Макса, врага ее детства; она пожала плечами и чуть было не сказала: «Потому что я не люблю вас...», но быстро опомнилась. «Ну нет... Он вовеки не простит меня, все будет кончено, игра будет кончена... Выйти за него замуж?.. Ах нет, что за глупость. Моя месть не настолько слепа, чтобы ради нее рисковать своим счастьем... Я не люблю его...»

Она лишь молча покачала головой. Он догадался, побледнел и обнял ее.

– Элен, прости меня, прости, откуда я мог знать?.. Я люблю тебя, ты еще такая молоденькая, ты полюбишь меня... Не может быть, что ты меня ни капельки не любишь, – с горечью и жаром говорил он, целуя ее щеки и губы, пока она не сопротивлялась.

Стук дождя утихал; все отчетливее слышалась легкая мелодия капель, скатывающихся с листьев. Макс прижимал ее к себе, и она чувствовала, как дрожат его губы, как он целует, слегка покусывая сквозь тонкую ткань платья, ее плечо.

Она слегка оттолкнула его:

– Нет, нет...

Он хотел было поцеловать ее в губы, но она отвела судорожно сжатыми руками его нежное, страстное лицо.

– Отпустите меня! Я слышу шаги, это моя мать! – воскликнула она в смятении.

Он отпустил ее; бледная и обессилевшая, Элен упала на диван. Но это был лишь шофер, который пришел узнать, что ему делать. Пока Макс разговаривал с ним, она выскользнула из комнаты и убежала.