Текст книги "Наполеон Бонапарт"

Автор книги: Ипполит Адольф Тэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

¹ ) M - me de Remusat , I , 101; II , 338.

² ) Там же, I , 224. - M . de Meneval , I , 112, 347; III , 120; «В виду такого исключительного случая, как его предстоящий брак, он пожелал написать своему будущему тестю (императору австрийскому) собственноручно. Это было для него целым событием. После долгих трудов, ему удалось написать, наконец, письмо более или менее разборчивое». – Все-таки Меневалю пришлось исправлять некоторые неудавшиеся буквы так, чтобы поправки не были слишком заметны.

53

вытесняет в нем государственного и делового человека ¹). «Для него, – замечает один довольно тонкий наблюдатель ²), – говорить было первой потребностью; и он, несомненно, главною из прерогатив своей власти считал право говорить одному, не допуская возражения. Даже в Государственном Совете он дает себе волю, забывает очередные дела, бросается направо и налево, уклоняется от предмета; в порыве ли негодования, или ради пояснения, по два, по три битых часа ³), он толчется на месте, упорствуя, повторяясь, с твердым решением убедить или победить. В конце концов, он спрашивает присутствующих – правь ли он, и тут все мнения всегда оказываются покорными ему». В глубине души, он сознает, какова ценность согласия, добытого таким путем, и говорит, указывая на свое кресло: «Согласитесь, что не мудрено быть умным, сидя на этом месте». Это не помешало ему, однако, в полной мере использовать свой ум и отдаться своей страсти; а страсть эта увлекает его за собой гораздо больше, чем повинуется его воле.

«Мои нервы очень легко возбуждаются, – говорит он сам; при таком расположении, если бы кровь не текла у меня в жилах медленно и ровно, я рисковал бы сойти с ума ⁴) ». Иной

_______

¹ ) Например, в Байонне и в Варшаве (de Pradt); беспримерная оскорбительная сцена, которую он устраивает, после своего возвращения из Испании, Талейрану (Mémoires inédits de м. X..., Il, 365); бессмысленное оскорбление, которое он бросает в лицо Меттерниху, в 1813, как завершительное слово их свидании. (Souvenirs du feu dnc de Brogli e, I, 230) – Сравните его откровенные беседы не менее рискованные и ненужные с Mio де Мелито, в 1797 г., и пять разговоров с сэром Гудсоном Лоу, тут же записанных присутствовавшим майором Горрекуером (W. Forstyh, I, 161, 200, 247).

² ) De Pradt, préface, X.

³ ) Pelet de la Lozère, p. 7,— Mollien, Mémoires, II, 222.— S o uv e n i rs dufeu duc de Brogli e, I, 66, 69.

⁴ ) M-me de Rémusat, I, 821. «Я слышала от Корвизара, что его артерии бьются немного реже обычной нормы для мужчин. Он никогда не испытывал того, что называется обыкновенно головокружением. – Его нервный аппарат совершенен во всех своих отправлениях и беспримерен по способности воспринимать, удерживать, комбинировать и отражать». – Но другие органы были менее удовлетворительны и отличались болезненной чувствительностью (De Ségur, VI, 15 и 16, примечание докторов Ивана и Местивье, лечивших его). «Для сохранения в нем равновесия, необходимо чтобы его кожа всегда функционировала исправно; Как только покровы съеживались, по причине моральной или атмосферической.., – раздражение, кашель, задержание мочи». Отсюда потребность частых ванн, продолжительных и очень теплых. Схватки бывали у него обыкновенно или в желудке, или в мочевом пузыре. Если они начинались в желудке, то вызывали страшнейшие припадки нервного кашля, от которых он совершенно обессиливал и физически

раз напряжение скопившихся впечатлений бывает слишком велико и разрешается физическими конвульсиями. И странное дело, этого воина и государственного мужа сплошь да рядом случалось видеть взволнованным и в слезах. Человек, на глазах у которого люди умирали тысячами, рыдает» после Ваграма и Бауцена ¹) у изголовья старого умирающего товарища. «Я видел, – говорит его камердинер, – как он, расставшись с маршалом Ланном, плакал во время завтрака: крупные слезы катились по его щекам и падали в тарелку». И не одно только физическое ощущение, не один вид изуродованного и окровавленного тела так переворачивает его душу: иной раз слово или мысль проникают в него так же глубоко. При виде волнения Дандоло, который молить за свою родину, за Венецию, проданную Австрии, – он растроган и на глазах у него выступают слезы ²)... – Государственный Совет присутствует в полном составе, он говорит о капитуляции Байлена ³), и вдруг голос у него прерывается, он так горячо отдается охватившей его скорби, что не может удержаться

________

и нравственно. Так продолжалось все время, с самого кануна битвы на Москве-реке и кончилось только на другой день после вступления в Москву: Постоянный сухой кашель, дыхание затрудненное и неровное; пульс частый, лихорадочный, неправильный; моча мутная, с осадком, выделяется болезненно, капля по капле, в ногах отек. – Уже в 1806 в Варшава после жесточайших желудочных схваток, он говорит, в присутствии графа Лобау, что носит в себе зачатки преждевременной кончины, и что он погибнет от такой же болезни, как и его отец».( D е Ségur, IV, 82). – После победы при Дрездене, он поел рагу с чесноком и почувствовал такую страшную резь в желудка, что счел себя отравленным; из-за этого он отступает, что вызывает гибель корпуса Вандамма и, как следствие ее всю катастрофу 1813 (Mémoires manuscrits de M. X.., рассказ Дарю, очевидца.). – Эта чувствительность нервов и желудка у него наследственна и дает себя знать с самой ранней молодости: как-то, в Бриенне в наказание его поставили на колени на пороге в столовой, но не успел он согнуть колени, как с ним началась рвота и сильнейший нервный припадок (De Ségur, 1,71). – Известно, что он умер от скирра в желудке, как и его отец, Карл Бонапарт; дед его Иосиф Бонапарт, его дядя Феш, брат Люсьен и сестра Каролина умерли от той же болезни, или от однородной.

¹ ) Meneval, I, 299. – Constant, Mémoires, V, 62.— De Segar, VI, 114, 117.

² ) Le maréchal Marmont, Mémoires I, 306. — Bourrienne, II, 119: « Вне своей политической сферы он был добр, чувствителен, доступен чувству сострадания».

³ ) Pelet de la Lozère, стр . 7.— De Cbampagny, Souvenirs, стр . 103. В первую минуту его волнение было гораздо сильнее. Почти три часа роковая новость была уже у него в руках; он наедине изливал свою горесть. Он позвал меня... жалобные стоны неудержимо вырывались у него из груди».

55

от слез. В 1806 г. перед отъездом в армию, при прощании с Жозефиной, его волнение разражается нервным припадком ¹), и притом настолько сильным, что он кончается рвотой. «Пришлось его усадить, – говорит очевидец, – дать ему померанцевой воды; он залился слезами; это продолжалось добрую четверть часа». —Такой же припадок повторяется и в 1808 году, когда он решился, наконец, на развод. Целую ночь он волнуется и убивается как женщина; он целует Жозефину; он слабее ее и более растроган, чем она: «Бедная Жозефина, я не могу расстаться с тобой». Он не выпускает ее из объятий, он весь отдается ощущению минуты, хочет, чтобы она сейчас же раздалась, легла с ним, плачет над ней. Он буквально залил слезами всю постель», говорит Жозефина.

Весьма понятно, что в таком организме, как бы ни был могуч общий регулятор, равновесию грозит постоянная опасность. И он это знает – как знает все о себе самом; он боится своей нервной впечатлительности, как пугливой лошади. В критический момент, при Березине, он отмахивается от печальных известий, способных взволновать его, и несколько раз повторяет докладчику, который стоит на своем ²): «Зачем вы, сударь, хотите вывести меня из моего спокойного состояния?»

Однако, несмотря на все предосторожности, два раза, в минуты опасности неожиданной и неприглядной, он был захвачен врасплох: этот человек, всегда бесстрашный и уверенный в себе под градом пуль, смелый герой и отважнейший политик, в минуту разразившейся парламентской и народной бури два раза изменяет себе – 18 брюмера, в Законодательном Собрании при криках «вне закона» он бледнеет, дрожит, и, казалось, совсем теряет голову; пришлось увести его из залы; была минута когда он едва не лишился чувств ³). – После отречения в Фонтенбло, под градом ругательств и угроз, которыми его встречают в Провансе, на несколько дней он впадает в состояние полнейшего нравственного потрясения; животные инстинкты всплывают наверх; он боится

__________

¹ ) M-me de Rémusat , I, 121, 342; II, 50; III, 61, 294, 312.

² ) De Segur, V, 398.

³ ) Yung, II, 329, 431. (Рассказ Люсьена и доклад Людовику XVIII)

и не думает скрывать этого ¹). В мундире австрийского полковника, в фуражка прусского комиссара и в плаще русского, он все еще боится, что недостаточно переодет. В Каладской гостинице он вздрагивает и меняется в лице при «малейшем шуме», комиссары, которые то и дело заходят к нему в комнату, «каждый раз застают его в слезах». «Он их замучил своим беспокойством и нерешительностью», говорит, что французское правительство решило покончить с ним в дороге, отказывается есть за столом, опасаясь отравы, собирается бежать через окно. В то же время, он изливает свою душу в бесконечных сетованиях и разговорах о своем прошлом, о своих свойствах, и все это так несдержанно, пошло, цинично до неприличия, до ненормальности; все его мысли разнуздались и гурьбой наскакивают друг на друга, точно мятежная и не сдерживаемая толпа; он вновь овладевает ими только к концу своего путешествия, в Фрежюсе, когда чувствует себя в безопасности и вне сферы каких бы то ни было физических воздействий: тогда только ему удается вправить их в обычные рамки, привести в порядок и подчинить главной, господствующей мысли, которая, после короткого упадка, снова приобретает свою обычную энергию и власть.

Ничто в нем не поражает так сильно, как это постоянное, почти беспрерывное преобладание ясной, рассчитывающей мысли; но сила его воли кажется еще более непостижимой, чем сила его разума; прежде чем стать госпожой над другими, она становится ею у себя. Чтобы постигнуть всю

________

¹ ) Nouvelle Relation de l'itinéraire de Napoléon, de Fontainebleau à ГЦ e d'Elbe, par le comte de Waldburg-T r u с h s e s s, commissaire nommé parle roi de Prusse (1815), стр . 22,24, 25 26, 30, 32, 34, 37. — По видимому , ужасные сцены отречения и его попытки отравиться , к которым он прибегал в Фонтенбло , уже нарушили его обычное равновесие . После прибытия на Эльбу, он говорит австрийскому комиссару Коллеру: «Что касается вас, мой милый генерал, перед вами я предстал во всей красе». – Сравните у M-me de Rémusat, I , 108, одно из его признаний Талейрану, где он с циничной откровенностью определяет то расстояние, которое отделяет в нем природные инстинкты от преднамеренности. – Здесь, как и всюду, в нем чувствуется отчасти актер, или даже итальянский buffone; Прадт называл его «Юпитером Скапином». Прочтите его размышления, которые он излагает в присутствии Прада, После своего возвращения из России: точно комедиант, который скверно исполнил свою роль, потерпел полное фиаско на сцене и, вернувшись за кулисы, обсуждает свою роль и взвешивает впечатления публики, (De Pradt, стр. 219).

57

мощь этой воли, недостаточно указать на ее обаяние, сосчитать тысячи покоренных ею душ, учесть чудовищное количество внешних препятствий, которые она преодолела, – необходимо еще главным образом вообразить себе всю силу и безудержность его внутренних страстей, которые она держит в узде и ведет точно запряжку взмыленных и взбесившихся лошадей. Его воля – это тот возница, который постоянным напряжением своих мышц сдерживает и покоряет этих почти неукротимых коней, который направляет их порывы, соразмеряет бег, умеет использовать все, вплоть до неверных шагов, чтобы беспрепятственно нестись на своей грозной колеснице над бездонными пропастями.

Если чисто рассудочные идеи могут иметь такую постоянную власть и силу, то это значит, что все жизненные соки организма направлены на то, чтобы их питать; в глубине его сердца и темперамента скрыт их главный источник; этот подземный источник, который доставлял его идеям их суровую и жесткую энергию —это его основной и первоначальный инстинкт, более могуч, чем его ум и, даже, чем сама воля его, инстинкт —стать самому центром и свести все остальное к своей личности, другими словами – э г о и з м .

II.

Этот эгоизм, не инертный, а деятельный и всепоглощающей, пропорциональный энергии и богатству его дарования, разросшийся благодаря воспитанию и обстоятельствам, раздутый успехом и всемогуществом до размеров какого-то чудовища, – воздвигает, наконец, среди человеческого общества одно колоссальное Я, которое постоянно расширяет круг своих упорных, хищных захватов, негодует на всякое сопротивление, не переносить никакой другой независимости и на всем огромном протяжении присвоенного себе пространства не терпит никакого проявления жизни, если только она не является дополнением или орудием его собственной.

Уже в юноше и даже в ребенке сказывались задатки этого всепоглощающего самодовления. «Характер властный, повелительный, упрямый», таковы отзывы о нем Бриеннской школы ¹).

_______

¹ ) Bourrienne , I, 21.

58

«Необычайно эгоистические наклонности», продолжаются эти отзывы и в Военной Школе ¹), «очень самолюбив, честолюбив, все считает своим, любит одиночество», оттого, конечно, что в обществе равных ему не удается быть господином, а там, где нельзя повелевать, он всегда чувствует себя стесненным.

«Я жил особняком от моих товарищей», говорит он позднее ²); «за школьной оградой я облюбовал себе местечко, куда постоянно забирался и где мог мечтать вволю. Когда мои товарищи хотели посягнуть на мои права в этом углу, я отстаивал их всеми силами; у меня тогда уже было инстинктивное чувство, что моя воля должна брать верх над всякою другою и что все приглянувшееся мне должно быть моим». Возвращаясь в своих воспоминаниях к более раннему периоду своей жизни, еще под отцовской кровлей, в Корсике, он сам о себе говорит, как о маленьком злостном дикаре, непокорном, не знающем никакой узды и лишенном совести ³). «Я ничего не признавал и никого не боялся; бил одного, царапал другого, нагонял страх на всех и каждого. Избив, искусав брата Иосифа, я шел на него же жаловаться, как только тот приходил в себя». Великолепный прием, к которому он неуклонно прибегает всю жизнь: это уменье лгать с выгодой для себя ему присуще от рожденья. Впоследствии, уже сложившимся человеком, он кичится им и считает его признаком и мерилом политического превосходства; он с удовольствием вспоминает, как один из его дядей еще в детстве предрек ему славу и господство над миром, основываясь на его привычке постоянно лгать ⁴).

_________

¹ ) Yung, I, 125.

² ) M-me de Rémusat, I, 267.—Yung, II, 109. Вернувшись в Корсику, он силой берет верх над всей семьей. «С ним нельзя было спорить, говорит его брат Люсьен; он сердился на малейшее замечаете и выходил из себя в ответ на самое незначительное сопротивление; даже Иосиф (старший) не смел возражать своему брату».

³ ) Mémorial, 27—30 августа, 1815.

⁴ ) M-me de Rémusat, I , 105.—Нельзя себе представить более искусного, и более упорного софиста, более настойчивого, убедительного и красноречивого в тех случаях, когда ему нужно было доказать свою правоту и справедливость. Отсюда все, что он диктовал с острова Св. Елены, его прокламации, послания и дипломатическая переписка; отсюда сила его слова, столь же могучая, как и сила его оружия, его влияние как на подданных, так и на противников, а также и то посмертное влияние, которое он оказывает на потомство. – Он в такой же

59

Отметьте это словечко дяди: в нем выразился весь опыт человека того времени и той страны. Вот чему научала общественная жизнь в Корсике; в силу неизменной связи, мораль здесь применяется к нравам. Действительно, такова мораль, ибо таковы нравы, во все времена и во всех странах, где полицейская власть бессильна, где правосудие отсутствует, где общественное дело принадлежит тому, кто его забрал, где междоусобные войны свирепствуют, не зная ни удержу ни пощады, где каждый носит оружие, где допускаются все способы обороны, обман, притворство, плутовство, на ряду с ружьем или кинжалом. Так было в Корсике в XVIII веке, так было и в Италии в XV веке.

Вот первые впечатления Бонапарта, точно взятые из времен Борджиа и Макиавелли; вот где зародились его первые полу-идеи, которые впоследствии послужили основой его зрелым мыслям; здесь же заложен фундамент его будущего умственного здания и тех представлений, которые он составил себе о человеческом обществе. В дальнейшем, по окончании французских школ, при каждом его посещении родины и пребывании там, впечатления эти удваиваются и укрепляют в нем ту же конечную идею. «В этом краю» – пишут французские комиссары народ не имеет никакого абстрактного понятия «о принципе», чего бы он ни касался, социальных интересов или правосудия. Правосудие не отправляется; в два года совершено сто тридцать убийств... Институт присяжных парализовал последнюю возможность наказания преступников; никогда самые неопровержимые доказательства и даже сама очевидность не заставят присяжных, набранных из членов одной и той же партии или даже семьи обвиняемого, вынести

________

степени адвокат, как полководец и администратор. Стремления и сущность этого характера сводятся к тому, чтобы никогда не считаться с истиной, но чтобы и писать, и говорить, всегда имея в виду аудиторию, как бы защищая свое дело в суде. – Такой талант без труда созидает призраки, которые обманывают аудиторию; но так как и сам автор составляет часть аудитории то он кончает тем, что вводит в заблуждение не только других, но и себя самого; так было с Наполеоном.

¹ ) Yung , II, III ; (рапорт Вольнэя, корсиканского комиссара, 1791); II, 287. (Памятная записка, которая дает верное представление о военном и политическом состоянии Корсики в декабре 1790); II, 270. (Донесете депутата Лакомба Сен-Мишель, 10 сентября, 1793)— Miot de Melito, I , 131 и последующие страницы. (Он был комиссаром, восстановлявшим порядок и мир в Корсике, в 1797 и 1801).

60

ему обвинительный приговор; если же обвиняемый принадлежит к противной партии, присяжные опять-таки оправдают его уже из страха мести, рано или поздно, но, во всяком случае неизбежной. Духа общественности не существует, нет никакого организованного общества, а просто толпа мелких, враждующих партий... В Корсике нет безродных, а следовательно, не связанных с какой-нибудь парией; тот, кто захотел бы держаться особняком, навлек бы на себя общую ненависть... Все главари отдельных партий преследуюсь одну цель: достать денег какими бы то ни было путями. Их первая забота – окружить себя преданными, безответными людьми и между ними распределить все должности... Выборы производятся силою и всегда с оружием в руках... Партия, одержавшая верх, пользуется своим торжеством, чтобы отомстить противнику, и только умножает всякого рода насилия и несправедливости... Главари организуют между собою аристократические союзы... и допускают всякие злоупотребления. Они не вводят налогов и не взимают недоимок, чтобы заручиться возможно большим количеством выборных голосов, а также из родственных и партийных соображений. Таможни существуют только для обогащения друзей и родных. Жалованье не достигает по назначению. Деревня необитаема, потому что ничем не гарантирована безопасность. Крестьяне не покидают ружья даже на пашне. Без конвоя нельзя сделать ни шагу; иной раз приходится назначать пять, шесть человек охраны, чтобы переслать письмо с одной почтовой станции на другую.

Дополните этот общий набросок тысячью событий, которые в нем подразумеваются; вообразите все мелкие ежедневные факты, которые передаются любопытными соседями из уст в уста со всеми характерными подробностями и пересуживаются ими с сочувствием или с негодованием ¹): вот курс морали, который был пройден молодым Бонапартом.

За столом ребенок вслушивался в разговоры взрослых и по какому-нибудь слову, в роде сказанного дядей, по выражение лица, восторженному жесту или пожиманию плеч он

________

¹ ) Miot de Melito , II, 2: «Приверженцы семьи первого консула... видели во мне только орудие своих страстей, предназначенное исключительно на то, чтобы избавлять их от врагов и сосредоточивать все милости на их любимцах».

61

узнавал, что господствующее течение жизни не мир, а война, узнавал, какие хитрости нужны, чтоб в ней удержаться, с какими усилиями и жестокостями приходится пробиваться, с каким трудом взбираться... Остальное время дня, предоставленный самому себе, на попечении кормилицы Иларии и ключницы Саверии, он бродить среди простонародья, слушает разговоры моряков на пристани или местных пастухов, и в их наивных восклицаниях, в их простодушном восхищении перед удавшейся засадой или ловкой западней, его юный мозг находит энергичное подтверждение тех уроков, которые он уже получил дома. Это было его школой житейской мудрости. В таком раннем возрасте эти уроки западают глубоко, в особенности же, если сама натура идет им навстречу; здесь же сердце готово принять их слепо, потому что воспитание идет рука об руку с инстинктом. Таким образом, с самого начала революции, когда он снова попадает в Корсику, жизнь ему представляется тем, чем она и была на то время на самом деле, борьбой всеми родами оружия. И вот в этой-то замкнутой области он и действует не задумываясь, свободней чем кто-либо ¹). Если он и приветствует закон и правосудие, то больше на словах, да и то как-то иронически; в его глазах закон – только безжизненная фраза из кодекса, правосудие – книжная фраза, и сила первенствует над правом.

Вот на этот-то характер, уже вполне определившийся, падает второй удар молота, и во второй раз кладет на него тот же отпечаток: французская анархия запечатлела в этой молодой душе те основы, которые уже были начертаны в его детском сердце анархией корсиканской, потому что

_________

¹ ) Yung , I, 220 (манифест от 31 октября, 1789) 265 (насильственный заем в семинарской касс, 23 июня, 1790), 267, 269 (арест артиллерийского майора де ла Жайль и других офицеров; проект захвата цитадели в Аяччио), II, 115 (Письмо к Паоли, 17 февраля, 1792): «Законы похожи на статуи божеств, которые принято завешивать в некоторых случаях»; 125 (назначение Бонапарта подполковником в батальон волонтеров, 1 апреля 1792). Накануне он, с помощью вооруженного отряда, захватил одного из трех комиссаров департамента, Мурати, который жил у его противников, Перальди. Мурати, схваченного неожиданно, силой приводят и задерживают у Бонапарта, который торжественно заявляет ему: «Я хотел доставить вам свободу, полную свободу; вы ею не пользовались у Перальди». – Его корсиканский биограф (Nasica, Mémoires sur la jeunesse et l'enfance de Napoléon) считает этот поступок вполне похвальным.

общество разлагающееся дает так же уроки житейской мудрости, как и общество еще не сложившееся.

Его зоркие проницательные глаза очень скоро разглядели, сквозь шумиху трескучих фраз и теорий, истинную основу революции, т.-е. господство свободных страстей и торжество большинства над меньшинством; быть победителем или побежденным, вот две крайности, между которыми надо выбирать, середины быть не может. После 9 термидора были сорваны последние покровы, и на политической арене красуются инстинкты полной разнузданности, самовластия и личных вожделений, во всей их неприглядной наготе; о благе общества и о народном праве нет и помину; ясно для всякого, что у кормила правления стоит простая разбойничья шайка, что Франция ее добыча, что за эту добычу она постоит против всех и перед всеми, пустив в ход все существующая средства, не исключая и штыка. При таком режиме, когда в центре метет новая метла, прямой расчет держаться поближе к метельщикам.

Во всех армиях, и больше всего в итальянской, после освобождения территории от неприятеля, республиканское credo и патриотическая самоотверженность сменяются естественными вожделениями и военными страстями ¹). Оборванные, босоногие, голодные, – на человека отпускается 32 золотника хлеба в сутки и жалованье уплачивается ассигнациями, совершенно упавшими в цене, – офицеры и солдаты рвутся прежде всего из нищеты: «несчастные после трехлетних мытарств и скитаний по альпийским высотам, дорвались наконец до обетованной земли; вполне естественно, что они хотят прежде всего использовать ее блага ²)». Другим толчком была гордость, раздутая воображением и успехом. Прибавьте к этому избыток молодости со веем ее пылом и с ее жаждою приложить свои силы: ведь все это почти сплошь зеленая молодежь, которая смотрит на жизнь так, как ее понимают французы и галлы, то есть, как на увеселительную прогулку, или же как на поединок.

_________

¹ ) Сравните по этому поводу : Les Mémoires du maréchal Marmont I, 180, 196, Mémoires de Stendhal sur Napoléon, Rapport de d'Antraignes (Yung, III, 170, 171), Mercure britannique de Mallet-Dupan, и первая глава la Chartreuse de Parme, par Stendhal.

² ) Correspondance de Napoléon I. (Письмо Наполеона Директории, 26 апреля, 1796). Прокламация того же дня: «Вы совершали усиленные переходы, не имея обуви, располагались биваком, не имея водки, а часто и хлеба».

63

Но ведь чувствовать себя храбрецом и проявлять эту храбрость из одного только озорства, вызывающе бросаться под пули, делить свое время между радостями жизни и опасностью, сменяя битву пирушкой и обратно, рисковать и развлекаться до пресыщения, без всякой цели, ничем не задаваясь, заботясь только об ощущениях минуты ¹), стремясь использовать все свои способности, обостренные опасностью и соревнованием, – все это никак нельзя назвать самоотвержением, а скорее это значит давать себе волю; но для всякого, кто не окончательный вертопрах, давать себе волю – значит пробить себе дорогу, идти в гору, грабить, чтобы разбогатеть, как Массена, или добиться власти, как Бонапарт.

На этой почве соглашение между командующим и его армией было достигнуто с самых первых дней ²), а после годовой совместной работы оно стало полным и совершенным. Их совокупная деятельность создает одну мораль, смутную в армии, но сознательную, в командующем; где ей только мерещится, там он видит ясно и неопровержимо. Если он и толкает своих товарищей, то по их же наклонной плоскости. Он просто только обгоняет их, когда смотрит своим хищным взглядом на мир, как на огромное пиршество, где двери открыты для всякого пришлого, но где, чтобы насладиться, надо иметь длинные руки и хватать первым, а другим оставлять одни объедки.

________

¹ ) Stendhal, Vie de Napoléon, стр. 151: «Офицеры, не заносившиеся слишком высоко, были вне себя от счастья, что имели хорошее белье и прекрасные, новые сапоги. Все любили музыку; многие шли целую милю в грязи, под дождем, чтобы занять место в опере… После того плачевного состояния, в котором армия находилась перед событиями в Кастильоне и в Арколе, все, кроме ученых офицеров-специалистов, держались того мнения, что нужно сделать все, даже невозможное, но остаться в Италии.» – Marmont, I, 296: «Все мы были очень молоды... полны сил и здоровья и снедаемы жаждой славы... Это разнообразие в наших занятиях и развлечениях, эта постоянная смена в применении наших духовных и телесных сил, придавала жизни необычайный интерес и живость».

² ) Correspondance de Napoléon I , прокламация от 27 марта 1796: «Солдаты, вы раздеты, плохо накормлены; правительство вам задолжало много, но оно ничего вам не может дать... Я поведу вас в самые плодородные долины мира , богатейшие провинции и величайшие города будут в вашей власти; вы найдете там почет, славу и богатство». – Прокламация от 26 апреля 1796: «Друзья, я вам ее обещаю, эту победу!» – Сопоставьте в записках Мармона рассказ о том, как Бонапарт играет роль соблазнителя, предлагая Мармону обокрасть одну кассу, на что тот отвечает отказом.

Ему это кажется, настолько простым и понятным, что он преспокойно говорит об этом вслух, даже в присутствии людей ему совершенно посторонних, таких, как дипломат Mиo, или иностранец Мельци. «Не думаете ли вы, – говорит он им после предварительных переговоров в Леобене ¹), – «не думаете ли вы, что я ради возвышения адвокатов Директории разных Карно и Баррасов, хлопочу и одерживаю победы в Италии! Или может быть, для того, чтобы основать республику? Что за мысль! Республика с тридцатью миллионами населения с нашими-то нравами, с нашими пороками! Да разве это возможно? Это одна из тех фантазий, которыми захлебываются французы и которая испарится так же быстро, как и остальные. Им нужна слава, удовлетворение тщеславия, а в свободе они ровно ничего не смыслят. Наши последние победы, наши успехи уже показали, что такое французский солдат. Я для него все. Пусть Директория попробует лишить меня командования, – она увидит, кто здесь хозяин. Народу нужен вождь, и вождь прославленный, а не государственные теории, фразы и разглагольствования идеологов, в которых французы ничего не смыслят... Что касается вашей страны, г. Мельци, то в ней еще меньше республиканского элемента и церемониться с ней нужно меньше, чем где бы то ни было... Впрочем я отнюдь не намерен так скоро покончить с Австрией. Мир вовсе не в моих интересах. Вы сами видите, что я такое в Италии и чем могу еще быть. Если мир будет заключен, если я не буду стоять во главе этой армии, с которой так тесно связан, я должен буду отказаться от власти, от того высокого положения, которого добился; отказаться для того, чтобы отправиться в Люксембург и увиваться там вокруг адвокатов! Если бы я и оставил Италию, то для того только, чтобы играть во Франции такую же роль, как и здесь, но момент еще не пришел; плод не созрел».

Ждать, пока плод созреет, но, в ожидании, следить, чтобы его не сорвал кто-нибудь другой – вот истинная подкладка его политической верности и его якобинских прокламаций. «Есть одна партия, которая подымается за Бурбонов. Я

___________

¹ ) Miot de Melito, I, 154. (В июне 1797, в садах Монтебелло) «Такова сущность и наиболее замечательные выражения этой продолжительной речи, воспоминание о которой я сохранил и записал».

66

не имею ни малейшего желания содействовать ее успеху. В будущем я собираюсь непременно ослабить республиканскую партию, но я сделаю это в свою пользу, а не ради старой династии. А пока что, приходится идти с республиканцами, да еще с худшими из них, с последними мерзавцами, с теми, которые готовятся смести все, Советь Пятисот, Совет Старейшин и даже Директорию, чтобы водворить во Франции господство террора».