Текст книги "Кровавая месть"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– … честно говоря, только когда Большой Шаман его привёл. Развернулась вовсю, так сказать, а тот рот раззявил и глаз с неё не сводил. Ну почти – бедолага на кензане на время её таки переплюнул.

Зашипела открываемая банка, потом вторая, Боженка, отдуваясь, налила себе и Майке. Майка взяла напиток не глядя. А вдруг Вертижопка сменила объект охоты и решила поднять планку, чтобы стать не рядовой госпожой директоршей, а госпожой президентшей пухнувшего от миллионов холдинга.

И отцепится тогда эта пиявка от Доминика. Но тут же погрустнела, вспомнив, как выглядит господин президент: лысая головёнка, тощая шейка, кривые ножки-палочки, козлиная бородка, и кто жена этого Адониса – «вице-мисс Полония» двух-трёхлетней давности. Вице-мисс Вертижопке не по зубам, хоть тресни, это во-первых, а во-вторых, Доминика на кривоногое недоразумение она не променяет. Было в Доминике нечто, на что липли все бабы, хотели его любить и быть им любимыми…

Майка вздохнула. Не слишком тяжело, поскольку взгляд зацепился за монитор с цепочкой витрин, и удовлетворение от сделанной работы затмило все прочие эмоции.

– Пять дней, – твёрдо сказала она. – Со следующей пятницы меня не будет пять дней. Не знаю, легче станет Доминику от этого или нет. Дети пронюхали, что, похоже, он тёплое гнёздышко теряет.

Боженка чуть опять не захлебнулась, на этот раз пивом:

– И что?

– Не в восторге они от этой юлы, смешной им кажется и скучноватой. И по их наблюдениям выходит, что владелец кошелька скоро возвращается из Канады, а папа другого жилища не имеет и не ищет. А потому рассчитывают, что вернётся домой, очень этому рады и решили, что будут страшно послушными, чтобы папа мог эту свою тяжкую работу делать здесь. Верят в тяжкую работу.

– Потрясающие дети! Выходит, сказал им?

– Надо же ему, в конце концов, с кем-то разговаривать.

Доминик до некоторой степени разоткровенничался с детьми только по одной-единственной причине и вовсе не из желания поболтать. Просто категорически не мог больше выносить Харальда Синезубого. Этот тип приезжал ещё раз и опять протанцевал с мамой польку-галоп на одном квадратном метре, сверкая рекламными зубами. А это уже слишком. Необходимо было во что бы то ни стало сменить тему, а поскольку ничего лучшего, кроме столь заботившего его жизненного пространства, в голову не пришло, вот и пробормотал пару слов. Остальное потрясающие дети додумали сами.

– Вот что я тебе скажу, – глубокомысленно заявила Боженка. – Что-то будет. Если эта гнида вертлявая заявится в твой дом…

Майка не дала ей договорить:

– Никогда. Не заявится. А если вдруг, то труп в зоне шаговой доступности я гарантирую…

Боженка сразу же решила придумать для Майки алиби. На всякий случай.

* * *

Тяжкая работа Доминика не была выдумкой. Просто счастье, что он любил своё дело и относился к нему, как к своего рода хобби. Трудные задачи и их решение доставляли ему удовольствие, математика была ему послушна, словно верная собака, а на горизонте маячили великие свершения. С другой стороны – обязаловка, ужасно не хватало столь любезной свободы: никакого бриджа, никакого трёпа с приятелями, никакого секса с любимой Эмилькой, никакой возни с обожаемым «харлеем», никаких гонок по пересечённой местности в соответствующую погоду. Одним словом, с работой – всё тип-топ, а частная жизнь – хоть вешайся.

Он по-прежнему не получал того, чего желал, и, что ещё хуже, всё время вынужден был напрягаться. Устраивать, искать и добиваться. Хотел и не получал, а само не приходило. Просто противоестественно!

Совсем не так представлял он себе рай с прелестной нимфой в объятиях!

А тут ещё этот канадский урод возвращается. На месяц раньше срока, кошмар!

Мысль укокошить урода сразу в аэропорту или, как вариант, по дороге домой Доминику в голову, к счастью, не пришла. Возможность оставаться в квартире вместе с хозяином тоже отпадала. Мир, к сожалению, состоял из неких непреложных правил, бороться с которыми представлялось совершенно бесполезным. Всё равно, что пытаться укусить гранит, да ещё прожевать, да ещё, чтоб вкусно было.

В самой глубине подсознания забитая, придавленная всяким мусором и старательно вычеркнутая из памяти едва рыпалась-таки мысль, что есть у него своё место, его собственное, за которое вовсе не надо бороться. Не нужно оно ему. Не нужно! Ни за что и никогда!

Но вредное подсознание оказалось упрямым. Не меньше своего хозяина, а то и поболе.

От прелестной нимфы помощи не было никакой. Не отдавая себе в этом отчёта, Доминик привык к Майке, которая обладала расторопностью, энергией, трудолюбием и находчивостью. А главное, любила его и, понимая его натуру, старалась по возможности выручать. Причём в ситуациях, когда мужу просто необходимо было что-то сделать, отдавала указания простые, понятные и абсолютно выполнимые, а уж если, часом, и противные, то, во всяком случае, совершенно обоснованные. Ровно того же он подсознательно ждал и от Вертижопки.

С таким же успехом мог дожидаться от коровы высокохудожественного танца живота.

Вертижопка была глупа решительно и бесповоротно. Притворись она огорчённой и расстроенной, слабой и беззащитной, нежным цветком, которому не выжить без поддержки могучего дуба, на который она надеется и уповает, в Доминике проснулся бы рыцарь. Мужские черты встрепенулись бы и ринулись в бой с враждебными драконами – глядишь, и победил бы. Однако Вертижопка обижалась и дулась, отворачивала милое личико и не скрывала своего неудовольствия. И что получалось? Мало того что от него требовалось проявлять безумную активность, так ещё приходилось всё время извиняться перед обожаемой Эмилькой не известно за что и каким образом. Надутая мордашка путала Доминику мозги и руки, уж не говоря о том, что не мордашка являлась главной ценностью Дульсинеи. А главной ценности он тоже не получал, поскольку не мог решить дела с разводом.

Результат был предсказуем. Доминик вернулся домой.

Дети совершенно случайно проявили чудеса дипломатии. О папе маме донесли, а о маме не сказали папе ни слова. Харальдом восхищались отдельно.

А посему Доминик, войдя вечером в нежелаемый и отвергаемый дом, где намеревался быть глухим, немым и слепым, так удивился, что моментально лишился намеченных дефектов. Майка в спальне собирала большой чемодан, раздумывая как раз, брать ли вечернее платье.

Вечернее платье? В поездку и, по всей видимости, деловую? Обычно она брала нормальную одежду. Ну, понятно, что-нибудь поприличнее на всякий случай захватывала – костюм какой… Но вечернее? Что бы это значило? Может, переезжает?

Сдержаться Доминику не удалось:

– Ты, может… уезжаешь?

Майка оглянулась и, стоя перед зеркалом, приложила к себе платье, не проявив никаких эмоций, кроме общего хорошего настроения.

– Кажется, похудела, в самый раз будет. Да, у тебя будет пара спокойных дней в обществе послушных детей, прекрасно со всем справишься. Ведь я правильно понимаю – ты здесь поживёшь?

– С чего ты… – зарычал было Доминик, но прикусил язык, сообразив, насколько глупый вопрос собирался задать. Его большая спортивная сумка – вот она, а что такое он мог в ней принести? Картошку?

Майка принялась аккуратно складывать вечернее одеяние:

– Очень хорошо, что побудешь здесь, за детьми присмотрят, я уже договорилась, но отец всегда нужен. А так, делайте, что хотите, буду тебе благодарна, если вынесешь этот груз. Потерпи, а работать они совсем не мешают. Кстати, ты, конечно, в курсе… Юрек говорил, ты сам обсчитывал… Помнишь последнее, если смотреть с улицы, здание, чей фундамент заходит за ту большую липу – удалось тебе остановиться до неё? Это для меня важно, буду прикрывать всё в комплексе.

Огорошенный Доминик вдруг очутился в своей тарелке. Нормальный производственный вопрос. Декоратору нужна конкретика, а кто такой декоратор, он может и не знать. Чисто профессиональный разговор.

– Окончательно кромка фундамента заходит на одиннадцать сантиметров за ствол, – произнёс он совершенно нормальным тоном и с гораздо большим удовольствием, чем говорил до сих пор. – Меньше нельзя, если сохранять архитектурную концепцию.

– Отлично, – похвалила Майка, пополняя чемодан. – Меня устраивает. Не стой столбом со своей сумкой, твои вещи на прежних местах. Дети вот-вот придут, буду кормить их ужином, а ты – как знаешь.

Захлопнула крышку и вышла из спальни.

В кухне она остановилась, сделала глубокий вдох и очень медленно выдохнула.

А к Доминику вернулось забытое ощущение лёгкости и человечности.

* * *

Майка исчезла ранним утром, и Доминик умудрился поразительно безболезненно видоизменить свои взгляды на текущие жизненные обстоятельства. Дом, которого не было, вдруг как-то снова возник. Нет, его туда не тянуло, ничего подобного, но дом существовал. Мелькнуло было смутное желание привести гуда Вертижопку, но настолько смутное, неясное и едва различимое, что даже толком не оформилось. Опять же внутри Доминика что-то категорически сопротивлялось соединению дома с Вертижопкой, да и вообще сейчас он меньше всего был настроен анализировать свои чувства и ощущения, а потому убедил себя, что этот дом для небесного создания не годится.

Доминик настолько не ориентировался в истинных намерениях своей нимфы, что исключил как раз то, о чём та всю дорогу мечтала и старалась заполучить всеми правдами и неправдами. К счастью, он не информировал возлюбленную о своём решении, поскольку это было его и только его дело, да и вряд ли он сумел бы объяснить, почему так поступил, даже самому себе. Но, как бы там ни было, на душе сразу полегчало.

Приходя с одной работы, чтобы приняться за другую, он натыкался на разных людей и разные блюда, но далеко не всегда на детей. Томек и Кристинка возвращались обычно ближе к вечеру, когда вместе, а когда по одиночке, не преминув дать понять отцу, что не он один бывает занят. Дополнительно всякими разными делами. Ведь нельзя же ничего не знать и не пробовать. Вот он, Томек, уже точно знает, что не намерен становиться наркоманом. Видел тут троих, имел возможность за ними понаблюдать, весьма основательно понаблюдал и категорически отказывается. Гадость, больное дерьмо собачье, а не люди. Ему тоже предлагали попробовать – он не скажет, что ответил. Чтобы не выражаться. Зато Кристинка влипла. Её всю вторую половину дня промучили, и с неё хватит, хотя все девчонки жутко об этом мечтают.

Ужинали вместе, и Кристинка с мрачным удовлетворением только кивала головой, подтверждая слова брата, но не переставая жевать. Даже сквозь зацикленность на самом себе Доминика пробило любопытство: о чём таком мечтают все девчонки, ведь не о наркомании же?!

Оказалось, чтобы стать моделями.

– А никто не предупредил, что они должны делать до и между, – с обидой вставила Кристинка, перестав орудовать ложкой. На деле же выходило, что должны стоять и стоять, и стоять перед зеркалом на табуретке, и нельзя шевельнуться, ни чихнуть, ничего, а на них прикалывают разные там тряпки, а они колются – булавки, в смысле. А ещё руки вверх держать. А тётки вокруг болтают и дёргают, а ты всё равно стой. А потом в этом надо ходить, а оно страшно неудобное, а если потеряешь клочок такой приколотой тряпки, то сразу крик подымают. И снова стой. Ни есть не дают, ни пить, и ужинать нельзя, а те, старшие, уже дрессированные, могут одним салатом питаться или кусочком варёного мяса, совсем без вкуса…

– Она попробовала, – встрял Томек. – И я тоже, дала мне полкусочка.

– Я украла, мне можно есть, вот я и украла, – бодро подтвердила Кристинка. – Или полпомидора, но маленького. И они тоже должны стоять и стоять до страшного суда, я слышала, так те, старшие, говорили. И так всю жизнь. А страшный суд когда? Потому я и не хочу. Ни за что.

Доминик уже в середине леденящего кровь рассказа тоже расхотел становиться моделью. Что до наркомании, то согласился с сыном целиком и полностью. При этом он осознал, что в последнее время явно потерял контакт с собственными детьми, и возвращение близости было ему приятно.

Относительно взрослых, он дважды встретил дома собственную сестру, которая без лишних разговоров показала пальцем, что разогреть на ужин, и раз спросила, сходит ли он с детьми в театр на спектакль о благородных разбойниках, а в другой – примет ли вместе с ними участие в соревнованиях по бросанию чего-то там в цель на свежем воздухе. От театра Доминик решительно отказался, зато в соревнованиях согласился поучаствовать с удовольствием, ведь на свежем воздухе появлялся шанс на присутствие обожаемой Вертижопки. С мероприятия он вернулся в растрёпанных чувствах. С одной стороны, был горд потомством, поскольку не только Томек попал, куда надо, но и Кристинка, а с другой – вожделенное божество его разочаровало и здорово раздражило. Вертижопка, будто нарочно, портила настроение, обижалась, удалялась в неподходящий момент не в ту сторону, всячески демонстрировала скуку и недовольство, твердила… Нет, не твердила, давала понять, что ей холодно. А что самое противное, намеренно крутила задом перед тренером старших ребят.

Хотя, с третьей стороны… Может, как раз поэтому Кристинка так неплохо выглядела на фоне старших ребят…

Кроме того, раз он наткнулся дома на собственную маму, а раз – на тёщу. Одна проследила за возвращением детей из школы и отправила их на дополнительные занятия, а вторая с этих самых занятий их привела. Пожилые дамы вели себя безукоризненно, английская королева могла бы позавидовать, хотя трудно представить себе английскую королеву за такими заботами. Обе бабушки ни к чему не придирались, особой разговорчивостью не отличались, а вот еду оставили – пальчики оближешь!

При этом Доминику даже в голову не пришло, что безупречное поведение старшего поколения Майкиных рук дело. А всё благодаря отличному знанию характера обеих мам. Учитывая, что мероприятие было одноразовым и необременительным, обе дамы сочли свои визиты своего рода развлечением, потребовав взамен отчёта, чем дело кончится. Майкин ответ: «Мне самой интересно…» – только добавил им энтузиазма.

Не удалось ей, правда, охватить более широкий круг лиц, вследствие чего одна из встреч заставила Доминика испытать массу весьма сильных и совершенно неожиданных эмоций.

Немного опоздав – ничего не поделаешь, пришлось ещё раз перепроверять расчёты, – он застал дома чрезвычайно довольных детей и чрезвычайно вздрюченную соседку. Пани Новакову.

Муж её на этот раз вздумал устроить ранний ужин или, если угодно, поздний обед. Заскочил посреди дня домой с мясом, он обожал мясо, уточнил время и объявил, что будет гость. Жутко важный. Или даже два.

Поскольку именно на этот день Новакова заранее договорилась с Майкой, она успела забрать своих детей из детского сада, а чужих из школы и прикупить по дороге хлеб и уксус. Больше ничего. Просто уверена была, что остальное необходимое дома имеется!

Дети вообще не проблема, распихала их по соседям, да это и не важно. Но ей нужно, просто необходимо… позарез! Сделать соус с панировочными сухарями, мука никак не годится, исключительно толчёные сухари, и не просто из абы какого хлеба, а из белого, отлично высушенного! Купить невозможно, продают мешанину какую-то, и посушить некогда, а у пани Майки всегда, она точно знает, всегда есть в запасе такие сухари! А у её подлеца вкус, как у летучей мыши, нет, как у охотничьей собаки, нет, как у того, о, господи, как у кота избалованного, кот никогда не возьмёт в рот несвежего, с какой ещё скотиной можно её мужа сравнить?!

Плохо знавший соседку Доминик обалдел.

А у той тряслись руки, и слёзы уже наворачивались. Только-только вернувшиеся с дополнительных иностранных языков дети не собирались садиться за уроки, а, стоя тихонечко в дверях кухни, с огромным интересом наблюдали за представлением, крайне удивительным и непонятным. Им же было известно, что Новакова прекрасно ориентируется на их кухне, знает, где и что мама хранит, и совершенно непонятно, чего она пристала к отцу, который за своей работой мог такие мелочи и позабыть.

Соседка не замедлила всё объяснить.

– В выдвижных ящиках нет! – чуть не прорыдала она. – Извиняюсь, я очень извиняюсь, сама посмотрела – нет! Нет! И наверху тоже прошарила – нет сухарей!

Прозвучало это столь отчаянно, что Кристинка не выдержала и ткнула локтем брата. Томек тоже сжалился над соседкой и со вздохом шагнул вперёд:

– Они там стоят, сухари, в смысле. Вон, в железных коробках из-под чая, на самом верху. А если маме немножко надо, то в той маслёнке, рядом с солью.

И, наплевав на хорошие манеры, показал пальцем. Слёзы у Новаковой моментально высохли, зато проснулся инстинкт хозяйки:

– Сухари? В маслёнке?..

– А её мыть трудно, – вежливо подключилась к беседе Кристинка. – Она очень старая. И внутри всякие перегородки, колечки и оборочки, и мама говорит, что её от масла на полдня замачивать надо, а то воняет. А сухари сами выполаскиваются, и всё.

– Ох… – только и смогла выговорить Новакова.

Она ещё не окончательно отошла от стресса, а потому не сдержалась и, нервно приподняв крышку, заглянула внутрь маслёнки. На дне сиротливо лежала горстка сухарей, чистеньких, беленьких, мелко помолотых, но от силы ложка.

– Ох… – повторила Новакова с безумным разочарованием и устремила взгляд к потолку, не скрывая страстной надежды.

Доминик наконец сдвинулся с места. Он, как-никак, был человеком хорошо воспитанным и доброжелательным. Одержимость Вертижопкой и отгораживание от всего мира временно отступили, и он, вскочив на стул, поднялся на цыпочки и достал с верха кухонного шкафчика обе банки из-под чая.

– Думаю, мы вашему горю поможем, здесь наверняка есть запас. Дети лучше знают.

Все бросились заглядывать внутрь, чуть не столкнувшись лбами. Одна банка была полна чудесного порошка, вторая заполнена на три четверти.

– Ох! – произнесла Новакова совсем иным тоном и ослабла от счастья.

Её тут же усадили за стол, а Доминик предложил чаю. Соседка охотно согласилась, но только через минутку, сначала дело…

– Я только замочу, надо, чтобы полностью набухло, и остальное сразу верну. Всего минутка, но время займёт…

Прижимая к груди обе жестянки, Новакова убежала и, правда, вернулась через четыре минуты уже только с одной и полупустой. За время своего отсутствия она успела сообразить, что Доминик – мужчина, а потому кухонные разговоры с ним надо вести как с недоумком, растолковывая и разжёвывая всё до мелочей.

– Нужно время, чтобы хорошенько размокло, а у меня всё уже горячее: и бульон, и вода, и молоко, только отмерить и залить, вот и всё. Ровно через час будет готово. Это я говорю, чтоб вы не подумали, будто я совсем спятила. Это мой чай? Вы – просто прелесть!

Комплимент Доминика не столько обрадовал, сколько смутил. Высказывание о минуточке, которая займёт время, он понял отлично, поскольку в общении с Майкой к таким вещам привык. Самому-то было всё равно, но в присутствии детей выглядеть полным идиотом не хотелось, поэтому следовало, наверное, объяснить…

– Вы не думайте, я в таких вещах немного разбираюсь. Знаю, что сухари надо замачивать, а также горох, грибы и некоторые крупы. Кое-что в этом понимаю. Зря вы так волновались.

– Ах, батюшки мои, – вздохнула Новакова с умилением. – Если бы мой муж хоть чуточку в этом смыслил, я бы как в раю жила! Так нет же, вечно всякую блажь выдумает, а откуда мне знать, что в его дурацкую башку втемяшится. Только пани Майка меня и спасает, а теперь вот вы… – Она поколебалась, внимательно присмотрелась к Доминику и решительно продолжила: – Да что там! Пани Майка из тех, на какую любой позарится, я бы на вашем месте к жене повнимательнее была. Ещё уведёт кто из-под носа.

Огорошенный таким высказыванием Доминик даже толком не понял:

– Что, простите?

– Нет, конечно, парень, что тут был, хоть куда. А на вашу жену смотрит, как на икону! Ну, и что вы на это скажете?

– Я… Я не в курсе…

Новакова начала входить во вкус.

– Кто бы сомневался, что вы не в курсе, вас же как раз не было, а он мало что глаз не спускал, да ещё вроде как стеснялся, неудобно ему, видите ли, всё в тарелку глаза прятал, – продолжала со свойственной ей логикой соседка-доброжелательница. – Всё торопился, нетерпеливый такой. Лишь бы я поскорее убралась! А сам, словно воин какой, так глазами и сверкает! Иностранец, рубцом его потчевала… А запах какой аппетитный! Аж самой захотелось попробовать. Как на духу признаюсь, даже не знаю, кого больше: рубца или его… Одно слово – редкость!

Сладострастно хихикая, соседка хлебнула чайку, а Доминику пришлось приложить максимум усилий, чтобы не вслушиваться и не понимать, что эта чёртова баба несёт. Из всех углов злорадно выглядывал Харальд Синезубый. А Доминик категорически не желал о нём думать!

Наслаждаясь сплетней, Новакова, сама того не желая, оказала Майке неоценимую услугу, чем заплатила с лихвой за все прежние и будущие одолженные продукты. Харальд Синезубый довольно щерил белоснежные зубы.

– Какой у вас чай замечательный, сухари вот-вот набухнут, но можно мне ещё чуточку?

До крика «Хрен тебе, а не чаю, проваливай, мерзкая ведьма!» Доминик не опустился, а вежливо налил ещё чашку. За что и был вознаграждён подробнейшим описанием внешних достоинств белокурого супермена, поскольку Новакова не упустила случая напомнить ему, что у Майки хорошо развито чувство прекрасного – как-никак, дизайнер! – и просто невероятно, чтобы красота не вызывала у неё восхищения. Но, безусловно, благородные качества Доминика, скрытые под внешней оболочкой, превосходят все прелести этого скандинавского пирата, в чём у Новаковой нет ни малейших сомнений…

К счастью, панировочные сухари настоятельно потребовали соседкиного внимания, и Доминик сохранил в её глазах репутацию воспитанного человека.

– Мама сказала, что вернётся или со славой, или на щите, – узнал он напоследок от детей. – Это как? Её принесут?

Объяснить ему не удалось, поскольку обнаружилось, что о Спарте и Фермопилах дети знают больше него.

* * *

Казик и Мундя, вопреки первоначальным намерениям и ещё более – собственным желаниям, вынуждены были заняться честным трудом. Весь шухер с утратой их личного сокровища, усиленный плюхнувшейся на колючую проволоку мочалкой, нагнал на них такого страху, что незадачливые королевские тёзки решили на некоторое время лечь на дно. Колония для малолеток сделала ручкой, теперь они были уже совершеннолетними и за подобные проделки отвечали бы по-взрослому, а это – совсем другой коленкор.

Честный труд, прямо сказать, не напрягал, погода благоприятствовала, таскать тяжести никто не заставлял, небольшой кран с этим отлично справлялся, и даже особой тщательности от них не требовали.

– Два года чтоб простояло, – честно объявил прораб. – В космос оно летать не будет. Потом всё разберут и построят павильон администрации, кассы, кабинеты с компьютерами, тёплые гнёздышки для персонала, удобства… одно слово: Европа! Но это уже по настоящему проекту. А сейчас – только бы людям за шиворот не капало, да сортир чтоб приличный, и ладно. Временное, без излишеств, лишь бы раньше срока не развалилось…

– Временное – оно самое надёжное, – пробормотал кто-то в утешение.

Прораб кивнул:

– То-то и оно. Уж как-нибудь сдюжим. Кто свободен, марш на речку.

И всё было бы тип-топ, если бы не возвращение с натурных съёмок Гжеся со товарищи.

Мундино жизненное пространство резко сократилось, поскольку один из приятелей поселился у них. В столицу его затребовало телевидение по причине внешности: рожу имел отменно бандитскую, для своей роли – просто клад, как, впрочем, и Гжесь. Роли их, честно сказать, сложностью не отличались: слов вообще никаких, только время от времени надо было эти самые рожи показывать для пущего страха. На натуре всего не сняли, кое-что ещё осталось. Гжесь был варшавянином, с ним никаких проблем, а вот о деревенском Шимеке следовало позаботиться. Даже телевидение, используя визуальную страшилку, не могло себе позволить заменить одну рожу другой (у зрителя, что потупее, совсем ум за разум зайдет), а посему Шимека надо было иметь под рукой. Особо радовала дешевизна статиста – дешевле бывают только дети, которых чокнутые мамаши всеми правдами и неправдами суют под телекамеры. Но у детей, даже самых распослушных, мордашки неподходящие.

В чём там, в сериале, было дело, ни Гжесь, ни Шимек понятия не имели, даже настоящего названия не знали, поскольку группа пользовалась рабочим, да им по барабану. Велели совать харю в окно, нагнетать, типа, или выглядывать из-за дерева – да не вопрос, завсегда пожалуйста. Могли даже глупые рожи корчить – без проблем, любая годилась. Гжесю платили больше на натуре, Шимеку – в Варшаве, разница невелика, но всегда приятно.

Не имея понятия, где Шимек угнездился, телевидение согласилось оплачивать скромное жильё, а приятели честно делились поровну. Единственным проигравшим в этой комбинации оказался Мундя.

– Я тут вкалываю, как папа Карло, а эти бычары бока отлёживают, – кипятился он, монтируя перегородку вместе с Казиком. – Даже не знаю, когда их чёрт принёс, а ещё пузырь высосали, пустую тару на столе оставили!

– И бухие на работу почапали? – возмутился Казик.

– Кто сказал? Храпят, аж стены трясутся. Гжесь меня с кровати согнал, на раскладушке теперь сплю, а она, зараза, кривая, вся в буграх от старости. Ну, майна!

Фрагмент перегородки встал на место.

– Посерёдке?

– Что посерёдке?

– Раскладушка. Бугры.

– Повезло, нет. В смысле не под задницей. А так – везде, в разных местах. Давай, принимай с того боку, чего ждёшь…

Со злости Мундя сделался жутко работящим. Казик же гораздо больше интересовался работой на телевидении:

– Так когда же они туда ходят? Не с утра?

– По-разному. Бывает, и совсем не ходят, но это редко, бывает, и с утра до вечера, или с обеда до ночи. А то и вообще на ночь. Гжесь говорит, что в наших фильмах вообще все в потёмках делается. Ни хрена не видать.

– Это зачем?

– Чтоб косяки не повылазили. Если ни хрена не видишь, то и где накосячили не заметишь, усёк? Меньше заморочек.

– Потолочные балки! – раздался крик из глубины возводимого объекта. Казик с Мундей привычно нагнули головы, чтобы не угодить под переносимые краном конструкции.

– А ещё бывает, – мрачно продолжал Мундя, – что идут на весь день, а ни фига не делают, сидят на жопах и ждут. Смотрят, как другие потеют, потому другие, факт, вкалывают, как дикие ослы. А они нет. И это называется тяжкая работа! Насмотрятся всякой всячины до посинения, да ещё бабки за такое гребут…

– Я бы от такого не отказался, – завистливо вздохнул Казик. – Больше там людей не нужно?

Мундя дал дорогу очередной проплывающей балке. Изнутри здания раздалась новая команда:

– Сортир цепляй! Который с вентиляцией!

Мунде было всё равно, что цеплять, и беседа продолжилась.

– Кто бы отказался! Да не у всякого такие хари, как у них. Гжеся ты знаешь, у него характер на роже написан, а тот Шимек… Вроде даже нормальный чувак, не блатной, зато мордоворот – закачаешься! Как бы тебе понятней… Бешеный пёс так зырит. Или… во, этот… бугай! На лугу который. Так со зла набычится, что только держись.

– А чего он такой злой?

– Кто? Бугай?

– Не, Шимек.

– Никакой он не злой. Вполне себе довольный и пивко обещал поставить, но с виду такой, что никакого пива не захочешь. А когда поближе попривыкнешь – даже ничего, уже не вздрагиваешь. В том кино он одной рожей страху нагоняет.

– Так его, небось, и штукатурить не надо, на помаде экономят, скажи?

– А то! И время на макияж такой физии не тратят.

– Стенки влево! Одну с дверями!:– послышалась очередная команда.

Там, где раньше была теплица, прямо на глазах рос двухэтажный объект, частично деревянный, частично из сипорекса, а частично из чего попало. Внешние стены первого этажа уже стояли, внутренние перегородки и прочие элементы кран подавал сверху, оставлял в намеченных местах, и потому никто не бегал туда-сюда, не толкался, не протискивался через двери и окна со всяким грузом. Две бригады монтировали, что надо, внутри, ещё одна, состоявшая из двух человек, цепляла, а крановщик умудрялся при этом еще и помогать сантехникам. Удивительно, как только успевал.

Подхлёстнутый странными происшествиями вообще-то на ещё не начатой стройке: то таинственной стрелой в заднице постороннего пацана, то складом нестандартного вооружения в невинной тепличной земле, то жутким стрессом секретарши на колючей проволоке, которой там просто не должно было быть, начальник строительства напрягся и проявил воистину чудеса организаторских способностей. Имелись реальные перспективы уже на пятый день работ водрузить флаг на крыше законченного здания.

Понятно, что никакого флага водружать он не собирался, поскольку формально объект давным-давно существовал и числился запущенной хозяйственной постройкой. А проводить ремонтные работы никому не запрещается. Вот только простаивать было категорически нельзя.

Впрочем, бригада цеплявших и не простаивала.

– А как бы на этого Шимека посмотреть, – робко поделился с приятелем заветной мечтой Казик. – В смысле познакомиться. Раз говоришь, лучше познакомиться, то познакомиться.

– Валяй! – заорал Мундя и быстро убрался с пути элегантно запакованного унитаза – Замётано, он за показ денег не берёт. Вот только когда, не скажу, а то мы здесь, а они незнамо где.

– А в воскресенье?

– В воскресенье тоже снимают.

– Весь день?

– Когда как.

– Так может, того… Гжеся спросить?

– Я с ним не общаюсь, с паразитом… Цепляй, давай, балку, что стал! Спятить можно, прям не знаю, куда податься. Была бы здесь крыша, здесь бы поселился, а чё – вода есть, свет есть, а хуже той раскладушки ничего нет. С охранником и его двинутой Кисей я уже в контакте.

– Перебирайся ко мне, – предложил Казик. – Не будут же они всю жизнь то кино снимать. Ко мне близко, автобус ходит, старик опять зашился, Люська к бойфренду умотала, а мелкого матери подкинула, потому мать готовит. Не жизнь, а малина! Кушетку перетащим…

Предложение звучало заманчиво, и Мундя согласился. Приятели чуть было не бросили свой честный труд, чтобы немедленно отправиться переселять Мундю, но вовремя опомнились. Прораб был мужик жёсткий и авторитетный, нескольких его крепких слов оказалось вполне достаточно, чтобы владельцы пропащего клада взялись за ум.

– Пару шмоток я бы захватил… – принялся размышлять Мундя. – Кроссовки там…

Казик был на всё согласен:

– Давай, прям сегодня к тебе и заскочим, ближе к вечеру, я помогу. А вдруг и Шимека застанем?

– Если вернутся, почему нет?

* * *

Режиссёр многосерийного кошмара с неизвестным названием очень дорожил двумя отлично подобранными статистами с подходящими жуткими физиономиями. Оба в герои-любовники не лезли, торчали на площадке, когда надо и не надо, и без малейших протестов получали гонорары меньше некуда. О таких дешёвых и беспроблемных статистах можно было только мечтать.