Текст книги "Колодцы предков (вариант перевода Аванта+)"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Франек задумался. Мы терпеливо ждали. Наконец услышали:

– Ну как выглядел? Обыкновенно выглядел, ничего такого особого. Одет по-городскому – костюмчик, рубашка белая, при галстуке. Никаких т&м джинсов, никаких ковбоек. Не лысый, не кудлатый, такой средний. Ниже меня, но потолще, в теле, морда вот этакая, и нос тоже большой, малость розлезлый. Ну вроде как его корова языком вылизала – и волосы прилизанные, и нос.

Слушая, Тереса взволнованно поддакивала:

– Точно он! А нос такой приплюснутый, большой, но не торчит, правда? Брови заметные, густые и широкие, а морда красная?

– Точно, он! А вы его видели?

Тереса посмотрела на нас с торжеством и одновременно с ужасом.

– Это он! – торжественно заявила она. – Тот самый, что был у меня в Гамильтоне! Уже поздней осенью явился, мы вернулись с озера. И что вы на это скажите?

Мы тупо глядели на нее – ни одной творческой мысли. Да и трудно было вот так, с ходу, что-то сказать на это.

Не отвечая на конкретный вопрос, я бросила в пространство абстрактное замечание:

– Вот почему милиции так трудно бороться с преступностью! Никто не желает ей помочь, никто не хочет сообщить ни о каких фактах. Ни Тереса, ни Франек ни слова не проронили об этом подозрительном типе. Как знать – скажи они вовремя, убийца бы уже сидел за решеткой, а непонятная история давно бы разъяснилась.

– Эээ! – пренебрежительно махнула рукой Люцина.

– Г… бы сидело! То есть, того… я хотела сказать, пользы им от сообщения Франека никакой! Тот тип уже был в Канаде, прямо летучий голландец какой-то. Давайте лучше установим очередность событий: когда приплюснутый был здесь, когда в Канаде, когда труп нашли.

Тереса с Франеком поднапряглись и вспомнили: в Воле подозрительная личность появилась в июле, где-то в середине месяца, Тересе в Гамильтоне этот тип нанес визит 10 сентября, а труп в болотце под Волей был обнаружен 17 октября. Франек признался нам, что покойника наверняка сочли бы очередной жертвой отмечаемых в этот день по всей Польше именин Терес и Ядвиг, если бы не наши адреса…

Подсчитав, мы пришли к выводу – облизанный коровой мошенник вполне мог стать убийцей, ибо за период с 10 сентября до 17 октября он вполне мог совершить кругосветное путешествие, не то что проделать путь из Канады в Польшу.

– Стоило бы все-таки сообщить о нем следственным органам, – повторила я.

– Отвяжись! – коротко отрезала Тереса, а Люцина обратилась к Франеку:

– Ты сказал – «Шлялись тут всякие». Кто еще шлялся? Тоже спрашивали про нас?

– Тоже, – подтвердил Франек. – Появился уже в этом году, весной. Я аккурат картошку сажал, и свиньи поросились, так что времени не было, опять приходилось вертеться, но этого я уже лучше запомнил. Этот был симпатичнее. Молодой, лет двадцать пять, не больше, худой парень, повыше меня будет, да ведь теперь молодежь вся такая пошла, не знаю, куда растут…

– Худой, говоришь? – заинтересовалась Люцина. – Нездоровая худоба?

Мамуля была шокирована:

– Что это тебя так заботит здоровье какого-то бандита?

– Да нет, бандитом он не был, – возразил Франек. – Симпатичный парень, сразу видно. И обхождение культурное. Представился нормально, я даже фамилию помнил, сейчас немного подзабыл. Что-то такое от олыпины, Ольшевский или Олыиинский. И на больного не похож, парень здоровый, только что тощий и высокий. А спрашивал про то же самое – о дяде Франеке и его детях.

– А ты не спросил, зачем ему это?

– Как же, обязательно спросил. Он сказал о каком-то деле, которое тянется уже много лет и с этим делом пора давно покончить.

– Какое дело? – встревожилась мамуля.

– А он не пояснил, только сказал – очень старое, можно сказать, старинное. Еще с царских времен тянется.

– Не иначе как прадедушка, поручик царской армии, пропил казенную саблю и теперь с нас хотят взыскать стоимость, – предположила я.

Люцина возразила:

– Из-за сабли к бабам бы не приставали, он бы скорей вцепился во Франека. Я думаю, какие-то осложнения с наследством дяди Витольда. Мы к нему никакого отношения не имеем!

– Я лично ни за какую саблю платить не намерена! – решительно заявила мамуля. – И дядя Витольд – это совсем другая ветвь нашего рода, мы к ним не причастны.

– Да этот парень больше интересовался тетей Паулиной, а не дядей Франеком, – пояснил Франек. – А я ничего толком не мог сказать, ведь даже та телеграмма о смерти дяди пропала. Но парень очень уж просил, я порылся в старых письмах и нашел какое-то письмо, кажется, еще довоенное, с варшавским адресом, кажется, там стояла улица Хмельная. Он записал адрес. И еще выпытывал о разных вещах, я даже удивился, откуда он про них знает. Вот и подумал, что теперь наверняка и вы появитесь.

– Послушайте, кто-нибудь из вас знает Олыпинского? – спросила Люцина.

– Нет, – за всех ответила я. – Зато ты знаешь Менюшко.

Люцина оживилась:

– А вот представь себе – знаю! Слышала я эту фамилию и именно здесь, в этих краях.

– Никакого Менюшко здесь никогда не было, – решительно заявил Франек.

– Ну и что? А я слышала, – стояла на своем Люцина.

– А потусторонних голосов ты не слышала? – съехидничала Тереса. – Ангелов небесных видеть не приходилось? Или, наоборот, привидений каких?

– Ангелов не приходилось, а вот кикимору одну приходилось, да и сейчас ее вижу!

– Уймите их, еще подерутся! – попросила робкая тетя Ядя и добавила: – Я бы вообще не обращала внимания на все эти расспросы, если бы из-за вас не принялись убивать посторонних людей.

И в самом деле, над нами нависла какая-то мрачная фамильная тайна. Все три сестры были встревожены. И если старшая в попытках разгадать тайну выдвигала версии, вполне достойные прадедушкиной сабли, младшая только нервничала и переживала, то Люцина подошла к делу трезво.

– Какое счастье, что у нас всех есть алиби! – воскликнула она. – Пятнадцатого вечером мы все были на именинах у Яди, а покойника убили именно пятнадцатого вечером. Мы бы никак не успели.

Я выдвинула предположение:

– Ты могла нанять убийцу.

– Почему я? Меня, в отличие от некоторых, совсем не волнует тот факт, что у трупа был мой адрес.

– Выходит, наняла я? – немедленно отреагировала Тереса.

– Неужели вы не можете говорить серьезно? – упрекнула моих теток тетя Ядя. За младших сестер немедленно вступилась старшая:

– Ты что, ведь мы только и делаем, что говорим серьезно!

Франек спокойно пережидал очередной приступ фамильной бури. Увидев, что горшок молока мы уже опустошили, он перелил в него остатки из ведра, облокотился о косяк двери и неожиданно произнес:

– А вообще-то вше кое-что известно.

Сразу прекратив перепалку, все замолчали. Тетя Ядя автоматически навела на Франека свой фотоаппарат, будто то, что он собирался поведать, можно запечатлеть на фотопленку.

– И что же тебе известно? – спросила Люцина.

Франек ответил с некоторым смущением:

– Вообще-то я сам точно не знаю. Помню только, что в самом начале войны, третьего или четвертого октября тридцать девятого года приехал к отцу какой-то человек. Поговорил с отцом и письмо ему какое-то оставил. Я случайно видел. Был я тогда совсем мальчишкой, всего девять лет мне было. Мои старшие братья погибли, вы, наверное, знаете. Один на фронте, второй в партизанах. Отец войну пережил, но был уже в возрасте. Все думал – как я один останусь, а я и в самом деле из всей семьи один остался. Я видел, он вше что-то хочет сказать, несколько раз собирался, да все откладывал, ждал, пока немного подрасту. И только перед самой смертью, а было вше тогда уже двадцать лет, сказал наконец: что-то такое передано нашей семье на'Хранение. А что – не сказал, сил уже не хватило, слишком долго ждал, пока подрасту. Я понял, на хранение, должно быть, отдано то самое письмо. А отец еще что-то непонятное пытался добавить, я понял лишь – «ни слова никому, пока жива мать тети Паулины». Непонятно говорил, я еще подумал – должно быть, уже в голове помутилось у него, и язык заплетается. При чем тут старушка, мать тети Паулины, я ее и в глаза никогда не видел, бредит, должно быть, тата перед смертью, она, чай, уже давно померла к тому времени…

– Нет, была жива, – перебила Франека Люцина. – Умерла только в пятьдесят четвертом году.

– В самом деле? – удивился Франек. – Выходит, отец не бредил? Ну тогда не знаю… Может, и остальное тоже не бред.

– А что он еще говорил?

– Да тоже все такое же непонятное. «Хуторов уже нет» говорил, «мельницы тоже национализировали» говорил, «а остальное надо отдать» говорил. «Когда мать тети Паулины помрет» говорил. А что отдать – не говорил. Я потом долго искал тот самый конверт, думал, из письма все пойму, но так и не нашел. А я очень искал. Ведь отец перед смертью велел мне поклясться на Библии, что я все сделаю, как он велит, а я и не знал, что должен сделать. И так, и сяк пытался у отца узнать, а тот знай твердил «здесь, здесь», и больше ничего. Ну теперь и вы знаете столько же, что и я. Из-за этой самой мамаши тетушки Паулины я и подумал – должно быть, каким-то боком дело с вами связано, может, вы знаете.

И он с надеждой взглянул на нас, но, увидев наши недоумевающие лица, понял – мы тоже ничего не знаем. Из семейных преданий известно было – моя прабабка много доставила неприятностей своим родным при жизни, но чтобы и после смерти…

– А твоя мать? – спросила Тереса Франека. – Может, она что-то знала?

– Нет, отец ей ни словечка не промолвил на этот счет, говорил только со мной с глазу на глаз. Мама скончалась десять лет назад.

– А о каких хуторах и мельницах шла речь? – вдруг заинтересовалась мамуля.

– Не знаю. Не наши, это точно. Но помню – до войны отец был управляющим каким-то крупным хозяйством. И старшего сына, моего брата, приспособил к этому, того никогда дома не было, все в отъезде был, отцу помогал, за чужим хозяйством присматривал. А после войны чужого уже не было, это я помню, отец занимался только своим. Должно быть, национализировали как раз то, чужое. А больше я ничего не знаю.

Отделившись от косяка, Франтишек Влукневский подошел к стулу и с удовольствием уселся. По лицу хозяина было видно, что он очень доволен – сбросил тяжесть с сердца, облегчил душу, передав проблему нам, и теперь совесть его чиста.

– И, зная все это, ты ждал, пока мы не появимся? – недоверчиво спросила Люцина.

– А что мне оставалось делать? – пожал плечами Франек. – Я понятия не имел, где вы и что с вами делается. После смерти отца мать написала письмо в Тарчин, но письмо вернулось с припиской «адресат выбыл в неизвестном направлении». О том, что вы вообще существуете, я узнал только от того самого покойника. Не обращаться же мне в милицию с таким делом…

– Не обращаться! – подхватила Тереса. – В милицию лучше вообще ни с чем не обращаться. А тут тем более – дело семейное, сами разберемся. Вот тут на месте и разберемся.

– Да, кстати! – вспомнила мамуля. – Мы сюда собирались приехать еще раньше, до трупа. Франек, есть здесь какой колодец?

– Ну вот, начинается! – фыркнула Люцина.

– Колодец? – удивился Франек.

– Колодец! – настаивала мамуля. – Должен же быть тут у тебя какой-нибудь колодец. Откуда ты воду берешь?

– Ну есть колодец. Точнее, скважина. Воду поднимает электрический насос, гонит в бак. Я провел трубы, так что колодца нет, есть только краны. А если вам так нужен колодец, то у соседей есть.

– Не нужны нам соседские, на твоем участке был колодец, я же помню. Что с ним стало?

– Засыпали его. Два верхних кольца я вынул, остальное так и засыпали.

– Нет, не тот. Раз кольца, значит – колодец не старый. Должен быть совсем старый, когда еще без колец строили. Не помнишь, где был колодец твоего деда?

Остановить мамулю уже было невозможно, мы махнули на нее рукой и лишь молча слушали. Франек не понимал, в чем дело, но честно старался ответить на расспросы пожилой родственницы.

– Дедушкин колодец был у вон того старого дома. В том доме он жил, этот еще не был построен. А уж если вас интересуют дедовы колодцы, то их было два. Один совсем старый, другой поновее. Старый, доставшийся деду еще от его деда, засыпали еще когда дед не был дедом, в дни его молодости, и выкопали новый. Тот долго служил, уже перед самой войной отец зачем-то вырыл новый колодец, тот самый, с бетонными кольцами. Не понятно зачем, в старом колодце было достаточно воды. И хорошая была вода.

– Вот видите! – с торжеством вскричала мамуля.

– Что «видите»? – огрызнулась Тереса. – Ты думаешь, если колодец наших предков, то там обязательно должны лежать сокровища?

– Не обязательно, но могут лежать.

Тетя Ядя закончила менять пленку в своем фотоаппарате и подняла голову:

– Покоя не дакгг вам сокровища в колодцах. Может, и правда, это у вас фамильное – прятать в колодцах сокровища, но ведь сейчас происходит что-то непонятное, совершено преступление, а вас это не волнует?

– Волнует! – ответила Тереса, – но об этом пусть думает милиция.

– Не волнует! – ответила мамуля. – Меня совершенно не волнуют болезненные прощелыги с приплюснутыми носами и я не испытываю ни малейшего желания расплачиваться за пропитую прадедом саблю. Я приехала сюда осмотреть колодцы наших предков и я это сделаю!

– Хоть ты и старшая, но глупая! – разозлилась Тереса. – Будешь копаться в колодце, а тебя пристукнут! Надо выяснить дело!

В спор вмешалась я:

– Как выяснишь? Делом занимается милиция, а от нее вы утаиваете важную информацию. Ясно же, что прилизанный прощелыга имеет к преступлению прямое отношение. Украл письмо с адресом в Тарчине и по ниточке от клубка добрался до нас. Раздобыл наши адреса…

–..если адреса раздобыл, почему к нам не заявился?

– Заявился к Тересе в Гамильтоне.

– К нам было ближе!

– Боялся, вдруг кто его опознает! Боялся, что Франек сообщит о нем милицейским властям. Боялся быть замешанным в преступление.

– Мог к нам заявиться еще до преступления.

– Не мог! В Канаду отправился.

– Глядите-ка, как наша Иоанна заинтересована в визите какого-то бандита!

Я прервала гнусные инсинуации:

– А вы заметили – все это фамильное дело тянется по женской линии? Наша прабабка, ее дочь Паулина, адреса всех нас и еще Лильки. Просто странно, что убили мужика, а не бабу! Заметили?

– Заметили! – неприязненно подтвердила Тереса. – И что из того?

– А то, что вы, три сестры – дочери бабушки, – зловеще прошептала я. – А Лилька с Хенриком – дети моей тети Хелены. Тетя Хелена была родной сестрой бабушки и обе они, насколько мне известно, были единственными дочерьми прабабушки. Кроме них, у нее были только сыновья. Адресами же этих сыновей почему-то никто не заинтересовался. Ну? Что скажете?

Все молчали, переваривая мое глубокое наблюдение.

– Ну что мы можем сказать… – неуверенно начала мамуля, но Люцина взволнованно перебила ее:

– Иоанна права! В этом что-то есть! И еще непонятные заветы, которые на смертном одре дядя Антоний давал сыну… Франек, бабушка наша давно скончалась. Отец сказал тебе, что ты должен хранить нечто важное и передать его… Кому? Может, как раз тому приплюснутому? Он и заявился, чтобы получить..

– Да что получить-то? – вскинулся Франек и грустно добавил: – У меня же ничего нет!

– Может, не у тебя… Раз до этого должна была помереть бабушка… Может это было у нашей мамы?

– Ну, тогда мы можем быть спокойны! – обрадовалась мамуля. – Все, что было у нашей мамы, в войну пропало! И пусть этот приплюснутый или как его., прилизанный отвяжется! И не морочит нам голову! Пошли смотреть колодец!

– Приспичило тебе с этими колодцами! – разозлилась вдруг помрачневшая Тереса. – Я так считаю – раз у нас было что-то чужое, значит, надо отдать!

– Нет, с ними спятить можно! – разозлилась и Люцина. – Как ты собираешься отдавать, если не знаешь, что это?

– Значит, надо подумать…

– Вот если бы хоть кто-нибудь знал, кто такой Менюшко, мы бы хоть поняли, с чего начинать думать, – вздохнула я.

Люцина единственная, где-то слышавшая эту фамилию, уставилась в окно и пробурчала:

– Менюшко, Менюшко… Помнится что-то такое… Вроде бы как-то связано с полем… вроде была ночь, вроде кто-то бежал ночью через поле со стороны графского дворца… графья там жили на букву «С».. А мне было лет шестнадцать, я со свидания возвращалась…

– Глупости говоришь! – перебила мамуля. – В таком возрасте ты еще по свиданиям не бегала!

– Эго ты говоришь глупости! Еще как бегала, только никто об этом не знал. Возвращалась, значит, я со свиданья, а тут кто-то по полю мчится. Была ночь, светила луна…

– «Светила бледная луна, а дева шла совсем одна», – издевательски продекламировала Тереса, но на сей раз Люцина оставила без внимания ехидный выпад сестры, уйдя целиком в воспоминания юности:

– Мчался он через поле… наверное, убегал от кого-то…

– Так это Менюшко убегал? – не выдержала мамуля.

– Не знаю, не помню. А вот где это было – помню прекрасно. Как раз вот на этом самом месте, за овином…

Все, как по команде, взглянули в окно. Палец Люцины был нацелен на проход между овином и сараем.

– В этом месте, – продолжала Люцина, – была тропинка…

– А где же тут Менюшко? – я тоже не выдержала.

– А я откуда знаю? – ответила Люцина. – Я только рассказываю, с чем у меня этот Менюшко ассоциируется. Подумаю, может, и вспомню остальное.

– И ничего у тебя не ассоциируется, все-то ты выдумываешь! – вконец разозлилась Тереса. – Не понимаю, почему каждый раз, как я приезжаю в Польшу, мне приходится так нервничать! Каждый раз какие-то неприятности…

– Чего же тут не понимать? – удивилась тетя Ядя. – Ведь ты приезжаешь к своим родным…

Мамуля решительно прервала вспыхнувшую было дискуссию:

– Мчался Менюшко по полю или нет – не знаю, какая разница? Думать мы можем и потом, в Варшаве. А сейчас пошли смотреть колодцы!

Два колодца мы обнаружили без особых трудов. Последний, тот, что сделан из бетонных колец, оказался посередине двора, а тот, что постарше – рядом с развалинами. Между ними и овином возвышался небольшой холмик – вроде бы часть развалин была засыпана и поросла бурьяном. Остатки каменной кладки от старого дома тоже терялись в густых зарослях крапивы, лопухов и молодых березок.

Франек лопатой расчистил землю и показал нам оставшиеся от надземной части старого колодца выщербленные камни.

– Этот колодец из двух дедовских, тот, что помоложе. Его засыпал мой отец. А старый немного дальше.

И он махнул рукой куда-то за развалины старого дома. Мы взглянули в указанном направлении. Там возвышалась свалка из всевозможного хлама, в нескольких метрах от нее виднелся забор соседа. У забора густо разрослась акация. Похоже, от самого старого колодца и следа не осталось.

Пришло время дать кое-какие разъяснения хозяину усадьбы наших предков.

– Удивляешься, что мы интересуемся старыми колодцами? – начала Тереса. – Это очередной бзик моей старшей сестры. С тех пор, как в Тоньче, в бабкином колодце, мы обнаружили гадость…

– Не столько гадость, сколько так называемый клад, – вмешалась Люцина. – Награбленное немцами во время оккупации имущество. Мы его отыскали, и с тех пор наша старшая сестра решила, что в каждом старом колодце спрятан какой-нибудь клад.

– А с тем что вы сделали? – поинтересовался Франек.

– Передали в государственную казну. Там были дорогие и очень красивые произведения ювелирного искусства, но ни одна из нас и в руки не пожелала их взять – ведь это награблено было фрицами у евреев и поляков, которых отправляли в концентрационные лагеря.

Франек тяжело вздохнул и только махнул рукой:

– У нас вы брильянтов не найдете, здесь никто ничего не прятал во время войны.

– Попробуй объяснить это моей сестре…

– Какие живописные развалины! – похвалила тетя Ядя, которая успела обежать всю усадьбу и вдоволь нафотографировала. – Это во время войны разрушено?

Общими силами мы попытались ей объяснить, что если даже и во время войны, но неизвестно – какой. Некогда на этом месте стоял жилой дом – большой, с флигелями, но все-таки не замок, в котором проживало не одно поколение предков – и Франека, и наших. Самые древние предки были самыми богатыми, постепенно становились все беднее, богатство куда-то улетучивалось, а с его уменьшением приходила в запустение и старинная усадьба. Ветшала постепенно, средств на ремонт большого дома не находилось, так что в конце концов какой-то из наших прадедов построил для семьи временное жилье, использовав для его постройки стройматериал от старого. Старое все еще надеялся со временем, как разбогатеет, отстроить, а пока, мол, можно пожить и в этом, временном. Новый дом, как и положено времянке, простоял не менее ста пятидесяти лет, пока не был построен другой, который мы теперь видим. И тогда времянка получила статус овина. А развалины фамильной усадьбы так и стоят по сей день, как памятник былого величия, все больше разрушаясь и порастая бурьяном.

– Хорошо тут, – признала и Тереса. – Красиво и тихо…

Мы разбрелись по уоадьбе. Мамуля принялась палочкой переворачивать разное старье на свалке, очень расстроенная отсутствием самого старого колодца. Люцина за овином вдыхала запах цветущего клевера и, глядя в поле, старалась вспомнить, как там было с Менюшкой. Я же решила осмотреть место преступления, вернее, увидеть место, где был обнаружен неизвестный труп, и направилась к зарослям тростника по ту сторону дороги.

Никакого места преступления я увидеть не смогла, не могла даже до тростника добраться, ибо за дорогой болотистая почва не позволяла сделать и шагу. Вернее, сделала я два шага, зачерпнула в туфли жидкой грязи и поспешила вернуться на твердую почву. Интересно, как убийца сам не потонул, таща упомянутый труп по такому болоту?

Вернувшись, я поделилась своими сомнениями с Франеком, и он пояснил: там мокро сейчас потому, что за последнее время много выпало дождей. А осенью прошлого года погода стояла сухая и теплая, луг подсох, можно было запросто добраться до самого тростника. Труп и лежал в их зарослях, на краю болотца.

– Сдается мне – он думал, пойдут дожди, тот и потонет, – высказала я предположение. – И что, осенью тут было совсем сухо?

– Совсем сухо тут никогда не бывает, – сказал Франек. – Труп лежал, потому и не потонул. А вот если бы стоял, его враз бы засосало. Те, что его вытаскивали, по колени увязли.

– Вот почему этот прилизанный не забрал у него наши адреса. Утонуть боялся, кретин! – сказала Тереса.

И странное дело – мы все с ней согласились. Странное не только потому, что у каждой из нас всегда было свое особое мнение по всякому вопросу. Странно, что мы все вдруг решили, что убийца обязательно должен был забрать у своей жертвы наши адреса, и если бы забрал, для него было бы лучше. И уж совсем странно, что, как показало будущее, мы оказались совершенно правы…

* * *

Как это часто бывает в жизни, в дело вмешался обыкновенный случай и сдвинул это дело с мертвой точки. Поехали мы с Люциной за яйцами в знакомую деревню, и на обратном пути у меня полетело колесо. Место и время оно, конечно, выбрало самое подходящее: вдали от всех деревень, на мягкой, даже не грунтовой, а песчаной дороге у самого леса. И в полной темноте. Ночь давно наступила, но луна еще не взошла. Знала я, что не стоит под вечер отправляться за яйцами так далеко, но да разве мамулю переспоришь?

Колесо, конечно, не трагедия, у меня в запасе было целых два, да что толку, будь их даже и двести! Возможно, нам с Люциной совместными усилиями и удалось бы открутить гайки, но домкрат установить мы все равно не смогли бы – он сразу уйдет в песок. Под него надо бы подложить большой плоский камень, а найти его в темноте я вряд ли сумею. Электрического фонарика у меня с собой не было.

– И что будем делать? – спросила Люцина.

– А ничего. Подождем до рассвета. В июне ночи коротки. На рассвете я найду камень, а тут, может подвернется какой мужик, и поможет. А пока давай разожжем костер. Разве что ты предпочитаешь пешком вернуться в деревню и там попроситься на ночлег? Не знаю, стоит ли.

Люцина тоже предпочла костер.

– Вот только из чего мы его разведем?

– В лесу полно всяких сучьев. А лес вот он, под боком.

– Э нет, темно – хоть глаз выколи. В такую темь я в лес не пойду! – решительно заявила Люцина.

– Я сама пойду. Как-нибудь ощупью отыщу сухие сучья. В крайнем случае разуюсь и сразу обнаружу шишки. Сиди здесь и жди.

Я не видела, села ли Люцина и где именно, смело направившись по скошенному лугу к лесу, стоявшему плотной и совсем уже черной стеной в нескольких десятках метров.

Пока я ощупью собирала какие-то палки и сучья, взошла луна. Стало немного светлее и не так жутко. Вернувшись к машине, я достала из багажника и надула для Люцины прорезиненный матрас, достала ручную пилку, велела Люцине распилить принесенное мною топливо и разжечь костер, а сама пошла за следующей порцией. Я успела обернуться три раза и совсем освоилась с трассой. Луна светила все ярче, кротовые норы я уже знала все наперечет, и возвращаясь в третий раз с огромной охапкой сучьев, бежала к машине чуть ли не галопом.

Люцина сидела у машины в кресле, устроенном из матраса, и поддерживала чуть теплившийся огонек в нашем костре. Бросив на землю принесенную охапку сучьев, я принялась ломать их и распиливать, чтобы разжечь наконец настоящий костер.

Оказывается, пока я бегала за топливом, Люцина тоже не бездельничала.

– Теперь я все вспомнила! – радостно заявила она. – Мне как раз не хватало только вот такой темной летней ночи и кусочка луны. А когда ты сейчас мчалась по лугу – сомнений не осталось. Тогда он в точности так же мчался, вот только леса не было. Ну и мчался малость быстрее.

– Менфшко? – сразу поняла я.

– Менюшко. Похоже, мчался именно Менюшко. А я уже до того слышала о каком-то подозрительном типе, который шляется по окрестностям и что-то вынюхивает. «Нечего ему тут шляться и вынюхивать», – сказал кто-то. Может, тот, кто как раз и гнался за этим Менюшко. А вот кто гнался – не помню.

– А откуда взялся этот Менюшко и что именно вынюхивал?

– Бели бы я помнила! – с сожалением вздохнула Люцина. – Но почему-то сдается мне, заявился он из тех мест, где жили родичи нашей прабабки.

– Тебе потому так сдается, что не так уж много в твоем распоряжении возможностей выбора – или родные места прадедушки, или родные места прабабушки. А раз посторонний Менюшко появился в родных местах прадеда – естественно, прибыл он из родных мест прабабки. Люцина, на твои воспоминания наверняка повлияли все эти наши бесконечные разговоры о предках, трупе, наших адресах.

Люцина и не возражала:

– Очень может быть. Во всяком случае теперь я вспомнила, – был такой Манюшко и очень не нравился нашим родным.

– А где родные места прабабушки?

– Где-то на Украине, под Луковым, что ли…

– Выходит, этот самый Менюшко тоже заявился с Украины?

– Может быть, за Менюшко не скажу, а вот сестра прабабушки была графиней, это я слышала в детстве, и бабушка в ранней молодости проживала у нее во дворце. Чтобы набраться хороших манер и прочее… Ага, вот что еще мне вспомнилось: бабушка была женщина властная, вспыльчивая, дед у нее был под каблуком. Помню, часто она кричала на него, а однажды, собственными ушами слышала, кричала так: «И зачем я с тобой связалась! Ничего не можешь в жизни добиться! Даже Менюшко смог бы добиться большего!»

Вот какие потрясающие вещи вспомнились моей тетке в теплую июньскую ночь, когда мы сидели у костра. Она явно оживилась, в памяти всплывали все новые подробности. Правда, не всему я верила, зная свою тетку. Той и присочинить ничего не стоило. Сколько раз, еще девчонкой, с замиранием сердца выслушивала я от тети Люцины самые невероятные россказни: то кого-то из наших предков волки сожрали вместе с лошадьми, санями и кучером, то какую-то из наших прабабок, потрясающую красавицу, прадед купил у ее родителей за десять тысяч рублей золотом. Наши предки обоего пола то и дело травились из-за несчастной любви или кончали свои жизни еще более ужасным образом, на свет массами появлялись внебрачные дети, а любимым занятием чуть ли не всех поколений наших предков было с наслаждением уничтожать друг друга. Фантазия у тетки Люцины была буйная, Менюшко выдумать ей ничего не стоило.

– Бели ты сразу не назовешь мне достоверный источник своих воспоминаний – не поверю! – без обиняков заявила я. – Откуда ты все знаешь?

– Что касается скандала, который бабка устраивала деду – слышала собственными ушами, – ответила Люцина. – А вот о Менюшко нет, не могу я тебе назвать достоверный источник Но он очень хорошо вписывается в нашу историю. Тот вынюхивал, этот, наш, тоже…

– Ты что! Тот вынюхивал еще до первой мировой войны!

– А по-твоему, раз он Менюшко, то у него не может быть детей?

– Ага, теперь вынюхивают дети…

– Почему бы нет? Сама подумай, очень даже подходит к тому, о чем говорил дядя Антоний. Возможно, наши предки что-то должны вернуть предкам Менюшки. Знаешь, в те времена много чего странного происходило, нечего удивляться. Мы ведь толком ничего не знаем.

Что ж, по-своему Люцина права. Прилизанный вполне мог оказаться потомком Менюшек и заявился сюда с целью добиться возврата своей собственности. А раз уже в самом начале на сцене возник труп, собственность должна быть не ’малая. Но при чем тут моя прабабка? Отец Франеку ясно сказал – прабабка должна помереть до того! Может, вспыльчивая, неукротимая женщина стояла стеной и не желала возвращать Менюшкам их собственность? Теперь прабабка умерла, интересно, где имущество…

– Вот Тереса обрадуется! – меланхолически заметила я. – Знаешь ведь, она болезненно честная, теперь станет переживать из-за того, что наши предки чьих-то предков обмишурили. Спать не сможет, совесть ее загложет!

– И в свою Канаду вернется нагой и босой! – дополнила Люцина. – Снимет со сберкнижки все сбережения, чтобы отдать прилизанному. Знаешь, давай-ка пока ей не говорить о наших соображениях насчет Менюшки.

Так сидели мы с теткой у костра, коротая ночь и раздумывая о наших фамильных проблемах. Где-то уже после полуночи к нам приехала патрульная милицейская машина, которую привлек с шоссе огонек в ночи. О лучшем выходе из положения нельзя было и мечтать! Проблему замены колеса дюжие милицейские мальчики решили за каких-то десять минут.

– Теперь понимаешь, не зря я люблю нашу милицию! – сказала я Люцине, отправляясь в путь.

Тетка вполне разделяла мои симпатии к стражам порядка:

– Очень милые мальчики! А главное – приехали не сразу. Подождали, пока я себе все хорошенько припомню.

* * *

Романтическая июньская ночь предрешила дальнейший ход событий, ибо мы с Люциной решили привлечь к делу Марека, блондина моей жизни, который до сих пор предусмотрительно держался в стороне от наших фамильных проблем. Честно говоря, привлечь его мне хотелось с самого начала, но не удавалось. Марек избегал всяких разговоров о таинственных преступлениях, не давал втянуть себя в дискуссию о колодцах предков и наотрез отказался присоединиться к нам, отговариваясь нехваткой времени и слабым здоровьем. Не зная, как понять такое отношение любимого человека к интересующим меня проблемам, я поставила наконец вопрос ребром – или скажет откровенно, в чем дело, или..