Текст книги "Колодцы предков (вариант перевода Аванта+)"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Иоанна Хмелевская
Колодцы предков

В 1876 году от Рождества Христова шестнадцатилетняя Катажина Больницкая сбежала из дому. Точнее, сбежала она не из родительского дома, а из роскошной резиденции своих графских родственников, куда девицу определили для того, чтобы приобрела хорошие манеры и научилась великосветскому политесу. Наплевав на манеры и политес, Катажина темной ночью вылезла через оконце в чулане, потом пролезла через дыру в заборе графской резиденции. За забором ее ждал добрый молодец, с трудом сдерживая горячих коней, так что нетрудно догадаться, зачем Катажина сбежала.

Надо признать, побег происходил в самой что ни на есть романтической обстановке. Легкий весенний ветерок гнал по небу легкие облачка, упоительно светило пол-луны, в добром молодце кипели страстные чувства, и все это вместе взятое нравилось Катажине чрезвычайно. Ни на минуту не задумалась она над последствиями своего шага, тем более что влюбленный похититель позаботился о моральной стороне операции, и молодую пару уже ждал ксендз. На рассвете он их обвенчал.

Юную супругу в свой дом молодой муж привез не сразу. Хоть страсть в нем и била ключом, он все-таки сохранил остатки здравого смысла и испытывал некоторое беспокойство насчет того, какое впечатление произведет его дом на юную особу, похищенную им из роскошного графского дворца. Вот и тянул время молодой супруг, околачиваясь, сколько возможно, по окрестным корчмам и постоялым дворам. Протянул неделю, надо было возвращаться.

Беспокойство молодого шляхтича оказалось вполне обоснованным. Вид мужниных владений поразил Катажину как гром средь ясного неба. С детства привыкшая к роскоши, девушка была поражена убожеством представшей перед ней обычной деревенской хаты, правда, четырехкомнатной, с большим садом и огородом. Считать ее домом?! Да в родительском поместье амбар и то выглядел лучше! А из холопов тут всего одна девка-коровница да парень-батрак.

Катажина почувствовала себя обманутой. Просто обвели ее вокруг пальца, хитростью завлекли в эту убогую лачугу! Катажина была девушкой темпераментной, импульсивной, страстная любовь сменилась столь же страстной яростью. И как прежде любовь, так теперь ярость толкнула ее на новый побег. Втайне от молодого супруга на рассвете наняла она жидовскую бричку и направилась в родительский дом.

Непродуманный второй шаг привел к катастрофическим последствиям, причем особенно пагубную роль сыграла вышеупомянутая бричка. Дело в том, что Катажина подкатила в ней к родительскому дому в тот самый момент, когда ее мать, пани Зофья Больницкая, вернулась от своей сестры-графини.

Получив от сестры известие о побеге Катажины, пани Зофья чуть не отдала Богу душу. Не для того она все силы вложила в единственную дочь, связывала с ней все свои надежды, не для того многие годы собирала для нее солидное приданое, не для того, когда Катажине исполнилось пятнадцать, отправила ее во дворец своей сестры, вышедшей замуж за настоящего графа! В графской резиденции красивая и энергичная девушка имела все шансы не только приобрести хорошие манеры, но и, вращаясь в великосветском обществе, сделать прекрасную партию. Там, при дворе магната, просто кишмя кишели кандидаты в мужья. Пани Зофья не жалела денег на наряды для своей единственной дочери, пани Зофья всячески лебезила перед сестрой-графиней, хотя, видит Бог, нелегко это было при ее гордом и независимом характере. Но чего не сделаешь ради счастья дочери! И что же эта дочь отмочила? Перечеркнула одним необдуманным шагом все надежды матери! Скандал, вызванный бегством Катажины, навсегда захлопнул перед нею двери к светлому будущему и покрыл позором весь славный род Больницких! Катажина могла выйти замуж за представителя самого древнего, самого знаменитого рода польского дворянства, за могущественного магната. И лишилась всего из-за мезальянса пусть и со шляхтичем, но совсем захудалым.

Получив страшную весть, пани Зофья примчалась к сестре-графине и устроила ей грандиозный скандал – это она, сестра, недосмотрела за Катажиной, это в ее доме неопытная чистая девушка подверглась развращающему влиянию пагубной атмосферы вседозволенности и деморализации! Сестра-графиня обладала фамильным темпераментом и в долгу не осталась, высказав в ответ все, что думает о «чистой, неопытной» девушке: эта молодая дрянь покрыла позором ее дом и ее, графиню, лично! Эта распутница покрыла позором весь славный род Больницких, выйдя замуж за какого-то захудалого шляхтича. Такого еще в их роду не было! А все из-за нее, пани Зофьи, которая не смогла воспитать единственной дочери, с младенчества позволяя дочке делать все, что той заблагорассудится! Она, графиня, больше не желает знать ни такой сестры, ни такой племянницы! Все!

– Ноги моей больше не будет в этом притоне разврата!

– выкрикнула в ответ пани Зофья, не помня себя от ярости. – Возомнила о себе, выйдя за графа! Плевать я хотела на твое графство! Тебе свиней пасти, а не воспитывать добродетельных девиц!

– Добродетельная девица, ха, ха, ха! – издевательски произнесла графиня, и на этом на веки вечные были прерваны фамильные связи сестер славного рода Больницких.

Домой пани Зофья вернулась вся пылая от ярости, как извергающийся вулкан. И как лава в вулкане, ее ярость требовала исхода. Возможно, с течением времени ярость немного бы и поулеглась, да времени не было: возвращаясь после разрыва с сестрой-графиней домой, пани Зофья увидела во дворе своего поместья вылезающую из мерзкой жидовской брички Катажину. Не заплаканную, не покорную, а жутко возмущенную и злую! При виде источника всех своих бед ярость мамы Больницкой возросла еще сильнее. Контраст между ее большими надеждами и жалкой действительностью оказался слишком велик. Пани Зофья игнорировала раскаяние коленопреклоненной дочери и даже ее мольбы, игнорировала робкие попытки мужа вступиться за дочку. Что-то произошло с сердцем гордой женщины, что-то заставило ее сменить дотоле безграничную материнскую любовь на твердую, как гранит, ожесточенность. Правда, она не выгнала тут же преступницу-дочь, позволила ей переночевать под родительским кровом, но на утро следующего дня велела запрячь четверку самых лучших коней в самую роскошную карету и отвезла дочь к законному супругу.

– С ним ты сбежала, с ним и будешь жить! – заявила она холодно и бесповоротно.

Оглядев в первый и последний раз владения зятя, непреклонная пани Зофья оставила разъяренную и очень несчастную дочь во дворе, в окружении домашней птицы, и отбыла на своей великолепной карете заявив решительно и бесповоротно, что навсегда лишает дочь как приданого, так и права на наследство.

Катажина покорилась судьбе. И сделала это весьма знаменательно. В родительский дом она больше никогда не вернулась. Надев в знак траура по несбывшимся светлым надеждам черное платье, она носила его до конца своих дней. Не меняя фасона, она всю жизнь носила только черные платья. Длинные, до полу, платья, подолом которых Катажина заметала навоз во дворе, украшались белоснежными кружевными воротничками, такими же манжетами. И к этому еще носились такие же кружевные перчатки. Домашним хозяйством Катажина не занималась, занималась только садом. Сад процветал, домашнее хозяйство шло через пень-колоду, но ее это нисколько не беспокоило. Муж продолжал страстно обожать свою жену, и ничего удивительного – Катажина была очень хороша: хрупкая, небольшого роста, черноволосая и черноглазая, живая и очаровательная. Катажина родила девять детей: семеро сыновей и две дочери. К детям она относилась точно так же, как к курам, поросятам и горшкам – предоставила их самих себе.

Время шло, разные события происходили в славном роде Больницких. Умерла тетка-графиня, пережив своего мужа-графа на целых два года. Детей у них не было. Вычеркнув навсегда из памяти имя сестры, графиня забыла вычеркнуть ее из завещания, в результате чего пани Зофья Цольницкая неожиданно унаследовала четвертую часть огромного графского состояния. Затем покинул бренный мир один из близких родственников Зофьи, человек одинокий. Чрезвычайно скупой при жизни, он проявил после смерти невероятную щедрость – все свое немалое состояние завещал, оказывается, дочери пани Зофьи или потомкам упомянутой дочери. Нежданный дар вызвал смятение в душе пани Больницкой, но она уцепилась за формулировку «или потомкам упомянутой дочери», и сделала все от нее зависящее, чтобы Катажина богатства не получила. Интересы потомков она обязалась соблюсти лично. В общем, стояла на ушах, чтобы Катажине ни гроша не досталось и добилась своего. Такая постановка вопроса не во всем соответствовала законам о наследовании и воле завещателя, но не родился еще нотариус, который бы осмелился противоречить пани Больницкой.

Затем один из двух братьев Катажины погиб на дуэли, а второй уехал куда-то на чужбину, и следы его затерялись.

Настало время и пани Зофьи Больницкой подумать о том, как распорядиться накопившимся в ее руках богатством. С приходом старости она не то, чтобы смягчилась, но вроде бы почувствовала какие-то угрызения совести. Что касается совести, то в этом плане на Зофью Больницкую сильно воздействовали как ее духовник, так и ее нотариус. Последнего очень мучили собственные укоры совести из-за того самого одинокого родственника, который завещал свое состояние Катажине, а он, нотариус, вынужден был в угоду пани Больницкой обойти Катажину и отложить дело в долгий ящик, переадресовав богатство потомкам Катажины. Вот теперь он и напоминал матери о дочке, живущей в нужде и горестях. Напоминал робко, намеками, ибо невзирая на почтенный возраст, пани Зофья осталась вспыльчивой и непреклонной. Тем не менее нотариус заботился о добром имени своей фирмы, хотел передать его, доброе имя, незапятнанным своему сыну вместе с конторой, и пытался стереть единственное темное пятно на незапятнанной репутации фирмы.

Откровенно говоря, пани Зофья и сама не знала, что ей делать с неожиданно свалившимся на нее огромным богатством. Ах, какую сказочно прекрасную жизнь могла бы прожить ее некогда столь любимая единственная дочка, если бы не совершила в юности глупого поступка! Правда, зять оказался человеком порядочным и трудолюбивым, но не очень удачливым в жизни, о детях заботился, как мог, но состояния им не сколотил. К черту такого зятя, который из внуков Зофьи Больницкой вырастил самых настоящих мужиков! Впрочем, во всем виновата только она, Катажина!

Так что же теперь делать с этой самой Катажиной? Часть состояния полагалась ей по закону, часть пани Зофья в свое время сама ей предназначила. Собранное мамашей приданое так и лежало нетронутое. Надо решать, что с этим делать. Не дать – закон не разрешает. Дать – гордость не позволяет, это было свыше сил пани Зофьи. Она так и не простила дочери своих обманутых надежд, не простила и того, что из-за нее навсегда рассорилась с сестрой.

Вот почему завещание пани Зофьи Больницкой получилось весьма оригинальным. Подробно перечислив в нем все свои богатства, она завещала их старшей дочери Катажины или наследникам этой дочери, но только при условии, что Катажины уже не будет в живых! Только после смерти матери дочка Катажины имела право унаследовать бабкины богатства. Пусть Катажина до конца дней своих остается в бедности, в той убогой хате, которую сама себе выбрала, которую предпочла дворцам будущих супругов-магнатов. Завещание отдано на хранение старому нотариусу, на которого возлагалась обязанность проследить за соблюдением всех условий. В случае смерти старика-нотариуса все обязанности по соблюдению условий завещания Зофьи Больницкой переходили к его сыну, тоже нотариусу. Последнему под угрозой отцовского проклятия вменялось не только исполнение всех условий завещания, но и негласная забота о наследнице.

Наследница, старшая дочь Катажины, понятия не имела о ждущих ее в будущем миллионах и пока активно занималась домашним хозяйством, взяв на себя обязанности капризной матери, как известно, от хозяйства устранившейся. Девушке еще совсем в юном возрасте пришлось заниматься и кухней, и воспитанием младших братьев, и заботиться об отце. Пани Зофья попыталась навести справки о своей старшей внучке и получила самую что ни на есть положительную информацию: девочка умная, правда, с характером, но трудолюбивая и послушная родительской воле. Бабка порадовалась и подумала – может, ее большие надежды осуществятся во внучке?

Завещание Зофьи Больницкой окружено было глубокой тайной. Знали о нем лишь нотариус, завещательница да двое свидетелей, на Библии поклявшихся молчать. И все-таки первый из них на ложе смерти проговорился кое о чем, положив начало таинственным слухам о каких-то спрятанных сокровищах, второй же, хоть ни словечка не проронил, тем не менее оказал весьма заметное воздействие на развитие событий в будущем. Этим вторым был некий Франтишек Влукневский, представитель небогатой шляхты, основоположник рода, осевшего в деревеньке с простым названием Воля…

Франтишек Влукневский, как добрый христианин, соглашался – все мы в руце Божией, но считал, что этой руце не мешает иногда и помочь. В рамках вышеназванной помощи им были предприняты следующие действия. Во-первых, он подружился как со старым, так и с молодым нотариусами и оказывал им ценные услуги по части распоряжения кое-чем из завещанного имущества. Во-вторых, у него вдруг появилось много важных и неотложных дел в той деревеньке, где проживала Катажина, в девичестве Больницкал. Заниматься этими делами Франтишек Влукневский поручил своему старшему сыну, причем дела были такого характера, что, занимаясь ими, старший сын Влукневского был вынужден постоянно общаться со старшей дочерью Катажины Больницкой. Как человек честный, Франтишек Влукневский ни словом не намекнул об ожидавших старшую дочь Катажины огромных богатствах. Он взял на себя лишь знакомство своего сына с дочерью Катажины. Остальное должна была довершить рука Божия.

Рука же Божия действовала как-то очень странно. Она перемешала сыновей Франтишека, и в нужном направлении толкнула не того, кого требуется. Так получилось, что втайне от отца, старший сын Франтишека уже давно обручился с другой девушкой, и по отцовским делам отправлял вместо себя младшего брата. Младший брат познакомился с дочерью Катажины, младший брат обратил на нее внимание, да и как было не обратить – красотой дочка пошла в маму, но тем дело и кончилось. У каждого из них были свои личные планы, друг с другом не связанные. Младший сын Франтишека Влукневского уехал в город с благословения родителей, старшая дочь Катажины сбежала в город от тирании домашнего хозяйства без благословения родителей. Но и проклятия тоже избежала, Катажине было на все наплевать. Обязанности по ведению домашнего хозяйства взяла на себя ее младшая дочь.

Старшая дочь Катажины в стольном граде Варшаве встретила знакомого по деревне молодого Влукневского, и тут рука Божия решила, наконец, проявить себя. Молодая пара, обвенчавшись, немного попринимала участие в национально-освободительной борьбе, ибо было это еще в царские времена, каким-то чудом им удалось избежать ареста и Сибири и немного наладить семейный быт. Зофья Больницкая не дожила до этого времени – ее хватил удар при известии о бегстве из родительского дома старшей внучки. Франтишек Влукневский умер год спустя, так и не выдав доверенной ему тайны, но очень довольный.

Катажина все жила. Наследство ожидало своего часа. Часть его, представленная фабриками, мельницами, деревнями и хуторами приносила доход под умелым руководством молодого нотариуса и молодого Влукневского, другая же часть была сокрыта от глаз людских еще при жизни пани Зофьи. Все дело сохранялось в глубокой тайне, молодой нотариус держал язык за зубами, молодой Влукневский и не догадывался, что способствует приумножению богатств жены своего брата, завещание за семью печатями покоилось в железном ящике. А Катажина жила. Умер ее муж, дети разлетелись по свету, мир потрясли две мировые войны. А Катажина все еще жила. Скончалась она в 1954 году от Рождества Христова в возрасте 94 лет.

Некий Адам Дудяк взялся, наконец, за ремонт своего дома. Под нажимом жены Хани ремонтировать дом он решил собственными руками, ибо Ханя известна была скупостью и не желала платить свои кровные денежки посторонним дармоедам. Муж, преисполненный уважения к ее способностям экономно вести хозяйство, не осмелился возражать. Дом у Дудя ков был еще довоенной, солидной постройки, так что имело смысл затратить труд на ремонт и оборудование таких удобств, как ванная и центральное отопление. Да и не к лицу им, Дудякам, солидным коммерсантам, заработавшим немалые деньги на торговле овощами, жить абы как.

Итак, Ханя экономила каждую копейку, а ее муж вкалывал. Излишне говорить, каких неслыханных трудов и мук стоило ему довести до конца свой строительный подвиг, но дело шло к тому. Адам Дудяк сам боялся в это поверить, считая просто чудом доведение ремонта дома до заключительной стадии. Достав правдами и неправдами печь для центрального отопления, он взялся за ее установку в подвале.

Подвал в доме Дудяков был большой, выложенный кирпичом, в нем без труда нашлось место и для печи, и для склада топлива. По всему дому уже были проведены трубы, навешаны батареи, все соединено как следует, оставалось только установить в подвале упомянутую печь и проверить, как действует система. Помочь в этом деле Адам попросил своего дальнего родственника Сташека Вельского, сильного молодого человека, у которого были не только руки золотые, но и золотой характер. Он всегда был готов бескорыстно помочь ближнему. Ближние беззастенчиво пользовались добротой молодого человека. Впрочем, не только родственники. На работе тоже все трудные, а главное, трудоемкие дела старались спихнуть Сташеку Вельскому, который не только трудолюбив, но и умен, и расторопен. Сташек – Станислав Вельский, старший сержант милиции, работал в местной комендатуре.

Три человека – Ханя и Адам Дудяки и Сташек Вельский, преисполненные сознанием ответственности момента, спустились в подвал, где уже ждала печь.

– Ставим здесь! – сказал Адам Дудяк и грохнул обрезком железной трубы по кирпичному полу под висящей на стене колонкой. В ответ раздался странный глухой звук. Ханя навострила уши.

– Погоди! – сказала она. – Что это так загудело?

Муж занят был печью и не обратил внимания ни на звук, ни на вопрос жены.

– С той стороны подхватывай, Сташек! – распоряжался он. – Давай развернем, аккурат здесь встанет.

Сташек Вельский приподнял печь снизу и, напрягая мускулы, принялся медленно разворачивать, но Ханя его остановила.

– Стойте, говорю! Почему это пол так загудел?

– Где загудел? – удивился Адам. – Ты что выдумала?

– Как это где? Там, где ты трубой грохнул! Разве сам не слышал? А ну грохни еще раз!

Сташек Вельский с удовольствием опустил на пол печь, выпрямился и подтвердил:

– Факт имел место, пани Ханя права. И в самом деле загудело!

– Выдумываете, – не поверил Адам, но привыкнув слушать жену, взял опять обрезок трубы и стукнул по кирпичу пола в том же месте. И опять кирпич отозвался глухим звуком.

– Гудит! – вскричала Ханя.

– Гудит! – подтвердил Сташек.

– Чего ж ему не гудеть, коли я грохаю? – удивился Адам. – А вы хотели, чтобы он песни пел?

– А ну, стукни рядом! – приказала Ханя.

Чтоб только отвязалась, Адам стукнул рядом, да не один раз и в разные кирпичи. Звуки тоже получались разные – то ясные, чистые, глубокие – то совсем тихие, глухие. Нельзя было не заметить разницы.

– Сдается мне, там что-то есть, – неуверенно сказал Сташек.

Голубенькие глазки Хани превратились в две ледышки.

Что бы там не скрывалось под полом в ее доме, она предпочитала увидеть это без свидетелей, а уж тем более не в присутствии сержанта милиции. В создавшейся ситуации однако было уже поздно что-либо предпринимать. Не могла же она ни с того, ни с сего выгнать парня из своего дома! Пришлось смириться и молчать. И она молчала, злясь на себя, на Сташека, на мужа, на весь свет.

Хозяин дома меж тем вошел во вкус и с энтузиазмом простукивал кирпичи пола, один за другим. Глухим звуком отзывался на простукивание лишь прямоугольник размерами примерно метр на 3/4 метра.

– Пустое место там оставили, что ли? – вслух рассуждал Адам. – Дом строил мой отец, ничего вше ни о каких тайниках не говорил.

Старший сержант заметил:

– После того, как ваш отец выстроил дом, война была. Может, в оккупацию тут что-то сделали?

– Может и сделали, кто знает… Нас тогда тут не было. Ну так что, проверим?

Оба вопрошающе посмотрели на Ханю – известно, кто тут командует. А Ханя пребывала в смятении. Проверить следовало обязательно, но не в таком же обществе! Нужен тут Сташек как пятое колесо телеге… Можно притвориться, сделать вид, что ее всякие там тайники не интересуют, хитростью извлечь мужчин из подвала, а потом, когда они с мужем останутся вдвоем, потихоньку, в тайне от всех, вскрыть пол. Ханя уже собралась дипломатично, разумеется, приняться за осуществление своего хитроумного плана, но ей не суждено было это сделать. Грохот на каменных ступеньках, ведущих в подвал, недвусмысленно свидетельствовал о приближении сына Дудяков, четырнадцатилетнего Метека, который опрометью примчался после занятий в школе, зная, что отец устанавливает в подвале печь.

– Ну как, действует? – уже издали кричал юный Дудяк.

– Ничего не действует! – в раздражении зашипела мамаша. – Пошел отсюда!

– Тут что-то непонятное! – одновременно ответил папаша. – Под полом гудит. Тайник, наверное.

– Привет, Матек! – поздоровался Станислав Вельский, имевший большой опыт общения с трудными подростками и уже автоматически воспитывавший каждого встречного.

Метек тоже автоматически шаркнул в ответ ножкой, ибо Ханя уделяла большое внимание воспитанию хороших манер у своих детей, и бросился к отцу.

– Где гудит? Под полом? Лопнуть мне на этом месте – клад!

И все! Далекоидущие дипломатические планы Хани лопнули как мыльный пузырь. Не было на свете силы, которая оторвала бы мальчишку от гудящего клада! Глаза у парня разгорелись, уши отсвечивали красным цветом. Не спрашивая отца, по собственной инициативе Метек быстренько смотался и принес кирку и зубило. Ханя не успела и глазом моргнуть. И теперь ей оставалось только в бессильной злобе наблюдать за происходящим. Не сдержав злости, она выкрикнула:

– Осторожно! Ну что грохаете? Кирпичи под заборами не валяются!

Осторожно и аккуратно, ибо Ханя следила за каждым движением, Адам со Сташеком сняли верхний слой кирпичей. Под ним показались доски. Вынуть доски оказалось нетрудно, они ничем не скреплялись, и положены были, по всей видимости, для того, чтобы держались кирпичи. Под досками и в самом деле обнаружилась пустота, тайник, в котором лежало что-то большое, завернутое в брезент. От волнения у Метека горели уже не только глаза и уши, пылало все лицо, Ханя же, наоборот, вся заледенела.

– Надо же! – удивился Сташек Вельский и взглянул на Адама Дудяка. – И вы об этом ничего не знали?

Дудяк почесал в затылке.

– Ничего. Нас ведь тут в войну не было, я уже сказал.

– А после войны так тут ни разу ничем и стукнули?

– А на кой мне тут стучать? – удивился Адам.

– Тут мы картошку хранили, – сдавленным от сдерживаемых эмоций голосом пояснила Ханя. – Здесь для картошки самое подходящее место.

Все столпились над тайником, глядя на брезент и стараясь погасить надежды на то, что перед ними действительно клад. Чтобы потом не очень уж разочаровываться…

Не выдержал, конечно, Метек.

– Ну, чего так стоять? – торопил он взрослых. – Давайте скорей посмотрим!

И он рванулся к свертку. Сташек Вельский остановил парня:

– Погоди, не трогай! Неизвестно, что там может быть. А вдруг взорвется? Давай лучше я.

Метек даже застонал, смятение овладело душой мальчишки. Он теперь и сам не знал, чего больше желать: чтобы это был клад с сокровищами или настоящие гранаты! Или, еще лучше, противотанковые мины! У Хани же немного отлегло от сердца. Может, в тайнике и в самом деле оружие или боеприпасы, так что она не лишается неожиданного богатства. Кивнув головой, она разрешила милиционеру действовать.

Нагнувшись, Сташек Вельский принялся осторожно разворачивать брезент. Под брезентом оказалась клеенка, но ее края были прочно слеплены каким-то клеем. Спотыкаясь на валявшихся кирпичах, Метек бросился наверх за ножницами. Сташек осторожными движениями разрезал клеенку в нескольких местах, и все увидели железный ящик. Он был чем-то смазан, и Сташек тут же в этом чем-то перемазался. Понюхав субстанцию, он определил:

– Похоже на тавот. Надо же, как жирно смазано!

– Это хорошо предохраняет от влаги, – пояснил Адам. – Может, и в самом деле какие боеприпасы…

– А открыть можно? – жадно допытывался Метек, чуть не свалившись в яму.

– Не откроешь. Видишь, какой замок висит! И вот еще дополнительные запоры. Придется сначала вытащить…

– Так вытаскивайте! Я помогу!

Нелегко было извлечь из-под пола скользкий тяжелый ящик, к тому же не имеющий никаких ручек и прочих держалок. С превеликим трудом находку извлекли, втащили в квартиру и водрузили на стол. Выглядела она впечатляюще.

Когда сняли смазку, выяснилось, что это не ящик, а, скорее, железная шкатулка старинной работы, прекрасно сохранившаяся. Железо от времени совсем не пострадало. Шкатулку покрывал красивый резной орнамент. Спереди висел массивный замок, по бокам, прикрытые заслонками, виднелись дырки от замков – дополнительные запоры.

Убедившись, что извлеченный из тайника железный ящик на деле оказался шкатулкой, Ханя отбросила версию с боеприпасами и вновь горячо пожалела о присутствии посторонних.

– Прочные запоры! – констатировал Адам, ознакомившись с замками.

– Знать бы еще, где ключи! – буркнула Ханя.

– Ключи у того, кто это прятал, – ответил муж. – Жалко ломать, как бы это поаккуратнее открыть?

Сташек вызвался привести милицейского слесаря. Больших усилий стоило Хане вежливо отказаться от этого предложения, она и так с трудом сдержала порыв выгнать ненужного свидетеля вообще к чертовой матери! Тут появился неутомимый Метек, куда-то ненадолго исчезнувший. Он приволок целый пук разнообразных ключей. Энергия в нем била ключом.

– Попробуем, авось какой-нибудь и подойдет! – выкрикивал парень, норовя первым опробовать ключи.

Хане очень хотелось придушить собственного отпрыска, который проявляет совершенно ненужную инициативу, но в конце концов пришлось покориться судьбе, явно неблагосклонной к ней, Хане. Это же надо такому случиться, чтобы клад в их доме был обнаружен как раз в присутствии представителя властей! В кои-то веки, раз в жизни человек находит клад – и так неудачно! Отказавшись от борьбы с суровым роком, Ханя сникла, перестала сопротивляться и молча наблюдала за попытками отпереть замки, очень надеясь, что попытки окажутся напрасными.

О печи для центрального отопления все как-то забыли. Метек со всего дома приволакивал всевозможные ключи и железки, его двенадцатилетняя сестра Магда, по поручению матери, готовила в кухне ужин, Адам со Сташеком, сопя, трудились над запорами шкатулки, а Ханя, стоя над ними, ни на минуту не спускала глаз с их рук, как стервятник с падали.

Поздно вечером тяжкие труды увенчались, наконец, успехом. Висячий замок удалось снять, один из боковых – отпереть, а второй сломали. Жутко взволнованная и донельзя расстроенная Ханя собственными руками приподняла тяжелую кованую крышку.

Разочарование было столь велико, что, казалось, им пропитался даже воздух в комнате. Глаз присутствующих не ослепил блеск драгоценных камней или золота. В шкатулке находились только бумаги – множество пожелтевших от времени бумаг. Некоторые из них были сложены вчетверо, некоторые свернуты рулонами, некоторые перевязаны шнурками с печатями. Часть бумаг от времени не только пожелтела, но и повыцвела, часть казалась более новыми. 'Но ничего, кроме бумаг, в шкатулке не было. Одни бумаги, ни драгоценностей, ни оружия, ни боеприпасов!

– Эээээ! – только и произнес Метек, сразу теряя всякий интерес к находке.

Ханя наконец расслабилась и почувствовала, что ноги ее больше не держат. На всякий случай поворошив бумаги и заглянув на дно, она бессильно опустилась на стул.

– Ну и слава Богу, что бумаги! – попытался утешить супругу Адам Дудяк. – Представляешь, сколько бы мы намучились, будь здесь и в самом деле мины и гранаты!

– От некоторых бумаг шуму не меньше, чем от мин и гранат, – отозвался многоопытный старший сержант и взял в руки первый попавшийся документ. – Что такое? Ничего не понять!

Адам вместе с ним склонился над листом бумаги, заглядывая Сташеку через плечо. Ханя преодолела слабость и вытянула из шкатулки другую бумагу. И в самом деле, написано вроде по-польски, но какими-то странными буквами, с крючками и загогулинами.

Сташек, спотыкаясь на каждом слове, с трудом разбирал написанное:

– Я… и. же…одпис…ши…ся…. А, «Я, ниже подписавшийся»… Ну и каракули, каждая буква – просто рисунок, а не буква! Делать им было нечего – так вырисовывать? «Антоний при…его…», нет, Антоний Грегорчук, чтоб им пусто было! «За… вля… стоящим…, заявляю настоящим», нет, сил моих больше нет!

Старший сержант бросил неприязненный взгляд на шкатулку, битком набитую этими нечитабельными документами и задумался. Ханя на своем документе разобрала только дату, но этого было достаточно – 1887 год. Она тоже бросила взгляд на содержимое шкатулки, но в ее взгляде недовольства не было. Новая мысль пришла в голову женщине, и от нее порозовело доселе бледное лицо. С присущей ей энергией Ханя принялась осуществлять новую идею.

– Макулатура! – пренебрежительно произнесла она.

– Старые ненужные бумажонки! Наверняка кто-то от немцев прятал, теперь это никому не нужно. Сжечь все и делу конец! Одна шкатулка пригодится.

Сташек Вельский покачал головой:

– Ни в коем случае! Нельзя старинные документы так просто выбросить или сжечь. Документы официальные, пусть сначала официальные власти и ознакомятся с ними.

Вынув из шкатулки вчетверо сложенный лист плотной бумаги с подписями и печатями, он прочел по складам:

– «Мельница… с прилегающими… угодьями… пруды… на… реке… в собственность… Иеремии Борковскому… за триста рублей серебром наличными…» – И прокомментировал: – Что так дешево? А, нет, тут написано – еще что-то добавил…

Супруги молча смотрели на старшего сержанта – Адам недоверчиво, Ханя недовольно. Метеку стало неинтересно, и он отправился на кухню подкрепиться после пережитых эмоций.

– Похоже, это акт купли-продажи, – сказал старший сержант. – Составлен в тысяча девятьсот третьем году. Написано «Ковельский уезд», это теперь в Советском Союзе. Копия официально оформлена по требованию «вельможного пана Иеремии Борковского».