Текст книги "Власть над водами пресными и солеными. Книга 2"

Автор книги: Инесса Ципоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Спрячь и никому не отдавай! – прошипела я, накрыв рукой ладонь Дубины. – Если у Корди и мозги изменились, она тебя не узнает, разве что по этой безделушке! И не вздумай никого подкупать. Лучше убей!

– Думаешь, она меня не помнит? – Геркулес болезненно поморщился.

– Она и себя не помнит, а ты хочешь, чтобы она помнила тебя?

– Почему это место такое… такое… – у Дубины явно не хватало грубых слов, чтобы охарактеризовать этот тоталитарный рай.

– Гнусное? Да потому, что в жизни Корди современная, добрая и бестолковая! Ты хоть вспомни, как она управлялась со своей землей. Крестьяне у нее только что не последнее колечко отбирали, когда явился прекрасный принц по имени Дубина-с-гладиусом* (Гладиус – короткий (до 60 см) римский меч – прим. авт.). И с того момента ими правил ты! Набегал невесть откуда и бил в непочтительные хари, как в бубен, – вот она, вся система правления Кордейры. А все почему? От слабости ее, от доброты. Здесь – иначе.

– Думаешь, она…

– Наверняка.

Хорошо хоть деталей ему не требуется. В опасной ситуации Геркулес понимает меня с полуслова. Нельзя нам сейчас трепаться. Мы в самой гуще опасливо оглядывающегося народа.

Будь мы с Дубиной разодеты в шелка и в кружева, нам и тогда за знатных господ не сойти. А мы – не в шелку. Когда-то Корди пыталась переодеть своего возлюбленного и его, гм, приятельницу согласно придворной моде. Встретив жесточайшее сопротивление, покладистая принцесса заказала портному все, что мы с Геркулесом так любим – кожаные штаны, жилеты и плащи. Вот и стоим перед здешними обитателями с ног до головы в черной коже и оружейных перевязях. Под кого бы нам закосить при таком-то имидже?…

У самых стен замка (копия того, в котором душенька Кордейра жила в реальности, только не в пример выше, неприступней, в каждой амбразуре по внимательной роже) – виселицы. И не пустые. Естественно. Нехитрый намек на твердую руку и строгий нрав госпожи. Как же я не люблю такие намеки, кто бы знал…

И тут я вижу внимательный, профессиональный взгляд Дубины. Недовольный взгляд палача, уверенного: эту работу он сделал бы не в пример лучше, дешевле и вообще…

Одновременно меня осеняет тень стражника:

– По какому делу?!

Дубина незаметно подвигает кисть в сторону рукояти меча. Рубиться? Здесь? В воротах? Да нас снимут с ближайшей стены одним выстрелом – обоих!

– Новый палач по вызову ее высочества, господин! – я расплываюсь в улыбке.

– А ты… кто? – ох, как я не люблю этот мизогинистский подход! Для любовницы ты слишком стара и уродлива, а на что еще годится женщина?

– Я его няня, господин!

– Няня? – стражник аж заикается от изумления.

– Да, господин. В наших землях палачей воспитывают с колыбели. Женщины, обученные всем тонкостям пытки. Чтобы мальчик рос безжалостным. Тебе угодно не верить мне, господин? – я легонько тыкаю его ногтем в солнечное сплетение. Стражник, задохнувшись собственным криком, машет рукой – проходи, мол, проходи, не задерживай… Жаль, что нельзя в реальном мире так же с таможенником поступить. Право, жаль.

Все это время Дубина молчит с надменным видом. Молодец. Он изысканный палач из заморских краев, его учили сыздетства, как вытряхивать из человека информацию, он не жалкий коновал, тупо вешающий за крепостной стеной рядком мать, дочь и внучку по подозрению в ведовстве, как можно пользоваться услугами такого недотепы, сколько можно разговаривать с этим ничтожеством, пойдем уже, старуха, ты слишком много болтаешь…

Умница. Моя выучка. С годами из него получится бесподобный мошенник. Если только не король – правитель королевства Кордейры. Бедная девочка, что из нее сделали!

Улицы города прекрасны и кошмарны одновременно. Это как воспоминание о Бесприютном Городе, который мне показала Каменная Морда: здания восхитительны, сама улица отвратительна. Каждый фасад – сага о богатстве и тонкости вкуса хозяина дома. Каждая улица – донос о его наплевательском отношении к идее регулярного градостроительства. Между дивными фасадами двум ослам не разойтись.

– Куда пойдем? – спрашиваю я Геркулеса. Денег у нас нет. Совсем. Да и не знаю я, что у них тут за деньги ходят. И кто знает? Может, дырявые раковины или американские банкноты 1930 года? Это же страна снов. Точнее, кошмаров.

– К Кордейре. – Как он, однако, безапелляционен!

– Вот так, прямо?

– А ты здесь поселиться решила? И надолго?

– Ну, сплетни-то узнать надо? Осмотреться…

– Приглядеться к объекту, да? Ты это… привычки киллерские оставь. На минуточку. Ты ее не убивать собираешься. Тебе надо просто оказаться рядом.

– И как мы рядом окажемся? Попросим аудиенции под предлогом замены ее палача нами?

– Да!

Все, я его сейчас убью. Но в буре возмущения неожиданно возникает нехитрый вопрос: а почему нет? Почему бы нам не предложить Дубину в качестве нового, заморского, квалифицированного палача?

Господи, каких только глупостей не творит с людьми Зазеркалье…

Палач в Средние века – весьма востребованная профессия!

Так что собеседование на эту должность Дубина прошел в мгновение ока. И не только он – я тоже.

Сначала мне ОЧЕНЬ не понравилась идея Геркулеса взять и отправиться в замок. Я не желала оседать в этом месте на целую жизнь. И уж тем более в качестве второго палача, подручного палача, няни палача и вообще кого угодно при палаче.

С одной стороны, мое собственное каторжное прошлое противилось новой роли. С другой, мне не хотелось отдавать Дубину обратно.

Я понимаю: за время наших, гм, совместных приключений Геркулес не перестал быть убийцей. Зато перестал быть мучителем. Мне кажется, то была немалая победа: заставить опытного палача забыть, насколько прост и удобен путь к цели, когда в твоих руках испанский сапог, железная дева, трон ведьмы, охрана колыбели* (Орудия и способы пытки – прим. авт.) и чертова уйма других способов вынуть из человека душу. Он перестал относиться к человеку как к материалу. Материалу, который надо обработать плетьми, кислотой, жаром и холодом, прежде чем его фактура станет такой, как надо, – мягкой, податливой, удобной для заказчика.

И вот, мы на пороге возвращения в проклятое вчера. Он опять примется угождать хозяину. Вернее, хозяйке. Своей любимой Кордейре в ее новой ипостаси. Еще, чего доброго, захочет тут остаться. В атмосфере полного рабско-деспотического взаимопонимания.

Скрипя зубами, я дотащилась до замка, а там и до замкового "отдела кадров". Ну какая правительница станет самолично выбирать палача? Не царское это дело.

Ноздри мне забивал специфический запах бойни, которым тянуло из подвалов. Реальный замок Кордейры никогда так не пах. А здесь, видать, социальные системы только на трудолюбии команды палачей и держались. Еще немного, и я переключусь со спасения Корди на революционную пропаганду.

Пока я передергивалась от отвращения, припоминая самые болезненные факты собственной авантюрной биографии, Дубина уже нашел общий язык с местным костоломом. Кто бы сомневался?

– Так вы палач с мечом? – восхищенно вопрошает этот, местный.

– Именно. Показать? – отрывисто и почти брезгливо интересуется Геркулес.

– О! Сделайте одолжение! – ехидно-подобострастная ухмылка: "Ах, так вы крутой, господин! Не изволите ли продемонстрировать свою крутость? А то что-то не верится…"

Дубина, вынув меч из ножен, подходит к чучелу в углу и совершает вращательное движение кистью. Голова чучела отлетает к противоположной стене. По срезу видно: башка была насажена на деревянный шест, окованный металлом. И шест, и металл располовинены ровно, точно спелый ананас. В реальном мире у Геркулеса так не получилось бы. Он же не сказочный Роланд-Ланселот. Но, попадая сюда, в зазеркалье, во всей своей плоти и энергичности, человек может бегать со скоростью гепарда, рубить с силой дисковой пилы и не думать о том, что пора бы отлить. Здесь мы с Дубиной – сверхчеловеки. Просто потому, что мы люди, а не отражения. Люди, лишенные нормальных человеческих слабостей.

Местные мастера пускать кровь замирают. В моей душе оживает надежда, что Дубину, как суперспециалиста, не отправят в пыточную, замывать шипастые валки и емкости от крови подозреваемых. Это работа для подмастерья. А он – мастер. Мастер, каких здесь и не видали никогда.

– Вы пришли в подходящее время, – шелестит «кадровик». – У нас намечается много работы – именно мечом. Раскрыт заговор, в коем принимали участие высокородные лица. А казнить благородных господ положено именно мечом и по возможности без боли, если иных высочайших распоряжений не поступало. Коли вы не против, вам отведут помещение во дворце, выплатят аванс, а по совершении казни будут выдавать оплату в размере…

– Стой. А он умеет рубить ублюдком? – раздается низкий голос из глубины помещения. В здоровенной конюшне со столами и лавками можно спрятать сколько угодно таких фигур – приземистая, неопределенного пола, в темно-сером плаще, сливающемся с камнем стен и деревом мебели.

Вокруг этой личности воздух аж пульсирует от почтения окружающих. Небось, местный серый кардинал. С ним надо быть очень осторожным и очень убедительным.

– Давайте ублюдка. – Дубина протягивает руку за полутораручным мечом – bastard sword* (Буквально «меч-ублюдок», рукоять которого можно было держать и одной, и двумя руками, был легче двуручного и тяжелее одноручного меча – прим. авт.), легкий, изящный, ничем не заслуживший свое обидное прозвище. Геркулесу незачем брать его обеими руками, он и бастардом действует так же, как гладиусом. На сей раз кандидат в палачи для благородных перерубает чучело посередине, демонстрируя его искусственные потроха, разъятые, как на картинке в анатомическом атласе. Капец учебному пособию.

– Хорошо. А она, – палец упирается в меня, – тебе кто?

Что ж, отсидеться в тени Геркулеса, играя роль няньки-мамки, не получится. Если я тут не нужна, меня выкинут вон, посторонним во дворце не место. А Дубина один не справится. Все-таки он очень хороший… исполнитель.

И я делаю единственное, что остается: перепрыгиваю через головы "сопровождающих лиц", словно ангел мщения в костюме байкера. Оказавшись за спиной фигуры в плаще, аккуратно прихватываю высокую особу за шею и подношу к ее глазу острие мизерикордии* (Узкий стилет для добивания раненых с трехгранным или четырехгранным лезвием – прим. авт.). Конечно, можно и к шее поднести, но к глазу – эффектнее. Мысль о человеке, который стоит ПОЗАДИ тебя и может ненароком вздрогнуть… Эта мысль заставляет быть чрезвычайно покладистым. Чрезвычайно.

– А я, госпожа, его няня. И твоя новая охранница. Потому что хреновая у тебя охрана, госпожа. С такой охраной никаких палачей не хватит – покушения были и будут… – Я аккуратно отодвигаю стилет и отпускаю шею заложницы. Оказавшись рядом, легко понять, что это – женщина. Небось, приближенное лицо правительницы. Нашей Корди, нашей овечки Корди.

– Однако! – произносит таинственная личность и поворачивается ко мне. – Будешь начальницей моей стражи. И обучишь их всему, что умеешь.

– Не получится. – Нет уж, возиться с какими-то слабосильными тупицами, время терять…

– Посмотрим. – Хорошо, что не давит. Понимает: прессингом делу не поможешь. – А сейчас пойдешь со мной.

С тобой так с тобой. Чем дальше от темниц, тем воздух чище.

Вот так мы и внедрились в самое сердце замка. Легкомысленный народ эти зазеркальцы. Ни документов не проверяют, ни рекомендаций не требуют, ни про опыт работы не спрашивают. То-то и заговорщики у них расплодились. При такой беспечности и не захочешь, а на трон полезешь. Уж очень достижимая цель.

В верхних покоях, среди пыльных гобеленов, прикрывающих склизкие от сырости стены, моя новая хозяйка сбрасывает плащ. Низенькая плотная женщина. Волосы – охра, перемешанная с известью. Некогда тетка была очаровательной рыжей пышечкой. Что поделать, никто из нас не молодеет. Даже здесь. А впрочем, кто знает?

В центре залы стоит… трон? Я помню это сооружение по замку Кордейры. Только там оно было древним, ветхим и тщательно охраняемым. Престол предков. Здесь оно новехонькое, уродливое и помпезное. Как все-таки время облагораживает плохо сделанную мебель! Главное, чтобы прочности хватило.

И тут "серая кардинальша" бестрепетно восходит по ступеням и… садится? Я не верю своим глазам. Но пока мозг протестует, нога подгибается – и вот, я уже стою на одном колене, склонив голову и произношу:

– Ваше величество!

– Высочество, – поправляет меня правительница. – Наш царственный отец еще здравствует. Давно уже здравствует.

Так. Повод к размышлению. То ли мы не туда зашли (исключено – город и замок слишком похожи на владения Кордейры), то ли здесь правит ее зеркальный двойник, слишком на Кордейру непохожий, чтобы… чтобы… Нет, не могу сообразить. Одно мне ясно: в залах дворца Корди быть не может. Если ее сюда затянуло, она наверняка принялась истериковать, искать выход, распоряжаться первыми встречными. А куда при таком поведении может попасть сумасшедшая незнакомка? Правильно, в допросную. Господи, хоть бы она была еще жива…

– Ты уже знаешь: в моих землях смута. – Принцесса (до смешного непохожая на сказочную – старая, некрасивая, жестокая) смотрит на меня оценивающе.

– Не знаю, ваше высочество. Но догадываюсь.

– Догадываешься?

– Ваш человек упоминал о заговоре. На виселицах много казненных. Стражники очень внимательны. Но фермы хорошо устроены и крестьяне выглядят довольными.

– Еще бы им не выглядеть довольными! – рявкает ее высочество. – Приходится снижать налоги! Раздавать деньги из казны! Каждый месяц устраивать празднества за МОЙ счет! И все для того, чтобы этот скот в образе человеческом не вздумал поддерживать заговорщиков… Они разжирели, как… как… – не найдя подходящего ругательства, добрая правительница хватается за брюхо и кривит царственную рожу. Язва желудка.

– Госпожа, ты нездорова. – Я не спрашиваю. Я констатирую.

– Ты еще и в ЭТОМ разбираешься? – Искаженное, налитое кровью лицо не требует других подтверждений.

– Прими это, госпожа. И запей молоком. – Я протягиваю ей пару желтеньких таблеток, которые в моем мире знают все.

– Одну тебе!

– Обе тебе. Иначе не подействует. Я могла убить тебя полчаса назад.

– Прямо веревки из меня вьешь, – ворчит ее высочество, берет таблетки и кричит в пространство: – Молока мне!

– Теплого! – уточняю я.

Из боковой дверцы вбегает запыхавшаяся горничная с молоком на подносе. Делает глоток из стакана (ого! выходит, мне было оказано высшее доверие – здесь ничего не едят и не пьют, не опробовав на прислуге!) и передает стакан госпоже. Та глядит на горничную. Долго глядит, не меньше минуты. Наконец, не выдержав, опрокидывает в рот стакан, забрасывает туда же таблетки и замирает.

– Подействует через несколько минут, – предупреждаю я и сажусь на ступеньки тронного возвышения. – Давай поговорим. Это отвлечет тебя.

– Грубиянка ты, однако, – бурчит принцесса.

– Я – начальник твоей стражи. Я должна знать больше, чтобы исполнять…

– Да поняла, поняла! Что ты хочешь знать?

– Давно было последнее покушение?

– Месяц назад. Еще не всех заказчиков установили.

Переходим на язык протокола.

– А позже?

– Что позже?

– Были странные случаи, чужаки во внутренних покоях, сумасшедшие, ясновидящие, предсказатели и прочая хрень?

– Х-ха! – выдавливает правительница. Ей явно полегчало. Она довольна мной и моим хамски-доверительным тоном. Когда вокруг сплошной политес, хамство кажется признаком искренности. Наивная высшая знать! – Было. Какая-то девка. Буквально вчера.

Вчера! Это точно Корди.

– И представляешь, – принцесса закидывает ноги на подлокотник трона. Неизысканная, расслабленная поза. Я вхожу в доверие, как нож в масло. – Прямо у меня в спальне. У МЕНЯ! В СПАЛЬНЕ! Так бы сама этих говнюков и порубила. Какого черта они торчат у дверей, когда ко мне в постель с потолка валятся какие-то юродивые?

– Что она говорила?

– А я помню? Ее сразу вон вытащили.

– Госпожа, у тебя ОЧЕНЬ хреновая стража. И может быть, не только стража. Ты уверена, что ее сумеют допросить как надо?

– Ни в чем я не уверена… – вздыхает страдалица. – А ты не возьмешься? Я тебе пытальщиков пришлю…

– Нужны мне здешние пытальщики, – отмахиваюсь я. – У меня любой заговорит. Правду пыткой не вызнают.

– Это откуда ж такие идеи? – усмехается разманежившаяся тиранка.

– Суди сама, госпожа: ты знаешь, что такое боль. Когда тебе больно, ты скажешь и сделаешь все, чего твой мучитель захочет. Будешь, моля об избавлении, колени в церкви протирать. Будешь принимать непроверенные снадобья. Если скажут: ты страдаешь из-за своей… ну… любимой гончей – разве не прикажешь убить зверушку?

– Да я сама ее убью! – охает принцесса. – А что такое гончая? Старшая горничная?

– Почти. Не отвлекайся. Вот и подумай: скажет человек правду, если ему больно?

– Нет. Врать будет все подряд. – Категоричный тон и задумчивый взгляд. Она неглупая женщина. Надо будет подсказать ей пару прогрессивных идей в области дедуктивного метода и психологических тестов. Попозже.

– Я сейчас пойду, сниму эту девку с крюка или на чем она там висит, и, как оклемается, поговорю по душам. – Ох, сколько же сил мне стоит это спокойствие…

– Да нет, ее еще не допрашивали! Дело-то вчера было. Сидит в одиночке, плачет. Может, колдовство на ней какое опробовали. Кругом одни ведьмы. А она – самое то, что ведьме нужно, – девственная, молоденькая… Может, и невиноватая. Но казнить придется.

– Зачем? – нехорошо, ох как нехорошо все складывается!

– Для острастки! – на лице моей хозяйки такое недоумение, словно я спрашиваю, какого лешего она не отречется от трона.

У нас с Дубиной много, невозможно много дел. Вытащить Кордейру не только из темницы, но и из замка, переломить намерение принцессы ее казнить и искать, искать выход из этой дьявольской ловушки размером с целую страну.

Глава 4. Сказка – опасная страна

«Я Одиссей», – думала я, болтая ногами в теплой воде, – «Одиссей, плывущий через моря чудес привязанным к мачте. Зато глаза и уши у меня открыты. Моя команда, отгородившись от мира шорами и берушами, орудует у весел, и я не в силах на них повлиять. Ни единым словом. Они действуют вслепую, а я беспомощна. И все, что вижу и слышу, кажется мне ужасающим из-за этой беспомощности. Моя команда слепа и глуха, она везет меня к чертям собачьим, но я вынуждена это созерцать и стараться не сойти с ума. То есть не сойти с ума окончательно».

– Хватит ныть уже, а? – миролюбиво предлагает Мореход. Он сидит на полу возле ванны, протянув длинные ноги чуть ли не до самой двери в противоположной стене.

Я всегда мечтала иметь просторную ванную. С окном, выходящим на безлюдный, скажем, морской берег. Чтоб созерцать красивые виды, лежа в соленой и зеленой от добавок хлорированной воде.

Здесь окно как раз выходит на море. На море черепичных крыш. И можно лежать в ванне, созерцая черепицу и коченея под ветрами, дующими со стороны Гвидекки* (Остров Гвидекка и канал Гвидекка расположены в месте слияния венецианской акватории с морем – прим. авт.). А еще слушать, как вдали наперебой орут чайки и итальянцы, соревнуясь, чьи вопли противней. Так что вожделенное окно закрыто, мечта забыта. Я просто принимаю ванну и беседую со своим внутренним цензором. Который сидит тут же, на полу и греет спину о теплый керамический бок.

– А ты не подслушивай! – брюзгливо отвечаю я. – Мало того, что ты припираешься в любое место и в любой момент моей разъединственной жизни, ты любую красивую метафору обосрать способен. Я, как представитель творческой профессии, имею право на образное мышление.

– Никакое это не образное мышление, а чистой воды трусость. Ну чего ты трясешься-то, а?

– Того и трясусь, что не слепая! – фыркаю я. – И вижу все свое несовершенство, как облупленное! Меня, например, раздражает вид моего голого тела и…

Мореход, приподнявшись, заглядывает в ванну с видом глубоко научного интереса. Ну уж дудки, не буду я ладошками прикрываться. Уж Мореход-то точно мой глюк, а никакой не мужик средних лет в хорошей физической форме и с нахальной искрой в глазах.

– Не, нормальное тело, нормальное, – бормочет глюк-вуайерист. – Ляжки, конечно, рыхловаты и грудь, конечно, не девичья, опять же животик… Но в целом впечатление благоприятное. Нам, порождениям больного разума, привередничать не приходится.

Я набираю полные ладони воды и выплескиваю ему прямо в наглую рожу. Мореход невозмутимо обтекает. Капли блестят у него в бороде и расплываются пятнами по одежде. Я, отклячив челюсть, созерцаю это зрелище. В принципе, струям воды следовало бы пролететь сквозь Морехода и расплескаться по плиткам пола, но… Хотя…

– Что ж ты так изводишься-то, а? – тихо спрашивает, так тихо, вкрадчиво спрашивает, как будто знает, что я вот-вот закричу, завою от ужаса, от воткнувшейся в солнечное сплетение костяной лапы, она тискает мне душу холодными твердыми пальцами, мне нечем дышать, мне нечем жить дальше, я давно знаю, как и куда мне умирать, но я не знаю, как и куда мне жить, ты же все равно не скажешь, будешь врать, путать, пугать меня, намекать на то, чего я все равно не пойму, потому что боюсь, что там, за намеками твоими, нет ничего, одна только пропасть, полная обжигающего, густого стыда, как же я это ненавижу, ненавижу быть женщиной, ненавижу быть человеком, ненавижу быть живой.

Так. Вдоххххх-выыыыыдоххххх… Вдоххххх-выыыыыдоххххх… Вдоххххх-выыыыыдоххххх… Истерик колоть не будем. Ни перед собой, ни перед сомнительным любовником своим, ни перед вполне материальным портье, не будем орать и захлебываться венецианской изысканной атмосферой, утонченной пыткой романтизмом, дурацкой бабьей верой в безупречную любовь захлебываться. Споласкиваю залитое соленой влагой лицо, вода в ванне тоже соленая, солонее воды в лагуне, солонее моря, солонее соли, неужели я целую ванну наплакала, ну я даю…

Поднимаю глаза. Морехода нет. А Дракон сидит рядом на корточках и тянет руку к моему лицу. Осторожно тянет, словно я могу раствориться в слезах, и протечь сквозь пальцы, и превратиться в подводные течения в здешних каналах, хотя какие нафиг каналы, не в каналах, а в канализации я окажусь, в венецианской канализации, вот это был бы номер, достойное окончание романтического путешествия сквозь воды, слезы, сомнения, ложь и страх.

– Все слишком быстро, – говорит он понимающе. – Все слишком быстро. Даже для людей – слишком. Мы и знакомы-то три дня, три несуразных дня, ты меня боишься, а я не стою того, чтоб ты меня боялась. Ты устала. Идем спать. Спать. Просто усни, а завтрашний день будет четвертый. Четвертый день – это не третий, на четвертый день, ты, может, поверишь, что впереди у нас – вечность.

Я шмыгаю носом и кутаюсь в полотенце. У меня нормальное тело. И душа у меня нормальная. Нервная, запуганная, но вполне терпимая. С такой можно жить.

* * *

Востребованная, но чудовищная профессия Дубины закрыла для нас все кабаки в городе.

Конечно, нас обслуживали, да с каким подобострастием! Ах, господин палач, проходите, господин палач, садитесь за ваш столик, господин палач, ах, госпожа начальница стражи, какая честь, вам как всегда или желаете чего-нибудь особенного? И эти согнутые спины, этот затаенный ужас в каждой мышце, этот столик, за которым никто никогда не сидит, – то ли брезгуют, то ли боятся занять не ко времени – вдруг господин палач и госпожа палачева нянька припожалуют?

Мы уже неделю торчим в этом городе – и ни разу не напились в хлам, хотя только об этом и мечтаем…

Дубина до сих пор методично обследует королевские темницы, хотя я уже давно забросила это упоительное занятие. Не было там Корди нашей, не было. Девица, которая подходила по всем параметрам, оказалась безумной проповедницей. Решила обратить «принцессу-жабу» (меткое прозвище, что и говорить) в какую-то новоизобретенную веру. Ради душевной гармонии и этического баланса, а также мира во всем мире всем людям доброй воли. Хипушка средневековая. Дали ей по шее и вывели вон. Уговорила я таки принцессу не казнить ее, поиграть в милосердие.

Зазеркалье оказалось запутанным, будто картинка Мориса Эшера. Нас укачивало от одного взгляда на эту реальность, поворачивающуюся то одним, то другим боком.

Как же мы были самонадеянны, решив просто поменять плюсы на минусы – и выйти прямиком в точку приземления Кордейры!

Да, это была ее земля. Земля, которой отнюдь не в Кордейриной манере правила полная противоположность нашей овечке – чуждая жалости, чуждая желанию нравиться, чуждая самопожертвованию, чуждая вообще всему человеческому принцесса… Принцесса-жаба. Ей не было дела до мнения подданных, она не искала их любви. И потому распоряжалась людскими жизнями с легкостью, которая даже меня ужасала.

А мы – оба – были ее орудиями.

Я ходила, побрякивая мечами, словно обалдевший от зазнайства самурай, глядела гоголем и разговаривала через губу. В свободное от бесед с принцессой время вела что-то вроде семинара для дворцовой стражи. Учила долбаков собирать улики на месте преступления и распознавать злоумышленника по взгляду исподлобья и городской грязи на башмаках. Шерлок Холмс хренов.

Дубина уже успел срубить головы паре высокородных господ. Эффектно все проделал – с фонтаном крови из шеи и воплем "Хайя!" Артист. Авось больше не полезут, карьеристы. Пусть поднимаются по иерархической лестнице как положено, своими ногами, а не на загривках наемных убийц, подосланных к пожилой женщине в час молитвы.

С тех пор, как за расследования и казни отвечали мы, покушений больше не было. Город притих, точно пес, выпоротый хозяином за сожранную пару сапог.

Будь у меня или у Дубины мечта осесть где-нибудь на приличной должности с хорошим жалованьем, в холе и почете… мы бы и тогда здесь не остались. Неуютное это было место. Богатое, обустроенное и неуютное.

А самое главное, чего на этой территории не было – так это безопасности. В городе, придавленном могучей приземистой тенью правительницы, был слишком спертый воздух. Спертый и наэлектризованный.

Сегодня мы в кои-то веки получили день свободы от трудов своих… нет, не праведных. Кровавых. Получили и пошли себе. Подальше от городских стен. Возле которых спешно сооружали новую плаху. Старую Дубина изругал так, что в верхних покоях слышно было. Каменщики-плотники радостно набросились на строительство лобного места. А городской архитектор с нежностью в голосе поведал нам, что давно мечтал возвести вокруг плахи… амфитеатр. Задним рядам, понимаете ли, не видно, как казнят. Все удовольствие от зрелища пропадает.

Мы выматерились и ушли. На реку.

Река словно не ведала, по какой земле течет. Игривая, чистая, нахальная речка. Болтливая до невозможности. Она почти примирила нас с жизнью. Вот так бы скинуть с себя все эти знаки отличия, все это начищенное железо, да и пойти вниз по течению, питаясь подножным кормом и свежей рыбой…

– А ты не знаешь, Кордейра любила сказки? – спросила я Дубину.

– Как ребенок! – усмехнулся он.

– Значит, мы ее все-таки найдем.

– С чего ты решила?

– Вот с чего! – я протянула руку и указала Геркулесу на плес у реки. Перед нашим обалделым взором из воды на песок вышла… зеленая лошадь. Довольно упитанная лошадка цвета водорослей, с холеной гривой и серебряными копытцами. Агиски* (Они же эквиски – в ирландском фольклоре водяные лошадки, которых ни в коем случае нельзя подпускать к воде, иначе агиски утащит своего седока на дно и там разорвет на кусочки – прим. авт.)!

Агиски кокетливо прохаживался перед нами, демонстрируя лоснящиеся округлые бока и спину, широкую, будто диван. Замирал на несколько секунд, потом поворачивал голову и словно кивал: ну что же вы? Ну когда же вы? Ну как же можно быть такими непонятливыми?

– Садимся? – шепотом выкрикнул Дубина, приняв позу для низкого старта.

– Стой, дуррак! Утопиться решил? – я схватила его за ремень и потянула назад.

– Я умею плавать… – обиженно протянул он.

– Знаю я, что ты умеешь. Агиски топят ВСЕХ. Не подходи к этой твари. Нам не надо на нее садиться. Нам надо… в лес.

– А я думал, он нас к Кордейре отвезет…

– Довольно уже и того, что он к нам вылез. Тебе все сразу нужно. Ножками походишь.

– Опять ты меня путаешь, – пожаловался Дубина и поднялся, поправляя ножны.

– Я не путаю. Я надеюсь, что ты начнешь не только смотреть глазами, но и думать головой. А пока ты головой только ешь, господин палач. Впрочем, можешь считать себя уволенным с городской службы ввиду гибели от рук… лап… копыт нечистой силы.

– Э-э-э, нет, им меня не взять!

– Взять, взять. Бросай свои бебехи на песок. И плащ тоже. – Я судорожно стягивала с себя форменный вышитый колет.

Когда все это добро найдут на изрытом копытами песке, а следы будут вести в воду… Ох, и взгрустнется же ее высочеству! Лишиться таких квалифицированных извергов – причем сразу обоих!

– Что, и штаны снимать?

– Штаны можешь оставить. Пойдешь налегке, в рубахе.

– А ты что, тоже… увольняешься?

– Нет, до пенсии останусь! Долго будешь глупости спрашивать?

В общем, как я ни старалась показать Геркулесу, что в один миг просекла все запутанные обстоятельства дела, просекла я только одно: лес вокруг города был ВОЛШЕБНЫМ. Но если Кордейра где и прячется от своего адски практичного двойника, то именно здесь. В волшебном лесу, нашпигованном нечистью и нежитью. Это по мнению горожан и крестьян они и нечисть, и нежить. А по мнению Кордейры – "матушкино благословение", бендит-и-мамай* (В британской мифологии представители волшебной расы фейри, крадущие детей и лошадей – прим. авт.), дивные созданья, живущие в гармонии с природой. Самое место для нашей Корди.

Надо углубляться в лес. Оставить при себе минимум железа и идти туда, где нас встретят тучи фей, орды эльфов, полки баньши и табуны агиски… Веселая перспективка.

Наконец-то мне стало страшно. Я уж и забыла, каково это – испытывать чистый, первобытный страх, без всяких полезных примесей типа надежды на свое хитроумие и выносливость.

Перед нечеловеческой логикой все наши увертки бессильны. Мы идем в этот лес голые, несмотря на штаны-рубахи и на некоторое количество оружия, прихваченного просто по привычке всюду ходить вооруженными. Даже во дворце принцессы-жабы мы не были в такой опасности – да что там, во дворце вообще никого опаснее нас не было, включая саму принцессу. Зато здесь мы можем найти смерть под любым кустом. Волшебный лес ждал, раскинув обманчиво ласковые объятья.

Мы с Дубиной переглянулись – и пошли. Через речку, через брод, по тропинке – и вперед. Где-то там, в самой пасти леса, нас ждала Кордейра.