Текст книги "1863"

Автор книги: Иосиф Опатошу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Глава вторая
В дороге

Под вечер, когда отряд уже насчитывал более двухсот человек и собирался тронуться в путь, подъехали телеги с оружием, которое было закопано в лесу.

– Кто умеет обращаться с бельгийскими ружьями?

Откликнулось несколько человек.

– Откройте ящик с ружьями, быстро! Надо поставить охрану возле телег с оружием.

Прежде чем Комаровский закончил говорить, ящик с оружием был открыт. Вержбицкий клял бельгийцев до шестого колена. Взяв ружье, он хотел собрать его, но положил обратно. В стволах не было отверстий, отсутствовали спусковые крючки, не было болтов для крепления приклада.

– Собачья вера. – Стах погладил длинные усы. – Увижу жида, который нас обманул, повешу на месте!

Мордхе почувствовал себя уязвленным. Разве Кагане не возмущался, что посылают брак, разве не призывал контролировать упаковку ружей? А тут приходит какой-то наглец и обвиняет во всем евреев. Обида сменилась презрением к самому себе. Что он здесь делает и какой из него еврей? Будь хоть полный дом гоев, его отец надел бы талес и стал бы истово молиться. А он бы никогда этого не сделал! И кто знает, куда дотошный разум завел бы его, если бы Вержбицкий, проверявший ружья, не произнес:

– Не еврей, Стах, не еврей, это наш брат католик нас обманул!

– Что вы там возитесь? – спросил Комаровский.

– Нас обманули, пане полковник! Смотрите, надо открывать другой ящик!

– Открывайте!

Стража с ружьями в руках ехала возле телег с оружием и снаряжением. Отряд тронулся.

Стемнело. От леса отделились серые тени, спустились ниже и повисли на деревьях. Дохнуло влажным холодом, и стало совсем темно. Узкая просека предстала перед глазами, повеяло сыростью длинного неуютного подвала. В широкой части просеки сквозь деревья проглядывали белые заснеженные поля.

Кто-то в отряде затянул песню. Его тут же попросили замолчать. Крестьяне шли широкими шеренгами, звук их шагов смешивался со скрипом колес и топотом лошадиных копыт. Где-то крикнул олень, тоскливо и монотонно, и, когда крик оборвался, тоска еще долго висела в ночном воздухе.

Лес редел, показалась дорога.

Лошади вышли из леса, встрепенулись и навострили уши. Потом опустили головы и принюхались.

Снег с полей застилал глаза, показался серый всадник.

Порывистый ветер блуждал со стоном между обнаженных деревьев. Черно-серые поля скрывали дорогу.

Лошади заржали.

– Кто это?

– Это священник.

– Да, священник.

Священник сидел на маленькой лошади, держа обеими руками двуствольное ружье, как богобоязненный католик держит свяченую вербу.

– Ты куда? – Стража остановила его в пятидесяти шагах от отряда.

– Братья христиане, отведите меня к вашему старшему!

Подъехал Комаровский и узнал молодого священника с наивными глазами.

– Что нового скажешь, брат?

– Я хочу с вами.

– Будешь солдатом?

– Да, пане.

– А в церкви знают?

– Нет. Я сбежал. Я считаю, что стыдно сидеть за латинскими книгами, когда Польша выступила в поход против врага. – Его наивные глаза горели. – Мы, духовенство, должны были бы идти впереди, но не с ружьем, а с крестом.

Священник, который не привык иметь собственного мнения и беспрекословно повиновался старшим, испугался своих слов, смутился и опустил глаза, как будто стоял перед аббатом. Он был похож на незадачливого ученика на экзамене. Обращаться с ружьем священник не умел, поэтому сказал запинаясь:

– Это ружье валялось в церкви… У вас ведь мало оружия, вот я и прихватил… Я хочу вас попросить только об одном: позвольте мне носить рясу.

– Конечно, вам позволят носить рясу. – Комаровский положил руку на плечо священнику и смущенно обнял его. – Нам нужны священники, если они нас поддержат, то все крестьяне будут на нашей стороне!

Крестьяне были растроганы. Их перестала пугать ночная тьма, исчезли тени врагов – незнакомцев, чужаков, которые могут напасть в любую минуту. Окружив священника, они разглядывали его юное лицо, вглядывались в его наивные глаза, смотрели, как он сидит на маленькой лошадке – человек из другого мира, и не заметили, что стало совсем темно. Луна и звезды исчезли, и, если б не серебристый снег, они не видели бы друг друга.

Влажный воздух царапал горло. Время от времени слышалось лошадиное ржание. Отряд шел час, второй, держась возле леса: в случае вражеской атаки можно спрятаться среди деревьев.

Высокие заснеженные сосны стояли как нарисованные, возвышаясь над густыми елями, которые торчали из-под нетронутого снега, лежавшего между деревьями, словно на свежих могилах.

Мордхе увидел, что рядом с ним едет Комаровский. Пустив лошадь шагом, граф сказал:

– Вы знаете, Алтер, что пан Штрал умер?

– Когда? – спросил Мордхе почти равнодушно.

– Уже почти полгода назад.

– А где мадам Штрал?

– Она в Кракове у сестры.

Они замолчали. Хлопья снега усугубляли тишину, шептали о смерти, скрывающейся за каждым деревом. Черная ночь запутывала дорогу, оставляя человеку пространство в два локтя.

У Мордхе вдруг перехватило дыхание, словно между ним и Комаровским не было воздуха. Он поглядел на усталое, измученное лицо своего спутника и усомнился, что перед ним тот самый Комаровский, с которым он встречался у Штрала. Штрала больше нет. А Фелиция? Мордхе вгляделся в темноту, где только что был Комаровский, и удивился, что его больше нет, только лошадиные копыта проваливаются в мягкий снег. Вдруг лошадь отпрянула назад, в испуге встала на дыбы и так стремительно пронеслась мимо Мордхе, что он почувствовал боль во всем теле, словно Комаровский, тронув лошадь, разорвал связывавшее их пространство.

Он остановился?

Немая тоска исходила от плешивых полей, блуждала между деревьями, сливалась с темнотой, окутавшей небо и землю, и погоняла человека, словно кнутом.

Он плакал?

От обиды человек бежал из города, бежал из деревни, искал прибежища в темноте и плакал, как потерявшийся ребенок.

Отряд остановился. Раздались возгласы:

– Что такое?

– Кто?

– Враг?

Отряд остановил сани, которыми управлял крестьянин в овчинном тулупе. В санях сидела молодая румяная девушка – его дочка. Крестьяне стояли вокруг саней и улыбались девушке, греясь теплом ее взгляда, а она в растерянности моргала, как перепуганный заяц.

– Куда вы едете? – спросил Комаровский.

– Домой, пане начальник.

– Где живете?

– Мы живем в одной миле отсюда, пане начальник.

– Кого-нибудь встретили по дороге?

– Вы же наши, – крестьянин подозрительно огляделся, – так я скажу. У мельницы нас остановили русские, искали оружие.

– Сколько их было?

– Десять солдат, пане начальник. Потом, когда мы свернули направо, то увидели, как они рассыпались по лесу, как мак.

Когда сани пропали из виду и Комаровский приказал свернуть в лес, крестьяне все еще отпускали шуточки, что, мол, и в такой глуши можно встретить красотку.

Неподалеку от лагеря выставили патруль. Мордхе и молодому крестьянину поручили нести вахту в поле.

Шаги постепенно затихли. Крестьяне улеглись в лесу вокруг телег с оружием, и тяжелая тишина спустилась на поля.

Мордхе с крестьянином стояли у дерева и наблюдали за дорогой.

Заморосил дождик, застучал по деревьям, как по стеклу, под ногами стало скользко.

С другой стороны леса, откуда должен был появиться неприятель, донесся сдавленный вой. Вой приближался, нагоняя страх, и внезапно оборвался. Эхо дрожало в мокром воздухе.

– Волк воет, – перекрестился крестьянин.

– Здесь водятся волки?

– Как началось восстание, они стали сбиваться в стаи. Волк, словно холера, ходит без устали за человеком, и как только кто-то упадет или зазевается в поле, он тут как тут! Избави Иисусе от такой смерти.

Мокрая земля чернела из-под снега, после долгой зимы из ее трещин струился пар. Было непонятно, где земля, а где небо. И человек, стоявший между ними, видел только блики света. Он нагибался, и дождь окутывал пеленой его ноги и голову. Мокрые черные стволы деревьев окрасились красным. В поле показались люди. По одному, по двое, группками они приближались со всех сторон, скакали стоя в седле.

– Кажется, это русские. – Ружье в руках крестьянина дрогнуло.

– Это кусты, – ответил Мордхе и тоже почувствовал, как в его руках дрожит ружье.

– Надо доложить. – Крестьянин бросился в лес.

– Это деревья, а не люди, – неуверенно сказал Мордхе и сам не поверил своим словам. – Ты куда? Стой, где тебе велели стоять!

Дождь хлестал, разжигая пожар перед глазами. Поле заполнялось людьми. Ничто не стояло на месте, вокруг дозорных все тряслось и двигалось, а время от времени посреди поля появлялся всадник и устремлялся на них.

– Мы стоим уже больше трех часов, почему нас до сих пор никто не сменил? – спрашивал крестьянин у Мордхе, каждый раз осеняя себя крестом.

Мордхе стыдился своего бессилия, он пытался преодолеть страх и дрожь в коленях. Перед глазами у него крутилось огненное колесо, искрясь, как железный прут под молотом.

Он стоял у дерева, не чувствуя, как земля расплывается у него под ногами и борозды наполняются водой.

Человек, соединявший собой небо и землю, стоял промокший, сгорбленный и чувствовал себя маленьким и ничтожным. Несколько капель дождя упали ему на затылок, молния пронзила позвоночник и ударила в колени. Дождь перестал. Воздух стал теплее.

Над головой в теплом гнезде сидели вороны и издавали утробные, монотонные крики.

– Проклятые, – сплюнул крестьянин и стукнул ружьем по гнезду.

Птицы выпорхнули из гнезда с грозным карканьем, пронеслись низко над землей, и влажный воздух наполнился таким криком, будто их ощипывали живыми.

Утро пробудилось. Синеватые облака тумана разделили небо пополам, обещая, что весна уже не за горами. Полоски рассвета окрашивали снег в лиловый цвет, они пронизывали крону ветвистого дерева, и казалось, что ветки, словно растущие из ниоткуда и висевшие в воздухе, тянулись от скрытого ствола, от спрятанного корня дерева.

Мордхе посмотрел на дерево. Редкие голоса заглушало голодное карканье ворон. Земля стонала, рыдала под ногами, от потрескавшейся почвы доносился запах свежевыпеченного хлеба. Утро заливало красным светом промокшие кусты.

Глава третья
В Гоще

Отряд остановился в Гоще. Рассвело. Небо над полями стало глубже и ярче, дышало весной.

В долине виднелись слепые хаты, крытые соломой. Старые прогнившие крыши серели на фоне светлого утра, заплата на заплате, а между заплатами недавно покрытая крыша, опаленная солнцем, отсвечивала цветом жженой травы.

В стороне на возвышении располагался старый двор с флигелями. Рослые мазуры[62]62
  Польские пруссы.


[Закрыть] с изогнутыми косами, словно привратники, стояли у каждого входа.

Веранда была до отказа заполнена серыми куртками, короткими и длинными саблями и револьверами.

Даль завлекала, окутывала плоские серые поля, покрытые изъеденным подтаявшим снегом, словно облезлой овчиной. Солдаты разошлись по полю. Сотни пар ног разрезали голубой фон: право-лево, право-лево, выстраивали одно кольцо внутри другого, перестраивались в шеренгу и стояли неподвижно, как разноцветные клумбы.

Даль завлекала, а поле одевало шляхтичей в белые краковские мундиры, мазуров с косами через плечо – в цветные одежды, пехотинцев с тяжелыми охотничьими ружьями – в короткие бельгийские красные рубашки гарибальдийцев, зуавов[63]63
  Отряды смертников во время Польского восстания 1863 г.


[Закрыть] – в красные фески с черными кисточками, на флагах виднелись белые кресты и орлы.

Издали сверкали косы, заслоняя лес. Лес за лесом. Лошади шли галопом, расшвыривая землю копытами, а всадники рассекали воздух блестящими саблями.

И над всем этим стоял шум, словно в кузне, он был похож на далекий гром, раздавался со всех сторон, будто кузнецы собирались взорвать долину.

Радостный Вержбицкий шептал Мордхе:

– Кто бы мог подумать? Польская армия! С такой армией можно встретить врага, а не нападать с тыла, кусать, как собака, и пускаться наутек.

Граф Комаровский объезжал лагерь на своей белой кобыле, оглядывал марширующие шеренги рекрутов и говорил, будто упрашивая:

– Правой, правой, хлопцы, вот так! Солдат должен уметь маршировать!

– Кто это? – спросил один.

– Генерал.

– Поляк?

– Нет, русский, – шепнул рослый мазур другому.

Вержбицкий, улыбаясь, повернулся к Мордхе и показал на шеренги солдат:

– Видишь красные фески с черными кистями? Ближе к лесу. Это наши, зуавы.

К ним спешил пожилой унтер-офицер с животом, похожим на барабан. Саблю он держал впереди, чтобы не поранить себе бока. Подойдя ближе, он встал на цыпочки, так что его живот раздулся, как кузнечный мех, и молодецки отдал честь Комаровскому.

– Генерал Лангевич прибыл.

Солдаты вытянулись по струнке, шеренги подровнялись. Комаровский выехал в поле, навстречу Лангевичу, и остановился, держа в руке саблю.

Солдаты шевелились, переступали с ноги на ногу и вдруг замерли, затаив дыхание, будто собирались перепрыгнуть через овраг.

Из двора вышел Лангевич, невысокий, с черной стриженой бородой и темными проницательными глазами. Сабля небрежно висела поверх короткого сюртука, отделанного тесьмой. Цветная лента, туго натянутая через плечо, переливалась во время ходьбы. Он шел в окружении адъютантов штаба в новых ладных мундирах, обилие золота и серебра резало глаза.

Комаровский отдал честь. Лангевич подал ему руку и поприветствовал отряд.

– Да здравствует генерал!

Лангевич взял Комаровского под руку и прошел между шеренгами. Он осмотрел рослых мазуров, указал Комаровскому на жерди, которые рекруты держали в руках вместо ружей, однако никакого замечания не сделал. Его продолговатое лицо было серьезным.

– Как дела, Краснопольский? – Лангевич вдруг остановился и поздоровался с юношей в пенсне и красной рубашке, которого учил в военной школе.

– Спасибо, генерал!

Свита подалась назад, чтобы посмотреть, с кем разговаривает Лангевич. Слышались то польские, то французские фразы. Молодой адъютант с девичьей стройной фигурой шел рядом с Чаховским. Чаховский, с рыже-коричневыми волосами цвета обожженного кирпича, вызывал трепет и уважение. Длинные усы, жилистая шея подрагивали, а пронзительный взгляд мог пригвоздить на месте любого человека.

– Вы наверняка голодные, хлопцы? – внезапно спросил Лангевич у отряда.

– Да здравствует генерал!

Когда Лангевич со свитой удалились, отряд разошелся по полю.

Несколько человек окружили Краснопольского. Им хотелось узнать, какое отношение тот имеет к генералу. Краснопольский насвистывал пошлую французскую песенку, не пускаясь в объяснения, чем еще больше заинтриговал солдат.

Подошел Мордхе.

– Да, пане Алтер. – Краснопольский снял красную шапку, и его нос с горбинкой стал острее. – У нас здесь весь Коцк. Кагане служит в штабе, Комаровский – с нами, вы, я, не хватает только мадам Штрал…

– Привезли чан с водкой, сумки с хлебом и корзины с колбасой.

Оголодавший народ, позабыв об усталости, набросился на еду и болтал без умолку:

– Кто этот адъютант с девичьим лицом?

– Что случилось с Чаховским?

– Это адъютант Лангевича.

– Да я знаю.

– А что спрашиваешь?

– Это девушка?

– Девушка?

– В штабе, наверное, весело!

– Я по ногам понял, что это девушка.

– Закрой рот!

– Здесь, братец, не Россия, здесь я могу говорить, что хочу!

– Пусти других!

– Эй, дай глотнуть из чана, подвинься, Франек!

– Что это за рубашка у очкарика?

– Это итальянец.

– Говорят, они отлично сражаются!

– Я бы с ним потягался, – сказал рослый мазур.

– Говорят, что сам Гарибальди стоит с армией под Краковом.

– Кто такой Гарибальди?

– Дай другим горло промочить, что ты, Франек, загородил чан, как забор?

– Дашь папиросу?

– На, для тебя не жалко!

Девушка в красной рубахе с подоткнутым подолом прошла мимо с двумя ведрами молока.

– Магда!

– Магдочка!

Два краковчанина в узких сапогах преградили девушке дорогу:

– Мы донесем молоко для паненки… Где живет паненка? Там, в хате?

Девушка смущенно посмотрела на юношей. Ее светлое круглое лицо зарделось, словно восходящее солнце, и не успела она и слово сказать, как солдаты взяли ведра у нее из рук и пошли с гордым видом, будто не девушку вели домой, а пленного врага.

Когда чан с водкой опустел, в сумках не осталось ни крошки, солдаты сыто облизывались, а унтер-офицеры начали распределять рекрутов по группам: пехота с ружьями, с косами и кавалерия. Группы увели одну за другой.

Зуавы, человек шестьдесят, стояли по трое в ряд. Они были исполнены решимости и нетерпеливо ждали, когда их отправят в полк. И когда унтер-офицер крикнул глубоким грудным голосом «Ма-арш!», послышался ритмичный стук новых сапог.

Они пересекли двор, обогнули деревню, и на востоке показался большой черный флаг с белым крестом.

Комаровский ждал. Он стоял рядом с полковником Рошбрюном, невысоким брюнетом. Под гладкой кожей лица и рук было видно движение мускулов. Умные, глубоко посаженные глаза внимательно следили за ситуацией, а в испанской бородке пряталась улыбка.

Рекруты гордились Рошбрюном, они были наслышаны о его подвигах под Меховым. Мордхе старался избавиться от навязчивой мысли, что этот француз похож на алжирского еврея.

Рекрутов выстроили по одному в узкую, как кишка, колонну. Рошбрюн осматривал каждого солдата по отдельности, говорил быстро, не заботясь о том, что ни крестьяне его не понимают, ни он их.

Крестьяне по большей части молчали, а если и переговаривались, то шепотом, прислушиваясь к гомону вокруг: французский, итальянский, венгерский и даже немецкий. Польского почти не было слышно.

Рошбрюн радовался каждому солдату в мундире и с ружьем и все время повторял: «Мы прогоним русских!» А если попадался рекрут в штатском и с жердью в руке, он быстро проходил мимо, крича помощникам:

– Каждому по феске!

Всем раздали красные фески с черными кисточками. Крестьяне выглядели как на маскараде, крутили головами, будто шапки мешали им, и каждый раз, когда на глаза падала черная кисточка, глупо улыбались.

– Под команду унтер-офицеров! – разнесся по полю хриплый голос, похожий на звук треснувшего колокола.

Началась беготня. Крестьяне бежали то вправо, то влево, разбивались на группы, но тут зазвучали трубы, возвестив, что занятия закончились, настал полдень.

Мордхе пошел искать Кагане. Он бродил среди солдат и лошадей, то и дело натыкаясь на патрули. Ему казалось, что в армии Лангевича десятки тысяч человек.

Воздух был прозрачным. Дым из-под котлов поднимался вверх и ниточкой зависал в воздухе. Промерзлая земля днем начала таять, она трескалась и глотала остатки снега. Сквозь резкий запах лошадей, раздражавший ноздри, время от времени веяло ароматом свежевыпеченного хлеба, доносившимся от потрескавшейся почвы.

Штабных во дворе не было. Мордхе удивился, что его пропустили в здание. В узкой длинной комнате собрались несколько адъютантов в овечьих шапках. Они сидели за столом, на котором лежали колбаса, хлеб, револьверы, печати, стопки бумаги и карты.

Мордхе отдал честь. Адъютант зевнул в ответ:

– Что тебе нужно?

– Мне нужен адъютант Кагане.

– Он в среднем штабе на позиции. – Адъютант слез со стола и развалился на стуле.

Мордхе вышел, спросил, где находится штаб, но никто не знал. Одни отправляли его направо к лесу, другие – налево, к дому ксендза. Солдаты шли со всех сторон к дороге на Краков. Мордхе последовал за ними. Навстречу попалось знакомое лицо. Мордхе улыбнулся, но никак не мог вспомнить, как зовут этого человека.

– Вы меня не узнаете, пане Алтер?

– Блум!

– Здесь меня больше не зовут Блум, – поклонился он Мордхе. – Мое имя – Леон Финкельштейн, английский подданный, поставляющий Польше оружие.

Во время разговора низкорослый мужчина напыжился и выпятил подбородок, стараясь выглядеть посолиднее.

– Что значит «английский подданный»? – спросил Мордхе.

– Так удобнее, пане Алтер, легче ездить, границы для меня открыты, а оружие прибывает на каждом поезде, и не только оружие – посылают седла, сбрую, патроны. В Париже надо мной смеялись, подозревали, что я принимаю помощь и от красных, и от белых. Блум всегда проливал кровь за Польшу и готов проливать дальше!

– А как вы стали гражданином Англии?

– В этом-то весь фокус, пане Алтер! Еврей всегда выкрутится! Ну, увидимся, я спешу, надо обсудить один вопрос с генералом Лангевичем. Не сегодня завтра придут новости, важные новости, пане Алтер, а пока надо держать язык за зубами.

Блум выпятил впалый живот, поднял подбородок и с видом дипломата деловито засеменил прочь.

Мордхе улыбнулся и направился к дороге, на обочине которой стояли узкие еврейские телеги, запряженные одной лошадью. На телегах громоздились лавки с провиантом, питейные стойки, ювелирные лотки. Солдаты крутились вокруг телег, покупали, продавали, надевали на себя часы, цепочки и золотые кольца. Они пили пиво и вино стоя, прямо из бутылок, закусывали селедкой и колбасой и проматывали все до последнего гроша.

Полька с двумя красавицами дочерьми составляла евреям конкуренцию. Красотки продавали свежий хлеб с колбасой, а мать бродила взад-вперед с золотыми и серебряными крестиками в руках и делала вид, что не замечает, как дочери сидят в обнимку с солдатами и получают больше денег за поцелуй, чем за хлеб с колбасой.

Посреди дороги появились трое нищих с сумами. Калека с костылем уверенно шел впереди, будто был лично знаком с начальником штаба. Мордхе удивился и спросил:

– Что вы здесь делаете, евреи?

– Что ваша кавалерия не разведает, разведаем мы, – добродушно ответил еврей с бледным лицом.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы работаем в штабе, приносим надежные сведения, – сказал бледный нищий.

– Вам за это платят?

– Нам платят, а тот с костылем работает бесплатно.

При слове «шпион» Мордхе всегда представлял себе худого высокого человека, двуличного и скользкого, как пиявка, а тут он увидел нищих евреев с наивными голодными глазами, увидел самоотверженного нищего с костылем, и это слово больше не казалось ему обидным, а, напротив, вызывало уважение.

За домом ксендза показался штаб. В нарядных, ладно сидящих мундирах, с короткими и длинными саблями прохаживались адъютанты. Среди них были Лангевич, Чаховский, Езиоранский и два ксендза.

Элегантные адъютанты, некоторые в полной амуниции, странно смотрелись в боевой обстановке и выглядели так, будто захватили королевский дворец.

Мордхе поискал Кагане среди адъютантов, не нашел, и, как только обернулся, Кагане обнял его:

– А я тебя с полудня ищу, был у Комаровского… Такая армия тебе и не снилась, а такой штаб тем более. Если уж диктатор, то все должно быть как у людей. У Наполеона есть штаб, у Александра Второго есть, почему не быть у Лангевича?

– Значит, диктатором станет Лангевич? – спросил Мордхе и тут же вспомнил слова Блума о том, что не сегодня-завтра в штабе ждут важных новостей.

– Иначе зачем ему сидеть здесь, в долине, – воскликнул Кагане и даже присвистнул от волнения, – где позиции открыты с четырех сторон и достаточно удачного маневра одного русского полка, чтобы отбросить нас за австрийскую границу? Лангевич, рассчитывая на русскую неповоротливость, сильно рискует… Десять раз повезет, а на одиннадцатый – не выйдет! Знал бы ты, Мордхе, – Кагане взял его под руку и направился в поле, – знал бы ты, что тут творится! Кроткого и мрачного Лангевича поддерживают все реакционные силы! Противники восстания желают его смерти, считают Мерославского и его последователей коммунистами, которые хотят освободить крестьян и погубить шляхту. Что там реакционеры! Даже красные! Для простодушных красных Лангевич – носитель новой идеи, а для белых – единственный человек, который способен выгнать из Польши Мерославского и дискредитировать его идею освобождения страны. Все, что происходило при разделе Польши, повторяется в деревне Гоща. Каждый хочет быть диктатором. Все – от Лангевича до Езиоранского. Польшу приносят в жертву собственным амбициям. Это не штаб, а клубок интриг, каждый делает, что хочет. И я боюсь не сегодня завтра здесь разыграется комедия, достойная фигляров, а не солдат.

– А у Мерославского есть в штабе единомышленники? – спросил Мордхе.

– Мало. Братья Косаковские, я и еще некоторые. Среди зуавов их больше – дети французских эмигрантов, студентов и просто революционеров.

– А сам Лангевич?

– Графы, понаехавшие в Гощу, совсем задурили ему голову. Постоянно прибывают иностранные корреспонденты, что-то пишут, фотографируют штаб, а богатые жены, чьи мужья сбежали от восстания и не пожелали его поддерживать, искупают мужнины грехи собственным телом и днюют и ночуют в штабе.

– Кажется, среди адъютантов есть женщина? – перебил его Мордхе.

– Ты о Пустовойтовне[64]64
  Анна Теофиловна Пустовойтова, или Анна Генрика Пустовойтовна (1843–1881) – польская революционерка, дочь русского генерала Трофима (Теофила) Павловича Пустовойтова. Наиболее известна своим участием в Польском восстании 1863–1864 годов, когда, переодевшись мужчиной и взяв имя Михаил Смок, сражалась под началом М. Лангевича.


[Закрыть]? Тут другое… Эта польско-русская девушка сражается за угнетенную Польшу. Если Лангевич не падет жертвой интриг, бушующих вокруг него, так это только благодаря ей. Все в штабе влюблены в нее, от Лангевича до Чаховского, но мне кажется, что ей нравится Чаховский, хотя и старик! Ему достаточно натянуть вожжи, и даже самым необузданным лошадям не вырваться! Да ты сам увидишь!

– Я его видел, – ответил Мордхе.

– Разве он не похож на казачьего атамана? – Кагане внезапно остановился. – Я часто думаю, что, если бы не восстание, у нас бы не было чаховских, Пустовойтовны. Социальные потрясения поднимают их на гребень волны, высвечивают личности.

– Для интриганов это тоже благодатное время, – вставил Мордхе.

– Они долго не задерживаются, – улыбнулся Кагане. – Помнишь в коммуне юношу с моноклем, как же его звали?

– У кого там не было монокля?

– Я имею в виду того, что надоедал Терезе.

– Граф Грабовский?

– Да, он ни с того ни с сего появился в штабе, заявил, что он красный и ведет двойную игру! Вот увидишь, этот аферист нас всех скомпрометирует, стыдно будет людям в глаза смотреть!

– Так что ты молчишь?

– А что я могу сделать, если он приехал с бумагой из Варшавы? Только держать язык за зубами и подчиняться. Завтра у нас совет, весь штаб будет решать, учреждать диктатуру или отказаться от нее… Может, поставлю завтра этот вопрос. Я, наверное, зайду вечером.

Они попрощались. Мордхе шел по замерзшему лугу, его больше не удивляло, что человек, торгующий собственной душой, тащит на своих плечах груз, который с каждым днем становится все тяжелее.