Текст книги "Приют изгоев"

Автор книги: Инна Кублицкая

Соавторы: Сергей Лифанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

– Помилуйте, господа! Да ведь по здешним меркам нас принимают по-царски! Каждый день ко столу княгини мясо не подают, а вам вот, пожалуйста…

– Вареное свиное сало это, а не мясо, – бормотал себе под нос полковник Акубенс.

– У них даже свинина рыбой пахнет, – вторил ему капитан Эниф Гиеди, тем не менее с аппетитом уплетая свиную котлету.

– Для вас, егерей, все едино, – бурчал Акубенс. Поручик же Аламак Менкар, как и положено младшему по званию, замечал нейтрально:

– А вот вино у них здесь хорошее…

Поручик Аламак Менкар, После того, как они прожили в Ласерте едва больше недели, испросил вдруг у князя разрешения отлучиться и, получив оное, надолго исчез. Возвратился он почти месяц спустя, когда о нем начали уже беспокоиться, привез с собой разделанную тушу оленя, убитого никак не более суток назад, и самые свежие новости из Империи.

– На Плато были, поручик? – поинтересовался Сабик.

– Да, ваше высочество, – последовал откровенный ответ.

– А не боитесь навлечь на себя гнев здешних властей?

– Их, краевиков, хлебом не корми, дай только контрабандой заниматься, – пробурчал, не отрываясь от своей головоломки, полковник Акубенс.

– Браконьерствуете, – ехидно заметил Эниф Гиеди. Он с вожделением облизывался на окорок.

– Никак нет, капитан, – бодро ответствовал Алмак Менкар и добавил лукаво: – На Плато охота разрешена еще высочайшим соизволением самого Джанаха Третьего.

Новости особого интереса не представляли. Князь-Сенешаль правил по-прежнему, заявляя при этом, что сохраняет престол для Наследника. Княжна Сухейль все еще не отыскалась, судьба Наследника была неясна, что внушало определенные надежды: если б Наследник был убит, об этом бы узнали – слухи есть всегда и очевидцы найдутся. И еще то занятно, что Князь-Сенешаль запретил молить в храмах о его здоровье – он-де не Император, и повелел молиться о здравии отсутствующего Наследника. А княгиня Морайя рассорилась с дорогим сыночком, снова уединилась в своем поместье и, поговаривают, пробует разыскать Наследника своими способами; Бог даст, не найдет.

Менкар, после своего появления несколько дней поскучав в Ласерте, опять стал просить у князя разрешения отлучиться.

– Снова на Плато? – спросил князь.

– Нет, – качнул головой Менкар. – Хочу попутешествовать по Отмелям. Я тут договорился, меня берут матросом на нефтяной плот.

– Матросом? – вскинул брови Акубенс. – Вы же офицер! Может, еще грядки полоть вздумаете?

– Полоть не пробовал, – ответил Менкар, – а вот косу в руках держать умею.

– Перестаньте, полковник, – сказал Сабик. – Здесь на такие вещи смотрят проще. – И разрешил: – Вы, поручик, вольны располагать собой как вам угодно.

Акубенс внял увещеванию князя и до такой степени «перестал», что даже отложил свою головоломку и пошел проводить Менкара; не из сентиментальности и не от нечего делать, а из любопытства – взглянуть, что за штука такая этот нефтяной плот.

И взглянул: несколько толстых длинных колбас из многослойного морского шелка, а внутри – нефть, или минеральное масло, как привыкли говорить на Плато; поверх этих немудреных поплавков – настил из слоенки, на нем – шалашик и невесть на чем держащийся прямой парус.

– Ну как, полковник? – поинтересовался Сабик, оторвавшись от книги, когда Акубенс вернулся домой. Тот даже отвечать не стал; на его лице было написано глубокое отвращение.

Так они и проводили дни: Сабик читал, пытаясь постичь премудрости жизни таласар через «живое слово», полковник маялся бездельем и своей головоломкой, капитан Гиеди рисовал бабочек и обзывал это занятиями энтомологией, а прочие молодые офицеры то и дело совершали экскурсии по окрестностям и тратили свои фунты на маленькие радости молодости – осваиваясь, как они это называли, с обстановкой. Пару раз, когда он приезжал с архипелага по делам или на отдых, отшельников навещал Батен Кайтос, пытался как-то скрасить их невольное затворничество разговорами и всячески, своим примером в основном, демонстрировал, что и бывшим имперцам вполне можно жить и даже в определенной мере процветать в таласском обществе. Сабик все это прекрасно понимал, но никак не мог найти в себе сил заняться чем-то конкретным, а вот молодым людям пример бывшего соотечественника показался заразительным – кое-кто из них стал подыскивать себе место.

И однажды, вскоре после отъезда Менкара, из одной такой поездки в Искос князю привезли письмо.

Сабик с недоумением повертел в руках конверт. Конверт не имел золотой полоски на левом поле, какой отмечалась корреспонденция княгини Сагитты. Он взял со стола нож для бумаг, поддел печать, на которой был оттиск незнакомого герба, вскрыл конверт и прежде всего глянул на подпись.

– Однако!.. – воскликнул он с еще большим удивлением.

Он обратился к началу письма, с глубоким вниманием прочел, пожал плечами и прочел еще раз. Потом подозвал поручика Заниаха и велел принести письменные принадлежности. Акубенс отложил головоломку, которую терзал третий день, и посмотрел на князя:

– Позволите быть вашим секретарем?

Сабик разрешил. Акубенс взял перо, опробовал его, пододвинул чернильницу, положил перед собой лист бумаги и выжидательно замер, готовый писать.

Сабик помедлил секунду, еще раз взглянул на подпись в полученном письме и, наконец решившись, проговорил:

– «Их сиятельствам князю Абраксасу Ахеа и супруге его Ахеа Аойде…»

Акубенс отнял от бумаги перо и поднял глаза на князя:

– Не можете же вы, ваше высочество…

– Оказывается, могу, – задумчиво ответствовал князь. – Вы пишите, полковник, пишите. Итак… «Их сиятельствам князю Абраксасу Ахеа и княгине Аойде Муните князь Шератан Сабик шлет наилучшие пожелания. Целую руку прекрасной княгине…»

– Так такие письма не пишут, – проворчал Акубенс.

– Ну и ладно, – пожал плечами Сабик. – Не понравится им мое письмо, так что ж?

– Не следует забывать, что он все-таки колдун, – заметил Акубенс осторожно.

– А вот у меня есть подозрение, что никакой он вовсе не колдун, – сказал Сабик, помахав письмом.

ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
АОЙДА И АБРАКСАС

В СЕРДЦЕ ПУСТЫНИ

Они шли туда по страшной, отполированной до металлического блеска плоскости при свете дня, закрывая лица от мучительного здесь солнца черными вуалями. На закате люди в серебристых плащах ставили большой шатер, явно используя при этом колдовство, потому что все они шли, экономя силы, с пустыми руками. Абраксас запрещал Аойде смотреть, как на черной зеркальной глади появляется шатер, он и сам отворачивался, каменея лицом; Аойда не сразу заметила, что с каждым ночлегом людей в серебристых плащах становится все меньше. Ей стало ясно, что каждая ночь в безопасности покупается здесь ценою жизни одного из серебристых, но она так уставала за день, что ни говорить, ни думать об этом, когда наступала темнота, у нее не хватало сил и не было желания.

Пройт шел с ними – молчаливый, мрачный, но не отстающий ни на шаг. Аойда полагала, что Абраксас мог бы приказать серебристым избавиться от него, но Абраксас смотрел сквозь Пройта невидящими глазами и просто не замечал его. Пройт входил с ними вечером в шатер, ел в сторонке и в сторонке же ложился спать, всегда отворачиваясь, а утром выходил, так и не проронив ни слова. Серебристый плащ он бросил давно, решив, вероятно, что сейчас плащ является для него большей опасностью, чем враждебная пустыня, окружающая их.

Возможно, что он был и прав, думала Аойда. Она не знала, где и как он им завладел, и боялась думать об этом, но с тех пор, как Аойда увидела его в серебристом плаще, он очень переменился. Плащ, возможно, здесь был и ни при чем, и таким Пройта сделало все пережитое, но от самих плащеносцев Айда ничего хорошего не видела, и поэтому склонна была вить ненавистное одеяние, нежели приписывать изменения в ха-пактере своего друга – и даже чуть более, чем просто друга – его епазделенной любви, которая, как известно, может возвысить человека, но может и сделать грубым животным…

Однако очень скоро Аойда тоже научилась не замечать его; вернее, и на это у нее больше не оставалось сил. Как проклятие она воспринимала весть о том, что снова наступил рассвет и надо вставать на ноги и целый день брести на юг, лишь изредка останавливаясь для отдыха. И что это за отдых, скажите на милость? Тонкий княжий плащ приходилось сворачивать в несколько слоев чтобы сквозь него не жег нагретый камень, а жалкое подобие тени создавали серебристые истуканы, заслонявшие их от солнца своими плащами. Фляги пустели слишком быстро, и к вечеру Аойда молила небо лишь о том, чтобы побыстрее можно было войти в чудесную прохладу шатра, сесть на толстый пушистый ковер, увидеть перед собой кувшины, покрытые мелкими капельками росы, и блюда со свежими – свежайшими! – фруктами.

Ночь наступала внезапно, сразу после того, как расплавленная солнечная капля проваливалась за горизонт. Вдруг невесть откуда налетал ветер, стенки шатра вздрагивали – и трепетали уже до самого восхода, когда ветер так же внезапно Исчезал. Слушать свист ветра было жутко, но и к этому Аойда быстро привыкла и не замечала, и засыпала тотчас же, едва касалась головой подушки.

Однажды, когда уже казалось, что путь их будет длиться бесконечно, Абраксас взял ее за руку и махнул рукой вперед, когда она подняла к нему взгляд:

– Смотри… Смотри, совсем немного осталось.

Она глянула вперед и увидела на фоне черной пустыни и белесоватого выжженного неба замок, словно построенный из осколков радуги.

Аойда остановилась и долго смотрела на него; замок веселил усталую душу своим праздничным чудесным видом.

– Мы успеем дойти до вечера? – спросила она с надеждой.

Абраксас пожал плечами.

Они дошли до замка даже раньше. До заката оставалось еще три часа, как они ступили на мозаичную площадку перед высокими арочными воротами. Створки ворот блестели как золотые – да они и были золотыми.

Абраксас остановился перед воротами, задумался, прислушиваясь к чему-то внутри себя, оглянулся на свой сильно поредевший отряд – теперь, кроме Аойды и Пройта, с ним оставалось только трое плащеносцев. Потом он медленно поднял руку и ударил в золотые ворота дверным молотом, сделанным из киммерия в форме причудливого дракона, кусающего свой хвост.

Он ударил в ворота трижды, и ворота дрогнули, подались внутрь, открывая вход в замок.

Они вошли в безлюдный двор и огляделись. Огромный двор оказался заботливо ухоженным парком: вокруг сверкали на солнце чистой нежной зеленью аккуратно подстриженные газоны, извивались подстриженные самым причудливым образом обрамляющие их кусты и деревья, чьи кроны трудами неведомого, но несомненно искусного садовника, были превращены в невиданных животных. По дорожкам с мозаичным орнаментом, мимо фонтанов и пруда с плавающими по зеркалу воды лебедями Абраксас и Аойда прошли прямо к возвышающемуся посередине великолепному зданию, высоко возносящему к голубому здесь небу свои ажурные стрельчатые башни.

Аойда обернулась. Оставшиеся за воротами замка фигуры в серебристых плащах исчезли, как будто были порождением кошмара Жуткой Пустыни.

– Ну что же, – негромко сказал Абраксас. – Мы пришли.

Он взял Аойду за руку и повел ее в здание, невидимый привратник которого открыл перед ними высокие двери с витражом.

Остановившись на пороге, Аойда оглянулась. Пройт стоял перед входом – прямой, стройный и почерневший от дыхания пустыни. Он настороженно осматривался вокруг чуть суженными глазами, и впечатление производил весьма мрачное и опасное для радужного окружения волшебного замка, чудом оказавшегося посреди огромной пустыни.

Открывающиеся перед Абраксасом поочередно двери провели его и жену через длинную анфиладу комнат, где все было необычайно изящным и роскошным, в приготовленные для них покои. Они вдруг оказались в просторной комнате, где их ожидали свежие белые одежды, приготовленная ванна размером с небольшой бассейн, блестевшая прозрачной водой, и стол, уставленный самыми изысканными блюдами. Неведомо откуда рядом с ними появились молодые прелестные девушки, безмолвно окружившие их заботами и услугами. Аойда только и помнила, как взяла с блюда сочный персик, – и оказалась уже в бассейне, когда три девушки в облепивших их гибкие юные тела полупрозрачных одеждах, прикасаясь к ней ласково и неназойливо, мыли лицо и мягко массировали уставшее тело.

Абраксас, тоже окруженный прелестными мойщицами, блаженствовал в противоположном углу заполненного нежной благовонной пеной бассейна. Юная служанка подносила ему кубок с вином и кормила чуть ли не из уст в уста экзотическими фруктами; впрочем, и сама Аойда наслаждалась их вкусом таким же образом.

Вспомнить, как они потом оказались в постели, Аойда так и не смогла.

Полдень был ярким и солнечным, но солнце в замке казалось нежным и ласковым, а не жгучим, как в окружающей его пустыне. Аойда проснулась раньше мужа и около часа сидела в мягком кресле на широкой веранде, куда, словно угадав ее мысли, безмолвная служанка вынесла столик с легким завтраком.

Парк на первый взгляд был чудесен, но что-то в нем было не так, чего-то все-таки не хватало в его искусственном великолепии, так что Аойде вскорости надоело смотреть, и она подозвала одну из прислужниц и попыталась разговорить ее, задавая вопросы. Девушка, однако, не произнесла ни слова; улыбаясь заученной улыбкой, вместо ответов она чуть качала головой и, кажется, не смела произнести хотя бы один звук.

– Тебе запрещено говорить? – прямо спросила ее Аойда. Девушка чуть склонила голову, подтверждая.

– Но я разрешаю тебе!

Девушка, однако, была непреклонна, и Аойда поняла, что, по ее мнению, гостья не была вольна распоряжаться прислугой до такой степени.

Из спальни донесся голос Абраксаса.

Аойда немедленно встала и пошла к нему. Абраксас полулежал в постели в окружении прислужниц, облаченных в весьма легкомысленные одеяния, подававших своему повелителю завтрак прямо в постель.

Аойдачуть сдвинула брови. Абраксас рассмеялся, видя неудовольствие жены, и велел девушкам оставить его с женой одних. Служанки немедленно исчезли. Аойда подошла к кровати и села на краешек.

– Здесь просто райское место, – заметил Абраксас. Аойда повела взглядом вокруг, села ближе к мужу и сказала очень тихо, но внятно:

– Здесь еще страшнее, чем в пустыне.

– Ты просто сердишься на меня, – свободно ответил Абраксас, поднимая с подноса гроздь винограда. – Но ведь эти девушки обычные прислужницы. Если бы ты дождалась меня, то нас угощали бы обоих…

– Нет, – помотала головой Аойда. – Я не об этом. Абраксас улыбнулся, но глаза его посмотрели на нее серьезно и тревожно.

– О чем же? – спросил он одними губами.

– Не знаю, – прошептала Аойда. – Я… я словно кожей чувствую какое-то напряжение. В пустыне было не так. Там мы уставали до того, что бояться просто не оставалось сил. А сейчас… – Она не находила слов, чтобы объяснить.

– Что тебе снилось сегодня? – спросил он обычным голосом.

– Сад, ручьи, фонтаны, дождь, – сказала Аойда. – И среди зелени мелькали тигры и смотрели на меня недобрыми глазами.

– Здесь могут водиться тигры? – снова усмехнулся Абраксас.

Однако и он не был так спокоен, как хотел казаться. Он теперь не ощущал той силы, которая влекла его сюда, потому и чувствовал себя так легко и свободно, словно, добравшись до замка, он сбросил с себя тяжкий груз этой силы. И все же… Все же где-то внутри него не проходило ощущение, что не все еще окончено, что груз хоть и сброшен, но он от него не избавился, что скоро его снова позовут.

Встряхнув головой, чтобы избавиться от неприятного ощущения, Абраксас привлек к себе покорную жену и нежно обнял ее.

Это произошло, когда Абраксас и Аойда сидели за завтраком, и юные прислужницы вились вокруг них. угадывая малейшее желание.

В распахнутое окно вдруг впорхнула большая птица и, плавно облетев под высокими сводами всю комнату, села на высокую спинку стоящего напротив Абраксаса стула.

Это был сокол. В клюве гордая птица держала небольшой конверт, перевязанный тесьмой и запечатанный большой красной сургучной печатью. После легкого замешательства Аойда взяла из клюва птицы конверт и протянула мужу. Тот глянул на печать с изображением сокола, символа родов Тевиров и Ахеа, и, поддев ее подвернувшимся под руку фруктовым ножиком, вскрыл конверт.

Там было только два слова: «Жду тебя».

Абраксас положил письмо на стол, взял салфетку, промокнул губы и нервно швырнул ее себе под ноги.

Свершилось…

Аойда тревожно посмотрела на мужа и хотела встать, но он остановил ее властным жестом и сказал чужим голосом:

– Оставайся! Это приглашение для меня одного.

Прислужницы, как всегда угадав желание господина, принесли ему камзол, помогли одеться, повертелись вокруг, поправляя кружева на воротнике и манжетах. Абраксас поправил в ножнах свою шпагу, порывистым движением нахлобучил шляпу и, отмахнувшись от служанок, посмотрел на птицу:

– Ну?

Сокол искоса поглядел на него темным глазом.

– Веди! – потребовал Абраксас.

Сокол, словно поняв, снялся со своего насеста и, сделав круг по комнате, вылетел в распахнувшиеся двери.

Абраксас, мельком оглянувшись на смотревшую на него со смешанной во взгляде болью и жалостью жену, вышел, так и не произнеся ни единого слова.

Сокол, кружась вокруг него, то обгоняя, то отставая, вел его коридорами; двери сами гостеприимно распахивались на их пути. Они привели его в другое крыло замка, где последнюю дверь открыла перед ним склонившаяся в глубоком поклоне служанка.

Абраксас вошел в роскошно убранный зал. Ему показалось сначала, что в зале никого нет, но потом из кресла, стоящего в глубине зала у широкого окна, донесся смешок.

Абраксас шагнул туда и, подойдя, увидел сухонького сморщенного старичка, утонувшего в многочисленных подушках; сокол сидел на спинке его кресла.

– Пришел, – с довольным смешком проговорил старичок. – Долго же мне пришлось тебя дожидаться…

Абраксас всмотрелся в морщинистое лицо старичка. Что-то в нем было неуловимо знакомое, казалось, что где-то он его уже видел; и видел неоднократно. Но в то же время Абраксас мог поклясться, что никогда не встречал этого человека.

Если старичок был простым человеком.

– Что так смотришь, сынок? – спросил старичок. – Узнать не можешь? Неужто кровь тебе ничего не подсказывает?

– Нет, не подсказывает, – подтвердил Абраксас. Он огляделся и, пододвинув поближе стул, сел на него. – С кем имею честь?

– Предок я твой, – сказал старичок, усмехаясь. – Аха-колдун. Слыхал?

– Слыхал, – спокойно сказал Абраксас. – Только… Люди ведь столько не живут. Или ты бессмертный?

– Увы, нет, – признался Аха. – Иначе не стал бы беспокоить тебя, не тащил бы сюда за столько миль, не тревожил бы Книгу. – Он кашлянул и добавил: – Наследник мне нужен, вот я и выбрал тебя. – И, посмеиваясь, колдун принялся расписывать, какую жизнь ведет здесь.

Райская, по его словам, получается жизнь – сам, по собственному вкусу устраивал. К его услугам десятки невольников и не только служаночки, но тех ему, Абраксасу, видеть пока рано, так что – надо признаться – слухи о том, что он ворует детей, имеют под собой кое-какие основания.

– Хороши служаночки-то, верно? Небось распробовал уже? – дребезжал старичок, масляно сверкая глазками. – А ты зачем-то с собой мунитайскую княжну привел. Неужто она слаще?

– Это моя жена, – мрачно проговорил Абраксас.

– Это все проклятый Арканастр! – недовольно пробурчал старик. – Вечно он лезет не в свое дело, когда его не просишь! Выскочка! Неуч! Да никакой он не маг! Куда ему против меня! – Аха самодовольно ухмыльнулся. – Маг из него, как из меня сочинитель книжек

И вдруг откуда-то сбоку раздался голос:

– Ах ты, старый сморчок! Ах, прыщ ты гнойный!

Абраксас невольно вздрогнул и оглянулся. В одном из кресел, уставленных вдоль стола, сидел кто-то смутно знакомый, кто-то, кого он видел когда-то давно, кто-то, с кем он говорил. Это был высокий грузный старик, не плюгавый и немощный, как Аха, хотя, наверное, такой же старый – а может, и еще старше, – а мощный и сильный, сразу видно. Точнее сказать, он не сидел в кресле, а нависал над столом, уперев в него свои огромные кулаки, словно грозный судья, выносящий неминуемый приговор. И говорил как судья – не громко, но веско и грозно. Эхо услужливо разносило его слова по залу.

– Как ты смеешь рассуждать о том, в чем не смыслишь вот ни на столько! – Его кулак оторвался от столешницы. – Ты, бездарь, питающаяся падалью древней магии. Ты сам – сам! – сотворил хоть одно заклинание? Это ты, – кончик длинного костистого пальца устремился в лицо Ахи, – ты без своей Книги смог сотворить что-то? Я не говорю плохое, хорошее, ли – просто хоть что-то? Своими руками, своей головой?! И это в мире, где все пропитано магией так, что любая кривляющаяся макака, дай ей возможность говорить, натворит столько чудес, что никакому Мерлину не приснится!.. Ну, отвечай! – грозно взревел старик и замолчал ожидая.

Аха, который при виде своего, видимо, вечного врага покраснел так, что, казалось, вот-вот лопнет или помрет от удара, и, пока тот говорил, только открывал и закрывал рот, как вынутая из воды рыба, издал какой-то хрип и заорал верещащим голосом:

– Я! Да я создал все, – он обвел дрожащей лапкой вокруг, – все вот это! Этот замок, этот зал, этот рай земной! Когда я пришел сюда, здесь ничего не было вовсе! Песок и песок!

– И Книга, – резко напомнил мудрец Арканастр, потому что это был несомненно он.

– Да, Книга! – взвизгнул Аха. – Она лежала прямо на земле. Она ждала меня. Меня, а не кого-то еще! Потому что она позвала меня! Потому…

– Потому, – резко оборвал его Арканастр, – что в твоих тощих жилках течет разбавленная водичка от крови тех, кто создал ее, кто собрал в ней все, кто хотел этим спасти этот проклятый с момента его создания мир, исправить его. А ты да предшественнички твои, такие же скудокровные и скудоумные наследники забытых идей, только и смогли, что строить себе дворцы, воровать девиц для услаждения своих страстишек да для собственного удовольствия просматривать картинки-миражи. Вы даже не удосуживались толком разобраться, что там, за этими картинками кроется, для чего они? Дикари! – воскликнул он. – Самодовольные, эгоистичные дикари, мастурбирующие с помощью сверхсовременного компьютера! Вам в руки попало знание, умение – а вы натворили из них королевских печатей, чтобы колоть ими для себя орехи! Даже Книга не выдержала! Вы вашими душонками опошлили ее, низвели до состояния жалкого паразита, питающегося вашими страстишками, потакающего вашим мелким желаниям. Потому что она не может жить одна, ей необходимо быть нужной! Нужной вам, нужной всем! Чтобы помочь вам всем стать хоть чуточку лучше. А вышло все с точностью До наоборот! Такую песню испортили, сволочи!

– Как! – вскричал, потрясая тощими ручками, Аха. Абраксасу показалось, что он страшно напуган. – Как ты, ничтожный чудак, пришелец, можешь так говорить о великой Книге!!! Боги подарили ее нам, и не тебе, чужаку, рассуждать об этом! Ты просто завидуешь мне! – заорал Аха ядовито. – Завидуешь! И всегда завидовал. С тех самых пор, когда впервые пришел ко мне со своими жалкими разговорами. – Аха пренебрежительно передразнил: – «Счастья, счастья для всех, даром. .И чтобы никто не ушел обиженным»! – Он попробовал саркастически засмеяться, но только как-то глупо хмыкнул. Арканастр нахмурился и поморщил лицо.

– Не фыркай, – только и буркнул он, – сопля вылетит. Кажется, Аха сумел задеть какие-то струны в его душе. И тот тоже почувствовал это и принялся добивать:

– И чего ты добился с тех пор? Чего? Я построил для себя это счастье. Даром! И Книга мне в этом помогла. Мне, а не тебе! Так кто же из нас прав?

– Да не завидую я тебе, идиот. Больно мне за вас. А ты мне тогда показался приличным парнем. – Старик не глядя ткнул пальцем в сторону Абраксаса. – Как вот он.

– Его не трожь! – Аха чуть не подпрыгнул в кресле, так что пледы и одеяла посыпались с него. – Ты уже пробовал испортить жизнь мне. Пробовал и его остановить – и что? Вот он здесь, и я передам Книгу ему! Он будет продолжать мое дело.

– Какое дело? – горько усмехнулся мудрец. – Ты ни разу не задумывался, почему каждый раз Книгу находят вот как ты – на голом песке? Не задумывался?

– Я передам ее ему в руки! – взвился Аха. – И с него начнется возрождение нашего рода, рода владык Книги!

– Ну это если он того захочет. – Арканастр вдруг посмотрел на Абраксаса. – Ты сам-то у него спрашивал?

– Он не глупец, чтобы отказаться от своего счастья! – торжественно провозгласил Аха. Он тоже смотрел на Абраксаса.

– Что-то я не слышу в твоем голосе уверенности. Не научился, значит, читать будущее? Я же говорю, только в игрушки тебе играть. Как ты был тогда сопляком, так им и остался. Так им и помрешь… Не желаю я с тобой больше разговаривать, тратить на тебя цветы своей селезенки, – сказал вдруг Арканастр другим тоном – спокойно и холодно. – Оставайся и подыхай! Наконец-то недолго тебе осталось.

Он оторвал от стола кулаки и, не отшвырнув, а просто чуть задев громоздкое кресло, которое, однако, отлетело в сторону так, будто оно было из воздуха, пошел к двери, которая как-то испуганно распахнулась пред ним, а когда он вышел, захлопнулась так, что все вздрогнуло, а с потолка что-то просыпалось.

– Я еще тебя переживу, неудачник! Ну и иди отсюда! Пошел ты… – заорал вслед ему Аха надтреснутым голоском. Арканастр даже не обернулся на его выкрик, хотя адрес, указанный в последней фразе, был явным грубым, площадным оскорблением – это Абраксас понял скорее по выражению, потому что слов таких он не знал. Спина мудреца, пока он шел по залу, выражала даже не презрение – она ничего не выражала, будто сзади ничего и не было.

Аха же еще долго и непонятно ругался в запертую дверь, пока голос его не сошел на нет, на какое-то бормотание и наконец не затих вовсе.

…Абраксас слушал без видимого проявления эмоций, просто сидел на своем стуле, прикрыв глаза. Все это его не касалось. Эти двое, кем бы они ни были, решали за него его судьбу? Пусть. Это были их, колдунов, внутренние разборки, которые его, простого смертного, не касались. Или касались, но он-то этого не хотел. Он для себя уже все решил…

Когда наконец все затихло, Абраксас открыл глаза и увидел, что Аха смотрит на него. Выглядел он еще более постаревшим, чем каких-нибудь полчаса назад.

– Знаю, знаю. Все знаю про тебя, – заговорил колдун так, словно ничего не было, словно никто здесь не появлялся, словно он продолжает прерванный разговор. – А тот малый, что пришел с вами? – продолжал колдун. – Скажешь, и он тебе тоже какой-нибудь родственник?

Абраксас не удивился. Он пожал плечами.

– Я его с собой не звал.

– Забавный он малый, – заметил Аха и даже захихикал. – Шустрый такой. Он тут ко мне уже заглядывал. Чем-то ты его сильно обидел, сынок. Он на тебя очень зол.

Абраксас снова пожал плечами и ничего не ответил.

– Я бы на твоем месте не держал при себе столь явного врага, – сказал старичок наставительно. – Хочешь, его завтра же тут не будет? Хочешь, а?

Абраксас молчал.

– Что-то ты, я вижу, не рад нашей встрече, – сварливо сказал колдун. – Впрочем, я знаю, как тебя расшевелить. – Он чуть сдвинулся и извлек откуда-то из-под себя большой ключ из киммерия с замысловато сложным узором выступов и бороздок. – Вот, сходи посмотри на свое наследство. – Рука, протягивающая ключ, заметно дрожала.

Абраксас взял ключ и выжидательно посмотрел на Аху. Аха махнул рукой в сторону двери, и дверь медленно раскрылась.

– Иди, иди, – устало махнул рукой старичок. Бодрость его иссякала прямо на глазах.

Абраксас снова пошел по пути, указываемому открывающимися дверями.

На этот раз они привели в подвал. Он спустился по лестнице ярдов на тридцать и увидел перед собой массивную решетку, в центре причудливого рисунка которой было размещено изображение сокола. Абраксас присмотрелся к нему и в крыле птицы нашел замочную скважину. Он вставил ключ и повернул.

С мелодичным звоном решетка разделилась на две части. Верхняя ее половина поползла в потолок, нижняя ушла в пол; металлический же сокол остался на прежнем месте, неизвестно на чем держась.

Абраксас обошел его и вступил в сокровищницу.

С первым его шагом вокруг стало светло, зажглись чудесным образом лампы и вспыхнули факелы. Первое, что увидел, в их мерцающем неровном свете Абраксас, была оскаленная морда золотого дракона с ярко горящими рубиновыми глазами. Дракон был размером с лошадь, правда, немного ниже ее и несколько длиннее; его когтистые лапы были расставлены в стороны, грива на тонкой шее развевалась, как будто ее трепал неощутимый ветер, и змеиный хвост кольцом загибался вокруг его левой задней ноги; по золотому телу шла инкрустация бирюзой, изображавшая чешую, а линию позвоночника отмечала полоса, набранная из одинаковых голубоватых жемчужин; когти были из сверкающего полированного киммерия.

С перезвоном, будто сотни музыкальных шкатулок, открылись стоящие вдоль стен сундуки. Абраксас подошел и, заглянув внутрь, увидел сияние драгоценных камней: сундуки были полны рубинов, агатов, сапфиров, изумрудов, самородных и уже ограненных под бриллианты алмазов, отсортированного по размерам, форме и цвету жемчуга. На полках, заглубленных в стены наподобие ниш, в безукоризненном порядке, как на прилавке ювелирной лавки, разложены были те же камни, но уже вставленные в изумительные по красоте и ценности изделия.

Абраксас взял в руки диадему, которую впору надевать самой Императрице, подивился тончайшей работе и подумал, что за стоимость всего лишь трех крупных изумрудов из этой диадемы, украшающих передний зубец, можно было бы выкупить не одно имение, подобное тому, каким владел сейчас род князей Ахеа, и с горечью вспомнил это единственное село – зажиточное по тамошним меркам, но нищее по сравнению с селами центральных и юго-западных губерний Империи; впрочем, у многих окрестных князьков во владении и вовсе были деревеньки, но ведь те князьки и не мечтали о королевской короне, а предки Ахеа по прямой были королями Товьяра!.. А того, что хранилось в этой сокровищнице, хватило бы для того, чтобы скупить пол-Империи, а уж на то, чтобы организовать настоящую войну и пройти по Империи не в потешном шествии, прикрываемом чарами серебристых плащей, а настоящей армией, вооруженной не магией, а мечами, пушками и аркебузами, хватило бы и десятой части…

Он поставил диадему на место, поправил, чтобы она лежала на нежно-сиреневом бархате точно так, как раньше. Его взгляд привлек сложенный из пудовых золотых слитков-кирпичей колодец, доверху заполненный ювелирной мелочью, сверкающей в переменчивом свете ламп. Абраксас задумчиво запустил руку в колодец, зачерпнул не глядя. В пригоршню попало несколько колец, одинокая серьга, какие-то подвески, сияющие бриллиантовой радугой; с пальцев свешивалось, покачиваясь, ожерелье из жемчуга и шпинели. Абраксас наклонил ладонь, глядя, как драгоценности скользнули обратно в колодец.