Текст книги "Моя жизнь на тарелке"

Автор книги: Индия Найт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

20

Целую вечность не была в «Граучо», но здесь всё как раньше: стоит кому-нибудь появиться на пороге, все дружно оборачиваются; среди посетителей по-прежнему избыток лысых толстяков в расстегнутых рубашках и в компании пышногрудых свистушек; по-прежнему полно светил разного калибра; по-прежнему навалом кокаина. Я прокладываю путь – заметно пошатываясь, чего, впрочем, в «Граучо» все равно никто не увидит – через бар, мимо стойки и вверх по лестнице, в отдельный обеденный зал. Кто-то присвистывает мне вслед. И почему это женщин обычно возмущает столь лестный знак внимания? Крайне довольная собой, я гордо взбираюсь по лестнице, пока не замечаю, что вслед за мной поднимается ненавистный Гас.

В зал, уже заполненный гостями, я вхожу в сопровождении этого ублюдка. Чудесная пара.

– Вы все-таки пришли, – говорит Данфи, в комическом ужасе округляя глаза. – Он ведет меня к свободному стулу, а я делаю очередное открытие: у него красивые руки. – Рядом с вами – Кристиан.

Кристианом, к моей радости, зовут того самого чокнутого в лиловой шали и восточных шальварах, которого я приметила еще на вечеринке. Шаль при ближайшем рассмотрении оказывается расшитым шелком и бисером сари. У Кристиана смешные брови кустиками, да и весь он очень забавный.

– Привет. Та самая репортерша. – Он издает хриплый хохоток. – Я чуть копыта не откинул от смеха, когда Сэм рассказал про то интервью. Ничего смешнее не слышал. – Слова сыплются из него, как горох из дырявого мешка.

– Ужас. – Щеки мои загораются. – Он еще и вшей от меня подцепил.

– Ха! – рычит Кристиан. – Не волнуйтесь, дорогуша моя. Мы с ним неделю смеялись.

– Правда? Рада за вас. – Мне и неловко, и в то же время приятно. В самом деле – почему бы не посмеяться над вшами? Очень мило со стороны Данфи.

– До сих пор покатываюсь, как вспомню. – Щелкнув черепаховым портсигаром, Кристиан закуривает овальную турецкую сигарету без фильтра. – Педрила, говоришь? – Он снова хрипло хохочет, потом неожиданно спрашивает: – А где ваш муженек?

– Дома.

– С детками, само собой, да? Я жутко любопытный.

– Да, у нас двое. Откуда вы знаете?

– От вашего почитателя, – с неожиданным сарказмом хмыкает Кристиан. – Как с сексом?

– Случается, – цежу сквозь зубы.

– У моей сестры тоже двое, так я ей постоянно твержу про паховые мышцы.

– Правда?

– Точно. Женщинам нельзя забывать про паховые мышцы. Классное устройство, доложу я вам, очень помогает в сексе. Правда, после шести детей уже ничего не поможет, трахаться с такой – все равно что с колодцем на Финчли-роуд.

– Кристиан! – говорю я, гадая, то ли в шок упасть, то ли под стол – от хохота. На ум внезапно приходит Кейт. Была бы копией Кристиана, если б родилась на свет мужчиной с пристрастием к Бодлеру. – Что за гнусности вы говорите? Да и неправда это вовсе. Мужские бредни.

– А вам откуда знать, дорогуша? Ну-ка, феминизм в сторону. В таком платье не пристало, никто не поверит. Коктейль с шампанским?

– М-м… неплохо. Но остальные пьют белое вино?

– Дурачье. – Кристиан вздыхает, качает головой и заказывает нам по два коктейля («из экономии нашего драгоценного времени и сил обслуги»).

За коктейлями выясняется, что мой новый знакомый, как ни парадоксально, очень близкий друг Сэма Данфи еще со времен балетной школы. Кристиан утверждает, что тоже собирался посвятить жизнь танцам (и я ему верю – такие точно знают, чего хотят, и добиваются цели), но позже решил, что балет – не его стихия.

– Будь умницей, детка, ешь устриц, – наставляет Кристиан, – а я пока уделю внимание другим. – Он поворачивается к соседке слева, даме с черным пушком над верхней губой: – Будем знакомы. Кристиан. Блюдо с устрицами выглядит точь-в-точь как пепельница, в которую кто-то высморкался, – галантно сообщает он. – Вы со мной согласны?

* * *

Следуя совету, уплетаю устрицы и болтаю с соседом справа – театральным критиком из ирландской газеты. Точнее, не болтаю, а общаюсь, выговаривая слова медленно и осторожно, чтобы не сбиться на ирландский акцент. Пока критик вещает о таланте Данфи, я краешком глаза слежу за гением танца. Все та же блондинка липнет к нему, хихикает, елозит в кресле, ежесекундно демонстрируя низкий вырез. Время от времени она поворачивается к Данфи всем корпусом и… язык тела, как известно, весьма выразителен.

Настроение мое вдруг портится. Похмелье, должно быть, сказывается, после всего выпитого на вечеринке. Пора, наверное, домой двигать…

– Я вернулся, – шипит Кристиан. – Соскучились? Эта особь слева совершенно невыносима. Не для того я сотворен, чтобы вести беседы с кретинками в раскрашенных деревянных серьгах. – Он морщится, словно речь идет о бижутерии из птичьего помета, и меня снова разбирает смех. Определенно нужно познакомить Кристиана с мамой. – Итак, я весь в вашем распоряжении. Довольны?

– Очень. А… – я мгновение мешкаю, – а ваш друг доволен праздником? У него счастливый вид.

Мы смотрим на Данфи; тот хохочет над очередной шуткой белобрысой нимфетки.

– Блаженствует, – выносит вердикт Кристиан. – А вы чего ожидали? Газеты видели?

– Ночные выпуски? Нет, не успела.

– Единодушны. Гениален и все такое. Сэм их всех покорил, и это правильно.

– Прекрасно, – соглашаюсь от чистого сердца.

– Да и подруга рядом с ним, – продолжает Кристиан. – Что тоже немаловажно для блаженства.

– Самое важное, – уточняю я, уткнувшись в тарелку, где моими стараниями уже выросла башня из устричной скорлупы. – Хорошо, что он счастлив. Он должен быть счастлив. Мне-то, собственно, все равно… я его едва знаю. Просто любой человек заслуживает счастья. Человечество заслуживает счастья. В общем и целом.

– А у вас оченьзеленые глаза, – неожиданно заявляет Кристиан.

– Это комплимент или метафора?

– И то и другое. Возможно. Знаете, как ее зовут?

– Нет. Да и какое мне дело.

– И впрямь никакого, – весело кивает Кристиан. – Но я все равно расскажу. Зовут ее Кейтлин О'Риордан, кличка – Фаберже. – Он радостно хрюкает. – А ее братца, с которым вам подфартило познакомиться, родители нарекли Фергюсом. Ныне он отзывается на Гаса.

Молчу. Сижу с открытым ртом, во все глаза глядя на Кристиана.

– Разве не забавно, дорогуша? – изумляется он. – О'Риорданы – соседи матушки Сэма, в Ирландии, само собой. Сэм их с рождения знает. Не так давно проныра Фергюс – нюх на деньги у парня небывалый – решил отправиться с сестрицей в Лондон. Насмотрелся кино, книжек начитался и рванул в столицу.

– Ничего не понимаю…

– Гас, – как ни в чем не бывало продолжает Кристиан, – прослышал, что все ирландское сейчас очень секси, и решил на этом подзаработать. Монетами побренчать. Надо отдать ему должное, продумал он все досконально. Хотя Фаберже, – с комичной задумчивостью добавляет Кристиан, – это явный перебор. Лично я предлагал остановиться на Эсмеральде.

– Понятно, – говорю я. – Хорошо придумано. Держу пари, эта парочка своего добьется. Девицу какой-нибудь журнал отхватит с руками и ногами. В братце я, правда, не так уверена.

– Она уже подписала контракт с «Моделью». Моя идея.

– Ясно.

– Сэм ведет себя как ангел. Как очень терпеливый ангел, учитывая, что они регулярно доводят его до бешенства. Встретил их, денег на первое время подбросил, нашел жилье. Даже приглашения вручил на сегодняшнее торжество. Очень он добр, дорогуша.

– Но они отлично смотрятся. Красивая пара.

– Дорогуша! Гас отвратен!

– Я имею в виду Данфи и Фаберже.

Кристиан удивленно смотрит на меня:

– Моя дорогая девочка, они не пара. Откуда эта дикая мысль?

Я молчу, не зная, что ответить.

– Разумеется, девушка от него без ума. Как и весь женский пол. – Кристиан хитро косится на меня. – Но ей же пятнадцать, Клара! Она ему как племянница. Или младшая сестра. О нет, Сэм заботится о ней в угоду своей матери, только и всего.

– Кристиан, – говорю я с воодушевлением, – давайте выпьем шампанского!

– Отличная идея, – смеется Кристиан. – Думаю, мы с вами подружимся.

* * *

Позже, добавляя уже в баре – перед тем как пойти танцевать (Кристиан сам предложил), – мы поболтали и о Роберте.

– Расскажите о муже, дорогуша. Это тот красавец, который утащил вас дышать свежим воздухом?

– Да. – Я млею от комплимента. – Это Роберт.

– И?..

Признаться, в ответ на расспросы о муже меня всегда тянет соврать. Наплести чего-нибудь книжно-романтичного. Роберт такой, Роберт этакий, он делает то-то и то-то, и мы счастливы так, что вам и не снилось.

Привычку соотечественников умалять (мягко говоря) достоинства своих родных я не признаю. «Бедный мой сынок, он так уродлив, бедняжка, так одинок и не приспособлен к жизни», – жалуется родительница современного Адониса, не слезающего с обложек журналов. «Малыш – копия Уинстона Черчилля, голова на подушке не помещается. Визжит по ночам как поросенок, ни на минуту глаз не сомкнет. А какой крошечный для своего возраста, настоящий карлик», – описывает молодая мамаша очаровательного новорожденного ангелочка. Та же история и со счастливыми женами: «Бедняга Джордж, разжирел будто боров; тоска с ним смертная – ни денег, ни секса».А у самой глаза искрятся. Нет, я так не умею.

Еще и двух часов не прошло, как мы познакомились с Кристианом, но я точно знаю, что от этих проницательных карих глаз не укроется даже намек на ложь.

– Роберт – редактор журнала. У нас двое детей. Живем в восточной части Лондона. Я пишу. Иногда. Тоже для журнала, но другого. Вот, собственно, и все.

– Нет, – проникновенно говорит Кристиан, – этого мало, дорогуша. Выкладывайте все как на духу. Требую полного признания.

– У вас есть бойфренд?

– Толпы, – небрежно отмахивается Кристиан. – Ну же!

– Ну… иногда мне бывает скучно.

– Как и всем нам, дорогуша. Я иной раз от скуки вздохнуть не могу. Мартини хотите?

– Сухого, – соглашаюсь я. – Это даже не скука, а… – Какого черта я откровенничаю с едва знакомым человеком?

– Томление?

– Вроде того. Мне кажется, что мы должны волновать друг друга.

– О… Физически?

– И не только. Знаете, как это бывает – в животе горячо, сердце бьется, среди бела дня вдруг замечтаешься о ласках…

– Это страсть, дорогуша, а не брак.

– Знаю, – соглашаюсь я со вздохом. – Страсть. Именно этого мне и недостает. Каждую минуту. Всю жизнь.

– Такое случается, – задумчиво говорит Кристиан, похлопывая меня по ладони. – Но редко.

– А я думаю, что не случается. В реальности, по крайней мере. Иногда мне кажется, что я замужем за собственным братом.

– Инцест! Или до секса дело не доходит?

– Доходит. Иногда. Но обычно отношения у нас вполне братские.

– Дорогуша моя, да большинство людей готовы убить за братские отношения. Кстати, вы ссоритесь?

– Практически нет.

– А как с любовниками? – интересуется Кристиан, изучая свои ногти. Его вопрос звучит неприятно громко в зале, где вдруг смолкли все разговоры. – Случаются?

– Нет! – огрызаюсь я. – Никогда! Танцевать не пора?

– Самое время, – отвечает как из-под земли возникший Сэм Данфи.

21

О, моя голова. Моя голова… Череп треснул, мозги рассыпались, будто шарики от подшипника, и бряцают немилосердно, стоит лишь качнуть головой. О, моя голова. И еще рот. Рот забит шерстью и дерьмом. Горло жжет, мне трудно глотать, и вообще этого лучше не делать, потому что дерьмо лезет в желудок. Зачем было столько курить? Ступни ломит. Проклятые туфли – их не для танцев придумали, во всяком случае, не для моих танцев.

7.30 утра. Вернулась я в три. Роберт еще спит. Ночью, когда я ввалилась в спальню, он даже не захотел станцевать со мной ча-ча-ча, заявил, что с меня достаточно и пора спать. Я завела «Кукарачу», а он сказал: «Ш-ш-ш-ш». Думаю, он меня разлюбил.

Мальчишки проснутся с минуты на минуту. Откуда эта грязь на ногах? Упала, наверное. Боже. О боже! Как мне погано. И что я буду делать? Вечером у нас самолет в Париж. Рейс в шесть часов. Мы прилетим как раз к ужину. А за ужином подадут вино. И меня непременно вывернет, потому что мой организм больше алкоголя не примет.

Холодно как. Я натягиваю на себя одеяло. Не так уж все и плохо, если подумать. Новый друг появился. Кристиан. Гнусный Данфи оказался совсем не таким гнусным. Кажется, я ему даже немного нравлюсь. И я его простила. Да-да, простила. Он со мной танцевал. Здорово танцует… Ха-ха. Чего и следовало ожидать.

А что было дальше? Картинка расплывается. Как я попала домой? На такси, наверное. Не помню. Может, я с кем-то прощалась? Не помню. Надо думать, прощалась, воспитание-то я получила. От попыток вспомнить боль усиливается. Мне плохо, плохо, плохо. И стыдно. И Данфи со мной танцевал.

– Маме погано, – хриплю я мальчишкам, которые влетают в спальню, будто парочка шальных пуль.

– Мне тоже было погано. Давно, – сообщает Джек. – Я плакал.

– Мама тоже заплачет, дорогой, если ты не перестанешь скакать на кровати.

– А почему тебе плохо? – спрашивает Чарли.

– Потому что выпила слишком много вина, дорогой.

– Вина! Вот это да. Вино из ног делают, нам в школе рассказывали.

Пытаюсь приподняться на кровати:

– Что за глупости, Чарли. Вино не из ног делают, а из винограда.

– Нет, из ног, – с видимым отвращением настаивает Чарли. – Берут такую круглую деревянную штуку и начинают ее топтать. И топтают, и топтают, и топтают. Получается красный сок из ног.

– Топчут, – машинально поправляю я. – Так в старину вино делали, топтали виноград, и из него получался сок. Теперь все по-другому.

– От винограда не отказался бы, – бормочет Роберт, приоткрыв один глаз. – Доброе утро, ребята. Как себя чувствуешь, милая?

– Паршиво, – признаюсь я честно. – Очень, очень паршиво. Мне плохо, мутит, тошнит и не хочется слушать про ноги и прочую дрянь.

– Ужин удался?

– Я исполняла песни Барри Манилова. И танцевала, – скулю я с тоской.

Роберт хохочет:

– Ничего себе. Твой мелодичный голосок…

– Не всем же в церковном хоре распевать. Сама знаю, что не сопрано. Но я не виновата.

– Уши у гостей не завяли?

– Нет. Гости прядали ушами от наслаждения.

– Вид у тебя неважный, – продолжает Роберт. – Глаза красные как у кролика.

– Заснула в линзах. – Я спихиваю с живота Джека, который уже вошел в роль кролика.

– Ненавижу ш-ш-шипучку, – невесть с чего сообщает он.

– А мама обожает шипучку. Под названием шампанское. – Роберт подливает масла в огонь моего позора.

– Ваша мама, мальчики, весьма воздержанна в употреблении спиртных напитков. А папа, – добавляю злорадно, – сейчас приготовит завтрак.

– Как это?

Черт. До чего же он сегодня действует мне на нервы.

– Как? Ставишь на стол две миски, в каждую насыпаешь хлопья и заливаешь молоком. Если хватит сил, поджаришь по тосту. Про сок не забудь.

– Но я ведь никогда их не кормлю, – возмущается Роберт. – И сегодня выходной. Я устал.

– Марш отсюда! – говорю я детям. – А ты… жалкое ты создание. Отец, который не в состоянии накормить собственных детей. У меня похмелье, ясно? Такое нечасто случается, так что займись детьми.

– Но я-то не виноват, что ты напилась. Силком я в тебя заливал, что ли?

– Роберт. Пожалуйста. Ребята хотят есть. Приготовь им завтрак.

– Господи. – Роберт выбирается из постели. – Жена – алкоголичка.

Проклятье, сколько мне еще терпеть?

– Уйди, Роберт.

* * *

Роберт уходит. Зато звонит – вы догадались – мама. И берет быка за рога:

– Почему у тебя такой голос? Грипп? Сколько можно повторять, Клара, тебе нужны витамины. Надо укреплять иммунную систему, она у тебя ослаблена перееданием и недостатком движения. Твоя мать уже два года как не болела.

– У меня похмелье, Кейт.

– Похмелье?! Омерзительно. А почему у тебя похмелье, Клара?

– Потому что вчера напилась.

– Клара! Я настоятельно советую тебе наладить свою жизнь. Ты слишком много ешь, напиваешься, так недолго и по рукам пойти. «Nux vom» в аптечке есть?

– Чего?

– Если не поняла, нужно говорить «прошу прощения», Клара. «Nux vomica», гомеопатическое средство для алкоголиков. Должно помочь. Так почему ты напилась, Клара?

– На вечеринке была. Потом на торжественном ужине.

– Я постоянно бываю на приемах, Клара, однако почему-то не напиваюсь. Пьяная женщина, дорогая, – отвратительное зрелище. Не менее отвратительное, чем нищенка, от которой пахнет уриной.

– От меня мочой не несет, Кейт, поверь. Мы там были с Робертом. Потом он ушел, а я танцевала.

– С кем?! – ужасается Кейт.

– С новым приятелем, Кристианом. Ты будешь от него в восторге, клянусь. На следующей неделе я вас познакомлю.

– Ради всего святого, Клара, что ты себе думаешь? Танцуешь среди ночи с незнакомцами. Да он мог тебя убить! Или сделать что-нибудь еще более страшное!

– Господи, Кейт. Что может быть страшнее убийства?

– Изнасилование, – отрезает мама. – Я настаиваю, чтобы ты прекратила разгуливать по ночам с насильниками. Клара, похоже, ты в беде. В большой беде. Встретимся за ленчем.

– Не могу, Кейт. Мы улетаем в Париж, нужно собрать вещи.

– В таком случае я пришлю кого-нибудь с лекарством. И перезвоню, справлюсь о твоем состоянии. Господи, Клара, до чего же ты эгоистична. Я ведь звонила, чтобы сообщить важную новость: мы с Максом назначили дату.

– Неужели? Рада за вас. Он очень милый.

– Милый? Милый?И это все, что ты можешь сказать?

– Ой, Кейт, умоляю, не начинай. Только не сейчас.

– Лир был совершенно прав.

– Что еще за Лир?

– КОРОЛЬ Лир, Клара! – Кейт срывается на крик. Невиданное событие. – Я миллионы потратила на твое образование, а ты не знакома даже с азами!

– Ты сказала просто «Лир», как будто речь идет о близком приятеле. Мало ли у тебя друзей.

– Лир мне друг! – торжественно сообщает мама. – Мы с ним родственные души.

– Чтоб знала, что острей зубов змеиных… – цежу я, сдерживаясь из последних сил.

– …неблагодарность детища! [17]17
  У. Шекспир. «Король Лир», акт 1-й, сцена 4-я. Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]Именно, Клара. До свидания.

* * *

В конце концов мне удается все же выбраться из постели и опуститься в теплую успокаивающую ванну… с которой уже через каких-нибудь четверть часа приходится проститься.

Снизу несется такой жуткий вой мальчишек, что я почти трезвею и кубарем качусь по лестнице, едва успев завернуться в полотенце. Джек мечется по кухне, ревет и размазывает по лицу кровь.

– Господи! – Я падаю на колени рядом с ним. – Чарли, что здесь произошло?

– Мы дрались, – всхлипывает старший. – А потом… я его не нарочно ударил, а он упал…

– Боли-и-ит…

Заглядываю Джеку в рот. Зубы на месте, язык тоже цел; должно быть, сильно прикусил губу.

– Ну ничего, ничего, милый. – Прижав Джека к себе, баюкаю, как три года назад. – Все пройдет, вот увидишь.

Минуты через две стоны стихают. Джек отрывает голову от моей груди и смотрит на брата:

– Ненавижу тебя.

– И я тебя ненавижу! – вскипает старший.

– Честно? – спрашивает Джек абсолютно нормальным голосом. Травма забыта, на повестке дня более актуальная проблема.

Чарли задумывается:

– Иногда.

– А я тебя иногда люблю! – грустно вздыхает Джек, по младенческой привычке накручивая волосы на палец. – Только когда ты на меня не падаешь.

– Мам, – шепчет Чарли, – правда, Джек иногда бывает очень хороший? Правда? – Он подходит к нам и застенчиво гладит брата по голове. – Прости, Джек.

– Вы у меня оба иногда бываете очень хорошими, – с трудом выговариваю я. – И я вас очень-очень люблю. А где, кстати, ваш папа?

– Наверху, – пожимает плечами Чарли, – музыку слушает. Пойдем играть, – тянет он Джека за руку. – Если хочешь, будешь Веселым Монахом.

* * *

– Эмбер, я мать-одиночка, – рыдаю я в трубку полчаса спустя, выпив литр чаю и наглотавшись «Нурофена». – Он кормил их три раза в жизни. А ночью не вставал ни разу, даже когда Джек родился и я умирала от усталости. Знаешь, что он делал, когда мальчишки подрались? Напялил свои долбаные наушники и слушал свою долбаную оперу, черт бы его побрал. Ты представляешь, ЧТО могло произойти, Эмбер? Страшно подумать. А он даже не слышал. И мне пришлось выскакивать из этой проклятой ванны.

– Ты услышала бы в любом случае, Клара.

– О том и речь. Только я и услышала. Как будто у этих детей вообще нет отца. Нет, он их, конечно, любит, но издалека. Палец о палец не ударит, чтобы помочь.

– Забавно, – говорит Эмбер. – Ты как будто о другом человеке рассказываешь.

– А он и есть другой. Не прочь поболтать о тряпках, а треклятого цыпленка в духовку засунуть – ни хрена! Вчера он был так добр, гулял со мной, пока я не протрезвела, даже минералку захватил. Но ведь это дружеский жест, Эмбер, верно? Любой друг так поступил бы. Вот ты, например.

– Конечно. Бывало, помнишь?

Я вздыхаю:

– Помню. Получается, я живу с приятелем?

– Ну не совсем, – возражает Эмбер. – С приятелями обычно не занимаются сексом.

– Не продолжай. Этой темы мне сейчас не выдержать. Секс, даже если он случается, – это еще не все. Секс – это просто часть жизни, как умывание, чистка зубов, ванна и прочее. Приятно, мило, но…

– Но?

– Не знаю. Голова не соображает после вчерашнего. Одним словом, не так я себе представляю семейную жизнь.

– Клара…

– Если бы мы с ним просто снимали квартиру на двоих – тогда другое дело, тогда все было бы в порядке. Но он ведь мой муж.

– Точно. И отец твоих детей. Кому, как не тебе, и знать, Клара, что бывает с детьми, когда родители разводятся.

– При чем тут развод? – ахаю я в ужасе. – Речь не о разводе…

– Именно о разводе, дорогая. Вслух ты не произнесла, но подумала.

– Нет.

– Да. Сама знаешь, что да.

Я молчу. Долго.

– Ладно. Может быть. Допустим.

Такое чувство, будто кто-то открыл шлюзы и вода хлынула потоком. Я тону. Мы все тонем.

– Мне пора собираться, Эмбер. Позвоню, когда вернемся.

– Отдохни как следует, дорогая. И помни – он тебя любит.

– Конечно. – Я кладу трубку.

Еще через пару часов я волоку огромный чемодан – Роберт не любит ограничивать себя в одежде – вниз по лестнице, в прихожую.

– Готова? – бодро спрашивает Роберт. – Поехали.

* * *

Об отдыхе в таких гостиницах вы мечтаете, листая в парикмахерской глянцевые страницы журнала «Вояж». Она достаточно старомодна, чтобы элегантно-седовласые леди чувствовали себя уютно в мраморном, с канделябрами и фонтаном, холле; но и достаточно дружелюбна, чтобы рядовые гости не ощущали себя отщепенцами на празднике жизни. В Лондоне есть отель, где мне как-то приходилось брать интервью, – истинный храм минимализма. Там даже дышать страшно; такое ощущение, будто комья грязи летят во все стороны, даже если я смирно стою у стойки дежурного. Здесь совсем не так, и мы с Робертом улыбаемся, поднимаясь вслед за юным коридорным по лестнице.

– Прошу вас. – Коридорный поворачивает ключ в замке и распахивает дверь.

– Боже, – ахаю я, – да это дворец.

– Номер для молодоженов, мадам, – с полупоклоном говорит юноша. – Гостиная… – Широким жестом он обводит огромную комнату с двумя диванами, изящным бюро на витых ножках, баром с напитками, гигантским телевизором, абиссинским ковром и т. д. – Спальня… – Спальня, как становится ясно, скрыта за резной дверью. – Музыкальный центр вот здесь. Охлажденное шампанское в баре. Ванная комната… – Коридорный делает несколько шагов к другой двери.

Я не могу удержаться, чтобы не заглянуть внутрь. Фантастика! Сплошь мрамор и светильники; полотенца размером с простыни и туалетные принадлежности фирмы «Флорис». Сама ванна тоже радует глаз. Размерами.

– Джакузи, – объясняет коридорный.

– Благодарю вас. – Роберт вкладывает купюру в ладонь юноши. – Merci.

– Дайте мне знать, если вам что-нибудь понадобится. Желаете поужинать в ресторане?

– Да. – Роберт оборачивается ко мне. – Ты как, Клара? Да, спасибо. В девять часов.

– Очень хорошо, – улыбается юноша. – Надеемся, пребывание в нашем отеле будет приятным. Рады вас поздравить.

– Он решил, что мы женаты! – Я падаю на кровать.

– По-моему, он не ошибся.

– Да нет же! Он решил, что мы только поженились и у нас медовый месяц.

– Замечательно. Будет больше внимания и лучше обслуживание.

– Ладно. Я разбираю чемодан – и в ванну. Сколько до ужина?

– Около часа. Ты первая, я за тобой. Что поставить? – кричит Роберт из гостиной. – Дисков полно.

– На твой выбор. Что-нибудь такое… ванное. Только не очень громко – я хочу позвонить домой.

– Зачем?

– Узнать, как там мальчики, – отзываюсь я, проглотив возмущение. – И мама. – С нашими детьми осталась мать Роберта; мальчишки прыгали от радости.

– А завтра нельзя?

– Нет.

– Что ж, – коротко бросает Роберт, вновь возникнув на пороге спальни. – Звони, если хочешь. Только не забывай, что мы собирались побыть вдвоем.

Последнюю фразу он выдает с американским акцентом. Шутит. Но я знаю, что он чертовски зол.

– Мы и так вдвоем, Роберт. А дети есть дети. Они все равно всегда с нами.

– Что ж… – повторяет Роберт. – Звони.

– А ты не хочешь их услышать?

– Не особенно. Слышал пять часов назад.

– При чем тут… Ладно, неважно.

* * *

Я раздеваюсь, закрываю за собой дверь и долго-долго лежу в теплой воде, с наслаждением ощущая, как растворяются остатки похмелья. Вымыв голову, сооружаю чадру из полотенца, разглядываю себя в зеркале и без зазрения совести вру, когда Роберт стучит в дверь.

– Закрыто, а я в ванне!

– Ну так встань и открой. Я принес шампанское.

Завернувшись в махровую простыню, шлепаю к двери.

– Можешь нырять обратно.

– Нет, спасибо.

– Я уже как-то видел тебя голой, не забыла? – улыбается Роберт.

– Помню. Но я уже закончила.

– Шампанского?

– Попозже, Роберт. Второго похмелья мне не пережить.

Устроившись на крышке унитаза, он задумчиво потягивает из своего бокала.

– Расскажи об ужине, Клара.

– Рассказывать, собственно, нечего, – отвечаю я осторожно. – Где-то тут был мой лосьон… Ах, вот он. Мне очень понравился Кристиан. Помнишь, такой забавный парень в лиловой шали?

– В сари. – У Роберта глаз наметанный. – Помню, как же. Одет с иголочки. Холеный.

– За столом нас посадили рядом, и я весь ужин хохотала. Мы с ним пили коктейли, потом пели, потом танцевали.

– Где?

– В баре «У Мими» под мостом, кажется. Не помню. Мамбу отплясывали.

– Не знал, что ты умеешь танцевать мамбу.

– Я и не умела. Вчера попробовала. – Мне становится смешно при одном воспоминании. Ну и чучелом, наверное, я выглядела. – От души повеселились.

– Не сомневаюсь. А Сэм Данфи?

– Что?

– Где он был?

– С нами.

– Ты ему нравишься, – бесстрастно говорит Роберт. – Я это сразу понял, когда увидел, как он на тебя смотрит. И он тебе нравится.

Ну и заявление.

– Чушь. Он меня на дух не переносит. То есть… теперь-то вроде бы переносит. Мы подружились, вот и все. Но он мне нисколько не нравится. Только как друг.

– Нравится. – Роберт встречается со мной взглядом в зеркале. – Очень.

– Ничего подобного. Я просто отдыхала и развлекалась. Никто не интересовался успехами моих детей в школе, никто не задавал дурацких вопросов о ценах на недвижимость или о том, где предпочитаю делать покупки – в «Теско» или в «Сайнсбери». Приятно, знаешь ли, отвлечься от домашних забот среди незнакомых людей.

Роберт подозрительно ухмыляется:

– Слишком рьяно возражаешь, дорогая.

– Роберт, мне еще надо одеться.

– Твое здоровье! – Он салютует бокалом и удаляется.

Для человека, только что обвинившего жену едва ли не в измене, у Роберта поразительно жизнерадостный вид.

* * *

Перед ужином Роберт предлагает выпить по рюмочке в баре. Себе он заказывает рюмочку, а мне, как завзятой алкоголичке, бокал «Кровавой Мэри». Роберт переоделся в темный костюм. Он так непринужден, так естествен в любой обстановке: вчера он был своим в лондонском Ист-Энде, сегодня – в парижском отеле. Он всегда знает, что делать и как себя вести.

В детстве я сменила немало европейских и американских гостиниц, так что меня вряд ли кто назвал бы пугливой провинциалкой, но и на завсегдатая роскошных отелей тоже не тяну. В отличие от Роберта. Я будто прикидываюсь, будто наряжаюсь ради маскарада. Думаю, меня легче всего принять за скромную служащую преуспевающей фирмы, которой оплатили уик-энд. Собственно, я выгляжу самой собой: женщиной, которая через день вернется домой и натянет удобные спортивные штаны.

Из бара нас провели в обеденную залу – позолота, завитушки, роскошь, бьющая в глаза. Едва успели устроиться в креслах, как на подносе приплыла бутылка шампанского и официант от имени заведения поздравил молодоженов со счастливым событием.

– Как здесь хорошо. Банальная фраза, знаю, но я очень люблю Париж. А ты, Роберт? Что-то в нем есть завораживающее.

– Помнишь наш медовый месяц? – Роберт во второй раз за этот вечер поднимает бокал. – За Париж.

– Мы были так молоды, – отзываюсь рассеянно. – Относительно, конечно… просто в наши дни принято жениться позже.

– Двадцать четыре, двадцать пять, – возражает Роберт. – Юнцами не назовешь.

– Наверное, ты прав. Но у меня не было седых волос. И еще… это странное чувство… Кругом дамы с элегантными саквояжами, месье с баснословно дорогими чемоданами… И я… в дешевых туфлях и платье из лайкры.

– И с пунцовыми губами, – с грустной полуулыбкой подсказывает Роберт.

– Точно. И еще в клипсах размером с Эйфелеву башню. Наверное, я была похожа на профессионалку с улицы Сент-Дени.

– Ты была великолепна. Хорошие времена.

Хорошие времена. Наверное. Наверняка. Но что бы ни говорил Роберт, мы были молоды. Молоды, глупы и полны надежд.

– Как твое похмелье? Выпьешь вина?

– Непременно. Красного. Особенно, – добавляю я и улыбаюсь в попытке поднять моральных дух, – если ты намерен настаивать на своих супружеских правах.

– Вот как? Ты предпочитаешь сначала напиться? – Роберт не поднимает глаз. Он изучает карту вин, пальцем катая по столу хлебные крошки.

– Нет, конечно, – смеюсь я. – Я просто пошутила. Хотя в каждой шутке… Странно все это. После такого перерыва…

– Какой перерыв? – Роберт по-прежнему исследует карту вин. Выбор здесь, похоже, грандиозный. – Неделя. Максимум две.

– Три месяца.

Молчание в ответ.

– Знаешь, я уже вылезла из ванны.

– Когда?

– В номере. Просто не хотела, чтобы ты заходил. Вот и сказала, что сижу в ванне.

– А почему ты не хотела, чтобы я заходил?

– Потому что меня фурункулами обсыпало. – Пытаюсь шутить. Пытаюсь увести разговор в другую, менее опасную плоскость.

– Почему ты не хотела, чтобы я зашел, Клара?

– Боялась, как бы ты не подумал, что я слишком толстая… – Интересно, во сколько раз можно сложить накрахмаленную матерчатую салфетку? – Или некрасивая… или… домашняя.

– Ничего подобного в жизни не думал.

Я залпом глотаю остаток шампанского.

– Вчера вечером ты был удивлен, правда, Роберт? Ты удивился, что я могу выглядеть сексуально. – Мне неловко. Я стесняюсь звуков этого слова и поэтому, само собой, лезу на рожон: – В высшей степени сексуально. Ты удивился, что я секси. Ха, ха. Верно, Роберт?

– Верно, – бесстрастно констатирует Роберт.

– Тяжкий труд, между прочим; отнимает массу времени. Хотелось бы выглядеть так и только так, но увы… Время.

– Знаю. У тебя никогда нет времени.

Знакомые интонации. Домашние. Скука и безразличие.

Неправильно это. Все не так. Он на меня не смотрит, он произносит не те слова. Я могла бы произнести нужные слова за него: «Неважно, дорогая. Ты прекрасна. Я люблю тебя всякой, для меня ты всегда сексуальна». А потом он мог бы вспомнить Шекспира, и цитировать его сонеты, и говорить, что будет любить меня, мое лицо и мое тело даже в старости, когда я поседею и одряхлею… А еще он мог бы сказать по-другому. Он мог бы найти иные слова, которые дышали бы той же проникновенной нежностью. Я скажу их за него, я их знаю: «Если ты видишь любимую в родильном поту, когда ее увозят на каталке туда, где она даст жизнь твоему ребенку, которого вы зачали в любовном единении… то остальное не имеет значения. Пусть она не хороша собой. Пусть даже уродлива. Пусть не очень сексуальна. Она твоя. Жена тебе и мать твоему дитя».