Текст книги "Зажигалка"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

И я представляла, как тот несчастный родственник, заядлый садовод, из последних сил выбивается, разматывая вонючие побеги с роз, яблонь, смородины и жасмина, оно дьявольски смердит, и на следующий год возрождается. На Бригаду родственник уже не может смотреть, при виде ее плюется и скрывается в доме, а Бригада покаянно молит простить ее и покупает ему дорогой подарок. Кажется, она имела какие-то виды на наследство после этого несчастного…

Так кто же он такой и где я могу отыскать Бригиду Майхшицкую?

И к тому же проклятые цыплята не оставляли меня в покое…

* * *

Получив всю информацию, доставленную его детективами, и собрав ее в одну кучу, следователь констатировал – теперь он может воссоздать точную картину создавшейся ситуации. А точнее говоря, две картины.

Одна из них заполнена буйной растительностью. Множество людей устанавливало и поддерживало отношения с покойным Кшевцем на садовой почве, причем большинство из них были весьма недовольны этими отношениями. Четверо из них были просто возмущены его скоропостижной смертью, они питали надежды заставить покойника исправить содеянное им зло или как-то возместить его. Негодяй должен был вместо засохших и погибших растений посадить новые, ведь платили они за живые растения, а теперь с кого спрашивать за убытки. Просто свинство со стороны этого подонка позволить себя убить и избежать возмездия за содеянное.

Вольницкий, как известно, в растениях не разбирался, хотя мог полюбоваться красивым цветком или другой какой флорой. И он просто не мог поверить, что гибель какого-нибудь представителя растительного мира могла довести человека до убийства. Комиссар просто не мог принять такой мотив страшного преступления. Он знает, что кодексом предусмотрены наказания за экологические преступления, особенно если заболевание растений угрожает здоровью людей. Статья за это положена, факт, но не может быть распространение больных и вообще негодных растений поводом для убийства. И следователь с большим трудом принимал такой мотив в качестве причины зверского убийства.

Вторая картина было до отказа заполнена дамами всех калибров, любого возраста и внешности. Почти все они сожалели о безвременной смерти адониса-садовода. Исключение составляли, кроме бывшей супруги покойного, еще три женщины, очень негативно настроенные против садовода, ибо он обманул их самые сокровенные надежды. Можно сказать, уже вот-вот женился, обожал их безмерно, осыпал подарками, предпринимал шаги для создания общей недвижимости, мечтал о будущей совместной блаженной жизни, они уже себя не помнили от счастья, как вдруг – внезапное охлаждение, и что же? Выяснялось, что таких обожаемых у него пруд пруди, он просто бросал ошалевшую от предвкушения блаженства женщину и исчезал в синей дали. Просто ускользал из ее рук, становился недоступным ни физически, ни по телефону, а не у всех хватило выносливости Вандзи Сельтерецкой – все прощать и не переставая мечтать о своем принце, невзирая на все препятствия.

Руководствуясь своим мнением и показаниями Габриэлы, следователь склонялся ко второй версии убийства. Брошенная женщина, из тех, что потемпераментнее и погорячее, дождалась возвращения домой бывшего возлюбленного, ворвалась следом за ним и тюкнула. Так выглядела картина убийства в общих чертах, а вот подробности и прочие детали просто становились для него костью в горле.

Исходным пунктом было проклятое алиби на воскресный вечер. Как минимум три четверти свидетелей беззастенчиво лгали, причем без всякого повода, так, на всякий случай. Причем как в пользу возможной подозреваемой, так и ей во вред. Необходимость проверять каждое слово общественности заставляла бедного комиссара в ярости скрежетать зубами и кошмарно пожирала время, а ему так хотелось найти убийцу еще до возвращения Гурского!

Вандзя Сельтерецкая стала для комиссара источником целенаправленных поисков. По-прежнему несчастная, зареванная и безутешная, неспособная лгать и выкручиваться, она безотказно называла фамилии и адреса как отловленных ею для Мирека клиентов, так и отвратительных баб и девок, которые без всяких ботанических приманок впивались в ее принца как пиявки и не щадили сил и средств, чтобы заполучить его для себя. Именно из Вандзи Вольницкий и выдоил наконец неуловимого Шрапнеля.

– Кажется, что-то такое цеплялось за Мирека, но уже не баба, а мужик. И назывался как-то чудно. Вроде с войной связано… Пушкарь? Нет, вроде как рашпиль назывался…

– Шрапнель? – с замиранием сердца подсказал комиссар. – И что же этот Шрапнель? – напирал на свидетельницу комиссар, в отчаянии махнув рукой на правильный порядок вопросов, который наука обязывала следователя соблюдать. А все из-за спешки, какая уж тут научная система.

Вандзе, не подозревавшей ни о какой системе допросов, и вовсе было наплевать на порядок. Ее спрашивают – она отвечает, и все тут.

– Тоже вцепился в него, не хуже тех баб. Он был, как это… бизнесмен, во всяком случае строил из себя такого, и фирма его забирала у садоводов-огородников всякий брак, как его, экологический, чтобы отвезти на специальную площадку и там уничтожить, сжечь значит. А Мирек уговорился на ходу перехватывать у него этот брак. А тот следил, чтоб без задержки, чтоб забирал сразу, чтоб долго не лежало, ведь и увидеть могут. Сам так придумал и бедного Мирека подговорил, да и еще проценты с него сдирал, хотя товар совсем негодный и он уже получил свое от тех, у кого забирал ненужные растения. Душитель какой-то! Прохиндей каких свет не видел.

Разузнав все про Шрапнеля, следователь вдруг сообразил, что нужен он ему как рыбке зонтик. Но экологические преступления – не его, Вольницкого, область, а Шрапнель – кстати, это вовсе не кличка, а настоящая фамилия проходимца – вряд ли причастен к убийству Кшевца, иначе не стал бы так названивать покойнику.

Для очистки совести Вольницкий все же встретился со Шрапнелем и допросил его. Выяснилось: он руководит транспортной фирмой, владелец которой, некий Виляк, содержит грузовой транспорт и подряжает работать таких начальников автоколонн, как Шрапнель. Виляка не интересует, что они перевозят, лишь бы вовремя платили ему определенную сумму, а все, что сверх того заработают, – их зарплата. Шрапнель, будучи одним из руководителей такой колонны, просто-напросто старался повысить свои доходы с помощью другого прохиндея, Мирослава Кшевца.

Вольницкий сознательно отодвинул куда подальше хозяйственные мотивы преступления, даже в рапорте начальству не упомянул о них, проклиная Шрапнеля на чем свет стоит из-за потерянного на него времени.

Из рапортов сыщиков следовало, что воскресные вечера люди, как правило, редко проводят в одиночестве. Восемнадцать допрошенных мужского пола день провели в работах на участке, а сумрачный вечер за столом, в окружении семьи и даже гостей. Оказался среди свидетелей одинокий мужчина, так тут, можно сказать, правосудию повезло: у него обнаружился очень завистливый сосед по дачному участку, который иззавидовался, как у одинокого все буйно цветет и растет, вот и подглядывал за ним весь воскресный день. Пока было светло, украдкой наблюдал со своего участка, а когда стемнело, одинокий сосед ушел в дом. Завидущий и тут не оставил его в покое, в освещенное окно видел, как одинокий сначала разложил на столе посередине комнаты луковицы гладиолусов – ах, какие чудесные луковицы, а он еще в них копался! – а потом уселся перед телевизором с кружкой пива в руке. Вот так зависть к соседу и желание раскрыть секрет ботанических успехов счастливца обеспечили тому железное алиби. Даже десятиминутное отсутствие соседа неминуемо было бы замечено завистником.

Двое вообще выехали куда-то на уик-энд и вернулись около полуночи, что подтвердили дачные сторожа. У двух алиби не было вовсе. Один уверял, что уснул в ожидании возвращения от тещи жены с детьми, проснулся в девять и тогда в темных окнах его дома вспыхнул свет. А второй якобы отправился на прогулку. Без собаки. Врач ему велел совершать такие прогулки ежедневно. Он вышел в двадцать тридцать, гулял по бездорожью, сам никого не встретил, но уверен – кто-то его наверняка видел. В этой стране всегда кто-нибудь кого-нибудь видит.

– Странный он был какой-то, – докладывал сотрудник. – И злой вроде бы как холера, и одновременно очень чем-то довольный. Вот такие противоречивые чувства я в нем заметил.

Вольницкого заинтересовали противоречивые чувства, и он принялся расспрашивать своего опера:

– Его возраст?

– Около шестидесяти.

– А что касается кондиции?

– Он в отличной форме. А прогулки – от сердца. Я на всякий случай записал телефон его врача, прописавшего прогулки.

Тот, что спал, ожидая жену с детьми, был помоложе, и до пятидесяти не дотягивал, с Кшевцем имел дело лет шесть назад, а сердечник совсем недавно, и трех лет не прошло. Оба были недовольны садоводом, но оба утверждали, что весь причиненный им ущерб уже ликвидировали, и ругали прохиндея без особой ненависти. А опер все же спросил, почему у сердечника такое неровное настроение. Тот признался охотно. Оказывается, у него наконец стала расти ирга и такие заросли появились – любо-дорого смотреть. Только вот она разрослась слишком уж сильно, теперь к нужнику не пробьешься. Вот он и думает – придется прорубать тропинку. Вроде бы прозвучало убедительно, опер успокоился, а следователю, не желая того, он работки прибавил.

Из трех неприязненно относящихся к покойнику дам у одной, самой разъяренной и пылающей жаждой мести, было очень сомнительное алиби, а две остальные вообще его не имели.

Одна сидела дома и серьезно занималась своими волосами, а с намазанной краской головой наверняка избегала кому-либо показываться. И даже к телефону не подходила, надо ведь смирно сидеть, чтобы краска легла ровно. И даже сотовый не взяла с собой в ванную, воспользовалась случаем и поставила его на зарядку батареи.

Вторая поехала в Анино, к гадалке, но не застала ее. И даже хорошо, ведь по воскресеньям гаданье всегда неправильное, да и наворожат обязательно какую-нибудь гадость. Это заняло два часа, никаких знакомых по дороге она не встретила.

Третья, та самая, дико разъяренная на Кшевца, сначала не поверила в его переселение в лучший мир или притворялась, что не верит, а потом устроила жуткий скандал, так что сыщику трудно было вырвать у нее что-то относящееся к воскресному вечеру. С большим трудом он понял, что она была везде. Сидела дома. Отправилась в киоск Зашла в кафе, какое – не знает, выбрала первое попавшееся, на вывеску не глядела. Нет, не первое, ей пришлось долго идти. Зашла к кузине. Не застала ее. Прогуливалась, в разных местах, к ней еще принялся приставать мужик с собакой – тоже прогуливался. Нет, она не знала, во сколько все это происходило.

Дама вызвала подозрение, сыщик проявил расторопность, поговорил с ее соседкой, и, оказалось, соседка видела ее в восемь тридцать у входа в дом, но не знает, входила та или выходила. По мнению сотрудника, дамочка свободно могла пришить Кшевца, а все эти эмоции симулировать.

С отпечатками пальцев следователю тоже не повезло, очень смазаны были все, кроме одного пальца. Хорошо хоть, что их общее размещение давало представление о том, как убийца держал секатор.

Вот когда комиссар почувствовал, что без умного совета ему не обойтись. Очень бы пригодился Гурский, но ведь так хотелось самому, без его помощи, разобраться с этим кошмарным делом.

За советом к прокурору не хотелось соваться, да тот и не проявлял никакого интереса к такому заурядному преступлению. Рапортов следователей он, как правило, не читал, а занят был исключительно тем, что охранял сам себя от мести только что выпущенных из тюряги бандитов, которых туда благополучно засадил несколько лет назад.

Тут комиссару подвернулся фотограф, и сразу стало ясно – вот человек, самый подходящий в данной ситуации.

* * *

Увидев девушку, с которой договорился о встрече, Собеслав обомлел. Он и до того был от нее в восторге, теперь же этот восторг вырос до космических масштабов. И в то же время, наметанным глазом художника, Собеслав чувствовал – что-то в ней фальшивое. Волосы не подходили ко всему остальному. Он лично сделал бы их черными. Или почти черными. Хотя… может, и нет? Да какое это имеет значение? Пусть даже зеленые будут, она просто очаровательна…

Очаровательная особа появилась с сотовым у уха.

– Да, – говорила она, – конечно. Мы вот как раз встретились, и я обязательно у него спрошу.

– О чем? – поинтересовался художник.

– Да обо всем, – энергично ответила Юлита и выключила мобильник. – А прежде всего о давних знакомых. Звонила Иоанна, у нее получается, что нам совершенно необходим какой-то давнишний знакомый пана Мирека, тот самый, что уже много лет назад привез ему зажигалку из Копенгагена или получил ее от того, кто привез. А это обязательно должна быть женщина, и это как-то связано с жутко вонючим дачным участком…

Собеслав еще не привык к нашей компании и почувствовал, что у него голова пошла кругом. Юлита понимала: она говорит непонятные вещи и в ее высказывании трудно уловить суть. Зыбко все как-то, мутно. Попыталась повторить то же, по возможности четко и ясно, но у нее не получилось. А все из-за собеседника. Собеслав так похож на брата внешне и так разительно отличается от того по-человечески. И его не надо было выгонять из дома, напротив, надо было проявлять к нему доброе отношение, а она уже и без того… И Иоанне не потребуется нажимать на нее, чтобы она эти отношения развивала и углубляла, чтобы чаще встречалась с ним и больше общалась. А вообще говоря, Собеслав, пожалуй, намного красивее Мирека…

Присмиревшие было ненадолго флюиды расправили крылья, вырвались наружу и рьяно принялись за работу…

* * *

Кто-то когда-то сказал: «Трудно поверить, сколько всего успеет сделать человек, если рано встанет и сразу примется за работу».

Вот и я имела полное право сказать: «Трудно поверить, сколько всего может произойти за один день, если начнет происходить с самого утра и все немного постараются».

Я уж думала, что так и останусь со своей пропащей жизнью, по горло забитая недовольством, неуверенностью и желтыми цыплятками, до утра с нетерпением выжидая новых вестей. Оказалось – ничего подобного. Уже в половине девятого позвонила Юлита, которую я целенаправленно напустила на знакомых пана Мирослава Кшевца.

– Слушай, можно мы еще сегодня к тебе приедем? Ну, я вместе с Собеславом? Он вроде припомнил тех знакомых, возможно, тебе и пригодится.

– Дурацкий вопрос! – только и ответила я и пошла проверить, включен ли свет во дворе и вокруг дома.

Приехали они уже в одной машине, из чего следовало, что ссора в их планы не входит. Есть, к счастью, не хотели.

– Если честно, то единственной общей знакомой в последние годы была Кристина, – сразу же приступил к теме Собеслав. – Жена моего брата. Я на их свадьбе не был, но трудно не знать человека, с которым несколько лет живешь в одном доме, даже если и бываешь в этом доме очень редко. Мы соблюдали определенную дистанцию, особенно не сближаясь, что не помешало мне даже полюбить невестку. Ну не совсем полюбить, но она мне нравилась. Теперь вижу, что придется обратиться чуть ли не к годам своего детства, обращусь, Юлита меня заставила.

Юлита в это время готовила в кухне чай, по их словам, они уже переполнились кофе настолько, что оно у них из ушей капало. Она тоже считала – надо начинать от истоков.

– Он Алицию знает! – крикнула она мне из кухни.

– Знаю! – проорала я в ответ. – Сегодня она мне звонила. Потому и появилась необходимость отыскать знакомых, ведь чуть ли не на их глазах была куплена моя зажигалка. И вторая тоже. Алиция же при этом присутствовала и даже потом записала у себя в календарике. Так вот, там маячит некая Бригида Майхшицкая.

Собеслав удивился и наморщил брови:

– Майхшицкая? Фамилия мне знакома. Давно это было, лет двадцать назад… Кто-то… но не Майхшицкая… ага, Майхшицкий, вспомнил! Моложе меня на несколько лет, а я еще в школе учился. Причем я кончал школу, а он только в первый класс поступил. Какой может быть у почти взрослого парня интерес к такому молокососу?

Юлита пришла с чаем, и мы обе потребовали как можно больше подробностей о молокососе.

Собеслав честно поднапрягся.

– Я уже аттестат получал, а малец только в первый класс поступил. Но вся школа гремела – Майхшицкий да Майхшицкий, уж очень он был озорной, да что там – просто хулиганистый парнишка. Отмачивал такие штучки, что не раз собирались его исключить из школы. Мне запомнилась такая сцена. Я стоял у окна и наблюдал за бандой Майхшицкого. Те в школьном дворе возились с какой-то игрушкой, типа «Юный техник», «Юный физик», «Юный химик», «Юный поджигатель»… У них был то ли маленький реактивный самолетик, то ли ракета. Возможно, последующее в моей памяти переплелось с тем, что я потом видел лишь в фильмах ужасов, но и тогда зрелище было впечатляющее. Ракета вырвалась и полетела, круша все на своем пути. Нет, сначала был взрыв, а потом она полетела. Пострадали все окружающие постройки. Ни одного целого стекла в окнах гимнастического зала и некоторых классов, помойка разлетелась во все стороны – от нее и следа не осталось, подчистую снесена половина школьного забора… Как я жалел, что нет под рукой фотоаппарата… А организовал всю акцию малыш Майхшицкий, подговорил весь класс…

– Исключили его?

– Что вы! Весь класс не исключишь, а катастрофу приписали выполнению домашнего задания по физике. Кажется, при самолетике была инструкция, что экспериментировать с ним следует в чистом поле, лучше всего подходит большой луг у реки, но сопляки пренебрегли инструкцией.

Закончив рассказ, Собеслав напился чаю и уставился на не слишком буйную флору на моем окне за кружевной занавеской.

– И это все о Майхшицком? – укоризненно поинтересовалась Юлита.

Собеслав поспешил оставить флору в покое.

– Нет, конечно, помню много, но как-то смутно, в отрывках, потому что аттестат я получил и расстался со школой. Слышал, как он однажды принес в школу бумеранг и попал точно в лоб учительнице, как и было задумано, очень он не любил математичку, а в другой раз вся школа провоняла из-за его химических опытов. Нет, хулиганом я его зря назвал, просто живой, любознательный и дьявольски изобретательный парень, учился отлично, все ему давалось легко, кроме уже упомянутой математики. А на него стали сваливать все пакости, чинимые настоящими хулиганами, он же никогда не протестовал. И еще я слышал, будто он мечтает, когда вырастет, стать великим путешественником и объездить весь свет в поисках самых невероятных изобретений. А ездить собирался на наследство, ему какой-то родственник должен был оставить свое состояние. Что дальше было с парнем – не знаю, пришлось бы выдумывать.

– Не надо! – твердо заявила я.

С меня хватило фамилии и упоминания об ожидаемом наследстве. Это вполне укладывалось в одно целое, услышанное мною от Алиции. Ладно, семена вонючего растения – особая статья, но, случайно, не их ли купила тогда мать упомянутого маленького шалуна, потом засорила ими сад своего будущего благодетеля и, желая смягчить его, привезла владельцу сада дорогую зажигалку в подарок?

Вспомнила, что нужно полистать телефонную книгу. Оставив молодых, я встала и перешла в кабинет, на деясь другим путем добраться до современных Майхшицких. А сама все раздумывала над тем, как эти двое быстро нашли общий язык. Очень сложный у Юлиты характер, и как это Собеславу удалось не наступить на него? Скорее всего, он не требовал от нее принимать решения, сам не выскакивал ни. с какой инициативой, не палил из орудий крупного калибра, а ведь все это раз и навсегда отбило бы у девушки охоту иметь с ним дело. Вон в каком она чудесном настроении, впервые вижу ее такой. Способный мальчик.

Телефонные книги, особенно старые, я держала в чуланчике, куда пряталось все. В принципе задуман он был как хранилище швейной машинки, теперь же там помещались и елочные игрушки, бочонок-каменка для засолки огурцов, огромная декоративная ваза, сумки с заброшенными кляйсерами, коробки со швейными принадлежностями, старая складная чертежная доска, старые карты в рулонах и книжки, книжки, книжки. Три высокие полки у стены, битком набитые книгами. А предполагалось, что поместится одна лишь швейная машинка… Я помнила, что две старые телефонные книги находились в самой глубине этого нагромождения, в углу, заваленные остальными вещами.

Понимая, что одной мне с такой тяжестью не справиться, я призвала на помощь младшее поколение. Пришлось им несколько отстранить связывающие их флюиды и явиться на мой зов. Ни малейшего неудовольствия на лицах, думаю, они взялись бы и за расчистку хлева.

В телефонной книге Майхшицкие фигурировали, целых четыре штуки, трое мужчин и одна женщина, но не Бригида, а Эльжбета. Меня это не отпугнуло, телефон мог быть зарегистрирован на мужа или детей, на родителей и прочих родственников с этой фамилией. Номер, который мне сообщила Алиция, относился к какому-то Каролю Майхшицкому, проживающему на улице Викторской. Там же, по всей вероятности, лет двадцать пять назад проживала и Бригида. Теперь к этому номеру следовало приставить спереди шестерку или восьмерку. Адреса Майхшицкие могли поменять. А вдруг не сменили? Вдруг сиднем сидят на старом месте?

Я спросила Собеслава на всякий случай, как звали того, излишне энергичного мальчишку из первого класса его школы.

Собеслав сам удивился – имени резвого хулигана он не знал. Все как один, и дружки-товарищи, и учителя, звали его только по фамилии – Майхшицкий, иногда для удобства переделывая в Майхра.

– Не огорчайся, Иоанна, ведь у нас есть Бригида, – попыталась успокоить меня Юлита.

– Вот я думаю, звонить или сразу отправиться по указанным в телефонной книге адресам? – вслух рассуждала я. – Может, лучше сразу туда пойти?

– Почему лучше?

– Чтоб явиться неожиданно, без предупреждения. Откуда мы знаем, может, пана Мирека замочил именно кто-нибудь из этих Майхшицких, сейчас они сидят спокойно, телефон их испугает, и, узнав, что их разыскивают, они примутся затирать следы.

– Откуда ты знаешь, что сейчас они сидят спокойно? Может, сна лишились, все в испуге, руки трясутся…

– Тем более. В таком состоянии впадут в панику и прихлопнут еще какого-нибудь ни в чем не повинного свидетеля или другого постороннего человека. А мою зажигалку бросят в Вислу. Нет, лучше к ним не соваться.

– Ты и в самом деле думаешь, что твоя зажигалка как-то связана с этим преступлением?

– Не важно, что я думаю, главное – он может подумать, что связана. Получил зажигалку, и тут же ее дарителя пришили. Если, конечно, дарил пан Мирек.

– А если нет?

Я почувствовала себя сбитой с толку.

– Даже если нет… Минутку… Тогда я хотя бы узнаю, откуда появилась вторая зажигалка. Может, они как-то связаны, может, эта пропала, а ее надо было поскорее вернуть, моя пошла взамен пропавшей… Позавидовали друг другу и пан Мирек того… украл. Ну в точности как с книжками моей мамы. В любом случае что-нибудь да узнаю!

Собеслав молча слушал нас, но тут не выдержал и поинтересовался, при чем тут книги моей мамы.

Пришлось объяснять, что давным-давно в моем доме хранились книги мамули, и кто-то из наших знакомых стибрил три тома из собрания сочинений какого-то классика. Мать ничего о краже не знала, а я Богу молилась, чтобы и не узнала, вдруг ей придет в голову почитать как раз одну из украденных книжек? Получить их обратно мы никак не могли, и, если бы мне удалось узнать, у кого они сейчас, я бы, ни минуты не сомневаясь, просто украла их у вора.

Юлита мягко посоветовала:

– Наверное, для начала надо было попробовать их выкупить.

– Идиотизм! Если бы новый владелец не захотел продать, а я потом украла, подозрение сразу бы пало на меня. Не всё способны на такие глупости, я же… впрочем, сама знаешь…

– Понятно. И ты думаешь, что кто-то…

– Не кто-то, а конкретно пан Мирек…

– …стащил твою зажигалку, не пытаясь ее купить у тебя, потому что она у кого-то пропала… Но она же у него в доме стояла!

– Ну и что с того? Может, это было то же самое, что и картины тещи.

Естественно, теперь уже вдвоем они единодушно потребовали рассказать им о картинах тещи.

Одна теща, будучи уже в очень… среднем возрасте, открыла в себе талант художника и принялась творить. Сначала мелками, потом взялась за акварель и, наконец, перешла на масло. Ее дочь была известной художницей, зять известным же архитектором, точнее специалистом по интерьерам, вот она и позавидовала молодым. Чем, мол, я хуже? И тоже вступила на путь искусства, сразу берясь за крупный формат. Не нашлось смельчака, который бы высказал ей правду о ее мазне, все, отводя глаза, хвалили, стиснув зубы, а творения ее были – страшнее некуда. К тому же она избрала реализм. Выбери она другое направление искусства, скажем кубизм или абстракционизм, еще полбеды. Кубист скажет – он так видит мир, абстракционист размажет по полотну томатную пасту с майонезом, и получится шедевр, а вот реалистический пейзаж с собачкой или овечкой на первом плане свободно мог вызвать судороги у зрителя.

Одно из первых своих творений она презентовала детям. Это была расколотая ударом молнии сосна в бурю, на небе черные тучи с зигзагами молний, а под сосной скрючилось нечто донельзя жалостливое, сочетание сиротки Марыси с Девочкой со спичками и Красной Шапочкой, короче воплощенное несчастье. Одето было оно… Пожилые женщины почему-то обожают розовый цвет, и художница не пожалела розовой краски. Она била в глаза, хотелось их закрыть и больше не открывать. К тому же теща сама выбрала в доме дочери место для своей картины и проследила, чтобы ее именно там повесили, да гвозди подобрали покрепче. И это появилось в доме, обставленном со вкусом специалистами своего дела!

Несчастные не знали, как быть. Мамаша каждую неделю навещала детей и всегда любовалась шедевром, причем являлась неожиданно, проверяя, достаточно ли хорошо он экспонирован. Несчастная дочь с мужем перестали приглашать гостей, а все деловые вопросы стали решать в кафе и закусочных. И только тогда вздохнули с облегчением, когда мамаша отправилась в далекий вояж, желая и сына в Австралии осчастливить своим следующим шедевром.

– Может быть, зажигалка у пана Мирека была чем– то вроде навязанного силой шедевра тещи?

– Ты полагаешь, тот, кто ему ее дал, периодически прибегал проверить, стоит ли она еще у него? – уточнила Юлита, и вопросительно глянула на Собеслава.

– На этот вопрос могла бы ответить сестра, – не очень уверенно ответил тот, – я ведь сюда редко наведывался.

Я взглянула на часы, собрала в себе все мужество и решилась.

– Ну, раз никто не знает, другого выхода нет. Еще нет десяти, культурные люди имеют право звонить. Начнем с Бригиды, Точнее, с Кароля на Викторской…

К полученному от Алиции телефону на допотопном Мокотове я правильно добавила шестерку. Мне ответил мужской голос.

– Прошу меня извинить, – сладко пропела я. – Видите ли, я разыскиваю пани Бригиду Майхшицкую. Когда-то давно у нее был такой же, как у вас, номер телефона Может, и сейчас это ее номер?

– К сожалению, уже нет, – довольно вежливо ответил мужской голос – Вот уже десять лет, как это мой телефон, и фамилия моя вовсе не Майхшицкий. Тут до меня действительно проживала пани Майхшицкая, однако давно уже не живет.

Я чуточку нажала:

– А случайно, вы не знаете, как ее сейчас можно отыскать?

– Понятия не имею, проше пани. Какое-то время после вселения в эту квартиру я еще сообщал звонившим ее новый номер телефона, но это продолжалось всего пару недель, а потом ее новый номер затерялся.

– А вы ее знали?

– Раза два видел. Возможно, три. И не узнал бы, если вы имеете в виду идентификацию трупа…

– Нет, нет, никаких трупов! – горячо заверила я его. – И Кароля Майхшицкого не знаете?

– Даже не слышал, что такой существует… Прошу извинить, у меня сковорода на огне, и, боюсь, все пригорело. Никаких Майхшицких я не знаю, не могли бы вы…

Навязчивая баба в моем лице отключилась, освободив человека от каких-то Майхшицких, я печально покачала головой, давая собеседникам понять – полное фиаско. Но не сдалась. Кто там у нас на очереди? Какой-то Анатоль. Центр. Надо прибавить восьмерку в начале старого номера.

В телефоне баба. Судя по голосу, молодая.

– Извините, пожалуйста, за беспокойство, я разыскиваю пани Бригиду Майхшицкую.

– Кого?

– Бригиду Майхшицкую.

– О боже! А почему у нас?

– Потому что четверть века назад это был телефон Анатоля Майхшицкого.

– Ну, знаете ли… Ни о каком Анатоле не знаю. Эту квартиру мы купили у Ежи Бридзяка, а чья она была раньше – понятия не имею. Это было так давно… Жила тут рядом очень старая соседка, да она померла, так что теперь никто пани и не скажет…

До десяти осталось еще десять минут. Очередной Майхшицкий. Старе Място, значит, вперед ставим восьмерку.

– Кого? Бригаду Майхшицкую? А откуда у вас вообще наш номер телефона?

– Из телефонной книги.

– Враки! В телефонных книгах частных номеров нет, сплошные фирмы да рекламы. Так кто же вам дал наш номер? Та самая Бригада?

– Да нет же! Бригиду я как раз разыскиваю…

– Тоже мне имечко! Какая-нибудь старая перечница. Выходит, этот бабник уже начал приударять за старухами? Это вы у моего мужа телефон нашли? Да кто вы такая?

– Старая перечница, – поспешила я успокоить ревнивую супругу. – О вашем муже понятия не имею. Да и самой Бригиды не знаю, вот, просто ищу ее… А о Майхшицких вы тоже не слышали?

– Не слышала и слышать не желаю! Нет, вы подумайте, этот подонок уже на меня каких-то Бригид напускает!

Я отключилась. Тем временем Юлита и Собеслав перестали пялиться друг на друга и молча уставились на меня, боясь пропустить хоть словечко из таких увлекательных телефонных переговоров. Осталась всего минута. Охота, значит, восьмерка…

Такого номера не оказалась. Тогда добавим к старому номеру шестерку.

Слушая длинный сигнал, я успела поделиться с присутствующими свежим соображением, дескать, нет такой вещи, которую нельзя было бы решить с помощью телефона. Вот разве что убивать по телефону еще не научились…

– Слушаю, Майхшицкий, – раздалось в трубке.

– Езус-Мария, наконец-то!

И тут я открыла еще одну вещь, которую по телефону нельзя сделать, – броситься человеку на шею.

– Какое счастье слышать вас! – вырвалось у меня. – Нет, я не сошла с ума, просто разыскиваю по телефонам старой телефонной книги Майхшицких, и вы первый, назвавшийся этой фамилией. Просто чудо!

– А… можно знать, зачем вам Майхшицкие?

– Не беспокойтесь, ничего опасного, просто я ищу конкретно пани Бригиду Майхшицкую, которая двадцать пять лет назад проживала на Викторской, во всяком случае, там зарегистрирован ее телефон. Известна ли вам она?