Текст книги "Власть над водами пресными и солеными. Книга 2"

Автор книги: Инесса Ципоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава 12. Жизнь прошла. Но только одна

Если вы думаете, что после стычки с Толстухой и Кащеем мы величественно удалились и публика проводила нас испуганными взглядами и вздохами облегчения – плохо же вы знаете русского писателя! Нет для него большего удовольствия, чем отыскать в толпе СВОЕГО. И пусть это будет свой на день, на час, на мгновение, фальшивый свой, корыстный свой – пусть, пусть, пусть! Лишь бы был.

Наверное, всё оттого, что писатели одиноки. Сколько их вместе ни собери, получите собрание одиночек. Самой непохожестью друг на друга доказывающих: одиночество не разбирает, у кого внутри поселиться. Оно всеядно и повсеместно. Но человек не был бы человеком, если бы не старался бороться с этим сугубо человеческим свойством – со способностью ощущать, что ты один. И бояться, что так один и останешься.

Борцы потянулись со всех сторон, обретая в нас соратников – по факту беспощадной расправы с теми, кого они и сами бы на серпантин порвали. Им было все равно, кто мы и зачем мы здесь. Мы были их СВОИ. Глаза наших новых единомышленников светились голодными огнями, как у ночных хищников. Мы с Геркой привычно (не иначе, у Викинга с Дубиной научились) стали спиной к спине. Мне отчаянно не хватало хоть какого-нибудь оружия.

– Ужасные люди, не правда ли? – прошелестела женщина, похожая на свинью в медальоне, автор книг об обретении беспричинного счастья методом самозомбирования. – Куда ни придешь, везде они. И всех терроризируют.

– В наши дни глупо задавать вопрос, должно ли добро быть с кулаками, – поддакнул дядька в женской мохеровой кофте, с мохеровым лицом. – А все из-за них, из-за таких вот…

– Я им тоже на днях сказала пару ласковых! – похвасталась девочка, пишущая кровавую военную эпику из времен второй мировой от первого лица.

Мы с Герой беспомощно оглядывали свою новую волчью стаю, своих бета, на вечер согласных признать нас альфами и идти войной на враждебную стаю, скапливающуюся на противоположном конце зала. Толстуха и Кащей тоже вовсю формировали ополчение.

– Чтобы от них избавиться, достаточно просто не посещать тусовки, – сухо заметила я, ожидая законного вопроса: что же я, в таком случае, сама здесь делаю? Не дождалась. Бета не хотели проверять на крепость зубы альф и собственные загривки.

– Ну, нельзя же вообще с людьми не общаться? – неуверенно протянул мохеровый.

– Это, – Герка повел головой, указывая на всех разом – и на той, и на этой стороне зала, – не люди. Это бренды. Раскрученные, нераскрученные, недораскрученные и даже еще не родившиеся. А люди – там, – и он снова повел головой в сторону окна, улицы, внешнего мира.

Бета внимали. В глазах их проскальзывало несогласие, но этот вечер был наш. Мы могли пороть любую чушь, опуститься до агиток, говорить слоганами – за скромную победу над местными демонами разрушения нам было дозволено опускаться и пороть.

Что тут скажешь? Врагов мы разгромили, от соратников постыдно сбежали. Потому что сколько ни объясняй про реальность, про ее подарки и подлости, про ее широту и безразличие, разве заставишь человека выглянуть из его социальной ниши наружу? Да еще СЛОВАМИ? На такой подвиг только сама реальность и способна: ударом судьбы выбить из-под тебя нагретый диван, насиженное место – и вытащить тебя, упирающегося, в мир, полный непонятных, занятых своим делом людей. Вытащить и показать: всё не так. Не так, как ты себе нафантазировал за годы медитации в объятиях уютного пледа и мягкой мебели. Смотри, учись. И будет, о чем писать. Через годы, самое малое. Кто ж на такое добровольно пойдет?

Отступая (иначе не скажешь) вниз по лестнице, я столкнулась с персоной супер-грата. С человеком из категории "к нам приехал наш любимый", встречаемого в писательской среде цыганочкой с выходом. Издатель.

"Наш любимый", завидев меня, величаво покачался с пятки на носок. Только что большие пальцы рук за жилет не заложил. Наверное, потому, что жилета на нем не было.

– Кого я вижу! – брюзгливо-приветливо обратился он ко мне. – Давно хотел с вами поговорить…

И без разговора было видно, как в глазах издателя, словно в окошечке банкомата, скачут цифры. И я не поморщилась: делец! Эксплуататор! Я обрадовалась. И сама изумилась небывалому чувству покоя, охватившему меня рядом с этим лихим Вараввой. Торг, мухлеж, блеф – все было так весомо, разумно, материально. Он пытался заполучить меня – по цене ниже себестоимости. Желательно ниже себестоимости бумаги, на которой писалась моя очередная книга. Я старалась набить цену выше себестоимости и бумаги, и краски в картридже, и выпитого мною кофе, и выкуренных мною сигарет, и многого другого, потребленного в ходе творческого процесса. Он возмущался и отказывался, но руки моей, схваченной в какой-то момент спора, не отпускал. Видно, книга того стоила, чтобы держать меня за руку на продуваемой зимними сквозняками лестнице, а не бежать сразу наверх, в тепло и подхалимаж.

И впервые в жизни я чувствовала этого человека, как себя. Его карманы уже не казались мне бездонными. Он страдал, он физически страдал, уступая мне, он мучился сомнениями, он рыскал глазами по моему лицу, пытаясь понять: не алкоголичка ли я? Не шарлатанка ли? Не бездельница? Может он поставить на меня свои кровные, не обману ли я, сойдя с дистанции по полпути? Успокоить его тревогу обещаниями не стоило и пытаться. Я просто ждала, пока он наслушается своего внутреннего голоса и решит. Сам. Мне было все равно. Я была готова к тому, что моя жизнь здесь закончится. Совсем. И начнется заново в другом месте. В другом качестве меня.

Я уже говорила, что бесспорные победы – прерогатива голливудского кино. Я не заключила миллионных контрактов и не добилась мировой славы неслышным трепетанием ресниц. Издатель усилием воли выключил внутренний голос, предложил встретиться… попозже и поскакал наверх – греться. Видимо, моя бесстрастная мина его удручала.

– Подумать только, Аська, что мы творим? – произнес Герка уже на улице. – Шуганули таких видных персон…

– Издалека видных и усердно избегаемых! – усмехнулась я. – Гер, не заморачивайся. Давно пора прекратить шляться на эти тусовки. Это же какой-то даосский монастырь, где учат смирять дух и тело. Вот только даосам наука смирения на пользу, а писателю – во вред. Мне что, гордиться тем, что я литературной тусовкой мытая-перемытая, что мне якобы всё пофигу? Сам знаешь, насколько мне НЕ пофигу. Полдуши у меня за эти годы съели.

– А зачем ты сюда ходила? – растерянно поинтересовался Гера. – Не удовольствия же ради?

– Я и сама не знаю, зачем. Связи поддерживать? Да какие связи? Каждый за свой источник доходов руками и ногами держится, словно обезьяна. Ни один писатель в жизни реальному сопернику не поможет – вдруг его нафиг вытеснят и теплое местечко займут? А он его уже облежал, облежал для себя, не для протеже со стороны.

– Значит, ничего ты не потеряла?

– Потеряла. Потеряла привычный круг общения. Конечно, я в любой момент могу сюда вернуться. Как ни в чем не бывало. И никто не спросит: что это было, Ася? От ядовитых укусов дорогих коллег у наших регулярно крышу сносит. Так что нервные срывы здесь – просто показательные выступления. Мы их только что не по шестибалльной системе оцениваем. Но я не вернусь. Незачем. Эта жизнь кончилась.

– Как-то грустно звучит…

– Зато объективно! Говорят, жизнь начинается после сорока, одновременно с ревматизмом. Пусть и у меня будет не только ревматизм.

Мы помолчали.

Ловко мы с моей прошлой жизнью разобрались! – крутилось в голове. Избавились от мамули-тиранши. От знакомых-садистов, убежденных, что никуда мы от их жестокой власти не денемся. От привычной тусовки, от прежнего наполнителя моего существования, несвежего, будто кошачий лоток недельной давности. Обычно такие вещи ценятся за то, что новые заводить хлопотно. И будут ли они лучше старых – это еще бабушка надвое сказала. Одно я знаю точно, не спрашивая ничью бабушку: от тотального чувства одиночества пора избавляться. Не по чину оно мне дадено. Я не одна. У меня все есть, чтобы не морочить себе душу этой мнимой неприкаянностью.

И когда я перестану силой затаскивать себя в чисто писательское мироощущение, я и сойду с корабля Морехода.

* * *

А после освящения богоданной церкви нас забрали. Прямо с места народных торжеств. Ах, пардон, нас пригласил на званый обед зазеркальный Эдгар Гувер, шеф местной разведки, контрразведки, охранки, бюро расследований – всего подряд.

Вообще-то он еще накануне пригласил. Приглашение больше походило на предупреждение: лучше придти, ваше высочество. И привести свою доверенную особу. Только в случае добровольного сотрудничества мы можем гарантировать вам… А что, собственно, гарантировать? Можно было бы и спросить у господина Гувера или как там его: может, это мы тебе что-нибудь гарантируем? Например, жизнь и сохранность твою и твоей охранки?

Но Дубина посмотрел в серые, скучные, словно октябрьский дождь, глаза невысокого, скромного человечка – и кивнул со значением. Особенно так кивнул. По-монаршьи.

И сразу после этого объявил мне, что на торжествах мне быть необходимо. Хотя до этого даже вопроса не возникало, где мне быть. Вдали от каких бы то ни было скоплений народа. Чтоб ни мне проблем не нажить, ни скоплениям.

Все оттого, что здорово я с тем живучим «жучком» прокололась. Думала, он помрет, как только ламию увидит. А он не только не помер, но и здравый рассудок сохранил. То есть меня опознали в качестве телесного воплощения демона, изъявшего жизнь из их величества самым непристойным образом. И теперь остается нам с Дубиной ждать, как система безопасности отреагирует на вопиющую связь принца с бесовкой.

Нормально отреагировала. Подослав к нам этого мистера-мессира Гувера, которого на самом деле звали иначе. И мне пришлось приложить немалую толику усилий, чтобы запомнить и имя, и лицо господина… э-э-э… Морока? Ну и имечко для шефа разведки…

Мессир Морок, как выяснилось, проживал здесь же, в королевском дворце (а где ж еще?), в апартаментах, которые по достоинству можно было назвать… слабоукрашенными. Не до роскоши, видать, было мессиру. Потому как был он трудоголик и был он властолюб.

– Думаю, ваше высочество, рано или поздно мы с вами поняли бы друг друга, – гудел его бархатный баритон. Почему-то шпионы и высокопоставленные чиновники часто обладают бархатными баритонами. Профессиональное это у них, что ли? Чтоб охмуряемый быстрее расслаблялся и делал, что было велено? – Хотя вы, конечно, человек молодой, горячий, но как бы вам это сказать…

– А вот так и скажите, – перебила я господина Морока, положив вилку на блюдо со звуком, самым скверным образом напоминающим звяканье клинка о клинок. – Скажите, что вы давно и тщательно планировали убийство его величества, замаскированное под несчастный случай, что выжидали подходящего момента, что их высочество принц Шарль вам кажется наилучшей кандидатурой для воцарения на престоле, поэтому их высочеству принцу Эркюлю вы советуете убираться подобру-поздорову вместе со всеми их магическими штучками и неподобающими спутницами…

Морок замер – но не дольше, чем на полсекунды, разглядывая меня посвежевшими глазами. Посмотрел-посмотрел, да и продолжил, обращаясь уже не только к Дубине, но и ко мне, ведьме-растлительнице:

– Не спорю, вы предприняли отчаянный шаг – и, разумеется, не в слепом стремлении к трону…

– Ну отчего ж «разумеется», Морок? – лениво тянет Геркулес, поигрывая ножичком. Скверная привычка, приобретенная их высочеством в далеких странствиях – играть с едой. И в ножички. – Могу я, например, решить, что братец мой… Ах, да, НАШ братец не больно-то подходит для управления страной, стоящей на грани войны? Последней войны для нашего государства, Морок, уж поверьте.

– О какой войне изволите говорить? – вцепляется Морок в самую важную информацию, оставляя садистские намеки их высочества за кадром.

– А вы как думаете? – прозрачно улыбается Геркулес. – К кому папенька недавно ездил, месяц как вернулся? Кого из соседей он любит пуще себя, сыновей своих и королевства своего?

– Мне ничего не докладывали… – бормочет Морок, вскакивает из-за стола и принимается расхаживать по комнате, не слишком нервозно, скорее уж сосредоточенно, – не докладывали, а зря… Значит, не так уж гладко он прошел, визит этот…

– Сказать вам, Морок, еще кое-что? – холодно заявляю я, намеренно опустив обращение «мессир». – Война начнется не позже, чем через полгода. И будь король жив, хрен бы вы что изменили, невзирая на наличие или отсутствие докладов. Я даже больше вам скажу, Морок, хоть вы своим отношением к моей персоне этого и не заслужили: никакой компромат, собранный вами на короля или на Дуби… на Эркюля, не подействует. Вернее, уже не подействовал.

Шеф разведки-охранки смотрит на меня требовательно. И вопросов уже не задает. Видит же, что я заговорила и буду говорить, пока это доставляет мне удовольствие. Клиент разболтался, важно использовать его состояние на полную катушку. Будь я в опасности, один такой взгляд заставил бы меня закрыть шлюз и ограничить поток информации.

Но я сегодня добра и бескорыстна, как… эльф. Да. Я шутливый, ехидный, резвящийся эльф с другой стороны мира. Внутри меня – не смертные потроха, а божественная пустота, поэтому я не чувствую ни голода, ни усталости, не говоря уже о страхе перед власть имущими. Для меня здешние короли и королевы – всего-навсего колода карт, как для Алисы в Стране чудес.

Получается, что мы, попавшие на чужую сторону мира, автоматически превращаемся в эльфов, недобрых шутников, наделенных даром ясновидения? Интересная мысль… хоть и слегка несвоевременная.

– Вы, Морок, должны понимать обстановку лучше здешних графьев-герцогов. Ведь вы, как мне вкратце поведал их высочество принц Эркюль, по рождению являетесь не пойми чем. Говоря без обиняков, тем, что кошка с помойки принесла. И, как оно бывает с помоечными порождениями, вы лучше всех по части грязных игр. И по части зоркости. И по части осторожности. И по части практичности.

Лицо мессира Морока при упоминании о том, что он выскочка и ублюдок, ничуть не изменилось. Хорошо. Значит, ему либо все равно, либо он знает, с кем можно по этому поводу бретерствовать, а с кем – нет.

– Король ваш законный был безбашенный гневоголик. Ах, да, здесь это слово неизвестно! "Слушайте – и не говорите, что не слышали!", – так бы начали эту историю на Востоке. Итак, слушайте, Морок, эта история обо всех нас… – Я выливаю в глотку остатки вина из кубка. Здоровые у них здесь кубки. И вино крепкое. Специально для придания разговорчивости всяким там… эльфам. – Гневоголик – это человек, чье главное наслаждение есть срач. Если он хотя бы раз в неделю с кем-нибудь как следует не посрется, то заболеет. Это типично для базарных торговок и старых хрычовок. И если бы только для них! Ведь здоровенному мужичине мало проораться, не прикоснувшись к жертве даже перчаткой, а не то, что… Помните, при каких обстоятельствах умерла королева?

– Это… государственная тайна… – хрипит Морок, синея лицом. – Я сам… сам…

– Вы сами прятали следы и на соблюдении сей, гм, «государственной» тайны вознеслись в самые административные небеса. Принцы, как вы надеетесь, до сих пор знать не знают, что их ныне покойное величество забил свою жену до смерти чем под руку подвернулось. А вы, будучи в те времена простым стражником, ворвались в комнату, пытались защитить королеву, получили в лоб кувшином литого серебра и не смогли ни ей помочь, ни остановить преступника. Так? – я поднимаюсь из-за стола, нависая на Мороком, точно злой следователь над готовым расколоться преступником.

Моя роль сыграна. Теперь пусть Дубина сыграет роль доброго следователя.

Собственно, информация о смерти матери и заставила Дубину перейти от роялизма-лоялизма к… к простой человеческой ненависти. Именно ненависть, крепко замешанная на чувстве бессильной ярости и жажде отмщения, послужила основанием заговора. Не будь эта жажда такой острой, Геркулес наверняка принялся бы вербовать сторонников и плести интриги. Но если тебя разъедает неистовое желание напиться папашиной крови, мозг точно маревом затуманен. И в этом мареве проще сражаться на турнирах, валя с ног всех подряд, чем действовать осторожно и тонко, направляя острие в грудь твоему реальному, не турнирному противнику.

Все это я читала в сознании Дубины с легкостью, с каким не всякое вокзальное табло прочтешь.

Повесть о том, как маленький Эркюль был возвращен реками времени в те годы, когда мама еще была жива, не раздавлена якобы внезапно рухнувшей балкой, когда можно было еще сидеть рядом с мамой на низенькой скамеечке, уткнувшись носом в ее колени и звонко считая до двадцати, пока бедный на выдумку Шарль прячется в одной из своих всем известных захоронок…

И о том, как распахнулись его собственные детские глаза, увидев залитую кровью комнату, измятый, словно кухонная тряпка, и такой же грязный труп смутно знакомой женщины на полу, тело стражника с разбитым лицом возле камина – и огромного, храпящего сытым-пьяным сном отца в кресле, с кочергой в вялой руке, с огромной чугунной оглоблей, измаранной вишневыми потеками и серовато-желтыми ошметками – кровью и мозгом покойной королевы.

Как он вышел, пошатываясь, из дворца и неведомо как добрел до любимого ручейка в любимой роще. И сел на любимый удобно изогнутый сук, на котором привык сидеть часами, прячась от самого себя и от всех людей в мире. И в этот миг воды времени обняли его водоворотом, втянули в себя и унесли… и выбросили на берег уже взрослым, сильным, жестоким. Мужчиной.

А теперь этот мужчина, легко переместившись вдоль стола, наклоняется к Мороку с другой стороны:

– Полно, Морок, полно! Я вас ни в чем не обвиняю. Наоборот! Вы проявили отчаянную храбрость, которая, увы, только в сказках оказывается спасительной. В жизни от нее, как правило, проку мало.

– Я не знал, что вы все видели, – хмуро заявляет мессир, опуская голову и комкая в кулаке салфетку – так, словно это салфетка виновна в том страшном преступлении. – Я не знал. Хотя… даже если бы… – И лицо Морока прорезает кривая ухмылка, столь знакомая мне по лицу Дубины… и по отражению в зеркале.

– Если бы! – Дубина кладет шефу разведки руку на плечо. – Вы попытались бы меня спрятать. Чтобы мальчик не проболтался. И не вызвал бы у отца очередной приступ гнева. Иначе пришлось бы прикрывать еще одну историю, погрязнее предыдущей.

– Я делал, что мог, – все так же мрачно отвечает Морок. – Я не дал ему жениться снова. Я подкладывал к нему в постель шлюх, которые позволяют клиентам… – он замялся, не обладая богатством обозначений жесткого секса, которым сегодня располагает любой подросток. Смешные они, эти дофрейдовские времена!

– В общем, давали ему сцеживать свой гневоголизм понемножечку, туда, куда положено, без убийств высокородных особ! – одобрительно говорю я.

Нет, я и в самом деле одобряю его действия, но Морок смотрит на меня глазами быка, в лоб которому целит шпагой тореадор. Обреченности в этих глазах – от края до края. Целая вселенная обреченности.

– Послушайте нас, Морок, – с повышенной убедительностью и на пониженных тонах увещеваю я. – Мы просто объясняем: нам все известно. Все ваши тузы и козыри, включая спрятанные в рукаве. Давайте играть открытыми картами.

– Я не отдам вам трон. – Шеф разведки бросает все свои заходы из Марьиной рощи и ломит сквозь кусты, словно лось. – Я не отдам вам Шарля. Можете звать палачей.

– Будете первым советником короля Шарля? – выпаливает Дубина, лось номер два.

– К-короля Ш-шарля? – выдыхает Морок. Первый раз за нашу встречу он теряет контроль над собой. Полностью.

– Поймите, мы должны были вас проверить! – мягко произношу я, спасая мозг шефа разведки от перегрева. – Если бы вы сдали Шарля, какой тогда из вас советник? Но вы крепкий орешек. И, надеюсь, останетесь таким впредь. Шарль может на вас положиться. Королевство может на вас положиться. Мы тоже можем… надеяться. Нас-то здесь не будет. Никогда больше не будет.

– Как это? – Морок поднимает глаза, в которых еще видны тени боли и страха, но уже возвращается всегдашняя цепкость, властность, решительность. – Вы разве… уходите?

– Мы не уходим, Морок, – печально говорит Дубина, больше уже не принц и не Эркюль. Просто Геркулес по прозвищу Дубина. – Мы исчезаем. Мы ведь не люди, мы призраки. Призраки из другого мира. Да, нас можно потрогать рукой и потыкать ножом – ощутишь плоть и увидишь кровь. Мы очень хорошо сделанные призраки. Но нас больше нет. Мы для этого мира мертвы. И пришли только чтобы спасти вас всех. Потому что даже там, где мы сейчас, я не мог не думать о моей земле, о моем брате… Я очень вас люблю.

– М-мальчик м-мой, ты ведь… не в аду? – жалобно спрашивает мессир Морок, добрый христианин.

– Нет, Морок, что ты! – машет рукой Геркулес. – Просто в другом мире. Там у меня все хорошо. Я жениться собираюсь. На принцессе Кордейре, очень знатной особе.

– Которая ухитрилась тебя полюбить, не выясняя деталей твоего происхождения! – даю я подзатыльник этому снобу.

Их призрачное высочество хихикает и показывает мне язык. Морок наблюдает за этим безобразием с усталой снисходительностью. Миссия по спасению Геркулесовой страны выполнена, нам пора уходить.