Текст книги "Румынские сказки"

Автор книги: Ион Крянгэ

Соавторы: Барбу Делавранча,Михай Эминеску
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Богатырь Шперлэ
Перевод Н. Анисимовой

Шперлэ – вот как назвал своего сына один царь, а было это давным-давно. Когда я услышал эту сказку, очень я этому имени подивился, тут же подошёл к бабушке и спросил у неё, что же это за имя такое; но бабушка отослала меня к дедушке, дедушка же снял с полки святцы, перелистал всю книгу из конца в конец, имена всех святых, больших и малых, за все дни года перечитал, но имени Шперлэ так и не нашёл. Только когда дедушка протирал уже очки и клал святцы на место, сказал он мне, что, верно, был тот царский сын очень ленив. Ибо что такое «шперлэ», как не потухший жар, и как же ещё назвать того, кто вечно возле печи сидит да щипцами золу помешивает, коли не Шперлэ. Тут мне всё стало ясно, и сказал я, что, конечно, так оно и было.

Ну, а раз так, надо ли объяснять, почему нравилось Шперлэ плескаться с утками и гусями в пруду, а затем валяться с поросятами в непролазной грязи?

Рассказываю я вам об этом, чтобы вы поняли, почему невзлюбил Шперлэ и царь и все придворные; они считали, что он совсем никудышный человек, и только путается у всех под ногами. В кого он такой уродился, не знаю, потому что царь и царица были люди как люди, а два старших брата Шперлэ так же походили на него, как день на ночь, а может, и того меньше. Были его братья статные как дубы, такие сильные, что могли бы, кажется, землю надвое расколоть, и притом такие умные, что знали все тайны земные, как свои пять пальцев.

Но это всё присказка, сказка будет впереди.

У царя, как у всякого доброго христианина, было своё поле, где он осенью и весной сеял так же, как и мы сеем, коли есть где посеять, а летом собирал урожай так же, как и мы собираем, коли есть, что собрать. Только одно было у него по-иному: на наших полях вырастает и осот и куколь, да головня порой пшеницу попортит, а у царя не то: на его поле у пшеницы стебель золотой, а колосья из драгоценных каменьев, так что и смотреть на них глазам больно.

Хорошо шли дела у царя, и в скором времени стал он хозяином зажиточным: и скота в хлевах у него немало, и закрома зерном наполнены, да и деньжата на чёрный день отложены. Привалило человеку счастье, да и только! Но счастье-то – оно, слышь, переменчиво. Вдруг возьмёт да и уйдёт, скажем, от меня к тебе, а то и обоих стороной обойдёт и отправится к чёрту на кулички.

В один прекрасный день проснулся царь в великой печали. Горе, горе! Что такое? Вот так штука! Караул! Да что случилось? Слышь, этой ночью заявился кто-то словно из-под земли вырос, и вытоптал всё царское поле. Да не говорите?! Так оно и есть! А что же сторожа-то смотрели? Как будто они что-нибудь понимают…

И пошло в тот год у царя всё шиворот-навыворот.

– Научите, что мне делать? – спрашивает царь у советников.

Всяк советник свой совет подаёт.

Один говорит:

– Надо бы позвать владыку, молебен отслужить.

Другой возражает:

– А я бы вот что сказал, великий царь: не след на другой год сеять, и весь сказ!

– Так, по-твоему, – спрашивает царь, – чтобы мышей извести, надо дом спалить?

Только когда совет к концу приходил, поднялся один советник поумнее и сказал:

– Будут у нас хорошие сторожа, так нечего бояться.

Аминь! Но где найти такую охрану? Уж, конечно, не мы охранять будем, да и не вы, – у нас с вами и своих забот по-горло. Кто же, тогда? Глядь, выходит вперёд старший царский сын – он, мол, поле устережёт, и всё будет в порядке.

– Хорошо, дорогой мой, – сказал ему отец. – Иди и помни, что в эту ночь ровно год исполнится, как моё поле повытоптали.

Отправился царевич на великий подвиг. С головы до ног в кольчугу закован, в руке – тяжёлая палица, на бедре колчан с отравленными стрелами. Пошёл врага в смертном бою одолеть.

Все придворные очень на царского наследника понадеялись, но недаром в пословице говорится: к хвалёной груше не иди с большой торбой.

Меня же смех разбирает, да и только, ей-богу! А если кто из вас хочет узнать почему, так пусть потерпит: сам всё поймёт из моего рассказа.

Вышел витязь на середину поля, выбрал себе местечко поудобнее и притаился за чертополохом, словно охотник ночью в засаде: постелил себе мягкой травы, осмотрелся вокруг, снял кожух, положил его под голову и как добрый страж, растянулся на земле.

Вот лежит он, глаз не смыкает, звёзды на небе считает, лежит, не спит, ждёт. Вдруг около полуночи слышит он, как подле него кто-то – «хруст-хруст-хруст».

Стало ему вдруг как-то не по себе: ноги и руки ослабли, в горле ком какой-то застрял, вот-вот задушит. Сунул царевич руку в колчан, достал стрелу, наложил её на тетиву, натянул, хотел выстрелить. А в кого? В того, что подле него хрустит. Но тут взошла полная луна, и увидел витязь малюсенького мышонка. Увидел – да как закричит:

– Стой, я тебя застрелю!

– Не надо, не стреляй!

– Нет, застрелю – это ты поедаешь посевы моего батюшки!

Но мышонок-то, слышь, шмыг и в кусты. А из кустов на целую сажень в землю ушёл, потому что не так был он глуп, чтобы с самим царским сыном в спор вступать.

Витязь наш успокоился, поднялся, осмотрелся, решил, что опасность миновала, и – прости его господь! – опять растянулся на земле.

Вот так-то!

В те поры – может, вы о том знаете, а может, и не знаете – являлись по ночам всюду, где им только ни вздумается, двенадцать небесных кобылиц, а вёл их за собой волшебный жеребец. Жеребец тот и кобылицы много вреда людям причиняли, но совладать с ними никто не мог, потому что, как только они в путь отправлялись, начинал дуть ветерок, сладкий, нежный.

Ничто на целом свете не может так усыпить человека, как тот сладкий ветерок.

В ту ночь, когда сторожил царевич нивы золотой пшеницы, тоже поднялся вдруг нежный ветерок. Вслед за ним пустились в путь двенадцать кобылиц, а волшебный конь впереди. Случилось всё так же, как и в прошлом году. Спал витязь, сны сладкие видел, наутро проснулся, глядь – на поле ни колоса, словно косой оно скошено. Схватился с такой радости царский сын за голову и побежал во дворец доложить обо всём царю.

– Ну что, добрый молодец, с большой удачей тебя?

– Где там, с великим горем! Так, мол, и так. – И рассказал он о мышонке да о всякой другой чертовщине.

Повздыхал тут царь над такой божьей милостью, но всё же оставалась у него надежда, что в следующем году второй сын лучше с делом справится.

Большое дело в жизни надежда, ничего не скажешь! Только я человек маленький и могу сказать лишь одно: и второй витязь тоже дал маху.

На третий год поднялась в царстве великая суматоха: все в тревоге, в расстройстве, думают: погубит опять нечистый посевы, а сторожить в эту ночь уже некому.

Оповестили всё царство, во все города дали знать, что если найдётся какой смельчак, то выдадут ему десять золотых, не считая одёжи и других даров поменьше.

Пришёл один, пришёл другой, но как узнавали о мышонке и всём прочем, рады были с самих себя рубашку отдать, только бы унести назад ноги.

Я тоже пришёл к царю и говорю ему:

– Великий царь-государь, так, мол, и так, давай я тебе помогу.

Царь меня спрашивает:

– Чем же ты мне поможешь?

– Слушай! Мы у себя в Молдове как только увидим, что посевы всё равно пропадут из-за птиц ли небесных, из-за жары ли, из-за засухи ли, то косим до срока и отдаём всё на корм скоту. И тебе, почему бы, твоё величество, не скосить посевы; так ты хоть солому сохранишь.

А царь подумал маленько и спрашивает:

– Больше ничего не скажешь?

– Ничего.

– Ну, коли так, ступай себе с богом; кланяйся от меня жене своей и сыновьям, и всем в твоей деревне, и князю вашему, коли доведётся тебе его встретить.

А я ему на это:

– Будь здоров, твоё величество, и всего тебе наилучшего!

Видно, пришёл я не вовремя, даром столько вёрст отмахал. Но, утешал я себя, как я дело разумел, так его и сделал. А что сделано, то сделано.

Что случилось дальше, узнал я уже позднее. Вот послушайте.

В тот самый вечер, когда должны были опять налететь кобылицы, является к царю Шперлэ и просит отпустить его поле стеречь. Как закричит на него царь:

– Тьфу ты, чёрт! Прочь с глаз моих!

– Дозволь, батюшка, ради бога, дозволь!

– Пошёл прочь, дьявол, не то смертоубийство случится!

– Ей-богу, батюшка, дозволь ты мне, а коли завтра по-утру золотая пшеница не будет у тебя цела до последнего зёрнышка, можешь меня больше и по имени не называть.

– Эх, чтоб ты сгорел, Шперлэ, будь ты неладен! Это ты-то пшеницу убережёшь?

– Я.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся царь, хоть и было ему вовсе не до смеху.

И не то чтобы дал он Шперлэ своё благословение, но попросту никого другого не нашлось, чтобы идти в дозор. А так как никто не явился, Шперлэ в сумерках прокрался один-одинёшенек в поле и стал столбом посерёдке его, как раз возле того кустарника, где сторожили два старших дурня.

Через часок, после того как совсем стемнело, слышит он – «хруст-хруст»!

Огляделся Шперлэ и видит мышонка; только заметил его, сунул руку в карман и вытащил крошки от мамалыги; вытащил и протянул на ладони мышонку.

– На, маленький, кушай. Ну, не будь дурачком, иди ко мне, угостись маленько.

Мышонок, думая, что Шперлэ такой же, как и те двое, что в прошлом и позапрошлом году сторожили поле, собрался бежать.

– Ну, бери же, не бойся. Иди сюда, я тебя и капелькой винца угощу; потом мы с тобой потолкуем, а то мне одному скучно.

По-первоначалу мышонок только усами шевелил, но после стольких уговоров, свернул хвост крендельком и подошёл к витязю.

– Здравствуй!

– Здравствуй!

– Как поживаешь?

– Слава богу, ничего.

Взял мышонок крошку с ладони Шперлэ и облизнулся. Видно, не был он избалован домашними лакомствами, и показалась ему мамалыга вкуснее осыпавшихся на поле зёрен.

Угостил Шперлэ-хитрец его мамалыгой, потом налил себе на ладонь из фляжки три капельки вина и протянул мышонку. Зверёк язычок высунул и «раз-раз» вылакал все три капельки.

– Хорошо винцо, братишка?

– Хорошо, коли ещё есть, – отвечает мышонок.

– Как не быть!

И снова мышонок слизнул язычком три капли, и ещё три, и ещё три, и ещё тридцать три, пока совсем не нализался! Прямо как человек!

Развеселился мышонок, стал рожи корчить, облизал себе усы и мордочку, опёрся на хвост, стал на задние лапки, потом перевернулся через голову и запел:

 
Спасибо, виноградник, за вино,
И вкусное и пьяное оно!
 

– О винограднике не думай, – говорит ему Шперлэ, – это не твоя забота. На ещё, пей себе на здоровье. Но только не егози, я у тебя хочу кое-что спросить. Послушай, знаешь ты, что это здесь за чудеса на отцовском поле творятся?

– Знаю.

– А что делать, как присоветуешь?

– Что я присоветую? Это дело лёгкое; дай мне ещё одну ложечку из фляжки, тогда я тебе всё и растолкую.

Шперлэ-богатырь не поскупился – попотчевал, а зато мышонок его научил, что ему надо делать. Выпил мышонок последнюю каплю за здоровье Шперлэ и говорит:

– Теперь ты знаешь, что тебе делать надобно, смотри во все глаза, а я пошёл спать. У меня вроде голова немножко кружится и петь хочется. Так я ушёл, смотри в оба. Доброй ночи!

– Доброй ночи! И вот что ещё, если выйдет всё по-хорошему, заходи ко мне в гости, так, попросту, когда угодно!

А теперь уж осталось рассказать совсем немножко. Около полуночи подул сладкий ветерок. Парень спрятался в колючие кусты и ждёт. Как только начнут у него глаза от сна слипаться, а голова вниз клониться, колючки в него и вопьются, и опять он голову поднимет и глаза протрёт. И снова, и снова… Так и не смог сон его одолеть, и прободрствовал Шперлэ до полуночи, когда спустился с неба волшебный конь и двенадцать диких кобылиц. Тут Шперлэ недолго думая хвать жеребца за узду.

– Стой, убью!

– Не убивай меня. Возьми себе уздечку, а меня отпусти; я уведу кобылиц, и поле твоё цело останется. А как будет тебе что-нибудь надобно, встряхни уздечку, сослужу я тебе службу верную.

Согласился Шперлэ, взял уздечку и отправился домой. А там завалился себе на печь и заснул как убитый. Проснулся он поздно, только когда есть ему захотелось.

Весь двор радовался радости царской.

– Вставай, Шперлэ, сынок, дорогой мой богатырь, поднимайся с печи, садись обедать за праздничный стол, он в твою честь накрыт. Вот – красивые одежды я тебе в подарок приготовил и место оставил от себя по правую руку. Иди!

А Шперлэ не шевелится, – видно, лень вперёд него родилась.

Потянулся он что было силы, зевнул так, что чуть скулу не свернул, и сел за праздничный стол; пил, ел, веселился да послушивал, как все его расхваливают.

Вот прошло немного времени, и повадилась в царском саду петь птица с золотыми перьями. Никто не знал, что это означает, один только Шперлэ как посмотрел на неё да услышал её пение, понял, нарядился в красивые одежды, вынул из сундука уздечку и встряхнул её. Только встряхнул уздечку, сразу встал перед ним конь. Шперлэ на коня сел, пришпорил его, и в тот же миг чудесная птица оказалась в его руках. И не птица вовсе, а, слышь, девица прекрасная, такая красавица что ни вздумать, ни сказать, ни пером описать. На подобную красоту и смотреть-то больно. Слышал я, будто ума у неё была палата, но правда то, или нет, сказать не могу.

Говорят, полюбилась она Шперлэ, а Шперлэ ей тоже. Иначе, чего бы ей делать в царском саду, ведь не Шперлэ прилетел к ней, а она к нему.

Сын царский и знать не хотел, откуда эта девица, ни сколько ей лет, о приданом тоже ни словечка не молвил, а спросил у неё только:

– Пойдёшь за меня?

– Пойду, – говорит.

– Матушка с батюшкой, благословите!

– Вот вам божье благословение.

Поженились они. Владыка их обвенчал, я с женой свечи держал, а потом сыграли расчудесную свадьбу. А на свадьбе – стол праздничный, на одном конце стола – я, на другом – царь, жених с невестой – посредине, а напротив них мышонок из сказки.

Можете мне поверить, что всё так и было. Ведь если бы я всего этого не слыхал и не видал, как бы я мог наплести вам такого?

Вы не смотрите, что я бедняк. Я, да будет вам известно, царский крестник, и сохрани вас господь меня как-нибудь обидеть: отрезать у меня хоть одну борозду земли или украсть цыплёнка; не жить вам тогда на белом свете!

На этих днях жду я Шперлэ к себе. Он приедет, как у нас заведено, с калачами и дарами. Как приедет, я вас тоже к себе позову, чтобы и вы на него посмотрели. А потом расскажу, что ещё узнаю о богатыре Шперлэ – сыне царском, который и сам не сегодня-завтра станет царём.

Окаменевший
Перевод З. Потаповой

Жили-были однажды царь с царицей, оба молодые и красивые, да только детей у них не было.

Раз пришёл к царю толстогубый арап и говорит ему:

– Здравствуй, пресветлый царь! Прослышал я, что царица бездетна, и принёс для неё травы: коли женщина навара из них выпьет, сразу затяжелеет.

Царь взял траву у арапа и приказал наградить его конём из царских конюшен и золотой одеждой ослепительной красоты. Потом позвал царь царицу и отдал ей травы с наказом сделать навар и выпить. Царица же отдала травы поварихе и велела их сварить, а для какой надобности – не сказала. Повариха, не зная силы тех трав, отведала навара, и потом отнесла царице; та выпила. Прошло немного времени, и затяжелели обе – и царица и повариха. И когда настал срок, родили обе по пригожему мальчику, распрекрасней всех, на белом свете, и назвали их: одного Дафин, а другого Афин.

Вот однажды пошёл царь на войну, а сына вместе себя оставил, дал ему связку ключей и сказал:

– Сын мой, можешь входить во все комнаты, отдаю тебе все ключи; не входи лишь в ту, какая отмыкается золотым ключом, не то быть беде.

Когда выступил царь из города, сын его открыл все комнаты и увидел там великое множество драгоценных камней, да только ни один не прельстил его. Наконец дошёл он и до комнаты, что открывалась золотым ключом, постоял немного на пороге и вспомнил отцовский наказ. Но потом одолело его любопытство, отомкнул он дверь и вошёл в ту комнату. В ней лежала подзорная труба. Царский сын посмотрел в неё и увидел дворец, весь золотой, блиставший ярче солнца. А во дворце сидела царевна Киралина, красивая как картина, цветок из сада, души услада.

Долго смотрел на неё царский сын, потом положил трубу на прежнее место и вышел со слезами на глазах.

Вскоре вернулся царь с битвы победителем, но сын не встретил его с радостным приветствием, а вышла одна царица и рассказала, что наследник тяжко болен. Царь сразу же понял, отчего заболел царевич, и созвал лекарей со всего света. Но все они заявили, что царский сын не выздоровеет, покуда не женится на царевне Киралине.

Царь стал слать к царевне Киралине посла за послом, да всё без толку, потому что отец её не желал выдавать дочку замуж.

Когда царский сын узнал об этом, решил он, что надо ему собираться в путь-дорогу и самому просить Киралину в жёны. Рассказал он всё своему названому брату, сыну поварихи, и вот, в один прекрасный день, отправились они вдвоём, да и след их простыл.

Долго ли, коротко ли они шли, немалый путь прошли и добрались наконец до матери Вьюжного ветра. Постучали в дверь, вышла им навстречу сморщенная старуха и спросила, чего им надобно. Ответили они, что просят до утра приюта и хотят разузнать дорогу в царство красавицы Киралины.

Старуха поглядела на них жалостливо и говорит:

– Приняла бы я вас с радостью, да боюсь, придёт сын мой, Вьюжный ветер, и заморозит вас обоих, обратит в ледышки. Идите-ка вы лучше к моей младшей сестре, может, примет она вас и укажет вам дорогу к царевне Киралине.

Отправились путники дальше и добрались до матери Буйного ветра. Да только и оттуда пришлось им уйти. Наконец пришли они к матери Вешнего ветра. Постучали в двери, вышла навстречу им молодая женщина, стройная и пригожая. Как увидела она царского сына, сразу сказала:

– Знаю, добрый молодец, Фэт-Фрумос, зачем ты пришёл: ищешь ты красавицу Киралину и хочешь взять её в жёны. Но не дойти тебе до её царства, если мой сын не поможет. Оставайтесь здесь, да только надо вас спрятать хорошенько. Не то, коли сын мой почует, что пришли ко мне люди с другого света, убьёт он вас.

Сказавши это, хлопнула она трижды в ладоши, и тотчас же выпорхнула из-под печи золотая птица, алмазный клюв, изумрудные глазки, спрятала обоих молодцов под крылья и скрылась обратно в печку.

Не прошло много времени, как послышалось лёгкое дуновение ветра, и принёс он с собой аромат роз и розмарина, сами распахнулись двери, и вошёл в дом красивый юноша с длинными золотыми волосами и с крыльями из серебра; в руке держал он посох, весь оплетённый цветами да травами. Едва вошёл он в дом, как сказал:

– Матушка, чую я человека с другого света.

– Это тебе чудится, – отвечала мать, – в нашем доме людям с другого света искать нечего.

Вешний ветер утих и присел к столу. Выпил миску козьего парного молока, запил фиалковой водой из мраморного кувшина и пустился в разговор.

Мать его, видя, что сын развеселился, спросила:

– Расскажи-ка мне, сынок, где находится царство красавицы Киралины и как поступить тому, кто хочет взять её в жёны?

– О трудном деле ты меня спрашиваешь, матушка, – отвечает сын. – Ну, да будь по-твоему. Царство Киралины отсюда далеко, в десяти годах пути. Но можно этот путь совершить во мгновение ока, если найдётся человек, который пойдёт в чёрный лес у смоляной реки, что мечет камни и пламя до небес. В том лесу есть волшебный чурбан; если сесть на него, перенесёт он тебя через реку. А кто это слышит, да другому перескажет, пусть по колена окаменеет. Добравшись до царства Киралины, нужно сделать золотого оленя, спрятаться в нём, пробраться так в покои Киралины и похитить её. А кто это слышит и другому перескажет, пусть по пояс окаменеет. После того как Киралина выйдет замуж, мать Буйного ветра из зависти подошлёт к ней торговца с красивыми рубашками тоньше паутины. Киралина купит рубашки, наденет одну и умрёт, если не обрызгать её слезами горлицы. А кто меня слышит и другому перескажет, пусть весь превратится в камень.

Пока Вешний ветер говорил, царский сын спал, а поварихин сын глав не сомкнул и всё слышал.

Наутро ветер ушёл из дому, и тогда царский сын спросил у его матери, не выведала ли она чего у сына. Но та, боясь окаменеть, отвечала, что ничего не слышала.

Царский сын с поварихиным сыном снова двинулись в дорогу; долго ли, коротко ли шли, – немалый путь прошли, и вот на закате слышат они сильный шум и грохот и видят широкую реку из горящей смолы, а из неё пламя и камни летят до самого неба. Царевич испугался, а поварихин сын и говорит ему:

– Не бойся ничего, иди со мной в лес и делай, что я скажу.

Зашли они в глубь леса и увидели волшебный чурбан, сели оба на него верхом, пришпорили трижды, и превратился чурбан в карету с двенадцатью огненными конями. Вмиг взлетели они выше Буйного ветра и спустились прямо перед воротами дворца царевны Киралины. Только спустились – карета снова превратилась в чурбан, а они оказались перед дворцом из камня-сапфира с кипарисовыми воротами. А у окна сидела царевна Киралина, одетая в золотое платье, расшитое жемчугом.

Как увидела Киралина царского сына, сразу влюбилась в него, да так сильно, что тяжко заболела и дошла до смертного часа.

Чего только не делал бедный царь-отец, чтобы спасти дочку! Да всё было напрасно. Наконец пришла старуха-знахарка и сказала:

– Пресветлый царь! Живи и здравствуй много лет! Ежели хочешь, чтобы выздоровела царевна, твоя дочка, ты должен найти золотого оленя, что поёт на птичьи голоса, и доставить его в дом на три дня и три ночи. Вот увидишь – будет здорова Киралина.

Царь разослал глашатаев во все концы. Через три дня поварихин сын трижды стукнул по волшебному чурбану, и тот обратился в красивого золотого оленя. Поварихин сын спрятал царевича в оленя и поставил его перед дворцом.

Царь, увидел оленя, спустился к воротам и спросил поварихина сына, не продаст ли он оленя.

– Продать не продам, а на время отдам, – ответил гордо Афин.

– Хорошо! Чего ты за него хочешь, если я возьму оленя только на три дня?

– Дай мне тысячу золотых монет.

Ударили они по рукам, царь взял оленя и поставил в покоях царевны Киралины, а сам ушёл по своим делам.

Когда олень остался с глазу на глаз с царевной Киралиной, он запел, да так жалобно, что растрогал бы дерево и камень. Царевна Киралина заснула. Тогда царский сын вышел из оленя, поцеловал царевну в лоб и снова спрятался.

На второй день царевна рассказала своим служанкам, что ей дважды приснилось, будто её целовал красивый юноша. Тогда одна из девушек посообразительнее дала Киралине совет, когда запоёт олень, прикинуться спящей, а как почувствует, что её целует кто-то, хватать его.

Вот настала ночь, и олень запел жалобную песню. Царевна Киралина прикинулась, что спит, и когда Фэт-Фрумос приблизился к ней, чтоб поцеловать, она сжала его в объятиях и сказала;

– Теперь ты от меня никогда не уйдёшь, потому что много я выстрадала, чтобы добиться тебя.

Ласкались они, словно голубки, пока не занялся день. А к полудню пришёл царь и с ним Афин – забирать оленя. Царевна Киралина стала плакать и ни за что не хотела расставаться с оленем. Тут поварихин сын и говорит ей потихоньку:

– Попроси у отца дозволения проводить оленя за городские стены, а там нас ждёт карета с двенадцатью огненными конями. Мы все улетим на ней и отправимся в царство Фэт-Фрумоса, твоего любимого.

Царевна Киралина получила у отца дозволение и пошла с пышной свитой провожать оленя за городские стены.

Тут Афин трижды стукнул оленя по брюху, и он вмиг обратился в карету с двенадцатью огненными конями. Афин подхватил одной рукой Киралину, другой – Дафина и вскочил в карету. Взвились они на воздух и исчезли из глаз.

Долго ли, коротко ли, но пронеслись они путь далёкий, и вот – словно в сказке слово: что ни скажешь – то и готово, – выбрались из чужих стран и вступили в своё царство.

Как дошла до царя весть, что вернулся его сын, вышел он ему навстречу с большим войском, а потом женил его на царевне Киралине. Свадьбу по-царски сыграли – три дня и три ночи пировали.

Не так много времени прошло, сидит раз царица Киралина во дворце у окна и смотрит на дорогу. Вдруг видит: идёт торговец с рубашками. Царица Киралина позвала его наверх, купила две рубашки тоньше паутины и одну из них надела. Но вскоре заболела она, да так тяжко, что вот-вот умрёт.

Афин узнал о царициной болезни, пробрался в полночь в покои, где она спала, окропил её слезами горлицы и вышел. А стража у входа пошла к Дафину-царю и донесла ему, будто Афин целовал царицу.

Как услышал это царь, разгневался и велел отрубить Афину голову. Но когда привели Афина к месту казни, он сказал царю:

– Да пошлёт тебе господь долгой жизни, пресветлый царь! За всю любовь и дружбу мою к тебе прошу я тебя: созови всех самых именитых бояр в царстве-государстве, хочу я перед ними сказать важное слово, а потом уж повели мне голову срубить.

Царь созвал царский совет, на который повелел явиться и царице Киралине. Привели туда Афина, и царь сказал ему:

– Говори, злодей, что тебе нужно сказать.

И начал Афин своё слово;

– Жил-был однажды царский сын и полюбил он дочку царя из дальней страны. И не мог он без неё жить, а потому отправился со своим крестовым братом в дорогу – либо найти её, либо голову сложить в пустыне. Исходили они весь свет вдоль и поперёк и дошли до матери Вьюжного ветра и просили её указать путь к той царской дочке. Мать Вьюжного ветра послала их к матери Вешнего ветра; та их приютила и обещала расспросить сына. Сдержала она своё слово: когда вернулся Вешний ветер домой, спросила его мать, а он ответил так: «До царства царевны Киралины – десять лет пути, но можно добраться туда в мгновение ока, если бы нашёлся такой человек, который пошёл бы в чёрный лес у смоляной реки, что мечет в небо огонь и камни. Там в лесу найдёт он волшебный чурбан, сядет на него верхом и перелетит через реку. Добравшись до царства Киралины, надо превратить чурбан в золотого оленя, спрятаться в нём, проникнуть в покои царевны и похитить её. А после того как выйдет Киралина замуж, мать Буйного ветра из зависти пошлёт к ней торговца с рубашками тоньше паутины, и если не окропить её слезами горлицы, то умрёт она, коли оденет такую рубашку». Сказал всё это Вешний ветер своей матери, а потом наложил заклятие: если кто всё это слышит да другому перескажет, то обратится в камень.

На другой день царский сын спросил мать Вешнего ветра, не узнала ли она чего от сына, но та, боясь окаменеть, сказала, что ничего не слыхала. А названый брат царского сына в ту ночь не спал и всё слышал. Не сказал он царевичу ни слова об этой тайне, пошёл с ним в чёрный лес, сели они на волшебный чурбан и перелетели через реку.

Только вымолвил Афин эти слова, как окаменели у него ноги до колена. Бояре, увидев это чудо, испугались. А Афин снова начал:

– Добрались крестовые братья до дворца царевны Киралины, трижды постучали по чурбану, и он обратился в золотого оленя. Царский сын спрятался внутри и через эту хитрость познакомился с девушкой и похитил её.

Только сказал это Афин, как окаменел до пояса. Тут царь с царицей, видя невиновность Афина, заплакали и стали просить его не рассказывать дальше. Но он не захотел молчать и продолжал:

– После того как царь женился на царевне Киралине, не прошло много времени, как купила она у торговца две рубашки, надела одну и напала на неё злая болезнь. Афин знал, отчего причинилась болезнь, пробрался в полуночный час в царицыны покои, увидел, что она спит, окропил её слезами горлицы и тем спас её от смерти.

Только успел Афин вымолвить эти слова, как весь обратился в камень.

Три дня и три ночи плакали царь Дафин с царицей Киралиной, а потом взяли окаменевшее тело их благодетеля и положили в своих покоях, чтобы всегда и вечно помнить о нём.

Прошло с той поры много времени, и родился у царя с царицей сыночек.

Однажды утром входит Дафин-царь в покои царицы и говорит, что явилась ему во сне женщина вся в белом и возвестила, что если хочет он оживить своего окаменевшего брата, то пусть убьёт сына своего и окропит камень его кровью. Царица сказала, что и ей такой же точно сон привиделся. И вот в обоюдном согласии зарезали они дитя и окропили камень кровью. Сначала задвигался окаменелый, потом ожил совсем и говорит:

– Ох, господи-боже! Каким тяжким сном я спал!

– Эх, братец, – отвечает ему царь, – спал бы ты ещё долго и крепко, если б мы не зарезали ребёнка нашего и не окропили тебя его кровью.

Тут Афин рассёк себе палец ножом, пролил кровь свою на ребёнка, и тот вмиг ожил.

Тогда царь, на радостях, повелел, чтобы по всей стране пировали и веселились.

 
А я в седло удобно сел,
Поведал сказку, как сумел.