Текст книги "Моя жизнь на тарелке"

Автор книги: Индия Найт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

16

В парке толпы матерей с детьми – возводят с ними замки из песка, с башенками и крепостными рвами. Мы с Эмбер направляемся в самый дальний уголок парка – покурить на скамейке и поболтать. Эмбер пристегнула Сэмми в коляске ремешком, так что выбраться он теперь не в состоянии. Сэмми скачет в коляске, восторженно хлопает в ладоши, а мы разговариваем под его басовитые вопли.

Эмбер, оказывается, пропала из виду по вполне уважительной причине: встретила мужчину. И не какого-нибудь там завалящего придурка, а Мужчину. Мечту всей своей жизни, ни больше ни меньше. Познакомились они на одном из тех дружеских обедов, которые семейные пары устраивают ради собственного изуверского удовольствия: «Дорогая, какую страхолюдину на сей раз подсунем этой самовлюбленной старой деве, твоей подружке? Карлика с гнилыми зубами или пузана, по которому «Хэд энд шолдерс» плачет?»

Эмбер – крепкий орешек, на кого попало не западает. Присмотревшись к подруге, я понимаю, что произошло чудо: Эмбер действительно выглядит влюбленной. От нее исходит тот самый свет, который обычно приписывают беременным женщинам.

– Он удивительный, – говорит она. – Потрясающий. Мы с ним так дополняем друг друга. Две половинки. Меня даже на банальности потянуло – вот что значит любовь. Мы очень похожи, только он гораздо сексуальнее. Боже, Клара, до чего он хорош в постели – секс, секс и снова секс. Неутомим, ненасытен, снова и снова.

Эмбер умолкает, вперив невидящий взгляд в пространство. Я щипаю ее за руку.

– Это еще зачем, Клара? Знаешь, я сама себе завидую и все еще не могу поверить. Он просто неправдоподобно красив. Ненормально красив. И он вечно меня смешит. И он хорош в постели. Господи, да он умен. Умнее меня, Клара, а я это всегда ценила в мужчинах. Представь, у него даже деньги есть.

Последнее особенно радует, поскольку до сих пор Эмбер связывалась с абсолютно безнадежными по части финансов типами, именовавшими себя «артистическими натурами». Артисты хреновы – в интерпретации Тамсин.

– В конце недели переезжаю к нему, – выдает последнюю новость Эмбер.

– Так скоро? И когда же вы познакомились?

– Две недели назад. Правда, пять дней из этих двух недель он был в деловой поездке. Хочешь, точно скажу? Мы знакомы четырнадцать дней, шесть часов, одиннадцать минут и… – Эмбер прищуривается на циферблат часов.

– Ясно. Точнее не надо. – Меня разбирает хохот. – А ты не торопишься?

– Нет. – Эмбер стискивает мою руку, так что слезы выступают. У меня. – Такого со мной в жизни еще не случалось. Не могу дождаться, когда вы с ним познакомитесь.

– И все же…

– Из постели я вылезаю голая! – торжествующе объявляет Эмбер.

– Совсем голая? Не драпируешься в одеяло, нет? И прямо голышом, забыв о целлюлите, идешь в ванную? И сверкаешь голыми ляжками? Врешь. – Я поражена.

– Нет. Именно голышом.

– Без обмана? Даже задницу не прикрываешь?

– В чем мать родила, – подтверждает Эмбер. – Более не бывает. И не пячусь спиной, между прочим, а иду как есть – задницей к нему. Теперь понимаешь?

Приходится признать, что их отношения предстают в новом свете.

Надо, наверное, объяснить. Многолетняя булимия не прошла даром для фигуры (и здоровья) Эмбер. Однако трагедия в том, что Эмбер принадлежит к классическому английскому типу женщин-груш, а потому, несмотря на диеты и упражнения типа «пальцы в рот после ужина», она выглядит изможденным кавалеристом в галифе. Нет, я вовсе не шучу и не злобствую. Так оно все и есть. Эмбер – настоящая красавица, но задница у нее колоссальная. Эмбер даже ходит чуть переваливаясь из стороны в сторону.

Мы молчим.

Ни за что бы не вылезла из постели голой, окажись я на месте Эмбер. Восхищение растет в моей душе, забивая всходы черной зависти. Ай да Эмбер. Скачет по спальне голышом, чего даже я, со своей неизмеримо меньшей задницей, позволить себе не могу. Да здравствуют законные мужья и просторные пижамы. Аминь. Возрадуемся же за подругу.

– Здорово, Эмбер. Просто здорово. Поздравляю! – Объятия и поцелуй. – Адвокату сообщила?

– Насчет Марка? Еще нет.

– А надо бы. Такой прогресс, дорогая. Я страшно за тебя рада.

– Да уж. – Эмбер счастливо улыбается. – Я и сама рада. Нет, ты только представь – моя жопа ему нравится. Боже! – хлопает она себя по лбу. – Боже. Самое главное забыла.

– Самое главное? Ты меня пугаешь, Эмбер. Надеюсь, ты не беременна?

– Не я… а догадайся – кто?

Явно встревоженная мамаша тормозит рядом с нами.

– Там… там… – Она машет в сторону качелей. – Там ваш ребенок?

– НЕТ! – кричим хором.

– М-м-м. – Эмбер опомнилась первой. – В некотором роде… А что?

– Господи, вот дерьмо! – До меня доходит весь ужас ситуации. – Где Сэмми?

– На качелях, – сообщает мамаша. – Уже пятнадцать минут катается. Один.

Похоже, она нас не одобряет. С такой же симпатией я смотрела на уделанный подгузник Сэмми.

– Дерьмо, дерьмо, хрень дерьмовая, – бормочет Эмбер. Беспокойная мамаша вздрагивает. – Мать твою, задолбал! – Эмбер растирает окурок каблуком и бежит к качелям.

Я за ней. Сэмми – Великий и Неутомимый Повелитель Качелей – уже собрал целую толпу юных поклонников. Их овации, боюсь, вскружили бы голову нашему вундеркинду, если бы она у него и так уже не шла кругом от четверти часа безудержного раскачивания.

– Сэмми! Бедный мой Сэмми, – кричит Эмбер, садится на корточки и, сграбастав мальчишку с качелей, целует в помпон на макушке. – Прости, дорогой, прости.

– Сэмми качался, – сообщает Сэмми.

– Боже, – шепчет Эмбер, – бедный, бедный малыш. – Она поднимает глаза и замечает окруживших ее родительниц. – Это не мой. Я всего лишь за ним присматриваю. Понимаете?

– Оригинальный способ присматривать за ребенком, – фыркает мамаша в саржевом комбинезоне.

Из страха столкнуться с кем-нибудь хоть отдаленно знакомым мы с Эмбер ушли аж в Стоук-Ньюингтон, чьи обитатели по-прежнему питаются черным хлебом и просом, словно последние тридцать лет обошли их стороной. Философское отрицание прогресса распространяется и на одежду местных жителей. Желаете купить крашеную вручную футболку и сандалии на завязках? Соскучились по чечевичным лепешкам? Тогда отправляйтесь в Ньюингтон.

– Несчастный ребенок, – вздыхает другая мамаша. – Мы уж подумали, что его бросили.

– Никто его не бросал, – злится Эмбер. – Просто заболтались с подругой… Пойдем, Сэмми. Пойдем, поиграем.

– У-у-у, – тянет Сэмми и добавляет: – Сэмми качаться.

Багровые от стыда, мы ретируемся с детской площадки, прихватываем по пути коляску и прячемся за густой зеленью в противоположном конце парка. Намертво привязанный к сиденью коляски Сэмми засыпает в считанные секунды – дает знать тренинг астронавта.

– Пожалуй, лучше тебе с ним в гости не ходить, – советую я. – Сосредоточь внимание на ребенке. Я тоже хороша.

Но Эмбер полна оптимизма:

– Ничего страшного не случилось, и слава богу. Не украли, с качелей не свалился, голову не расшиб, а остальное неважно.

– Тебе простительно, а я… Ты меня просто ошарашила своей новостью. Так кто забеременел?

– Клянусь, не поверишь.

– Не тяни, Эмбер. Выкладывай.

– Нет, догадайся.

– Ну же!

– Тамсин.

– НЕТ!

– Да. Она узнала несколько дней назад.

– От кого?

– О, – с загадочным видом кивает Эмбер. – Извечный вопрос.

– Только попробуй сказать, что она не знает. Тамсин – зрелая женщина. А зрелым женщинам положено знать, кто им заделал ребенка. Силы небесные. У меня крыша едет. Идиотская ситуация. Она же не дура. Всего-то и нужно, что пописать на эту штуковину да посчитать.

– Тамсин и пописала на эту, как ты выражаешься, штуковину. Успокойся. Она знает, кто ей заделал ребенка.

– Ну? Ну?!

– Это было свидание на одну ночь.

О нет. О нет! Я хватаю Эмбер за руку.

– Скажи, что пошутила. Умоляю, скажи, что это не он. Неужели тот Мальчик-с-пальчик… ом? Тот самый, который устроил канонаду у нее в сортире? Нет. Нет. Ты ведь пошутила, правда?

– И не думала даже.

– Ч-черт. И что она будет делать?

– Не знаю. И Тамсин не знает. Кажется, она в шоке. Мы с тобой наслушались ее нытья про ребенка, но кто рискнет родить от урода с карликовым членом?

* * *

Оставив Эмбер на стоянке такси – ни одна из моих подруг не водит машину, к чему бы это? – я возвращаюсь домой пешком, завернув по дороге в булочную, где торгуют горячей сдобой. Дома стаскиваю с кровати старый плед, наливаю большую кружку чаю, заворачиваюсь в плед, устраиваюсь на диване и набираю номер Тамсин.

– Почему ты мне не сказала?

– О, привет, Клара. Сначала боялась, а потом натыкалась на твой автоответчик.

– Сколько уже?

– Не так много. Шесть недель.

– Что думаешь делать? Ему сказала?

– Что делать, не знаю. Ему не сказала.

– Тебя уже тошнит? Имбирное печенье…

– Что?

– Имбирное печенье. Держи его на тумбочке у кровати, очень помогает. Это во-первых. Во-вторых, вкусное. А в-третьих, даже если тебя и разнесет, все равно никто не заметит.

– Меня, собственно, еще не тошнило… так, самую малость. По вечерам. Но за совет спасибо, приму к сведению.

– Ох, Тамсин…

– Ох, Клара… – И стон после долгой паузы: – Ну что мне делать, Клара?

– Черт. Не представляю.

– Ты же знаешь, как я хочу ребенка… Ты что, в трубу залезла, Клара?

– Нет. Всего лишь под плед. Зато с головой. И со всеми своими страхами за тебя, Тамсин. Конечно, я знаю, как ты мечтаешь о детях.

– Но разве я мечтала рожать их в одиночку? Как я справлюсь одна? Стану целыми днями вкалывать, деньги ухлопывать на няню, а ребенок будет расти не только без отца, но и без матери? Или брошу работать, чтобы через месяц оказаться на улице вместе с ребенком? Хотя… я ведь не единственная мать-одиночка на свете. Как другие справляются, Клара?

– Не задают себе таких вопросов – вот и справляются. Послушай, Тамсин, если бы женщины в этом деле руководствовались логикой, детей вообще не было бы. Точнее, дети рождались бы исключительно у зануд, что подсчитывают проценты со вкладов или полжизни скаредничают, а потом катаются как сыр в масле на сбережения.

– На сбережения, – завистливо повторяет Тамсин. – Ха!

Мы опять молчим, предаваясь мечтам о райской жизни без долгов.

– Может, тебе все же сказать этому… как его там?

– Дэвид. А его пенис зовут «Малыш Дэйви».

– Не напоминай мне, да и себе тоже. Господи, не знаю, что и посоветовать. – Ради подруги я старательно напрягаю мозги. – Но он ведь, кажется, симпатичный, верно?

– Ничего.

– И толковый? Я имею в виду – не полный идиот?

– Да нет вроде бы.

– Уже неплохо. Значит, виновато, как говорится, не питание, а воспитание.

– Тебе легко рассуждать. А вдруг ребенок от него какой-нибудь мерзкий ген получит? Или… или член? Но самое главное… самое главное… Ты представляешь меня мамочкой-одиночкой? – Тамсин вот-вот расплачется.

– Ох, Тамсин.

– Ох, Клара.

Я и сама близка к панике. Высунув голову из-под пледа, шарю по журнальному столику в поисках сигарет. Закуриваю.

Опять молчим и вздыхаем. Я вздыхаю громче, чтобы доказать свое искреннее участие.

– Мозги плавятся, Тамсин.

– У меня тоже.

Я прикладываюсь к кружке и обливаю плед чаем.

– Тамсин! Я придумала. Ты должна сыграть в Мадонну.

– He думаю, что…

– Мадонна нас никогда не подводила, дорогая. Помнишь, как мы развлекались?

– Еще бы.

– Ну вот. Подводила нас когда-нибудь Мадонна?

– Кажется, нет… Если не считать того раза, когда ты заявилась на день рождения моего отца в ночной рубашке и с четками. Помнишь?

– Нет. Надо же до такого додуматься. В ночной рубашке! И с четками, говоришь?

– Точно. Мадонну изображала.

– Блеск. Но это был просто маскарад, а тебе нужно сыграть в Мадонну по-настоящему.

– Ладно. – Тамсин вздыхает, но уже без слез в голосе. – Давай сыграем. Прямо сейчас. Или прийти к тебе?

Я сажусь поудобнее, обхватываю колени и потуже заворачиваюсь в плед.

– Не обязательно. В экстренных случаях, думаю, можно и по телефону.

Время словно потекло вспять, и мы с Тамсин снова школьницы. Игра в Мадонну занимала нас лет с пятнадцати и до… собственно, лет до двадцати пяти. Правила крайне просты: для затравки мурлычешь куплет из «Будь собой», после чего задаешь себе один-единственный вопрос: что сделала бы на моем месте Мадонна?

Самое потрясающее, что работает в любой ситуации. Достаточно задать этот элементарный вопрос – и готово. Получай точный ответ. С того дня, когда мы с Тамсин изобрели игру в Мадонну, ни один ублюдок не смел исподтишка тискать нас в метро. Оказавшись в подобном досадном положении до «Мадонны», мы вынуждены были вжиматься в стенку или стрелять в мерзавца злыми взглядами. После «Мадонны» мы с наслаждением поднимали скандал на весь вагон (после двух-трех экспериментов от американского акцента решено было отказаться): «Ах ты, вонючка! Только попробуй провернуть это еще раз – яйца оторву!»

Срабатывало. И это лишь один пример из многих десятков, в буквальном смысле. Если, скажем, кому-то из нас нравился парень, а подойти и познакомиться боялись, мы обращались за помощью к Мадонне и двигали прямиком к жертве. Кто-нибудь обидел, оскорбил, нахамил? Опять же на выручку приходила Мадонна. Уж она-то не стала бы рыдать в подушку, а мы чем хуже? Мадонна не подводила и в колледже, если кто-нибудь из старшекурсников начинал качать права; да и позже, в общении с чересчур наглыми коллегами по работе. Без этой игры, уверена, жизнь и моя, и Тамсин сложилась бы иначе. В последний раз, помнится, я отыграла Мадонну в день своей свадьбы.

– Готова?

– Готова. Но, Клара… она ведь с тех пор наверняка изменилась. Возможно, даже не кроет матом всех подряд и не лезет с ходу в штаны к мужикам.

– Чушь. Мадонна есть Мадонна. Она такая же, Тэм, только старше. Как и мы.

– Не хочу петь. Глупо как-то.

– Ладно, давай про себя. Или я спою за двоих, идет?

Я пою чуть слышно, но с чувством, четко выговаривая слова песни (в такие минуты она для меня Мэдди или даже Мадж), как свои собственные. Делаю паузу, чтобы подбодрить Тамсин.

– Ну же, вперед!

Первый куплет я повторяю дважды в надежде на помощь Тэм. Слова помните? Розовый корсет, в полосочку костюм. Светлые кудряшки. «Будь собой» – гимн нашей юности. Если вы близки ко мне по возрасту плюс-минус десяток лет, – без сомнения, помните. Ах, вы в то время препарировали лягушек, матеря вульгарную Мэдди на чем свет стоит? Тогда немедленно захлопните книгу: вас уволили.

Тамсин потихоньку подпевает.

– Клара? – неожиданно раздается в трубке.

– М-м-м… – Я перехожу ко второму куплету.

– Зачем ты так визжишь? Похоже на Майкла Джексона, а не на Мадонну.

– Ничего подобного. Не визжу, Тэм, а соблазнительно постанываю. Забыла, что ли? Соблазнительные стоны – это часть имиджа Мэдди.

– Меня это отвлекает. И вообще, она стонет в «Девственнице», а не в «Будь собой».

– «Девственница» уже не для тебя, дорогая. Поздновато, пожалуй, а?

– Не хами, Клара! – смеется Тамсин.

– Вот он, мой ма-а-алыш, – завываю я на мотив «Девственницы». – Пенис-малыш по имени Дэ-э-э-эйв… Бери его, бери его… я знаю, ты хо-о-очешь…

– Идиотка! – хохочет Тамсин.

– Развеселилась? Вот видишь, значит, мои старания не пропали даром.

– Продолжим?

– Продолжим. Только теперь ты.

Тамсин заводит второй куплет, я подхватываю, и через пару минут от моего энтузиазма трубка раскаляется, а диван ходит ходуном.

– Слушай, – останавливается Тамсин.

– Ну?

– Мы поем про мальчиков, а мальчики тут ни при чем.

– Очень даже при чем. Нет мальчика – нет члена. Нет члена – нет спермы, а без нее не бывает детей. И не бывает проблем. Будь собой! – рычу я, идеально (на мой взгляд) подражая Луизе Чикконе.

Исполняем третий куплет, где нам предлагается всегда чувствовать себя принцессами на троне.

– Лучше не скажешь, Мэ-эдди, – порет отсебятину Тамсин.

Финал звучит оглушительно.

– Да! – вопим мы в унисон.

– Мне стало гораздо лучше, – переведя дух, говорит Тамсин.

А мне нет. Песня Мадонны почему-то навеяла мысли о моей семейной жизни. Безобидное выражение – «навеять мысли», а на деле у меня от этих мыслей сразу голова распухла.

– Клара? Куда ты подевалась? Двинула за розовым корсетиком?

Тошнит… И здорово тошнит, между прочим, впору в туалет бежать. Отпустило. Вот это, я понимаю, дружба. За компанию с Тамсин тошнит, не иначе.

– Здесь я, здесь. Итак, дорогая? Приступаем к заключительному этапу? Что сделала бы на твоем месте Мадонна?

– Родила ребенка! – Тамсин вне себя от счастья. – Я точно знаю, Клара! Если бы Мэдди хотела ребенка, она родила бы – и плевать на последствия.

– Согласна на все сто. Аборт для католичек исключен. Я уверена, Тэм, что она сохранила бы ребенка и вместе с ним наслаждалась жизнью.

– Я тоже. – Решение, давшееся с таким трудом, Тамсин немедленно перекладывает на музыку: – Мой малы-ыш, мой бе-еби, ты увидишь све-ет! Ууу-иии-ааа!

– Песня новая, Тэм, но смысл что надо. Воспрянула духом, дорогая?

– Еще как. Клара, если Мадонне будет недосуг, приглашу тебя в крестные.

– Пока, дорогая. Я же говорила, что Мадонна не подведет.

– Точно! – Кажется, Тамсин там подпрыгивает. – Не подведет. Не подвела!

Малыш! У Тамсин будет чудесный малыш. Но стихи от этого лучше не стали, думаю я, опуская трубку на место. Все тот же незрелый примитив.

Господи, ну и дуры же мы были каких-нибудь десять лет назад. Слава небесам, немного выросли.

* * *

Вот так. Тамсин ждет ребенка, ууу-иии-ааа. Меня ждет поездка в Париж с моим собственным, восьмилетней давности, мужем, ууу-иии-ааа.

Пора собраться. Пора взять себя в руки. Кстати, об ууу-иии и прочих междометиях: что-то у меня дыхание спирает и в желудке горячо. Чертовски похоже на панику. Если бы речь шла не обо мне, я решила бы, что это паника и есть. Но я с паникой не знакома. А с сигаретами пора завязывать. Дышу как паровоз.

Итак, как поется в песне? Le jour de gloire est presque arrive. [15]15
  Близится день славы (франц.). Искаженная строка из гимна Франции: «Le jour de gloire est arrive» – «День славы настал».


[Закрыть]На парижскую землю я обязана ступить во всеоружии. Начало положено – в четыре у меня сеанс эпиляции. Ноги плюс бикини. А на вечер Роберт заказал столик в ресторане. Роберт, Роберт, Роберт, которого я люблю, который любит меня, да и как может быть иначе, как он может не любить меня, как я могу не любить его?

Ах да, ужин. Похоже, я отправила свой аппетит в отпуск. Нервы? Видимо, нервы. Парижские нервы. Зеркало в прихожей радуется худобе моего лица.

Звоню матери Ролло, приятеля Чарли; она обещала забрать моих мальчишек и, к счастью, не передумала; смерчем проношусь по кухне с тряпкой, по комнатам с пылесосом. Прыгаю за руль.

Забавно все же. Я всегда была девушкой высшего класса… что бы там ни думала Кейт. Когда мы с Робертом познакомились, я весила ровно столько, сколько должна весить шикарная девушка, и руки у меня были что надо, без излишних выпуклостей, и маникюр я делала регулярно – когда средства позволяли. А одежда… Какую я носила одежду! Целый уик-энд могла потратить, выискивая в магазинах белье для предстоящей ночи. Словом, роскошествовала – вплоть до замужества и рождения детей, когда мысли о ночных пиршествах сменились заботами совсем иного рода: протертые овощные пюре, подгузники, развивающие игры… Я стала матерью, повзрослела и забросила привычки юности, как трехлетний ребенок – погремушки.

Но сегодня меня грызут сомнения. Стоило ли отказываться от удовольствия, которое приносили мне набеги на магазины и неутомимые поиски того единственного и неповторимого платья, что заставит его лишний раз меня поцеловать? Помнится, он часто повторял, что любит мой стиль в одежде, но в любви ко мне он признавался еще чаще.

Месячные близятся, что ли?

17

Дерьмо. Дерьмо! Меня перекособочило. Меня всю внизу изуродовали. Что делать?

Мир о многом умалчивает; просто заговор молчания какой-то. Ни одна мать, к примеру, не рассказывает дочери правду о том, как болезненны роды. А сегодня мне открылась страшная тайна воска для области бикини. Ну почему, почему никто не предупредил? Почему Эми из косметического кабинета не сказать прямо и откровенно: «Приготовься, моя дорогая, к пытке кипящим воском»? И вообще – какой садист придумал это изуверство? На кого этот идиот рассчитывал? На снежного человека?

До йети мне далеко, поэтому стерпеть издевательства Эми я не смогла. Вцепилась ей в волосы и закричала, как обезумевшее от боли животное.

– О-о-о, дорогая! – удивилась Эми. – Неужели так больно? Ну потерпи, со второй стороной я постараюсь справиться быстрее.

– Ни хрена! Попробуй только приблизиться ко мне, Эми. Убью. Дай сюда трусы. (Не так-то просто произнести такие слова с достоинством.)

Эми. Но я не могу отпустить тебя вот так, не доделав работу.

Я.Запрещаю тебе доделывать работу. Попытаешься – по судам затаскаю.

Эми. Но, Клара…

Я.Повторяю – дай сюда трусы!

Далее следует натянутое молчание: я натягиваю вышеупомянутую принадлежность туалета на неупомянутую, но понятную часть тела, одна сторона которой все еще горит огнем от воска.

– Клара?

– Ни слова, Эми. Я даже при родах так не мучилась.

– Но представь, как ты будешь выглядеть.

– Плевать!

Если бы. Я выгляжу дико в области… бикини. И однобокая проблема разрастается до катастрофических размеров. Боюсь, ни маникюрные ножницы, ни тюбик тонального крема ее не решат. Сбрить все к чертям? Пожалуй, это выход. Как же, выход. На кого я буду похожа? На какую-нибудь Мэгги из порнухи. Вот дерьмо, что же делать?

Прежде всего снять трубку – телефон надрывается. В трубке некая Электра из некой рекламной фирмы. Самое противное в работе на дому, чтоб вы знали, – звонки в любое время дня хрен знает от кого. Не повезло Электре. Сейчас я не в состоянии вникать в ее проблемы – своих полное бикини.

– Тра-та-та, тра-та-та… вечеринка, – говорит Электра. – Вы не подтвердили получение приглашения.

– Какая еще вечеринка?

Судя по голосу, Электра однобокостью в области бикини не страдает. Судя по голосу, Электра носит платье шестого размера (для безгрудых), обувь от Гуччи и заколки-бабочки в волосах. Мое настроение падает еще ниже.

– В Хокстоне. По случаю премьеры. «Изгибов».

– А-а-а! – Я чуть не прыскаю. – Мистер Данфи. Нет, благодарю вас, Электра. (Перед глазами всплывает Сэм Данфи. Он в своей прозрачной футболке, улыбается.)

– Так вы не сможете прийти?

– Не смогу. (Данфи все еще здесь. Интересно, если стукнуть по лбу – исчезнет?)

– О…

– Я уверена, что прием будет грандиозный, но…

– О… – повторяет Электра. – Наверное, придется пересмотреть схему гостевого стола.

– Наверное. Извините, Электра, у меня мало вре… Какого стола? Речь ведь шла о приеме на шестьсот человек?

Прихрамывая, я двигаюсь к кухонному столу, из-под кучи бумажек выуживаю приглашение: «Шампанское, канапе».

– Тут сказано только про напитки. – Вечно эти знаменитости темнят. Плеснут в бокал дерьмового винца – и все. Одна радость – виноватой себя не буду чувствовать. – Простите, Электра, мне пора бежать.

– Я звоню не по поводу приема, – цедит теперь уже не просто тонкая, но и желчная Электра. – После общего приема намечено празднование премьеры в клубе «Граучо». Спектакль начинается в девятнадцать ноль-ноль. Торжественный прием – в двадцать один ноль-ноль. А вечеринка – в полночь.

Я останавливаюсь у зеркала. Похоже, скулы прорезались. Насколько их хватит – вот вопрос. Господи, идиотка, спохватываюсь я. Похудела на килограмм – и радуется, забыв про то, что у нее творится в области бикини.

– Очень жаль, но здесь какая-то ошибка. На вечеринку меня не приглашали. Простите, дорогая, но я очень занята. Надеюсь, вы не будете в обиде…

– Вы в списке, – упорствует Электра. – Ваше имя в списке гостей. Что прикажете мне делать?

– Говорю же – произошла ошибка.

– Никакой ошибки.

– Наверняка…

Наверняка? Разумеется. С какой стати ему приглашать меня на вечеринку для избранных? И с какой стати мне туда идти? Снова хлопаю себя по лбу; делаю глубокий вдох.

– Вы уверены, что не произошло ошибки, Электра?

– Уверена. Список передо мной.

– Сколько приглашено?

– Двадцать человек.

– И я в том числе?

– Да. Вы слышали.

– Что ж… Не вычеркивайте. Я постараюсь прийти.

– Отлично! До встречи на приеме.

– Электра? – выдыхаю я в последний момент.

– Да?

– А Сэм… в смысле… мистер Данфи… Он голубой?

Молчание.

– Простите. Я ни о чем не спрашивала.

– Го-лу-бой? – медленно, но с явной насмешкой повторяет Электра. – Голубой? Нет, Клара. Ни в коем случае. Как вам такое могло прийти…

– До встречи. – Я вешаю трубку.

Вот так фокус. И что дальше? На ум приходит один-единственный ответ, и я решаю, что он не по мне. Определенно не по мне.

* * *

Хвалиться я не люблю, но как лишний раз не отметить скульптурные перемены, произошедшие на моем лице. Еще раз взглянув в зеркало, я звоню Кейт. Прошу записать меня к ее косметичке, у которой – о счастье – случилось окно в пятничном графике. Кейт полна оптимизма, весенних надежд и восторгов от Макса. Кейт счастлива. («Жизнь – райское наслаждение, ты со мной согласна, дорогая?»)Ее экстаз меня не вдохновляет. Уж и не знаю почему.

Я отрываю Чарли и Джека от игры с Ролло и при виде своих мальчишек наполняюсь любовью к ним, беспричинной любовью – надеюсь, меня поймут родители, хоть раз в жизни тискавшие своих детей неизвестно почему, посреди самого обычного дня. Мы устраиваем пиршество с горячими сандвичами; мы строим Лего-город; я торможу на полпути к телефону, едва не отменяя ресторанный ужин с Робертом. Так хочется подольше побыть с детьми. Вечернюю сказку, где мне отведена роль злобного монстра, Джек сопровождает визгом восторженного ужаса. Чарли сосредоточенно накручивает волосы на палец – милый жест из его младенчества.

Скрежет ключей Роберта в замке сигнализирует, что пора стартовать. На все про все у меня ровно полчаса – принять ванну, одеться, накраситься. Если бы я верила женским журналам, то справилась бы с легкостью: просто-напросто задрала бы волосы на макушку, сунула ноги в туфли и прошлась по губам помадой более сочного оттенка. Кто это, интересно, строчит такую чушь? Ответ очевиден – я и строчу: «Для вечернего, сексуального макияжа подберите тени потемнее и черную обводку для губ».Ха!

В ванную доносится хохот – мои мужчины резвятся. Похоже, Роберту тоже выпало сыграть монстра, но его жребий слаще: он монстр-щекотун.

Семейная жизнь – это счастье, с которым ничто не может сравниться. Ничто.

А месячные все ближе. Иначе почему я плачу?

* * *

По-моему, я так и не описала наружность Роберта. Волосы у него того неопределенно-грязного оттенка, который чуть-чуть не дотягивает до блондина и потому называется русым. Рост – метр семьдесят пять (как у меня), лицо – красивое. В изгибе губ проглядывает нечто жестокое, но это нечто с лихвой компенсируется добрым взглядом. Я в жизни не видела глаз ласковее, чем у Роберта; легко обмануться, между прочим, потому что чересчур ласковым его не назовешь. Насыщенно-серый, стальной цвет глаз, как ни странно, усиливает впечатление доброты. Ресницы длинные, на зависть женщинам. Нос орлиный, без малейшего, однако, сходства с клювом. (Замечу, что из «пятачка» и «клюва» лично я предпочла бы последний.) Роберт неплохо сложен, худощав, и костюмы – его отменные, безупречные костюмы – сидят на нем, будто на манекене.

Хорош. Очень хорош, отмечаю я, устроившись напротив мужа за столиком на двоих. Хорош и абсолютно не похож на меня. У него красивые руки. Он всегда – всегда! – выглядит свежим и чистым. Кажется, обнюхай его с головы до ног – и ничего, кроме аромата дорогого лосьона, не учуешь.

– Мечтаешь о Париже? – спрашивает Роберт.

– Да. Боже… Можешь себе представить – пошла сегодня в косметический на эпиляцию воском в области бикини. Ничего не вышло.

– То есть?

– Не вытерпела. Одну сторону сделала, а вторую… словом, теперь у тебя односторонняяжена, Роберт.

– Неужели так больно?

– И даже хуже. Но я к чему… в Париже, если мы с тобой… не смотри на меня, ладно?

Роберт задерживает на мне взгляд. Долгий и такой… смешливо-презрительный. А потом поражает меня немыслимым великодушием:

– Неважно, Клара. Честное слово, это не имеет значения. Не переживай. Все нормально.

Ну разве он не добр? Сейчас его глаза не обманывают. И если после этих слов я чувствую себя жалким ничтожеством, то виноват, конечно, не Роберт, а мой мерзкий характер. Роберт ведет себя как рыцарь – делает скидку на женские слабости. Почему же мне его великодушие кажется безразличием?

– По-твоему, мы с тобой счастливая пара? – спрашиваю напрямик, протягивая Роберту меню. – О… Помнишь лимонное ризотто, которое нам подавали в прошлый раз? Восхитительное.

– Помню. Но сегодня у них ризотто с тыквой и шалфеем. Возьму, пожалуй. А для начала грибы в соусе. – Роберт поднимает взгляд на официанта. Мой муж – из тех людей, которым всегда обеспечено внимание официантов. А еще он из тех, кому не грозит застрявший в зубах шпинат или отсутствие носового платка в самый ответственный момент.

– А мне, пожалуйста, салат из помидоров и рыбное ассорти.

– И яблоки в сиропе, – машинально добавляет Роберт, изучивший мои пристрастия.

– Нет, десерта не нужно, благодарю вас. Только салат и ассорти.

– Вот как? – Роберт откидывается в кресле. – Ты же обожала яблоки в сиропе. В чем дело?

– Даже не знаю, – честно признаюсь я. – Пытаюсь не объедаться. Отказываю себе в самом любимом.

– Должен сказать… – Роберт запрокидывает голову, прищуривается, – ты несколько похудела… Выглядишь, – секундная пауза, – мило.

– Наберу в два счета, так что не слишком радуйся. – Вот, опять. Откровенный комплимент злит меня неимоверно.

– Мне все равно, сколько ты весишь, Клара, – говорит Роберт.

– Ты не ответил на мой вопрос. Мы счастливая пара?

– А по-твоему? – Его ласково-стальной, непостижимый взгляд устремлен на меня.

В некоторых жизненных ситуациях мне неприятно, что на меня смотрят, пусть даже и ласково, и эта ситуация как раз из их числа. Роберт явно придерживается другого мнения.

– В основном, да, – отвечаю я.

– Почему?

– Потому что… во-первых, мы с тобой отлично ладим. (Роберт кивает.) Я считаю тебя хорошим другом. Мы любим одни и те же шутки, одни и те же вещи, одни и те же блюда.

– И детей одних и тех же, – подсказывает Роберт.

– И мы любим своих детей, – соглашаюсь я.

– А жизнь? Свою жизнь мы любим? – спрашивает Роберт. – По большому счету?

Официант ставит передо мной второй бокал с шампанским.

– Ты свою, думаю, любишь. Я свою тоже. Хотя… я не совсем понимаю, что значит «любить свою жизнь». Все познается в сравнении, как известно, а мне сравнивать не с чем. Мы ведь с тобой в одном экземпляре существуем.

– Но ты счастлива?

– Конечно. А ты разве нет?

– Я? Счастлив, – тянет Роберт на манер плантатора из южных штатов. – Пожалуй. Достаточно счастлив.

«Достаточно счастлив». Ненавижу. Ненавижу это ничего не значащее, вялое, безликое, скаредное «достаточно счастлив».

Ненависть остается при мне.

– Хорошо сказано, Роберт. Зрелые чувства зрелого человека. – Я очень рассчитываю на свой артистический талант; Роберт способен уловить малейшую фальшь. – Я тоже достаточно счастлива. – На сей раз я почти не вру.