Текст книги "Румынские сказки"
Автор книги: Ион Крянгэ
Соавторы: Барбу Делавранча,Михай Эминеску
Жанр:
Сказки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)
– Я этого беру, – сказал Фэт-Фрумос, указывая на тощего жеребца.
– Да как же так, прости господи, ты что, зря работал? – возразила хитрая старуха. – Почему не взять то, что тебе полагается по праву? Выбирай одного из этих красивых коней… любого отдам.
– Я этого хочу, – настаивал Фэт-Фрумос на своём.
Старуха, как одержимая, заскрежетала зубами, но потом крепко закрыла рот, похожий на испорченную мельницу, чтобы не истечь желчью, переполнившую её чёрную душу.
– Ладно, бери, – вымолвила она наконец.
Он вскочил в седло, положив палицу на плечо, и полетел молнией, как ураган средь вихрей пыли. Песок пустыни будто бежал по его следам.
Девушка дожидалась его в лесу. Он посадил её на коня позади себя и помчался дальше.
Ночь окутала землю своей прохладной тьмой.
– Спину жжёт, – сказала вдруг девушка.
Фэт-Фрумос оглянулся. Сзади нёсся высокий зеленоватый шквал, и неподвижные глаза, похожие на угли, прожигали красными, как пламя, лучами тело девушки.
– Бросай щётку, – сказала она.
Фэт-Фрумос послушался. За ними сразу же вырос тёмный, дремучий лес, весь трепетавший от шороха листьев и воя голодных волков.
– Вперёд! – крикнул Фэт-Фрумос коню, летевшему в ночной мгле, подобно демону, подгоняемому проклятиями. Бледная луна проносилась меж серых облаков, как светлое видение средь туманных пустых снов.
Фэт-Фрумос летел дальше и дальше.
– Спину жжёт, – повторила девушка, сдерживая стон, будто долго заставляла себя терпеть.
Фэт-Фрумос обернулся и увидел большую серую сову, у которой блестели лишь глаза, красные, как две молнии, скованные тучей.
– Брось точило, – приказала девушка.
Фэт-Фрумос бросил. И вдруг выросла из земли прямая серая скала, неподвижная, как окаменевший от страха великан, головой упирающийся в облака.
Фэт-Фрумос рассекал воздух с такой быстротой, что ему казалось, будто он низвергается с неба в какую-то бездонную пропасть.
– Опять жжёт, – сказала девушка.
Старуха просверлила скалу и прошла сквозь неё, превратившись в струю дыма, передний конец которой горел, как уголь.
– Брось косынку, – сказала девушка.
Фэт-Фрумос послушался.
Они увидели за собой большое озеро, В его светлых, прозрачных глубинах купались серебристая луна и огненные звёзды.
Фэт-Фрумос услыхал длинное заклинание и взглянул на облака. В двух часах пути, далеко в небесной выси медленно парила под голубым сводом полночь с медными крыльями.
Когда обезумевшая старуха доплыла до середины озера, Фэт-Фрумос бросил в облака свою палицу, она ударилась о крылья полночи. Камнем свалилась полночь на землю и жалобно прокаркала двенадцать раз.
Луна спряталась за облако. Старуха, скованная железным сном, погрузилась в заколдованное озеро, а в середине озера выросла длинная чёрная трава. То была осуждённая душа старухи.
– Мы спасены! – сказала девушка.
– Мы спасены! – повторил конь с семью сердцами и добавил: – Хозяин, ты ударил полночь, и она упала на землю на два часа раньше времени: я чувствую, как у меня под копытами шевелится песок. Скелеты, погребённые под горячим песком пустыни, встанут и будут подниматься на луну, на пир. Так уж у них водится. Сейчас опасно ехать. Холодный, отравленный их мёртвыми душами, воздух может убить вас. Вы лучше ложитесь спать, а я тем временем слетаю к своей матери, пососу у неё молока из белого пламени и стану красивым, как прежде.
Фэт-Фрумос послушался его. Он сошёл с коня и расстелил свою мантию на горячий песок.
Но странно… Глаза девушки глубоко ввалились, скулы выступили, её смуглая кожа посинела, рука стала тяжёлой, как свинец, и холодной, как лёд.
– Что с тобой? – спросил Фэт-Фрумос.
– Ничего, ничего, – ответила она угасшим голосом и упала на песок, дрожа как в лихорадке.
Фэт-Фрумос отпустил коня и лёг на расстеленную мантию.
Он уснул… но ему казалось, что он бодрствует. Веки у него покраснели, как огонь, и сквозь них он будто видел, как луна медленно спускалась на землю, всё увеличиваясь и увеличиваясь, пока не стала похожей на мерцающий, висящий в воздухе серебристый замок с тысячами розоватых окон: а от луны к земле протянулась царская дорога, покрытая серебряной, скреплённой лучами галькой.
Из песка поднимались скелеты, высокие… закутанные в длинные белые плащи, сотканные из редких серебряных нитей, сквозь которые просвечивали кости. На голове у них сияли короны из лучей света, с длинными золотыми остриями Сидя на скелетах коней, они двигались медленно, медленно… длинными вереницами…. словно полосы серебристых теней… взбирались по лунной дорожке и исчезали в неподвижном замке, откуда доносилась неземная музыка.
Фэт-Фрумосу померещилось, что и девушка медленно встала, что её тело растворилось в воздухе и остались одни кости. Окутанная серебристым плащом, пошла и она по светлому пути протянутому к луне. Она ушла в туманное царство теней, откуда явилась на землю, вызванная чарами старухи.
Веки Фэт-Фрумоса стали зелёными, потом чёрными – и он перестал что-либо видеть.
Солнце поднялось уже высоко, когда Фэт-Фрумос открыл глаза. Девушки около него не было. В жаркой пустыне ржал красавец конь, блестевший в опьянявшем его золотистом свете солнца, которое он впервые в жизни видел.
Фэт-Фрумос сел на коня и не успел оглянуться, как очутился у замка Дженара.
На сей раз Дженар охотился на расстоянии семи дней пути. Фэт-Фрумос посадил его дочь на коня впереди себя. Она обняла его за шею и спрятала голову у него на груди. В полёте полы её белого платья касались песка пустыни. Казалось, беглецы застыли на месте, а пустыня и морские волны мчатся мимо них. Только еле слышно было, как кричат все семь голов кота.
Далеко в лесу Дженар услышал ржанье своего коня.
– В чём дело? – спросил он.
– Фэт-Фрумос похитил твою дочь, – ответил волшебный конь.
– Сможем мы его догнать? – спросил удивлённый Дженар, считавший, что Фэт-Фрумоса нет в живых.
– Нет, его не догнать, – ответил конь, – потому что он оседлал моего брата, у которого семь сердец, а у меня их только два.
Дженар вонзил шпоры в бока коня, и тот понёсся быстрее ветра. Завидев в пустыне Фэт-Фрумоса, Дженар приказал коню:
– Скажи своему братцу, чтобы он забросил хозяина в облака и прискакал ко мне: я буду кормить его орехами и поить сладким молоком.
Конь Дженара заржал и всё передал своему брату, а его брат передал всё Фэт-Фрумосу.
– Скажи своему братцу, – приказал Фэт-Фрумос коню, – чтобы он забросил хозяина в облака, а я буду кормить его горячими угольями и поить жарким пламенем.
Конь Фэт-Фрумоса передал это своему братцу, а тот забросил Дженара в облака. Облака окаменели и превратились в красивый серый замок, а меж двух облаков два голубых, как небо, глаза метали длинные молнии. То были глаза Дженара, сосланного в воздушное царство.
Фэт-Фрумос остановился и посадил девушку на отцовского коня. Ещё день пути, и они прибыли во дворец царя.
Народ считал Фэт-Фрумоса погибшим. Когда разнеслась весть о его возвращении, день оделся в праздничный наряд, а толпа, ожидавшая витязя, шумела, словно пшеница на ветру.
Что же сталось за это время с царевной Иляной?
Как только уехал Фэт-Фрумос, она заперлась в саду за высокими железными стенами и там, лёжа на холодных камнях, положив под голову булыжник, лила чистые, как алмаз, слёзы в стоявшую подле неё золотую купель.
В большом запущенном саду из бесплодного камня, дневного зноя и ночной прохлады родились цветы с жёлтыми лепестками: их мутный блёклый цвет напоминал глаза мертвецов – то были цветы печали.
Глаза царевны Иляны ничего уже не видели: ей только казалось, что в купели, полной слёз, отражается образ любимого. Её глаза, два высохших родника, уже не лили слёз. Кто поглядел бы на её длинные волосы, ниспадающие подобно фалдам золотой мантии на её холодную грудь, на немое страдание, высеченное словно долотом на её лице, тот принял бы её за богиню волн, лежащую как изваяние на надгробной плите.
Но едва она услыхала шум голосов, возвещающий о возвращении Фэт-Фрумоса, лицо её просветлело: она руками зачерпнула слёзы из купели и окропила ими сад. Как по мановению волшебной палочки, пожелтевшие листья сада стали зелёными словно изумруд. Мутные, блёклые цветы стали белыми, как жемчужины, и превратились в цветы ландыша.
Ослепшая, бледная царевна медленно пошла вдоль грядок и нарвала много ландышей, из которых устроила ложе.
Тем временем пришёл Фэт-Фрумос.
Она бросилась ему на шею, онемевшая от счастья, устремив на него свой потухший взор, взяла его за руку и показала купель, наполненную слезами.
Золотой и ясный лик луны засверкал на бездонной синеве неба. Фэт-Фрумос умыл лицо из купели, закутался в мантию, сотканную из лунных лучей, и лёг на ложе из цветов. Царевна легла рядом с ним, и приснилось ей, что матерь божия сняла с небосвода две голубые утренние звёзды и положила их на её лоб.
На второй день она проснулась зрячей.
На третий день венчался царь с дочерью Дженара.
На четвёртый день должны были сыграть свадьбу Фэт-Фрумоса.
Солнечные лучи сошли с неба и рассказали музыкантам, как поют ангелы в честь святых, а волны морские, исходящие из недр земли, рассказали им, как поют феи, когда предсказывают счастье людям. Так музыканты сочинили весёлые пляски и здравицы.
Огненная роза, серебристые лилии, жемчужный ландыш, скромные фиалки и все другие цветы собрались и стали рассказывать каждый на языке своего аромата, каким должен быть наряд невесты. Они поверили свою тайну весёлому мотыльку с голубыми, расписанными золотом крылышками. Мотылёк долго кружил над лицом спящей невесты, и во сне она увидела себя в венчальном наряде. Увидела и улыбнулась – до того она была красива.
Жених надел рубашку, сотканную из лунных лучей, пояс, усыпанный жемчугом, и белую как снег мантию.
И сыграли они свадьбу такую, какую никто ещё на земле не видывал.
И жили они долгие счастливые годы в мире и согласии, а если правду говорят, что для Фэт-Фрумосов время не течёт, то они, быть может, и сейчас живут.
Барбу Делавранча
Негиницэ
Перевод М. Богословской
Жила-была на свете старуха, старая-престарая. И такая она была маленькая и сморщенная, что её едва было видно. Целыми днями вязала она чулки и мысленно молила господа бога подарить ей ребёнка. Ведь у неё был только старик муж, да и он то в лесу, то на гумне, то на базаре, а старуха день-деньской одна как сыч; и такая стояла в доме тишина, что у неё начинало в ушах звенеть. Старуха разговаривала сама с собой от скуки, сама себе отвечала на вопросы. И, нанизывая петельки, она смеялась над собой так, будто смеялась над кем-то другим:
«Дорого бы мы дали, если б у нас на старости лет был мальчик!»
«Неужто б ничего не пожалели?»
«Ничегошеньки».
«Значит, девочке ты была бы не рада?»
«Да как сказать – пожалуй, и девочке я была бы рада».
«Да, но ей надобно приданое».
«Нашлось бы и приданое, ведь у нас с дедом всё есть; да и много ли нам надо; три аршина полотна белого да два гроба, ей остались бы быки деда, плуг его да наш дом».
«Хорошо, тётушка, но где же такую девочку раздобыть? Сама знаешь – засохшее дерево плодов не даёт!»
Заохала старуха, засмеялась: «Ох-ох-ох! Хи-хи-хи! Всё можно вернуть, даже реки текут вспять по воле божьей, только молодость не возвращается. Чего не было вовремя, тому уж не бывать никогда. Я была бы рада даже маленькому мальчику, совсем крохотному».
«Ну, ты была бы рада и девчурке; ты бы нанизывала петельки, а она бы их распускала; ты бы сеяла муку, а она бы рассыпала; ты бы ставила котелок варить мамалыгу, а она бы его в огонь опрокидывала».
«Да уж я была бы рада и ребятёнку с кулачок величиной, лишь бы слышать, как он говорит мне “мама”, ведь такая в избе пустота, когда в ней только старик да старуха».
«Ну, а если он будет не с кулачок, а ещё меньше?»
«Ну что ж, я и такому буду рада».
И старуха захихикала:
«Ну и дурёха же я!»
«И впрямь дурёха».
«А если бы мальчик был с горошинку?»
Старуха засмеялась, запрокинув голову, но тотчас вздрогнула, услышав за дверью тонкий, обиженный голосок:
– А если он будет величиной с зёрнышко?
Старуха посмотрела по сторонам и, не увидев никого, перекрестилась.
– Ну что ж, – продолжал тот же голос, – я вижу, тебе не нужны дети.
Собралась старуха с духом и сказала:
– Нет, нужны… но где ты… кто ты?
– Кто я? – Негиницэ,[13]13
Зёрнышко.
[Закрыть] мысль людская. Я очень маленький и могу залезть людям в уши и подслушивать их мысли. Вот только что я сидел у тебя в правом ухе, а потом перебрался в левое, и уж как я хохотал, когда подслушал, что тебе взбрело на ум.
– Ну вот ещё выдумал. Что это мне взбрело на ум? Ровно ничего!
– Неправда, – смеясь, ответил Негиницэ, – человек говорит не всё, что думает. Если бы я не шепнул тебе, что засохшее дерево уже не даёт плодов, ты бы ещё бог знает что сказала…
Старуха зарделась.
– Не стыдись, матушка, не надо. Таков уж человек. В детстве он проказничает, потому что мал ещё, в молодости совершает безумства, потому что молод, а на старости лет ему остаётся только мечтать о безумствах, потому что он уже не может их совершать…
Старуха осмелела и, потеряв терпение, крикнула:
– Ну-ка замолчи, Негиницэ, да покажись-ка, я хочу тебя увидеть.
И тотчас она услышала такой звук, словно стрекоза пролетела или пчела прожужжала, и почувствовала на своей руке какую-то тёплую капельку.
– Вот и я!
Бедная женщина широко раскрыла глаза: если бы даже разверзлись небеса, то она не удивилась бы так, как в тот миг, когда увидела у себя на руке такое чудо.
Негиницэ был красив, как драгоценный камень, и мал как зёрнышко; глазки у него были точно синие искорки, а ручки и ножки тонкие, словно паутинки.
Старуха хотела было поцеловать Негиницэ, но он быстро вскочил ей на нос, а потом опять спрыгнул на руку.
– Тише, мама, тише, не раздави меня, – испугался он.
– Дай, я тебя поцелую: ты всю избу будто солнцем озарил, когда сказал мне «мама».
– Осторожнее, не проглоти меня.
Старуха поцеловала его.
– А как же ты ешь, Негиницэ, родненький мой?
– Я-то? Да я воздухом сыт. Вот до сих пор ел за королевским столом, и никто не знал об этом; и как я смеялся, когда видел, что все трепетали перед королями, а я прогуливался себе у них в ушах и узнавал все их мысли.
– А как они живут, дорогой? Почитай, не жизнь, а сплошной праздник?
– Куда там! Они умирают от обжорства, а бедняки – от голода. Беднякам плохо оттого, что им некому приказывать, а королям плохо, потому что надо приказывать очень многим. Простолюдины хватают тебя за шиворот и предают справедливому суду, если ты их обманываешь, а короли лишь поддакивают тебе, и даже больше того: они знают, что ты их обманываешь, но молчат, примиряются с этим – и пальцем не пошевельнут, – как шло, дескать, всё в государстве, пусть так и идёт.
– Послушай-ка, Негиницэ, но ведь тебе надобен целый год, чтоб пройти тот путь, который человек проходит за один день.
– Да вовсе нет. Я отдаюсь на волю ветру и плыву по воздуху, как по волнам. Иногда я перегоняю ласточек и несусь, точно серебряная стрела.
– А старик-то мой как обрадуется, – сказала старуха, – когда узнает, что у него теперь есть мальчик. Нынче вечером он напьётся на радостях.
– Что и говорить, – ответил Негиницэ. – Я хочу видеть отца сейчас же, сию же минуту.
Как услышала старуха слово «отец», порадовалась за старика своего и сказала Негиницэ:
– Наше гумно недалеко отсюда – вон там, на широком большом холме. Как заметишь шесть гнедых, что молотят пшеницу, так остановись – там и найдёшь моего старика.
– Ну, я пойду, – сказал Негиницэ.
И когда старуха открыла дверь, он, вытянув ручки и ножки, бросился в волны ветра и исчез, как искорка.
По пути встретил Негиницэ стадо коров. Он был большой озорник – прыгнул в коровий след на дороге и давай кричать:
– Эй, пастухи, вытащите-ка меня из этой преисподней, и я исполню все ваши желания!
Пастухи оглянулись на голос и подошли к Негиницэ, а один из них, самый злой и глупый, захотел его раздавить да что есть силы как даст ногой об землю! А Негиницэ быстро отскочил, и пастух, сильно ударившись, вывихнул себе ногу и застонал. Остальные же принялись колотить по земле дубинками, да так, что после каждого удара половина дубины со свистом отлетала в сторону.
– Не зевайте, а не то провороните коров! Мужики вы здоровенные, а умишко у вас убогий, головы ослиные! – захохотал Негиницэ и умчался по ветру.
Наконец добрался Негиницэ до гумна, где работал старик. Чтобы получше рассмотреть его, он взобрался к нему на нос. Старик обрадовался, но не так, как старуха. Опечалился тогда Негиницэ, и, чтоб придать себе вес в глазах старика, заявил:
– Ты не смотри, что я такой маленький! Конь куда больше мальчика, а всё же мальчик его оседлает!
Буйвол больше человека, а ведь человек надевает на него ярмо! Горы куда больше, чем овцы, а ведь овцы пасутся на них! Земля больше, чем плуг, а всё-таки плуг врезается в землю и рассекает её! Деревья-то больше, чем топор, а ведь топор сечёт их под корень. Ты вот больше меня, а утомился, пока ходил за конями по гумну, а посмотри-ка, как я погоню их, и даже без бича.
Подивился старик, но всё же повёл Негиницэ на гумно. Как пришли они туда, Негиницэ вскочил на коня и закричал: «Эй! но-но-но-о!», и потом перепрыгнул на другого, ущипнул его, ущипнул и третьего, и лошади помчались, да так, словно их двадцатью бичами стегали. Старик диву давался, а тут как раз проходил мимо купец, который направлялся в королевский дворец.
– Дед, – сказал купец, – я слышу, кто-то кричит: «Но-о! но-о! эй!» – но никого не вижу. Кто это так здорово лошадей погоняет?
– Знаешь, любезный, – ответил старик, – подарил мне бог мальчика величиной с зёрнышко, а ума-то у него в десять раз больше, чем у нас с тобой.
Негиницэ остановил коней и прыгнул старику на ладонь. Увидев его, купец подумал, что не худо было бы отнести такое чудо королю.
– Старик, – предложил купец, – я дам тебе кошелёк золота за него.
Негиницэ – скок старику в ухо и тихо стал подсказывать ему ответы. А старик, думая, что это он всё сам говорит, сказал купцу:
– Ты вот весь свой век торгуешь, ну скажи: приходилось ли тебе покупать когда-нибудь живую душу за кошелёк золота?
– Я тебе дам… два кошелька.
И опять старик ответил, повторяя за Негиницэ:
– Два кошелька… за живую душу?
– Я тебе дам… десять кошельков.
Старик побледнел, но сказал то, что шепнул ему Негиницэ:
– Богу душу даруют, а сатане продают.
– Я тебе дам… двадцать кошельков!
Старик, обуянный жадностью, молчал, хотя Негиницэ всё время подсказывал ему ответы.
И, видя, как жаден старик, Негиницэ шепнул ему наконец: «Ладно!», и тот повторил за ним:
– Ладно!
Дед и купец ударили по рукам – сделка состоялась. Купец заплатил деньги и забрал Негиницэ, продавшегося по доброй воле. И когда купец уже уходил, Негиницэ крикнул старику:
– Эй, старче, старче, знать не суждено было вам со старухой иметь детей!
Король вместе со своими мудрецами держал важный совет – в стране свирепствовали засуха и мор. И когда пришёл купец и доложил королю, что принёс ему мальчика величиной с зёрнышко, король страшно удивился, а мудрецы широко раскрыли глаза и затрясли длинными бородами.
– Не может этого быть, ваше величество, об этом ни в одной книге не говорится.
– Нет, может быть! – воскликнул Негиницэ и прыгнул на стол, за которым шёл совет. – Ведь на свете может быть многое такое, о чём в книгах не написано, и очень многое бывает не так, как толкуют книги, а совсем иначе.
Король и учёные долго не могли надивиться на невиданное чудо, а потом снова начали совещаться.
А Негиницэ сначала прыгнул королю на руку, потом на плечо, наконец на макушку и сказал, смеясь:
– Да будет вам известно, ваше величество, что самые маленькие могут стать самыми большими.
Королю ничего не оставалось как ответить:
– Верно, Негиницэ, верно!
А учёные, тишком подтолкнув друг друга, опустили глаза.
Король тут же приказал построить для Негиницэ дом в десять этажей, величиной с орешек, весь из чистого золота и украшенный драгоценными каменьями.
Негиницэ остался на королевском совете, но постарался укрыться от всех, чтобы вволю проказничать. Тихонько и незаметно забрался он в ухо учёного, который смотрел на звёзды в подзорную трубу, и узнал, что сей великий муж вовсе и не думает о делах государственных, а смотрит на нос короля, поражаясь его величине. Негиницэ потихоньку вылез и забрался в ухо другого учёного, который утверждал, будто изучил внутреннее устройство человека и знает лекарства, помогающие от всех болезней. И открылось Негиницэ, что и этот учёный тоже не думал о делах государственных, а восхищался перстнем короля. Так и узнал Негиницэ, что мысли всех учёных были заняты посторонними вещами: один грезил о прекрасной даме, другой мечтал польстить королю, третий отдал бы всё за бутылку вина, четвёртый думал, что вовсе недурно быть королём, пятый – что король такой же человек, как и все. И только один учёный с большим лбом внимательно слушал, что говорил король.
Узнав мысли всех учёных, Негиницэ поспешил залезть королю в ухо и рассказать ему шёпотом всё до мельчайших подробностей. Король, уверенный, что это он сам распознал думу мудрецов, страшно разгневался и крикнул одному из них:
– Эй ты, звездочёт, делаешь вид, что смотришь на звёзды, а сам пялишь глаза на мой нос и думаешь, что он похож на чурбан. Так ты, значит, радеешь о делах государственных?!
Учёный задрожал и упал на колени, прося помилования.
– А ты? – сурово сказал король, обращаясь к учёному-врачу. – Ты бы меньше отправлял на тот свет людей, если бы у тебя был мой перстень?
Лекарь затрепетал и тоже упал на колени.
И так говорил рассерженный король, обращаясь к каждому по очереди:
– Ты думаешь о любовных шашнях, а не видишь, что одной ногой уже стоишь в могиле; а ты приготовился соврать мне; ты вот считаешь, что в бутылке вина разума куда больше, чем в моей голове, а не знаешь, что если бы учёный сидел на троне, то он бы наделал не меньше глупостей, чем самый последний из болванов; ты полагаешь, что король простой смертный, как и все, но не понимаешь, однако, что учёные даже на людей-то не похожи; ты вот едва сдерживаешься, чтоб не разинуть рот и не проглотить всё королевство, и только ты, – обратился он к последнему, – думаешь о делах государственных.
Все учёные упали на колени.
– Ну, что мне теперь с ними делать – отрубить им всем головы?
Учёные были ни живы, ни мертвы, а Негиницэ вскочил королю на макушку и сказал:
– Помилуй бог, ваше величество! Если не будет учёных, кто же тогда станет обманывать людей?
– Пусть будет только правда на земле!
– Помилуй бог, ваше величество! Что бы вы стали делать, если бы ложь вовсе исчезла? А вы подумали, ваше величество, о своей жизни? Ведь вы ели, спали, охотились, пересчитывали деньги, веселились, – как с её светлостью королевой, так и без неё, – больше, чем пеклись о нуждах и делах государственных. Как же вы, ваше величество, удержитесь на троне, если народ узнает правду?
Король улыбнулся – с досадой, правда, но всё же улыбнулся – и, чтобы поправить дело, простил всех. Видя, однако, что учёный, который думал о том, о чём и полагалось размышлять на королевском совете, всё ещё дрожит, он спросил его:
– Ну а ты, мудрейший, почему дрожишь?
– Ваше величество, – ответил несчастный старик, – уж лучше я вам откроюсь, всё равно вы узнаете, о чём я думаю. Хоть я и полагаю, что знания мои ничтожны, однако считаю, что жалованье моё слишком незначительно.
Король от души захохотал и обещал увеличить ему жалованье; потом, прервав совет, он ушёл, унося с собой Негиницэ, сидевшего у него на макушке, и недоумевая, как это ему удаётся угадывать мысли окружающих.
Королева и наследники, увидя Негиницэ, удивились, а узнав, что король на старости лет научился угадывать мысли людей, изумились ещё больше и никак не хотели этому поверить.
– Ваше величество, – сказала королева, – ну, угадайте, о чём я думаю?
– Посмотрим, – ответил король.
Королева подумала и рассмеялась своим мыслям…
Негиницэ быстро забрался королеве в ухо и узнал, о чём она думает: «Как было бы хорошо, если бы король снова стал молодым!» Один миг – и Негиницэ перебрался в левое ухо короля и шёпотом передал ему всё. Но король – ни слова. Тогда королева засмеялась и сказала:
– Ну что? Не можете угадать, не можете?
Дело в том, что король был немного туг на левое ухо. Негиницэ догадался, перескочил в правое и снова зашептал. Лицо короля прояснилось, и, покачав головой, он захохотал и сказал:
– Эх, хоть ты и королева… а такая же баба, как и все! Ловко ты придумала, да только невозможно это…
Королева устыдилась и, потупив глаза, размышляла: «А если он угадает, о чём я раньше думала, то я от стыда сквозь землю провалюсь! Ведь сколько раз я проклинала королевские советы, когда они кончались далеко за полночь».
Наконец Негиницэ захотелось посмеяться и над самим королём, и он сказал себе однажды утром:
– Таков уж человек! Тверди ему всё, что угодно, говори всё время одно и то же, и он поверит, потому что глуп. Чему он не верит сначала, тому непременно поверит потом. Подложу-ка я королю свинью: оставлю его без верных советников и сведу с безумцами.
И с тех пор, ехал ли король во главе войска, держал ли совет, ложился ли спать, вставал ли с постели, ел ли, ласкал ли детей своих – одна и та же мысль преследовала его: «Разве ты не видишь, что советники твои состарились и дела государственные в запустении?»
А весь секрет-то был в том, что Негиницэ сидел в ухе у короля. И так шли дни за днями, пока не решил король, что всё должно быть по-иному. Разогнал он старый совет и созвал новый.
Собрались – один лучше другого!
И пришли новые советники да сбросили бедного короля с его наследственного трона…
«Ну, теперь посмотрим, как он выкрутится», – смеялся чертёнок Негиницэ.
Король в слезах вышел из города. Негиницэ сидел у него на плече.
– Что это вы плачете, ваше величество? Не падайте духом, будьте же мужчиной!
– Ах, Негиницэ, как же мне не плакать? Где мой королевский жезл?
– Да будет вам, ваше величество! Лучше срубите-ка себе кизиловый сук и сделайте посох. Палица тяжела для вас на старости лет, ещё упадёте, а посох вас поддержит.
– Где мой трон королевский, Негиницэ? Ведь на нём сидели деды мои и прадеды!
– Да полноте, ваше величество! Растянитесь на мягкой траве, усеянной цветами, и скажите по правде, где вам покойнее – на троне, усыпанном драгоценными каменьями, или на чудесном лугу?
– А где моя корона с дорогими каменьями и самоцветами, Негиницэ?
– Да будет вам, ваше величество! Прикройте широким листом лопуха свою седую голову и скажите мне по чести, что легче: корона и заботы, которые она доставляет, или лопух, защищающий вас от солнца?
– Может быть, это и так, Негиницэ, – согласился король, тяжело вздыхая, – так, как ты говоришь, у тебя всё очень складно получается; но когда подумаю, что ещё вчера я был велик и славен… я готов залить слезами всю землю!
– Да полноте, ваше величество! Сказать по правде, ну какая же это была слава? Всю жизнь вы или воевали, или совещались, или рубили головы одним, а других наказывали бичом, или читали прошения, или слушали о нуждах народа – и ещё много и много вы делали такого, что вам отнюдь не было по сердцу. Ну разве же это слава?! Подумайте только, ваше величество, что ваш подданный был подчинён лишь вам, у него был один хозяин, а вы, ваше величество, пеклись обо всех, были слугой для всех; вы же видите, ваше величество, что вы были самым последним слугой, самым последним невольником в государстве. Дело ясное: вы были королём, но не были человеком, теперь же вы – человек, но не король. И сейчас в вас больше величия, потому что вы идёте туда, куда хотите. И потом, как знать? Вы думаете, ваше величество, что бояре могут обойтись без народа? Пусть народ потребует своего старого короля… и тогда вы увидите, ваше величество…
Слова Негиницэ утешили короля, и он пошёл бродить по государству, прикрыв голову листом лопуха и опираясь на кизиловый посох. И исходил король всю землю вдоль и поперёк. И что он ни видел, всё его удивляло, и он спрашивал Негиницэ:
– Негиницэ, за что бьют этого человека, – слышишь, как он вопит?
– Оттого, что король глух и не слышит, – отвечал Негиницэ.
– Негиницэ, отчего это столько голых и босых людей?
– Оттого, что король слеп и не видит.
– Негиницэ, почему этот старик так мучается, стараясь разгрызть дёснами чёрствую корку?
– А оттого, что король слишком много ест.
– Негиницэ, зачем эти люди работают по ночам, выбиваясь из сил?
– Чтобы король мог спать и днём, если ему придёт охота.
– Негиницэ, тогда отчего же на моём троне сидит король, который глух, слеп, жаден и вечно спит?
– Да, но прежде чем стать королём, он всё видел, всё слышал, трудился и был щедр.
Бедный скиталец в раздумье остановился посреди большого города и сказал:
– Да, Негиницэ, золотые твои слова! Если бы я снова стал королём, я бы знал, как поступать!
И едва успел он произнести эти слова, как неожиданно раздался такой шум, рёв и грохот, что казалось, земля содрогнулась. Что стряслось? Прискакали гонцы. Богатыри с длинными пиками принесли весть о том, что народ заточил в тюрьму нового короля и всех его советников и приближённых и призывает на трон прежнего, законного короля.
Услышав это, старик сказал богатырям:
– Остановитесь – это я!
И все его узнали и упали перед ним на колени, а Негиницэ, сидя на плече короля, спросил его:
– Ну как, ваше величество, ещё видите и слышите или вам уже хочется есть и спать?
Всему приходит свой черёд, потому что всё в мире движется, подобно колесу. Пришёл черёд и Негиницэ, мысли людской. Однажды ему захотелось подшутить над королём. Он залез в его правое ухо, думая, что это левое. А левым ухом король ничего не слышал. «Ну, что ж поделаешь. Мне лень теперь перелезать, – подумал Негиницэ, – лучше я буду кричать погромче». И Негиницэ начал кричать что есть сил в ухо, которым король слышал отлично:
– Если король сам не узнал правды, то он уж ни от кого и никогда её не узнает!
Как услышал король такой громкий крик у себя в ухе, сердце у него ёкнуло, он изо всех сил ударил ладонью по уху и сказал:
– О-го-го, – значит, я принимал чужие мысли за свои собственные?!
Он тряхнул головой, и Негиницэ, потеряв сознание, упал ему на ладонь…
– А-а, это, значит, ты сидел у меня в ухе? Ты сбросил меня с королевского трона? Хорошо же! Я найду на тебя управу!
Разъярённый король приказал перевязать Негиницэ шею длинной шёлковой ниткой, опустил его в колодец и утопил.
Так умер бедный Негиницэ.