Текст книги "Власть над водами пресными и солеными. Книга 2"

Автор книги: Инесса Ципоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава 17. Слово Хаоса в Слове Созидания

Я рассматриваю их – всех вместе и поодиночке, в который раз удивляясь, как же меняется восприятие у облеченного ВЛАСТЬЮ.

Когда мы были на равных… А ведь это было: они были людьми и я была одной из них, только не вооруженной и могучей, а наоборот – растерянной и напуганной, не понимающей, что к чему в этом фантастическом мире, да и в моем собственном тоже. И они поддерживали меня, они освещали мне путь, они обещали мне победу, они утверждали, что смерти нет, они отводили от меня страх перед настоящим, они жалели меня. Неужели я не пожалею их теперь?

Теперь, когда я… ну да, Великая Мать, иначе не скажешь. Я, которая ненавидит ложь, манипуляцию и бесстыдство божественное, это умение сказать своему творению: я создал тебя не для того, чтоб ты прожил жизнь, даря и получая радость; не для того, чтобы остался в памяти людской; не для того, чтоб указал путь хотя бы небольшому числу соплеменников твоих; вообще ни для чего. Я создал тебя, чтобы ты превратился в ком перегноя, в броуновскую частицу, в неприметную деталь декорации. Умри ты сейчас – завтра о тебе никто не вспомнит, даже церемонии похорон тебе не положено. Так и сгниешь, где упал. Потому что твоя жизнь больше ни для чего не нужна мне, кроме как для насыщения почвы перегноем… И вот, я все это САМА произнесу? Им, верящим в мою доброту – скрытую, но доброту?

А почему нет? Разве они годятся для чего-нибудь, кроме дурной смерти под зубами и лапами моей темной стороны, моего личного хаоса? Хаос необходим, тут и объяснять нечего, мир без хаоса сам себя в объятиях бессмертия удушит. Значит, я не могу позволить им победить, даже если бы они смогли. А они не смогут. Нет у них оружия против божества – нет, хуже, против основы этого мира, более древней и более могущественной, чем я сама. Потому что Слово Хаоса управляет мной, нашептывая мне, кого убить, что разрушить, где оставить пепелище, пускай и на месте цветущей долины или могучего леса – все равно, что уничтожать, лишь бы расчистить поле для новой жизни, а старая свое пожила, пора и честь знать…

Оно управляет мной, моим Словом Созидания, которое тоже управляет – этим миром. И я создаю огнедышащих чудовищ, огнедышащие войны и огнедышащую реальность. От них по земле тянутся серые щупальца хаоса, они множатся, вытесняют живое, но я не могу ничего поделать, я слушаю Слово Хаоса в моей голове, оно говорит мне, что жизнь, порожденная мной, отвратительна и грязна, недостойна существования и никогда не исправится, никогда не будет совершенна настолько, чтобы не позорить родителей, а иногда и порадовать своими жалкими успехами…

– Эй!!! – ору я, задрав голову к потолку. – Я поймала сигнал! Ко мне, кэп! Мы нашли ее!

Подземному озеру, конечно, далеко до моря. Но это те же воды, что плещут в море Ид, и потрепанная яхта Морехода уже движется к нам, огибая сталагмиты и сталагнаты, растущие из черной воды.

– Ну чего ты орешь? – укоризненно выговаривает мне с борта капитан. – Я что, за тридевять морей от тебя сбежал? Хотя, пожалуй, стоило…

– Ты отвезешь меня к НЕЙ? – Я отмахиваюсь от его ленивого ворчания, точно от разомлевшей летней осы, и приступаю сразу к делу. К самому важному делу в своей жизни. – На ЕЕ остров?

– Одну тебя? – уточняет Мореход. В его голосе звучит отчетливый намек – я распознаю его и подчиняюсь.

– Всех. Они должны знать, с чем имеют дело.

Вот я и начала вести себя в эдаком надмирном стиле. Никого ни о чем не спрашиваю, никому ничего не объясняю – просто веду туда, где все, кому на роду назначено, увидят и поймут. А потом закинут мечи за спину и отправятся выполнять мою волю. Потому что выбора нет – ни у одного из нас, если разобраться…

Хорошо, когда исполнители твоей воли – солдаты. Или хотя бы принцы с принцессами. Они люди опытные. Знают, что несвоевременные расспросы – пустая трата слов, а главное, времени. Я бы так не смогла. Я бы непременно принялась выяснять, куда, зачем, почему и надолго ли. Из богов дерьмовые солдаты.

* * *

Снова это море, эта осточертевшая рябь от горизонта до горизонта, это чувство бескрайности мира и бесполезности тебя. Но широты, широты другие.

Там, где я бывала с Мореходом, стояла зима без конца и края, ледяные ветра, дикие шторма и самый навязчивый из попутчиков – холод. Даже на Лидо наш с Мореходом договор мы заключали осенью, и от солнечной ласки у пляжа осталось лишь теплое воспоминание. Не говоря уже о ледниковом гостеприимстве Ёкюльсаурлоун* (Ледниковая лагуна в Исландии – прим. авт.). Видать, все МОИ острова намертво скованы льдом и навылет пронизаны ветром.

Но сейчас, когда из-за сверкающих вод нам навстречу вот-вот выплеснется картинка с компьютерных обоев, я начинаю понимать, почему так. Я начинаю понимать ЕЕ. И чем ближе берег, тем острее это незнакомое ощущение мира, совсем другое, совсем новое, совсем… упоительное.

Запретов нет. Нет запретов. Никаких. Потому что запрет, который можно обойти – не запрет вовсе. Так, фикция. В мире, наполненном фикциями, настоящее только удовольствие. МОЕ удовольствие.

Комфорт и власть. Власть и комфорт. Никаких чаш на весах – прибавить одного, убавить другого, уравновесить, приглядеться, затаить дыхание, снова перекладывать, снова уравновешивать, добиваясь идеального баланса… Ну уж нет! Намертво привязать одно к другому и выпустить в небеса стрелой геометрической прогрессии. А там дело моей изворотливости – не дать стреле воткнуться в землю.

Есть средства добиться всего, чего я хочу. Главное – помнить: чужой свободы не существует. Только моя свобода, безграничная и безусловная. Рука с пухлыми, раздутыми пальцами в перетяжечках (а когда-то они казались такими аристократичными!) протянулась и взяла из вазочки очередное несчитанное пирожное. Липкий сладкий ком перекатывается на языке, рассыпается на шоколадные, коньячные, кофейные, сливочные ноты, похрустывает карамелью, ждет, что за ним последует лавина сладостей. И она накатывает, как по заказу, пальцы непрерывно хватают и засовывают в рот все новые лакомства. Я давлюсь, глотаю не разжевывая, скорее, скорее, лишь бы заткнуть пасть зверю, грызущего мое брюхо изнутри.

Через несколько минут накатывает тошнота, чудесно сочетающаяся с кислым привкусом во рту. Ублаготворенный живот кажется мне сонным зверем, отдельным от моего тела, огромным, теплым ЖИВОТНЫМ – не зря же его так назвали. Я держу брюхо обеими руками и отдуваюсь, отодвинув кресло подальше от стола, чтобы дать зверю улечься поудобнее.

Ага. Значит, тебе досталось ЭТО. У меня разум превратился в хищника, нападающего из засады, у тебя – тело. Я не знаю, как вернуть себе ясность ума, ты оставила надежду на сохранение фигуры.

Махина, мгновенно перерабатывающая гигантские объемы жратвы, приросшая, прикипевшая ко всем горизонтальным и полугоризонтальным плоскостям, на которых можно умостить колыхающуюся, точно водяной матрас, тушу. Вечная жаркая сырость в складках, темная слоновья кожа на бедрах, непрерывный цикл голод-пресыщение-голод-пресыщение-голод-пресыщение. И насмешки. Мириады насмешек, выраженных словом, мимикой, жестом. И так будет, пока власть твоя не скует всякое лицо, всякий язык, всякую руку в твоем царстве. Пока само уродство твое не станет священным и не возвысится над примитивными стандартами красоты.

Ты с самого начала сознавала: мнение толпы, до чертиков капризное и ядовитое, можно, можно вывернуть наизнанку и использовать в своих целях. Да так использовать, что автор мнения и не чухнется, хоть грабь его, хоть убивай. В глаза заглядывать станет, руки лизать, скулить благодарственно, задом вперед выползать, когда прогоняют. Если все как следует просчитать…

Остров – молодой, вулканический, лелеющий эмбрионы катаклизмов в раскаленных недрах своих, сверху был раем. А в раю проживало племя с религией древней, как грех. Насельникам острова и мозги выворачивать не требовалось, чтобы объявить самую толстую бабу на свете земным воплощением Матери Чего-то-там. Вот только не заметили простодушные дети природы, что, несмотря на необъятное чрево, не мать это, а мачеха. И жестокие нравом, но кроткие сердцем язычники ей не дети, а сырье для опытов.

Альтернативная я, проживавшая в тропическом раю, целила не в верховные жрицы племени, для нее это был проходной этап. Она хотела власти не из-под руки богини с запущенной слоновьей болезнью. Она хотела сама быть богиней. Владычицей, над которой только стратосфера. И никакого божественного аудита.

Я не столько вслушивалась, сколько вливалась в тончайшую дымку настроений адской твари, окутавшую остров, точно психический смог.

Все ее планы, все ее амбиции разворачивались передо мной не чередою слов, а клубами видений: вот она, отвергнутая и осмеянная, окровавленными руками держит сердца своих обидчиков, со смехом вонзает обсидиановый нож в очередное дергающееся тело… нет, видит в глазах, некогда презрительных, восторженное обожание, священный трепет, жажду внимания – от нее, от нее, от уродливой расплывшейся бабищи, из тех, что в виртуальной вселенной вынуждены притворяться эфирными созданиями, выкладывая в блог чужие фотографии, потому что свои даже фотошоп не исправит… Вечное затворничество, вечное отвращение к себе, к обезображенным жировыми подушками чертам, к телу, которое само по себе компромат, нельзя такое компенсировать никакими душевными богатствами, только власть изменит это, только магия, превращающая урода в идола.

И вызревает внутри сытого, сонного брюха уродливая вселенная, жаждущая крови, готовящая возмездие. Верхний мир, поклоняющийся новому темному богу. Богине. Которую при удачном стечении обстоятельств нарекут, скажем, Темной Владычицей. А мы все будем ее рабами, приближенными и доверенными, но рабами. Лишенными воли и памяти. И станем творить жестокости по слову ее, и откажемся от всех, кого любили, и оставим в сердцах своих только один образ и одну власть – власть Жаждущей Всевластия.

* * *

– Нет. – Голос Викинга срывается, на лице ее отвращение, несвойственное таким, как она. – Служить на побегушках у этого… этой… мелочной дряни? Миры для нее завоевывать? За рабами ее присматривать? В палачах у нее ходить? Да я лучше в реке времени утоплюсь.

Геркулес и Кордейра молчат. И отводят глаза. Им, беднягам, тошно даже представить, какие роли уготовит им "зеркальный эльф".

Я качаю головой.

– Поворачивай, Мореход. Мы увидели все, что хотели. Поворачивай.

Мы сидим на камнях возле озера и бросаем камешки в воду. Вот и познакомились с нижним миром. Это он – мир неувядаемой злобы и грандиозных планов. Смешно. Толстая закомплексованная тетка, решившая компенсировать внешнюю непривлекательность завоеванием мира.

Толстяков и толстушек принято жалеть. Искать и находить в них остроумие, легкость нрава, эпикурейство и бесшабашность. А злопамятство, жестокость и тщеславие не замечать. Хотя в людях, с детства осыпаемых насмешками, эти черты до мифологических размеров разрастись могут. На злое божество вполне хватит. А чтобы такого не случилось, человеческая натура должна обладать небывалым запасом доброты и стойкости. Тоже поистине мифологическим. Чтобы после уничтожения большей части этого запаса хватило на создание остроумного эпикурейца.

Но среди чувствительных особ (а я как раз из таких) небывало стойких не встретишь. Так что альтернативная Ася была обречена лелеять внутренний дискомфорт, настаивая в душе, как в закупоренном штофе, крепчайшую злобу на людей. И мечту о признании себя если не кумиром, то идолом. Но не в шоу-бизнесе, а в индустрии покруче. В индустрии владычества над миром.

О боги, боги, коллеги и конкуренты, как же нам с вами делить эту реальность? Стреляться на дуэли? На интерес в карты играть? Через плетень переругиваться? Ничего этого я не умею. Всю жизнь считала перечисленные навыки для себя бесполезными. Кто ж знал, чего от меня судьба в звездный час потребует…

– Как будем ее убивать? – Викинг разрубает тишину, почти не нарушаемую "плюх-плюх-плюхами".

– Зачем ты Асю спрашиваешь? – удивляется Дубина. – Она в убийствах человек новый. Сами пойдем и сами справимся.

– Я тебе сколько раз говорила, что ты дубина не только по прозвищу? – нежно-ядовито вопрошает Викинг. – Если эту тварь можно зарезать, загрызть, задушить, я по ее душу в списке первая. Но я подозреваю, что не все так просто. Ее же здесь нет, правда, Ася?

Я киваю. У богов всегда имеется запасной аэродром. То есть плацдарм. Короче, измерение. В тот момент, когда лезвие меча, клык ламии, огонь дракона или торнадо марида направится в сторону второй меня, ее и след простынет. Вернется к себе на остров. В свою реальность. В нижний мир. Куда угодно. И куда всем моим боевым монстрам ход заказан. А я… если я ее и отыщу, то наверняка в ее измерении окажусь всего лишь призраком. Чьи самые отчаянные действия навлекут на врагиню, скажем, головную боль. Или внезапный насморк. Не факт, что этого достаточно для спасения верхнего мира. Я встаю и потягиваюсь.

И тут мысль о наилучшем способе убийства властолюбивой толстухи пронизывает меня. С такой силой, что я не могу дышать. Это было ясно с самого начала. Но чего бы я ни дала, чтобы только не знать того, что знаю сейчас…

Глава 18. «Как чаша с померанцами, поставлен рукою бога»

– И помни, – шепчу я Викингу, – ты должна сделать так, как я сказала, в тот момент, когда я обернусь к тебе. Не раньше и не позже. Иначе все пропало. У вас не будет второго шанса, если все пойдет наперекосяк…

Я захлебываюсь пояснениями, тороплюсь изложить детали, пока мне, говоря высоким стилем, не замкнет уста. Нет у меня права смолчать, увильнуть, предоставить другим расхлебывать то, что наворотила я – что одна, что другая.

Викинг кивает. Лицо ее не выражает никаких чувств. Вообще. Даже обидно. Могла бы хоть покривиться для виду. А она бесстрастна, словно… словно киллер! Что ж, я многое сделала для превращения милой влюбленной девушки в бесчувственную убийцу. И получила, что хотела. Как раз вовремя. На Дубину, а уж тем более на Кордейру я бы в таком деле не полагалась. Я и не полагаюсь. Пока эти двое снова принимают свои удивительные обличья демонов – богов? – воды и воздуха, я вбиваю в голову Викингу ее роль. Бессловесную, но главную. Ну вот и всё. Мы уже идем, мы уже готовы – незадачливая демиургиня и демон убийства, созданный ею в момент глубокого раздражения. Или даже злобы. На весь белый свет, сколько бы его ни осталось…

За водным зеркалом оказывается другое зеркало. И еще одно. И еще много, много зеркал. Целая Зеркальная Зала, от пола до потолка – и потолок тоже зеркальный, и пол. Зеркальный куб. Зачем он ЕЙ? Если б меня так мучила моя некрасивость, я к отражающим поверхностям и на пушечный выстрел не подошла бы. Дабы уберечь психику от повреждений.

Но моей, кхм, двойняшке из другого измерения, наоборот, не сберечь психику хочется, а поддержать в себе огонь ненависти к собственному телу. Это топливо, на котором работает ее тщеславие. Если она забудет о своем уродстве, ей, чего доброго, станет в лом миры покорять. И она мирно опочит на теплом плодородном острове, среди простых мирных язычников, а в серой повседневности попросту откроет холодильник и положит на половинку багета граммов двести сервелата…

Нет. Она – я – не такая. Мы обе не созданы для распыления себя на спокойное житье-бытье с бутербродом в одной руке и любовным романом – в другой. Слишком уж мы деятельные натуры. Хотя и не выглядим таковыми. В наших, нижних мирах деятельными традиционно считаются такие, как Майка – громогласные, буйные, взрывные. Зато нас считают просто фантазерками, безнадежно оторванными от земной тверди. Как будто это означает, что мы смиренницы и ленивицы…

Пока я торчу посреди зала идеальной мишенью, мои солдаты расходятся по углам равностороннего треугольника, а я остаюсь куковать в центроиде, на пересечении медиан* (Медиана треугольника – отрезок, соединяющий вершину с серединой противолежащей стороны. Все три медианы треугольника пересекаются в одной точке – центроиде или центре тяжести треугольника. Прим. авт.). Мне зябко и немного смешно. Я представляю себя крадущейся плавным текучим шагом с мечом у правого плеча – вот как Викинг сейчас. Такая вся тренированная, с пластикой воина, крутая и сильно перепачканная. Марид и Королева Вод, поменяв тела на демонические, избавились от следов подземной пыли, а Викинг так на битву и пошла извазюканной. Как Рэмбо какой иномирный.

Господи, чем у меня башка занята? Почему не могу я всерьез относиться к происходящему? Это же последние часы – а может, минуты – моей жизни, наверняка последние. Я должна вспоминать лица родных и близких, Хаську мою осиротевшую жалеть, вздыхать о несостоявшемся счастье с Драконом – а нас ждало счастье, кто бы сомневался! И вместо этого я ощущаю воздухоплавательную легкость, точно после обезболивающего, лишь уголками сознания понимая: боль придет. Страхи, сожаления, сомнения – все придут, накинутся, как псы… Если им будет на что кидаться. Меня-то здесь уже не будет. И, вероятно, не будет нигде. Значит, сначала бой, а боль от укусов психологических блох – потом.

Без всякого шума – и даже без пафоса – одно из зеркал в стене расходится черной щелью. Дверь. Из нее выходит огромная… да, скорее туча, чем туша. Человеческое тело, даже будучи отягощено сотнями лишних килограмм, остается ПРЕДСКАЗУЕМЫМ. Его мышцы и кости совершают те же движения, что и тело, не утратившее стройности. Только с большим усилием. Но это… это нечто не переваливалось с ноги на ногу, колыхаясь и размахивая руками, чтобы удержать баланс. Оно не дышало с хрипом и присвистом, судорожно пополняя кровь кислородом. Оно бесшумно текло в нашу сторону, как может течь, скажем… вода, воздух, воин, дракон!!! Я знаю эту пластику! Она – не моя. И уж конечно, не ее. Это пластика моих воинов, отражение их навыков, их силы, их непобедимости.

Значит, все мои подозрения верны. Есть в проклятой бабе нечто зеркальное. Источник ее власти – умение отражать и присваивать то, чем силен собеседник. Или противник. Что зачастую одно и то же. Она берет на вооружение наш боезапас и прибавляет свой собственный. Поэтому изначально перевес не на нашей стороне.

Если она сейчас оборотится водяным смерчем, я ни капельки (ха-ха…) не удивлюсь. В конце концов, по обе стороны от нее вращается темный воздушный столп марида и сверкает ледяной статуей Королева вод – и оба демонстрируют бесстрастие, достойное вышколенной прислуги.

Ну что ж… Боевая мощь нашей команды ей не страшна. И значит, все будет так, как я предполагала. Сражение на том оружии, которое не отражается в зеркалах. Слово Хаоса против Слова Созидания. Все-таки будем через плетень переругиваться, ага.

– Хорошо, что ты пришла… Ася! – каким-то неуместным бодряческим тоном приветствую я своего врага.

– Яся. Меня зовут Яся. – Она щерит зубы, мелкие и острые, как у хорька.

Ага, конечно. Все тут по зеркальным законам – одна из нас на «а», противоположная – на «я»… Ужас, до чего противная особа. Одни зубы чего стоят. Все-таки могущественная штука – магия внешности. Что же, если у человека зубы мелкие и острые, то и натура должна быть мелочная и злобная? Какая глупость, если вдуматься…

– Ну что ж, пани Ядвига… – ерничаю я. – Люди мы с вами солидные, шашками махать – только время зря терять. Поговорим? Как демиург с демиургом.

– Скучная ты какая! – всплескивает руками Яся. – И тут вместо войнушки переговоры устроить норовишь. Я-то надеялась твоих ребятишек – ам! – были ваши, стали наши. – Глаза ее светятся холодным умом и… яростью. Хорошо настоявшейся, нечеловеческой.

– Ну скучная, – пожимаю я плечами. – Зачем мне моих людей тебе скармливать? Я что, голливудское кино снимаю? Эффектной финальной сцены ищу? Да и ты не хуже моего понимаешь: это наша война. Они, – я обвожу руками притихшее мое "подразделение", – свое дело сделали. Вывели нас друг на друга и любезно согласились поприсутствовать при перебрехе богов.

– Тогда уж при битве Добра и Зла, – ухмыляется Яся. – Ты – Добро, я – Зло. Роли распределены. Надеюсь, у тебя не было намерений подлизываться и за жизнь трындеть? Предупреждаю: со мной твои слащавые разговоры не пройдут. Мне нужна эта вселенная. Я ее создала не в меньшей мере, чем ты. И не отдам ни за сладкие речи, ни за красивые глазки.

– Да я всего-навсего спросить хотела, – смиренно складываю ручки я. – Зачем тебе верхний мир? Что ты собираешься из него сделать?

– Ой-ой, спросить она хотела! – обезьянничает наше Вселенское Зло. – Или не знаешь? Мне нужны рабы. Идеальные рабы. Отражающие мою точку зрения, как свою. Если я заскучаю и мне понадобятся враги, чтобы размяться, я всегда могу отпустить поводок и дать послабление самым бойким. Пусть побунтуют. А потом – ап! – Она делает загребающее движение пухлой холеной ручкой, – и обратно на привязь. После нескольких показательных казней.

– Как в зазеркалье, в городе принцессы-жабы? – тихо спрашивает Дубина.

Яся, чуть повернув голову, разглядывает почерневшее торнадо, в котором молнии полыхают, словно сосуды, в которых течет не кровь, а чистая энергия.

– Да… – произносит она наконец с самодовольством в голосе. – Эта принцесса – моя удача. А вот ты – результат неудачного эксперимента. Хотя доктор и обещал, что это будет прорыв. И ты станешь образцовым рабом, базовой моделью. Увы! Вмешалась шебутная старушонка, Асей порченая, и лишила тебя отличных перспектив, мой мальчик.

– Каких… перспектив? – голос Дубины опасно напоминает гром. Если бы гром умел шептать.

– Перспектив стать моим. – Яся делает маленькую, но четкую паузу. – Моим доверенным лицом. Исполнять мою волю и иметь все, чем этот мир богат. Мне-то самой немного нужно – впрочем, как и всем истинным хозяевам мира…

– Да уж, немного! – ржу я, не удержавшись. – Отдай свою личность хозяину мира – и получи взамен, э-э-э, компенсацию. Вот только после первого этапа обмена некому будет хотеть и получать что бы то ни было. Парень после усилий твоего чудо-доктора больше всего любил стоять в углу на карачках, мебель изображать!

– В стоянии на карачках нет ничего плохого, – насмешливо бросает эта покровительница наук. – Любой труд почетен, коли приносит чувство удовлетворения. Тем более для тех, у кого мозгов не больше, чем у табуретки!

– Слушай, а почему ты такая злая? – раздается голос из-за моей спины. Викинг. Она и сейчас воспринимает Слово Хаоса в качестве злой мачехи, подменившей собой маму девушки по имени Хасинта. – Ну, дразнили тебя в детстве… В детстве всех дразнят. Не за жопу, так за рожу. Какая ж ты слабачка, если из-за такой херни…

Яся смотрит в сторону меня и Викинга с брезгливым любопытством. Я не вижу в ее глазах ни застарелой обиды, ни свежей. Мой враг оценивает, к какому делу он приспособит нахальную "порченую старушонку". Когда победит. Жирная тварь не сомневается в том, что победить ее невозможно. Она еще пооткровенничает напоследок, перед тем, как стать единовластной повелительницей вселенной, еще впустит нам в душу толику яда, обессиливающего, обездвиживающего, обескураживающего… А сама тем временем помечтает о бравом новом мире, который построит на костях моего, пестрого и неуклюжего, точно сшитого из ярких заплат – детских сказок, приключенческих романов, фантастических снов. И пусть будет он серо-черным, словно фильмы в жанре «постапокалипсис», пусть в нем будет нечем дышать, думать, любить, надеяться, он – самое то для распоясавшейся жиртресины. Ей кажется, что это будет стильненько.

Вернусь в реальность, дам Бесстыжей Толстухе в рожу при встрече, – обещаю я себе. Вот так, без словесных извратов, собственной лилейной ручкой и дам. Просто для удовольствия.

– СЕЙЧАС!!! – кричу я. И Геркулес с Кордейрой, схлестнувшись над головой моего врага, падают вниз небывалым вертикальным ураганом и пришпиливают ослепленное и оглохшее тело к плитам пола…

* * *

Ася поворачивается ко мне – медленно, так медленно… У нее тяжелые веки, ввалившиеся глаза смертницы и тонкое белое горло, такое нежное, такое беззащитное. Она откидывает голову назад, оттягивает ворот свитера вниз, как будто он может остановить меч и помешать казни. Я вспоминаю слова Кордейры: «Я хочу хорошего палача». Нет в этом мире палача лучше меня. Даже Геркулес не может со мной сравниться. Хотя бы потому, что теперь он – принц.

Тишина накрывает нас стеклянной чашей. Никого здесь нет, все – по ту сторону. Я замахиваюсь. Ася стоит, прикрыв глаза и улыбается – так они и улыбаются, обреченные на смерть, если хватает сил на улыбку. Три удара – поперек, вдоль, поперек! – и тишина трескается – тихо, словно нагретый бокал: звенит напившийся крови меч, хрипит, барахтаясь на полу, наш умирающий враг, стонет от ужаса Кордейра, безнадежно вздыхает Дубина… Только мы с Асей молчим.

Она все еще стоит, зажимая ладонью располосованное горло. Вскрытая грудная клетка светится ребрами, как лист – прожилками. У нее больше нет связок, чтобы говорить, легких, чтобы вздохнуть, сердца, чтобы прожить хоть минуту. Она мертва. Но стоит и смотрит на меня так, словно ей нужно сделать еще что-то, перед тем, как упасть лицом вниз. Я опускаюсь на колени у ее ног. И мертвая Ася выливает мне на лоб целую пригоршню своей крови.

А потом падает, падает прямо на меня. Я, полуослепшая, хочу подхватить ее на руки, промахиваюсь, она проходит сквозь меня – нет, обтекает меня, словно порыв ветра, ее тело совсем прозрачное, оно тает, оно рассеивается в воздухе, воздух от этого становится синим и густым, будто сигарный дым, только пахнет иначе, травой, рекой и если дымом, то самую малость, так пахнут костры, горящие вдалеке, зеркала проклятой комнаты рассыпаются в прах, нет, в сверкающую крошку, но не падают на пол, они поднимаются ввысь, они закрывают потолок, это не потолок уже, а небо, звездное небо, и очертания женского тела лицом вниз еще видны на нем, они светятся синим и серебряным, будто звездный мост, надмирный звездный мост. И Дубина восторженно выдыхает:

– Мать богов…

А потом оборачивается, точно ужаленный. Его взгляд впивается туда, где буквально минуту – час? век? – назад стояло Оно, наше Вселенское Зло, наше Слово Хаоса. И – ничего. Ни тела, ни кучки, гм, праха, ни выжженного пятна на земле. Наверное, Хаосу тоже надо по делам. Он найдет себе занятие под небом, осененным созвездием, которое так и назовут – Мать Богов.

А мы войдем в мифологию, не иначе. Как три стихии – Воздух, муж Воды, Вода, жена Воздуха, Огонь, жена Дракона, в отсутствие мужа и вся в крови, от хаера до пят…

– Викинг! – Голос Дубины звучит тревожно. И даже испуганно. Я морщусь. Мне отвратительна сама мысль о том, что вот, прямо сейчас начнется очередной виток проблем и приключений… Когда ж я отдохну-то, а? Маму навещу, дракона моего… Видать, не судьба.

– Ну что там? – давай уже, выкладывай все как есть.

– Викинг, а где твоя татуировка?

Я ошалело гляжу на него. Он бессмысленно хлопает себя по одежде. Ну откуда у здоровенного детины, собиравшегося на битву, зеркальце? Раньше надо было на себя любоваться, когда тут зеркал было – до хренища! А сейчас как? Кордейра, снисходительно усмехаясь, обводит в воздухе круг. Созданное ею зеркало выглядит, как вертикально поставленная лужица, но в нем все-таки можно разобрать чистое лицо и русые волосы женщины лет тридцати. Или даже меньше. И никаких следов крови…

– Спасибо, Мать Богов, – говорю я почтительно и салютую мечом звездному небу. Оно, похоже, тихонько смеется в ответ.

* * *

– Ася! А-ся! – кричит с порога Майка. – Мы пришли! Ася, ты где?

В доме тишина. Лампы горят по всему дому неярким приветливым светом, но тишина такая, что сразу становится ясно – хозяйки нет. Гости смущенно топчутся на пороге. Они не знают, как быть.

Гера вешает пальто в шкаф и решительным шагом направляется в комнату. Там, в круге света под сиреневым абажуром спит на столе кошка. Бок у нее горячий, словно его нагрело солнце. А под медным основанием лампы – записка.

– Мам, как думаешь, что бы это значило? – спрашивает Гера, протягивая листок бумаги, на котором четко выведено: "Я вернусь. Но тебе придется взять мою Хаську. На время. Потому что она моя".

– Это значит, что твоя тетка – собственница, – улыбается Майя. – Не хочет отдать мне зверя насовсем. А мне как раз нужна черная кошка, чтоб все видели: мать у тебя – сущая ведьма. Иди ко мне, Хасенька, иди ко мне, краса-а-авица… Где твоя хозяйка? Где эта шлендра?

– Гера… – нерешительно тянет Хелене, – может, мы не вовремя?

– Да брось! – улыбается он в ответ. – Ты что, Асю не знаешь? Она страшно занятой человек. У нее, кроме нас, еще столько… подопечных. Пошли на кухню. Там пирог пахнет, я отсюда чувствую.

* * *

Я, покряхтывая, свернулась калачиком. Все-таки валяться на камнях – совсем не то же самое, что с комфортом устроиться на деревянном паркете. Так же жестко, но не в пример холоднее. Ледяная сырость не просто забиралась под одежду, студила кожу, проникала в мышцы – она просачивалась в кости, въедалась в сердце, в желудок, в печень, останавливала кровь в сосудах. Моя нога соскользнула со ступеньки («откуда здесь ступенька?» – вздрогнула я) и окунулась в воду.

Это было уже слишком. Ладно, ступенька – может, ударом Викинга меня отшвырнуло на порог проклятой Залы Зеркал? – но вода?! Откуда в этой чертовой зале вода? Да не лужа, а столько, чтоб нога по щиколотку погрузилась?

Все эти вопросы не проносились, а проползали в голове. Будь я в форме, все это и многое другое уже выстроилось бы острым клином и, ткнув хорошенько, заставило мое обмякшее тело открыть глаза и оглядеться. А то и вскочить, спасаясь от опасности. Хотя… что-то я еще могла. Например, разлепить веки и повернуть глазные яблоки – так, словно это были два неподъемных бочонка – в ту сторону, где нога мокла в непредусмотренном водоеме.

Передо мной сверкнула… река.

Узенькая речушка, небрежно упакованная в выщербленный белый камень. А нога свешивалась прямо в нефритовую воду, раздвинув бурые пряди водорослей. И тело уже стремилось следом за ногой. Сил едва хватило, чтобы отползти от края набережной.

"Как же элементарно… в кино… в себя приходят", – ползли неспешные, бесстрастные мысли. – "В себя… герои… после обморока… приходят… быстро… И… не болит… у них… ничего…" У меня болело все, даже волосы. И в то же время ничего не болело по-настоящему, тревожно, указующе – вот он, перелом, разрыв, рана, поберегись! Самой серьезной травмой была шишка на голове. Вторым по сложности ранением обещал стать синяк на коленке.

Я постаралась сконцентрироваться. Но у меня почему-то не получилось. Атмосфера поменялась, что ли? Вокруг больше не пахло опасностью. Пахло покоем. Сном. Благодушием. И немного – затхлостью. Верхний мир никогда не пахнет ничем таким… Даже пустыри. Даже чердаки. Даже заброшенные дома. Верхний мир еще очень молод. Он, можно сказать, младенец среди миров. По сравнению с ним нижний мир… А где это?