Текст книги "1863"
Автор книги: Иосиф Опатошу
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
Война под Гроховиски
Ночь была темной и холодной. Армия брела по проселочным дорогам, колонна за колонной, по два-три человека в ряд, образуя длинную кишку, которая то и дело разрывалась, останавливалась, ждала, пока вытащат из грязи перевернувшуюся телегу и процессия тронется снова. Лучины и факелы, которые должны были освещать дорогу, только сгущали темноту, увеличивая опасность. Враг уже третий день не давал передохнуть. Небольшие казачьи отряды, преследовавшие повстанцев, расположились в долине вместе с лошадьми и разожгли костры.
– Стоп! Стоп! – закричали со всех сторон.
– Что еще? – Солдат переложил ружье с одного плеча на другое.
– Кто их знает?
– Ночь!
– Если враг сейчас нападет…
– Нас всех заберут в плен.
– Я с утра не ел.
– И я тоже.
– Еле держусь на ногах, братцы.
– А ты сними пока ружье, будет легче.
Они стояли пять, десять минут. Руки и ноги отяжелели и словно существовали отдельно от тела. Солдаты опирались друг на друга, дремали стоя, и, когда враг во сне начинал преследовать солдата, он вздрагивал, радовался, что оказался среди своих, и спрашивал:
– Что мы стоим?
– А я откуда знаю?
– Говорят, крестьяне, которые показывали дорогу, сбежали.
– Что же будет?
– Пошлют в деревню за другими.
– Здесь бы и заночевали!
– И дали бы миску похлебки. – Кто-то сглотнул слюну.
Солдаты с револьверами в руках вели двух перепуганных крестьян, приговаривая:
– Попробуете сбежать, расстреляем!
– Вы же свои, не москали, зачем нам бежать? – оправдывался низкорослый крестьянин.
– Знаем мы вас!
Армия снова отправилась в путь. Стало еще темнее, сосед не видел соседа, и, если кто-то выходил из строя, он с трудом возвращался назад.
– Как вы идете? – кричал один солдат на другого.
– Как стадо коров!
– Поднимите выше косы!
– Вы нам головы отрежете!
– Выше!
– Выше, черт побери!
– Отпустите поводья, – раздалась команда, – лошадь по запаху найдет дорогу, не заблудится.
– Грязи все больше!
– Болотистая местность.
– Куда нас завели?
– Как диких кабанов.
– Живыми бы выбраться!
Налетел влажный резкий ветер и принес с собой колючий снег с дождем. В сонных глазах загорелись огоньки – отражение костров, у которых грелись казаки с их лошадьми. Страха больше не было, солдаты шли как во сне. Они дремали на ходу, ветер обжигал усталые лица и уносился с волчьим воем в голые поля.
– Деревня, деревня, – разнеслось от солдата к солдату, хотя из-за дождя и снега ничего не было видно.
Солдаты замедлили шаг, и колонна остановилась у подворья, светлые окна которого дышали теплом.
– Пригласили бы нас на стаканчик чая! – сказал Вержбицкий Мордхе.
– Я бы не отказался, – криво усмехнулся Мордхе.
Штабные поднялись по каменным ступеням веранды, где их встретили мужчины и женщины, в окнах стало светлее.
Дождь хлестал, холод пробирал до костей. Солдаты стояли пятнадцать минут, двадцать, полчаса. В освещенных окнах подворья зазывно мерцали огоньки, шептали, что штабные сидят в теплых комнатах за накрытыми столами. Голодные глаза горели, солдаты были готовы разломать стены и впиться слюнявыми ртами в мягкие тела полных женщин.
– Что мы тут стоим? – оскалил зубы один.
– В пути согреемся!
– Пойдемте!
– Сами едят жареных уток, а ты, бедный солдат, мокни под дождем, как тряпка!
– Камень в окно сейчас бы в самый раз!
– Тоже мне, начальство!
– Мы что, собаки?
– А наш полковник здесь! – крикнул Вержбицкий.
– И граф Комаровский тоже!
– И полковник Чаховский!
– Если солдат голоден и промок под дождем, начальство не имеет права гулять с женщинами!
– Никакого права!
– Пойдем разберемся!
Мордхе слушал и удивлялся своему равнодушию, все время ощущая, что ноги у него совсем промокли, а измятые сапоги набрали воды.
Вокруг собрались любопытные парни, предлагали размокшие папиросы, утешали, что до деревни недалеко. Подвыпивший крестьянин средних лет ходил от одной группы солдат к другой, угощал водкой и, размахивая руками, предупреждал:
– Ой, братишки, проиграете вы. Покайтесь. Точно проиграете.
Ветер подхватил слова, мокрые от дождя, и разнес плохую новость во все стороны.
– Заткните ему рот!
– Что он каркает, наглец!
– Не дайте ему уйти!
Крестьянина связали и положили на телегу. От его предсказаний стало еще холоднее.
Колонна двинулась в путь, дошла до деревни. Солдаты улеглись в хатах, стойлах, амбарах.
Мордхе с Вержбицким расположились в конюшне. Мордхе с трудом стащил промокшие сапоги, сунул ноги в теплый лошадиный навоз, и, когда его стало клонить ко сну, в его голове все еще звучали слова крестьянина:
– Вы проиграете, братишки, вы проиграете…
На маленьком деревянном подворье, где расположился Лангевич со штабом, все спали. Интендант Винницкий, без шапки, стоял на ступеньках под дождем. Рябое лицо, большие круглые глаза, как у совы, лохматые жесткие волосы – все свидетельствовало о том, что Винницкому подвластны ночные силы, которым он не дает обрести покой.
Он стоял без факела, узнавал любого улана в своем полку и окликал его по имени. Винницкий отправлял солдат в соседние деревни за едой и за кормом для лошадей и кричал вслед каждой отъезжающей телеге:
– Без провианта не возвращаться!
Во влажной темноте скрипели колеса. Лошадиные копыта шлепали по лужам, брызги летели во все стороны. К лестнице подъезжала одна пара перепуганных лошадей за другой.
Винницкий был доволен, он не сомневался, что утром, когда проснутся голодные солдаты, телеги уже будут стоять на подворье.
Дождь и ветер не утихали, хлестали в полях и между деревенскими хатами. В приглушенных голосах, доносившихся со всех сторон, чувствовался страх перед ночной тьмой.
Винницкий навострил уши, потянул плоским носом воздух, словно животное, и решил, что надо идти в деревню. Что-то уланы долго не возвращаются. Он подмигнул стоявшим возле него солдатам, и они отправились к распахнутым воротам. Шли минут десять, молчали, не зная, добрались ли уже до деревни или заблудились. Влажная темная ночь окутывала лица, лишая зрения. В ушах звенело. Перед глазами мелькали холодные искры, потом превращались в круги. Казалось, что ноги топчутся на одном месте.
Залаяла собака, резко и звонко. Солдаты пошли на лай и услышали оклик:
– Кто идет?
– Свои.
У хаты стояли уланы с телегой, груженной провиантом.
– Что вы тут делаете? – спросил Винницкий.
– Мы реквизируем продовольствие, пане полковник!
– Не полковник, не полковник, с вами говорит генерал, – разозлился Винницкий, нащупал ручку и резко открыл дверь.
Тухлый запах подгнившего картофеля ударил в лицо. Лучина, горевшая на кухне, лишь усиливала темноту, и Винницкий, войдя, ничего не смог разглядеть. Он поднял лучину.
Посреди комнаты на коленях стояла баба в одной рубашке, хватая солдат за руки:
– Пожалейте бедную бабу, мы же все христиане, не вынимайте кусок изо рта… У меня нет ничего, кроме этих двух куриц…
Солдаты увидели Винницкого, переглянулись и отдали честь.
– Что такое? Что такое? – Винницкий сердито посмотрел на бабу и улыбнулся.
– Пане начальник, – бросилась она к Винницкому, – сжальтесь!
– А где твой муж?
– Он спит.
Ноги у крестьянки подкосились. Страшное лицо Винницкого перепугало ее до смерч и. Она была уже готова отдать куриц, лишь бы солдаты убрались из хаты.
– Как он может спать в таком шуме? – Винницкий подошел к кровати. – Он притворяется! А что у тебя здесь в глиняном горшке?
– Пара яиц, пан начальник!
– Сделай омлет, только быстро! – крикнул он и вытащил из-под крестьянина перину. – Иди, разожги печь.
Крестьянин открыл испуганные глаза, посмотрел на свои голые черные, как земля, ноги, взглянул на Винницкого и, согнувшись в три погибели, спустился с кровати в короткой рубашке до пупа. Он хотел натянуть штаны, сушившиеся на веревке у печи, но Винницкий закричал:
– Мы будем мокнуть под дождем, а ты, свиное ухо, будешь спать с бабой под периной? Пойдешь у меня на улицу вместе с картошкой, не кривись, не кривись, разжигай! Быстро!
У крестьянина дрожали руки и ноги. На лице появилось тупое выражение, как у испуганной овцы, а умные серые глаза наполнились глухой тоской.
Муж и жена, стесняясь, возились вокруг печи, злые и чужие друг другу. Они торопились, но руки, словно деревянные, шевелились с трудом.
Когда Винницкий уже ел омлет, его разобрал смех. Он то и дело поднимал глаза на полуголых супругов и давился от хохота.
Во время еды Винницкий повеселел. Он смеялся про себя и вслух, представляя, как завтра в штабе будет рассказывать эту историю, изображать, как крестьянин ходил, согнувшись, и полуголая парочка, злясь, суетилась вокруг печи. Он даже закашлялся при мысли о том, что завтра товарищи будут хвататься за животы от смеха.
Винницкий велел солдатам забрать кур, оставил пару медных монет и довольный вышел на улицу.
Дождь прекратился, подул сухой ветер и разогнал влажный воздух. Облака поредели и рассеяли темноту. Тут и там поблескивали лужи, словно стекло.
От усталости подкашивались ноги и опускались веки, хотелось выгнать крестьянина из супружеской постели и занять его место.
Винницкий доплелся до подворья, забрел в первый амбар и упал как подкошенный в сено между солдатами.
Утром армия была уже на ногах. Солдаты шли час, два, пока добрались до деревни Гроховиски и там остановились.
Развели костры. С телег Винницкого, где был провиант, раздавали хлеб, колбасу и водку. Измученные солдаты получили возможность отдохнуть, они сушили мокрую одежду и, когда яркое юное солнце осветило поля, забыли обо всех трудностях, повеселели и стали перешучиваться.
– Сейчас поесть бы!
– Вон везут котел с кашей!
– Потом жаркое подадут!
– Откуда ты знаешь?
– Янек говорит, что привезли несколько поросят!
– Толку-то? Несколько поросят на такое количество людей!
– Ты себя тоже человеком считаешь?
– А ты – свинья!
– Так и есть!
– Вот и я говорю!
– Не ссорьтесь, не ссорьтесь!
– Идите лучше за кашей, а не то мы вам ничего не дадим.
Солдаты толкались вокруг котла, забыв о наступлении врага и думая только, как бы побыстрее получить порцию еды. А те, кто уже поел, стояли неподалеку, надеясь на добавку.
Неожиданно примчались уланы, да так стремительно, что у солдат еда застряла в горле. Над полями полетели, словно пули, слова:
– Русские! Русские!
Началась суета, как в улье, когда из него выгоняют пчел. Солдаты надевали мундиры и шапки. Один натянул левый сапог, бросился к лошади, попал босой ногой в грязь и побежал обратно искать правый сапог.
– Где мое ружье?
– Да вот оно лежит!
– Их уже видно?
– Кого?
– Русских!
– Они наступают со всех сторон!
– Одних штыков больше трех тысяч.
– Откуда ты знаешь?
Армия сосредоточилась на опушке, топталась на месте, словно что-то мешало ей идти вперед. Перед ней был старый густой лес. Там, где начинался ельник, опушка сужалась и заканчивалась запрудой.
Все наблюдали, как Бентковский сел на белую лошадь, пересек поле и доехал до запруды, за которой виднелись хата и маленький сарай.
Позиция была выигрышной. Со всех сторон лес, а там, где он становился реже, тянулись болота. «А что, если враг окружит лес? – думал по пути Бентковский. – Все умрут с голоду!»
Он слез с лошади и крикнул крестьянину, стоявшему у двери:
– Лезь на крышу сарая!
– Я боюсь, пане начальник. – Крестьянин низко поклонился.
Бентковский вытащил револьвер и наставил его на крестьянина:
– Лезь!
Крестьянин полез на четвереньках и от страха улегся на крышу.
– Вставай!
Он встал.
– Что ты видишь?
– Вижу, пане начальник, казака.
– Одного?
– Вижу еще одного, еще одного, еще…
Бентковский вскочил на коня и помчался по лесной просеке, которая вела к вспаханным полям. Насколько хватало глаз, вокруг расстилались поля, серели деревеньки. Справа – старый дремучий лес, слева – ельник, и за ними стоял враг и сообщал о своем наступлении, подавая сигналы один за другим.
В долине закончилась суета. Вперед вышли зуавы. Косиньеры и кавалерия заняли свои места. Армия стояла сплоченная, словно в ожидании бури.
Вражеские пули летели с двух сторон и жужжали в окружающей тишине. Воздух внезапно вздрогнул. Ель вывернуло с корнем, и в образовавшейся яме задымилось пушечное ядро. Затем второе, третье, от грохота заложило уши.
Зуавы при первом залпе строем двинулись вверх на холм, разбились на отряды по сорок человек.
Полковник Рошбрюн, который выглядел более худым и сутулым, чем обычно, бежал впереди и размахивал саблей:
– К тиральерам![70]70
Легкие пехотинцы.
[Закрыть]
– Распределитесь среди тиральеров!
Зуавы распределились по всей ширине просеки, в сосновом лесу и ельнике расставили солдат из резерва.
Среди зуавов стоял Мордхе. Он смотрел, как приближаются русские, шеренга за шеренгой, и обстреливают лес из пушек. Ядра взрывались, полыхали красным огнем. Мордхе считал – раз, два, три, четыре, потом перестал считать. Грохот орудий заглушал ружейные залпы и застилал глаза дымом.
Врага больше не было видно. В густом дыму загорались огоньки. Они трещали и проносились мимо с тонким свистом. Приходилось постоянно нагибаться, словно уклоняясь от летящих камней.
Справа и слева вражеский огонь стал сильнее. Зуавы двинулись вперед, туда, где клубился дым, и начали стрелять по огонькам. Вержбицкий вышел на середину просеки с криком:
– Держите ружья ниже, еще ниже, ближе к земле!
– Не расходуйте попусту патроны!
– Цельтесь ближе!
– Ближе!
– Ура!
Вержбицкий, согнувшись, словно пытаясь что-то разглядеть в дыму, устремился в сторону врага. Он шел, наставив ружье и ожидая, пока русские откроют огонь. Поравнявшись с Мордхе, он вдруг отпрянул назад, будто его задела пуля, и сказал:
– Плохо дело, Алтер!
– Что случилось?
– Что делать без ружья?
Ствол ружья Вержбицкого погнулся от вражеской пули. Подбежал высокий мазур. Полы его мундира были заткнуты за пояс, чтобы было легче бежать. Красная феска была залихватски сдвинута на ухо, гордо торчал курносый нос. Вдруг он схватился за живот, загородил Вержбицкому дорогу и рухнул на землю. Ружье упало рядом.
Вержбицкий подскочил к мазуру, поднял его ружье и с виноватым видом, будто что-то украл, посмотрел на Мордхе. Пройдя несколько шагов, он застонал:
– Что с тобой? – спросил Мордхе.
Он показал Мордхе простреленную правую руку и, весь бледный, замер на месте.
– Сильно болит?
– Я не могу сдвинуться с места.
– Ну так стой.
– Но ты иди, Алтер, иди!
Мордхе отстал, шеренги солдат двигались одна за другой. Солнечные блики кружились перед глазами, подталкивая его вперед и шепча, что если он замешкается хоть на мгновение, то все потеряет. И Мордхе побежал. Страх гнал его прочь, будто своим бегством он еще мог спастись. Время от времени ему приходилось останавливаться: дороги были устланы мертвецами, некоторые раненые поднимали головы, стоны летели к голубому небу, по которому юное солнце расстилало свои лучи. А что здесь делает Комаровский?
Мордхе отдал честь.
– Алтер, беги в штаб и передай от имени Рошбрюна, чтобы немедленно высылали подмогу. У нас закончились резервы. Я уже отправил двух солдат, но пока никаких вестей. Видимо, не дошли. Иди, Алтер, и Бог тебе в помощь, иди ельником, так надежнее.
Пока граф говорил с Мордхе, тот решил пойти по короткой дороге. Он оглядел просеку, залитую солнцем, убедился, что в ней больше ста метров, и направился в клубы дыма от вражеских ружей.
Комаровский стоял и бранился, считая храбрость Мордхе безумием, и ждал, что в любую минуту его сразит вражеская пуля.
Мордхе шел с ружьем в руке. Он надеялся, что у врага закончились патроны и никто не станет в него стрелять. Противнику даже в голову не придет, что кто-то осмелится пройти там, где верная смерть.
Мордхе больше не слышал свиста пуль и стона раненых. Он шел и считал собственные шаги, сто, еще сто, он увидел сосновый лес, росший когда-то из белого песка, пропустил десяток шагов и начал считать снова. Он сам не знал, как долго идет и закончится ли когда-нибудь этот путь.
Увидев косиньеров, Мордхе зашагал быстрее. Только теперь он услышал, как пули пролетают мимо него, одна за другой. Трудно было понять, кто стреляет.
– Тебе повезло, что уцелел, – поприветствовал сержант Мордхе. – Что за идиот послал тебя по этой дороге? Видишь, как москаль поливает, а?
– Где штаб? – спросил Мордхе.
– Там, на холме!
Мордхе посмотрел туда, куда показывал сержант, ничего не разглядел и направился наверх. Он миновал людей, лошадей, телеги, добрался до верха холма и увидел штаб. Впереди стоял Лангевич, по обе стороны от него – Езиоранский и Валигурский, а сзади Винницкий с адъютантами.
Пули, как пчелы, жужжали над их головами, на какое-то время их заглушали пушки, но потом они снова начинали жужжать. Мордхе взглянул на грустное лицо диктатора.
О чем он думает, когда враг, намного превосходящий силами, окружает его армию, когда солдаты голодные, раздетые и без патронов, а защитник Польши перепугался до смерти?
Мордхе направился было к Лангевичу, хотел утешить его, сказать, что если тут же выслать зуавам подкрепление, то они отобьют русские пушки у казаков.
– Ты куда идешь? – преградил ему путь адъютант.
– К пану диктатору.
– Зачем?
– С поручением от полковника Рошбрюна.
– По поводу подкрепления?
– Да, пане адъютант.
– Скажи этому французу, что он совсем обнаглел!
– Если не придет подкрепление, нас всех перестреляют.
– Ничем не могу помочь!
– Что такое? – Подошел Бентковский и спросил Мордхе: – У тебя сообщение?
– Меня послал полковник Рошбрюн. У нас больше нет резерва. И если мы немедленно получим подкрепление, есть вероятность отбить у русских пушки…
– Верно. Солдат прав, – перебил Бентковский Мордхе и прислушался. – Зуавов почти не слышно, значит, наши теснят русских, хорошо, мы немедленно вышлем подкрепление.
Горящие ядра с грохотом падали между деревьями одно за другим. Артиллерийский обстрел усилился.
Бентковский бегал взад-вперед, искал генерала Смеховского, командующего косиньерами, и, не найдя его, остановил Коссаковского:
– Надо отрезать дорогу русской пехоте, выводи косиньеров и веди их прямо в поле, самое место косами помахать.
Коссаковский пришпорил лошадь, быстро повернулся к солдатам, и именно в этот момент с шумом ударила картечь в том месте, где только что стояла его лошадь. Лошадь подалась назад, наступая задними копытами на солдат.
Какой-то офицер бросился на колени от страха и стал креститься:
– Благодарю тебя, святая Богоматерь, что ты позаботилась о нас, детях твоих, и пуля никого не задела.
– Солдатам есть у кого поучиться. – Бентковский посмотрел на стоящего на коленях офицера и покачал головой. – С такой армией можно сразу отправляться в отпуск.
– Ура, хлопцы! – крикнул Коссаковский и потянул лошадь за поводья.
Солдаты не последовали за ним. Косиньеры отпрянули назад, не слушая священника, который ходил среди солдат с крестом и приговаривал:
– Я пойду с вами. Крест защитит вас, пойдемте, вместе принесем себя в жертву и выгоним врага из Польши!
Бледный Коссаковский, размахивая револьвером, кричал:
– Я вас всех перестреляю, негодяи! Что вы стоите, как перепуганное стадо, в атаку на врага, ура!
Генрика, сидя на невысокой лошади, не знала, что делать с рослыми мазурами. Она уговаривала их, обнимала, обещала вознаграждение, как мать уговаривает перепуганных детишек:
– Не бойтесь, ребятки, идемте со мной.
Солдаты не двигались с места, они стояли молча, словно испуганный скот, который гонят на убой. Один из них сказал:
– Куда вы нас ведете? На забор?
– Мы сейчас же уберем его, – успокоил солдат Бентковский.
Покосившийся забор из тонких, сгнивших досок тут же разобрали. Путь к запруде был свободен.
– Ура, хлопцы! – Коссаковский снова рванулся вперед на лошади.
Солдаты молча пустились за ним, добежали до запруды, свернули к лесу и бросились врассыпную. Коссаковский выстрелил им вслед из револьвера, грозя обоими кулаками:
– Я вас повешу, сукины сыны!
Бентковский, бледный, потерянный, ходил вокруг диктатора и причитал:
– Даже умереть красиво не дадут!
Диктатор ничего не ответил. Его худое лицо вытянулось и нахмурилось. Нижняя губа дрожала, как у ребенка, сдерживающего плач. Он знал, что генерал Чапский ушел с кавалерией в Галицию. Он бы не удивился, если бы узнал, что Чаховский, который сдерживал вражеский натиск уже три часа, не давая врагу продвинуться ни на шаг, прорвал вражеское оцепление и тоже ушел. Да и кому он теперь нужен, если все проиграно? Еще час-другой, и оставшиеся измученные солдаты будут перебиты… Если бы он мог уйти далеко отсюда, куда-нибудь далеко в лес, совсем один…
Подбежал, задыхаясь, Рошбрюн в испачканной одежде, с грязным лицом и попросил Лангевича:
– Пошли со мной пехотный батальон.
– Откуда я его возьму? У меня нет солдат, – равнодушно ответил Лангевич.
– Как это? Нет резерва? – Француз почти кричал. – Из моих зуавов никто не останется в живых! Враг вырежет всех до одного, он бросает на нас один батальон за другим!
Диктатор не ответил, будто разговаривали не с ним. Его лицо потемнело, узкие плечи горестно поднялись вверх.
– Как же быть? – не унимался француз.
Генералу Валигурскому не понравился тон, которым Рошбрюн говорил с диктатором. Со сдержанной яростью в голосе он сказал:
– Пане! Иди к своим зуавам, если им суждено погибнуть, то тебе, их командиру, стыдно остаться в живых!
Молодой офицер с криком «ура!» пронесся мимо с батальоном пехоты.
Мордхе, все это время не выпускавший ружья из рук, побежал вместе с батальоном и увидел, как русские пошли в штыковую атаку, еще шагов сто, и они нападут на зуавов.
Земля загорелась под ногами, в ушах неожиданно стало тихо, хотя залпы не прекращались: пли, пли! Палили так часто, что невозможно было сосчитать. Солдаты бегали, дыша дымом и порохом, они больше не боялись смерти и равнодушно смотрели на своих товарищей, погибавших от вражеских пуль.
Словно из-под земли выросли косиньеры – высокие мазуры в длинных шинелях с косами над головами, похожие на смерть.
Косы рубили головы, руки, лица, не подпуская к себе штыки, и польский пехотный батальон с фланга врезался во вражеское войско. Враг не выдержал натиска, отпрянул, и канонада внезапно прекратилась.
Мордхе бежал следом со штыком в руке, бежал один, ощущая в душе пустоту. Он остановился. Врага больше не было видно. Густой дым клубился на опушке леса, застилая все вокруг. Где он? Дым постепенно рассеивался, показались русские шинели.
– Они бегут, бегут.
Повсюду раздавались эти слова, так невероятно звучавшие в тишине.
– Они бегут!
Пятнадцать солдат стояли на холме и смотрели на поле, усеянное мертвецами.
– Где мы?
– Где враг?
– А где наши?
– Подождите здесь, – сказал унтер-офицер, – я посмотрю, где наши, и приду за вами.
Он скрылся в лесу. Несколько солдат сели на землю, остальные стояли и смотрели, как мазур возится над упавшим русским, обыскивая его карманы.
– Вот это была резня!
– Сегодня мы задали жару этому москалю!
– Говорят, что он бросил на нас больше восьми тысяч солдат…
– Больше было!
– Как он рубил!
– Кто?
– Чаховский!
– Зуавы тоже не спали!
– Сколько наших погибло?
– Откуда мне знать?
– Меня спасла Богоматерь, даже не поцарапало пулей!
– Меня тоже!
– Если бы москаль не отступил с пушками, мы бы их взяли!
– Четыре пушки.
Мордхе лежал на спине, слушал разговор товарищей и пытался понять, что произошло.
Война была проиграна. Все батальоны сражались на свой страх и риск. Не было единого плана, ничего заранее не обсуждали, один не знал, что делает другой, но произошло чудо – слабые прогнали сильных.
В чем заключалось чудо?
У Мордхе не было ответа на этот вопрос, да он и не был нужен. Он понимал, что чудо заключалось в солдате, простом солдате с Богом в сердце.
– Чего мы тут сидим? – сказал один солдат.
– Пойдемте, поищем наших. Смеркается, они могут уйти, а мы останемся здесь.
Солдаты отправились в лес, им навстречу вышли заблудившиеся зуавы.
В ельнике послышался сигнал.
– Русские!
– Это русские!
– Что это за сигнал?
– Кто его знает!
– Да они всех нас перестреляют!
– Тише!
– Идем по одному!
Солдаты бросились врассыпную и, прячась за деревьями, продвигались все дальше. Вскоре показалась опушка. Один солдат высунул голову, разглядел черный флаг с белым крестом и крикнул:
– Это наши!
Солдаты помчались вперед, увидели издалека Рошбрюна и повеселели. Раньше, чем они успели добежать, снова послышалось:
– Идут!
– Русские идут!
Солдаты, стоявшие лицом к опушке и спиной к лесу, развернулись – na lewo w tył zwrot[71]71
Налево, назад, разворот! (польск.)
[Закрыть], и по двое направились в лес.
Враг распределился по лесу группами по пять – десять солдат.
Началась погоня.
Мордхе бежал со штыком, не видя перед собой Рошбрюна, который со своим отрядом атаковал врага, а враг – больше двадцати рослых русских – окружил несколько зуавов, превращая их в решето, но, увидев выбегающих из леса поляков, один отряд за другим, обратились в бегство.
– Стреляйте! – крикнул кто-то.
Солдаты схватились за ружья, однако патронов не было, пришлось лишь смотреть, как враг исчезал среди елей.
Зуавы перемещались по лесу по три-четыре человека. Им навстречу попались двое русских. Широкоплечий зуав преградил путь одному из них. Оба на миг остановились, посмотрели друг другу в глаза, словно ища повод броситься на противника. Верхняя губа зуава задрожала, как у изголодавшегося волка, он стиснул зубы и в тот же миг вонзил штык в бок врагу. Русский упал на колени и снова поднялся, как недобитое животное. Зуав, разъяренный, жаждавший мести, еще раз с такой силой вонзил штык русскому между ребер, что ему пришлось наступить на тело ногой, чтобы вытащить из него штык.
Мордхе подбежал, взглянул на русского, лежавшего с открытым ртом, откуда била кровь, и, не разбирая дороги, помчался дальше.
Раздался выстрел. В кустах стоял русский со штыком.
Мордхе бросился на него. Он увидел маленькие серые глаза, заросший шрам на желтом подбородке. Мордхе выбил у врага из рук штык и ударил его прикладом в сердце. Враг упал. Мордхе почувствовал жжение в правом виске, перед глазами поплыли круги, становясь все больше и больше, увидел солдата на коленях, умоляющего чужого человека:
– Помилуйте, ей-богу, я не стрелял!
И вдруг солдат вырвался и пустился бежать. Мордхе бросился за ним. Расстояние между ними все увеличивалось, наваливалось на Мордхе, нависало над ним, словно гора.
Когда Мордхе очнулся, было уже темно. Он ощупал себя, боясь, что ему оторвало руку или ногу, удивился, что все в порядке, и встал.
Вокруг было тихо. Солнце клонилось к закату и кровавым шаром висело за лесом, высокие сосны, закинув головы, краснели в лучах заката.
Где он?
Мордхе осмотрелся в поисках ружья, отошел, вернулся назад и наклонился к кустам. Ружья не было. Только теперь он почувствовал, что его левая щека саднит, горит, а в висках стучат молоточки.
Мордхе все дальше углублялся в лес, он больше не боялся наткнуться на врага и не думал о том, что ему нечем защищаться.
Шагах в двадцати от Мордхе на пеньке сидел Лангевич. Он закрыл лицо руками, его худые плечи дергались. Неужели диктатор плакал?
Мордхе не хотелось видеть диктатора в минуту слабости, и он направился дальше в лес. Стемнело. Мордхе шел и чувствовал в себе немую боль индивида. Но в этой боли он ощущал радость жизни. Коллектив живет страданиями индивида, развивается с их помощью и при этом не стремится ни к какой высшей цели. Сидит Лангевич и оплакивает самое дорогое – поверженную диктатуру, не видя, как свежие развалины уже дают новые ростки.
Когда Мордхе вышел в поле, было уже темно. Повсюду бродили солдаты. Никто не знал, куда идти. Мертвые поляки и русские лежали рядом друг с другом. Трупы приходилось обходить или перепрыгивать через них, так их было много.
– Товарищи, – взмолился раненый, – пожалейте! Русские меня убьют, не бросайте меня!
Солдаты прошли мимо, не откликнувшись на мольбу. Мордхе наклонился к раненому:
– Что с тобой?
– Мне прострелили колено, я не могу идти, отведи меня, братец, к нашим, век буду помнить твою доброту! Богом прошу тебя, отведи меня, я поскачу на одной ноге!
Мордхе оглядел поле. Кагане лежал с открытыми, ничего не видящими глазами. Мордхе остановил солдата и передал ему раненого:
– Отведи его до обоза!
Тон, которым говорил Мордхе, выражение его глаз убедили солдата взять раненого под руку и увести его с собой.
Кагане лежал без руки. Правая рука, оторванная до плеча, валялась рядом.
Мордхе снял рубашку с одного убитого, завернул окровавленную руку Кагане и уселся у него в изголовье. Стало совсем темно. Там и тут светили звезды, выглядывая из облаков. Шаги быстро затихли. Стало тихо, еще тише. И эту тишину нарушали лишь стоны.
Кагане очнулся, посмотрел вокруг, хотел приподняться и упал. Боль лишила его сил.
– Я здесь, с тобой.
– Мордхе?
– Да.
– Уходи, Мордхе, уходи отсюда! Нет больше ни диктатора, ни армии.
– Что?
– Сегодня вечером Лангевич едет в Галицию.
– А армия?
– Армию распустят. Ну, давай, подними меня!
– Ты сможешь идти?
– Я обопрусь на тебя.
Мордхе потащил Кагане, поддерживая его то с одного бока, то с другого. Они то и дело останавливались. Кагане дрожал.
– Что такое, Кагане? Может, присядешь?
– Я боюсь, что мы заблудимся и попадем в лапы к врагу.
– И что?
Подъехали уланы. Мордхе спросил у них:
– Где стоят наши?
– Кто их знает! – отозвался один.
– Все бегут через границу! Говорят, что пан диктатор уже там.
– А вы? – спросил Мордхе.
– А мы заблудились!
Они уехали. Вновь стало тихо. Кагане посмотрел на Мордхе, осознал свою беспомощность, увидел, как в свете луны скачут солдаты, спасаясь бегством, и, уткнувшись в плечо Мордхе, расплакался.
