Текст книги "Моя жизнь на тарелке"

Автор книги: Индия Найт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Араминта в чем-то права, – роняет Роберт, маневрируя на нашем допотопном «вольво» с ледяной невозмутимостью летчика-аса. В жизни не встречала более хладнокровного водителя. – Накачаться во время интервью и хамить знаменитости – это в самом деле непрофессионально.

– А кто спорит, Роберт? Думаешь, решила взять сегодняшний способ на вооружение? Я же не нарочно. Как-то само вышло. Времени подготовиться не было… Теперь вот расплачивайся. Господи, ну и перспектива! И когда мне, спрашивается, за ним гоняться? Дорогой…

ДорогимРоберт становится в исключительных случаях – только если мне позарез что-то нужно. Роберт – далеко не дурак, нюансы улавливает, так что на редкое обращение реагирует должным образом: играет желваками, вздергивает бровь, изображает покорность, мировую скорбь и вековую усталость одновременно. Должно быть, с такой миной учитель Закона Божьего в энный раз разъясняет суть обрезания стайке жеманно хихикающих девчонок.

– Ну?

– А этот кусочек кожи… откуда его, собственно, отрезают? Прости, я хотела сказать, а не нанять ли нам няню? Сразу станет легче. За небольшие деньги сколько удовольствия, ты только представь. Я наконец смогу работать как нормальный человек. Порядок в доме наведу. Готовить буду, правда. На выходные можно будет смотаться куда-нибудь…

Роберт радостно хватает тренькнувший мобильник и погружается в деловой разговор; я же погружаюсь в грезы о двухдневной идиллии в каком-нибудь романтическом месте – Барселона сойдет, – целых сорок восемь часов вдвоем, без детей. Первым делом пробегусь по магазинам, потом неспешный обед в очаровательном ресторанчике… Жгучее солнце и запотевшие бокалы с легким южным вином. А потом… что потом? Кровать, разумеется. О-о-о… Заберемся в постель… займемся любовью… (Абсолютно дебильное выражение, между прочим.) Сплетемся в объятиях, и он будет читать мне стихи.

Воздушный замок валится прямиком мне на голову вместе с населяющими его химерами, а я гадаю, какому из раздирающих меня желаний отдать предпочтение? Хохот, конечно, реакция более жизнеутверждающая. А в данном случае и более оправданная. Роберт и стихи. Очень смешно. Только почему-то жутко хочется заплакать. Кого я обманываю? Не будет никакой кровати. То есть кровать-то, наверное, все же будет, а вот поваляться всласть, да еще в объятиях друг друга – это уже из области фантастики. Если я и позволю себе такую роскошь, Роберта рядом не окажется. Он ненавидит торчать в номере и «впустую растрачивать время». Допустим даже, мне удастся удержать его лишних полчаса, прельстив завтраком… заодно и лекцию прослушаю на древнюю, но не потерявшую актуальности тему «О крошках в постели». Любовь? В смысле – секс? Такое возможно. Привычно-халтурное брачное действо, по страсти близкое к чистке зубов, а по регулярности – к менструациям.

С нумерацией страниц в очередном номере журнала явно что-то не клеится. Роберт буквально слился с мобильником. Отлично. Есть время на сеанс самовнушения.

Возьми себя в руки, Клара. Такие мысли до добра не доведут. Каждому известно… всему миру известно… любому человеку на этом свете известно, что секс теряет всякую сексуальность после шести месяцев общения. Максимум после двенадцати, если очень повезет. Ну и что с того? Секс, в конце концов, это всего лишь… секс. Тренировка определенных органов, не более. Правда, моим собственным определенным органамнедолго и атрофироваться. Двойной бутерброд в нашем супружеском меню не значится уже… Боюсь соврать. Давно. Роберт жмет кнопку отбоя.

– Что за выдумки, Клара! – рычит он без паузы. – Не желаю жить с чужим человеком. Няню придется взять в дом. Представь – я прихожу с работы, а она валяется на диване. Ужинать тоже втроем прикажешь? А если ей еще поболтать захочется? Нет, Клара, я этого не вынесу.

Ну а я так запросто. Без проблем вынесла бы пару лишних часов сна. Лишний свободный вечер тоже. Вынесла бы – легко! – хотя бы день без долбаного пылесоса. И еще много чего хорошего вынесла бы. Но я молчу. Как рыба. Устала. Сэм Данфи весь день испортил, чтоб ему провалиться вместе с фальшивыми глазами и похабной майкой.

Но пока Роберт подруливает к стоянке у дома Тамсин, я внезапно спрашиваю:

– А не смотаться ли нам куда-нибудь, дорогой? Вдвоем. Ты да я. На выходные, а? Недельки через две-три, когда ребят пристрою.

Таким тоном дети у витрины кондитерской канючат. Однако Роберт, как ни странно, соглашается не раздумывая:

– Отличная мысль. Мне нравится. И в Париже давно не был…

Я взмываю под небеса и парю. Да мы же из одного теста… Два сапога… Муж и жена – одна сатана, ну и т. д.

Я тянусь к Роберту, но он перехватывает инициативу и целует меня первым. Признаюсь, это было замечательно.

7

Что-то со мной не так. Кризис не кризис, а легкое душевное недомогание наблюдается. Все дело в том, что зависть мне несвойственна. Пороков, разумеется, хватает, но на чужое добро я, как правило, не зарюсь. И невозможного не жажду… о редких случаях превышения кредита умолчим. Клянусь, никогда не мечтала быть прекрасной принцессой; похудеть разве что немного, да еще… нет, об этом и думать не хочется. Тем не менее в крошечной квартирке Тамсин я превратилась в ревниво-завистливого монстра с раздвоенным жалом вместо языка и глазами, извергающими огонь. Гнусное ощущение, пусть и длилось оно всего ничего. Секунд пять, не больше. Или минут.

Предзакатное солнце заглядывает в окна на радость густой поросли всяческих трав, зеленеющей в ящиках на подоконниках. Тмин и лаванда, базилик и розмарин наполняют ароматами уютную квартиру (размером с нашу гостиную, о чем я напоминаю себе прямо с порога, надеясь задавить зависть на корню). Приземистая софа, заваленная подушками, занимает полкомнаты и выглядит райским уголком отдохновения. Сбоку – непрезентабельный кофейный столик (с распродажи, как и его сосед) со всякой симпатичной всячиной: перламутровый лак для ногтей, заколка для волос с пластмассовыми розочками, стопка журналов и, наконец, завершающий штрих – бокал с белым вином. Элвис Костелло сладко поет о старушке Элисон, угробленной этим жестоким миром. Все понятно. В ожидании гостей Тамсин валялась на софе, красила ногти, тянула вино и занюхивала лавандой. Ревнивый монстр во мне встрепенулся и зашипел. Вокруг ни единого кубика «Лего» или колченогого солдатика, ни единого пятна от варенья и даже – держу пари, хотя и не заглядывала – ни единой засохшей горбушки под диванными подушками. Никто не вопит, за исключением Элвиса. А хозяйка может бездельничать с чистым сердцем: не надо ни голодных домочадцев кормить, ни ворохи грязной одежды стирать, о завтраках и уроках голову тоже ломать нет нужды. Тамсин запросто может выпить бутылку, а то и другую. Ей же не вскакивать на зов Джека, погибающего от жажды или от скуки – в четыре утра. Тамсин живет в Мире Девушек, а я нет. Не живу я.

Чему мне, собственно, завидовать? Квартира Тамсин, повторяю, похожа на объемистую коробку. Мы же обитаем в собственном доме с четырьмя спальнями и верандой – одном из тех типовых псевдовикторианских особняков, что снаружи выглядят убогими, зато изнутри фантастическим образом обретают вполне приличные пропорции. (Кстати, о внешнем виде: облезлые стены нашему дому красоты не прибавляют, но я не могу заставить себя расстаться с суммой, равной цене бархатной кушетки, ради эстетического удовольствия соседей.) Конечно, улица наша так себе, и это еще мягко сказано: поблизости школа, и подростки слоняются по округе, горланят, мечут окурки и пакеты из-под чипсов. Однако не все так плохо. Вишня перед домом многое скрашивает. Да и цветы, как ни странно, никто не обдирает. Цветы, правда, – одно название… зато горшки солидные, отлично облагораживают лестницу и парадный вход (дверь массивная, два американских замка плюс задвижка: добро пожаловать в Ист-Энд). Положа руку на сердце, свой дом я люблю. Заверну за угол, возвращаясь из булочной, – и вот он стоит, квадратный и уютный. Бог его знает, почему я завидую Тамсин. В нашу кухню запросто можно вместить ее квартиру в двойном экземпляре.

Черт, как же я ненавижу эти приступы жалости к самой себе, когда хочется всхлипнуть или залепить себе хорошую оплеуху. Хотя можно то и другое одновременно – эффектное, наверное, выйдет зрелище. Но нет, не выйдет – Тамсин уже здесь. Оделив каждого из нас бокалом вина, она садится в старое плетеное кресло и, по традиции, начинает описывать вчерашний вечер.

Вечер – тоже по традиции – закончился крахом. В любовных фиаско Тамсин собаку съела. В толк не возьму, как ей это удается? Может, от нее вместо французских духов несет отчаянием или в самый ответственный момент она забывает о манерах и с нежной улыбкой запускает палец в нос? Не знаю. Не понимаю. Ведь Тамсин – очень красивая девушка, высокая, стройная, с копной гранатовых волос. (Догадываюсь, о чем вы подумали. Заметьте, я сказала «гранатовых», а не «рыжих».) Прекрасная кожа – ни рытвин, ни прыщей; матово-сливочная, шелковистая. И чудесные глаза цвета темного ореха. Что еще добавить, не скатываясь до уровня Барбары Картленд? Тамсин хороша, вот и все. Грудь на месте, чувство юмора тоже. Чего еще желать? И тем не менее она очень, очень одинока. Не понимаю.

– Не понимаю, – говорит Тамсин, обращаясь к Роберту, которого она, похоже, записала в сердечные подружки. – А мне, между прочим, иногда хочется! Я ж не монашка, в конце концов.

В этом вся Тамсин – очаровательная непосредственность.

– Билл вчера закатил вечеринку, и я там один вариант углядела – фантастика. На лбу печать: «Создано специально для Тамсин». Присаживается рядом и давай клеиться. Честное слово, не придумываю – клеился самым что ни на есть натуральным образом. Комплименты, улыбки, легкий треп. Короче, предложил подвезти до дома.

– Сигналы подает. Недвусмысленные, – вставляет Роберт.

– Точно. В глаза заглядывает, под локоть поддерживает, в машине тянет красноречивые паузы. Куда уж яснее. Я, конечно, подыгрываю: «Может, кофе»? И всякое такое… Дело дошло до поцелуев, ну а там уж сам бог велел в кровать.

– ГО-О-О-О-О-ОЛ! – ору я, точно свихнувшийся фанат, и вскакиваю с дивана.

Роберт приводит меня в чувство ледяным взглядом, и я сажусь. Пожалуй, я слишком много времени провожу с маленькими детьми.

– О, Клара, – мрачнеет Тамсин, – у меня нет слов, чтобы описать это. Всякое бывало, ты же знаешь. Обломов в постели хватало, но…

– С Майком, например, – услужливо напоминаю я.

– Угу, например, с Майком, – небрежно кивает Тамсин. – Но…

– Или с Марком, – возбужденно добавляю я. – Помнишь? Который с чесоткой.

– Помню, – угрюмо соглашается Тамсин. – Так вот…

– А помнишь Тони? – Меня уже понесло. – Ты его еще в мазохизме заподозрила. «Я скверный мальчик, мисс Тамсин, очень скверный». – Я смеюсь, – пожалуй, дольше, чем следовало бы. Тамсин вымучивает кривую улыбку. – Где ты их только откапываешь, хотелось бы знать? – Самодовольства в голосе хоть отбавляй, точно я сама сплю исключительно с финалистами конкурса «Жеребцы века».

– Можно закончить, Клара? – вежливо спрашивает Тамсин. – Хм… Ах, ну да. Итак, мы уже в постели. Минуты через три я замечаю, что целуется он как-то странно.

– Что значит – странно? – уточняет Роберт, этот любитель деталей.

У меня в горле клокочет хохот.

– Ну… странно! Противоестественно, дошло? Язык распустил – и вперед. – Тамсин вываливает язык так, что тот толстой розовой медузой шлепается на губы и чуть ли не свисает с подбородка. – Теперь вы попробуйте.

Мы пробуем. Хорошо, что нас никто не видит, – мигом загремели бы в психушку и до конца дней своих плели корзинки, утираясь слюнявчиками.

– Класс, – одобряет Тэм не столько меня, сколько Роберта, похожего сейчас на умирающего от жажды пса. – Видок тот еще… не слишком секси, верно? – Мы хохочем, тряся языками. – А этот козел еще целоваться полез. Я чуть не задохнулась, будто мне в рот мокрую тряпку засунули.

– А ты… ты… – выдавливаю я сквозь смех, – ты хоть объяснила ему?

– Попробовала… – вздыхает Тамсин. – Не словами, конечно… скорее языком. – Она демонстрирует свернутый в трубочку, напряженно нацеленный вперед язык. Мы с Робертом тоже упражняемся. – Малыш, надо отдать ему должное, уловил намек… минут эдак через десять… и давай тыкать в меня языком. Едва насмерть не заколол.

– Чудом избежав смерти, ты отчалила? – подсказываю я.

– Отчалила? – фыркает Тэм. – Между прочим, я у себя дома. Нет, я просто раскинула мозгами и пришла к выводу, что надо двигать дальше. Форсировать события и покончить со всей этой бодягой. Хуже все равно уже не будет. – Театрально передернув плечами, Тэм встает, делает несколько шагов к плите и заглядывает в духовку, чтобы проверить вегетарианскую лазанью. – Ох, и погано же мне было, – жалобно добавляет она, возвращаясь в кресло.

– Случается. – Роберт устремляет сочувственный взгляд в окно.

Я поражена. И у него случалось? Когда? Я прикусываю язык и выдавливаю:

– Ну и?..

– Ну и… – Тамсин держит паузу. – Он оказался Мальчиком-с-пальчик, – выплевывает она, давясь от хохота. – В смысле, мальчиком, у которого с пальчик!

Мы с Тамсин покатываемся со смеху. Роберт присоединяется, умудряясь при этом изобразить легкое неодобрение.

– Мальчик-с-с-с-пальчик! – Я икаю.

– Миз-зинчик! – хохочет Тамсин.

– А еще язык распускает, – кричу я вне себя от восторга.

– А еще… еще… – давится Тэм, – еще он любит в постели говорить всякие гадости.

– В этом-то как раз ничего плохого нет. – Я утираю слезы.

Теперь поражен Роберт.

– Само собой, – соглашается Тамсин. – Только он без конца называл свой мизинчик… а-ха-ха-ха… Малышом Дэйви. Его Дэвидом зовут. А мою… заткнись, Клара, а мою… ну, вы поняли… именовал «кустиками».

– Кустиками? – хриплю я в изнеможении.

– Точно. «Ну скажи, скажи! Скажи, что ты его хочешь! – рычит Тамсин. – Ты ведь хочешь, чтобы Малыш Дэйви заглянул в кустики?»Идиотизм. Полнейший идиотизм по двум причинам. – Для учительницы начальных классов логика – штука крайне полезная. – Во-первых, мое желание очевидно; иначе какого черта лизаться с этим козлом? Во-вторых, мог что-нибудь и посексуальнее «кустиков» придумать.

– А сколько ему лет? – спрашиваю я, справившись с икотой. – «Кустик», помнится, в семидесятых в ходу был. Вместе с «киской», хотя я лично выбрала бы «киску». От «кустика» несет какой-то лохматостью, верно, Тэм?

– Верно, Клара, – соглашается Тамсин. – Он мой ровесник. Ну, дальше не интересно. Все полетело к чертям.

– Что значит – к чертям? – Роберт верен себе. – Неужели ты…

– А что мне оставалось делать? Мизинчик – Малыш Дэйви то есть – уже забрался в кустики… кажется. Коней, как говорится, на переправе не меняют; пришлось нести свой крест до конца. НО! Финал переплюнул весь предыдущий кошмар. Под занавес ублюдок отправился в ванную, устроил там канонаду, вышел и заявил: «На твоем месте я бы туда не торопился».

– О боже, – кривится Роберт. – Боже, какая мерзость. – Он и впрямь потрясен. И правильно, есть с чего.

Бедная, бедная Тамсин.

И счастливая, счастливая я.

* * *

– Лесбиянкой не надумала заделаться? – интересуюсь я у Тамсин через час, уже за пудингом, когда мы слегка отошли от ее воспоминаний. (Точнее, Роберт с Тэм отошли, а мне еще с неделю туго приходилось – хохот разбирал в самые неподходящие моменты. В воскресенье, к примеру, чуть не отправилась к праотцам, захлебнувшись коктейлем в «Сайнсбери».)

Как-то раз мы с Тамсин надрались и меня посетила гениальная мысль задвинуть подругу в розовые ряды.

«Наука утверждает, – помнится, подыскала я тогда веский аргумент, – что наша сексуальность весьма пластична, так что все мы в глубине души… вернее, тела… бисексуалы. Почему бы тебе не рискнуть? Лесбиянки сейчас в моде, а спрос на тебя, держу пари, будет сумасшедший. Да и внакладе наверняка не останешься. У тебя ж вечно краны текут, верно? Заведешь себе любовницу-слесаря – никаких забот не будет. Нет, лучше кровельщицу!!! Тамсин, дорогая, найди себе кровельщицу. У нас крыша в спальне уже год протекает».

– Представь себе, подумываю, – отвечает Тамсин. – Похоже, мужчины выродились. А вы, ребята, счастливчики.

Мы с Робертом стараемся соответствовать. Роберт надувает щеки и багровеет, будто удавленный галстуком, а я размазываю по физиономии ухмылку деревенской дурочки.

– Ловите кайф, – продолжает Тамсин, – радуйтесь своему счастью. Все эти долбаные свидания – такое дерьмо.

Что правда, то правда, думаю я по пути домой. Вот и в книгах о том же пишут. С другой стороны, и одинокая жизнь имеет свои плюсы. Залитая солнцем уютная квартира – чем не плюс? Уж не говоря о мебели и безделушках, выкопанных на блошиных рынках. И свобода. Полная свобода. Как там поется?.. «Что имеешь, сам не знаешь, пока вдруг не потеряешь», – мурлычу я себе под нос.

– Ненавижу Джони Митчелл, [6]6
  Американская кантри-певица.


[Закрыть]– говорит Роберт.

8

Организация выходных у меня оставляет желать лучшего. Обычно они сводятся к тому, что я развлекаю мальчишек. Роберт уверяет, что за неделю «выматывается до чертиков», а потому отдых предпочитает пассивный. Я бы даже сказала – максимально пассивный: целый день валяется на диване в гостиной (в «своей комнате») за закрытой дверью, под умиротворяюще-негромкую оперную музыку. Он устает. У него крайне утомительная жизнь. Если судить по степени утомления Роберта, можно подумать, будто он всю неделю оперирует пациентов. Но я-то знаю, что Роберт Хатт приходит домой до семи, проведя половину рабочего дня в презентациях и тому подобном. В свое время мы дружно перенесли болезнь, известную под названием «синдром пущего изнеможения». Это когда любой разговор заканчивается попыткой одного больного доказать другому, что именно он устает сильнее. Роберт разбил меня в пух и прах – вопреки собственному здравому смыслу я поверила в его невероятную, смертельную усталость и даже, случается, извожусь чувством вины. В результате по выходным Роберт отдыхает не только от тяжких трудов, но и от детей. Каждую субботу (а чаще и воскресенье) я увожу мальчишек из дому, чтобы Роберт мог расслабиться в тишине и покое.

Порой меня посещает гнусная мысль, что ничем не объяснимая усталость – верный признак депрессии. С другой стороны, Роберт патологически ленив. Но в любом случае крайней оказываюсь я. Выходные я ненавижу: в эти дни чувствую себя особенно одиноко. Вот он, кажется, рядом, в соседней комнате, но попробуй дозовись.

На днях я купила новый прикид, как раз для выходных. И прежде чем вместе с Джеком и Чарли отправиться на игрища к Стелле, решила спросить, что думает Роберт.

– Роберт?

Роберт отклеивает взгляд от «Вог»:

– М-м?

– Нравится? Шикарные брюки, правда?

– Модель номера – брюки от Дриса ван Нотена, – говорит он. – С заниженной талией на эластичном поясе, штанины из выбитого шифона, симпатичный дизайн… А-а, эти? Где купила, в «Марк и Спенсер»? Вполне. Любимый фасон китайских лесбиянок, если не ошибаюсь. У тебя неплохие ноги, Клара, очень неплохие, а в этих штанахони кажутся фонарными столбами. – Склонив голову, Роберт изучает «фонарные столбы», затем поднимает глаза и с дружелюбной улыбкой встречает мой столь же дружелюбный взгляд.

– Так я похожа на китайскую лесбиянку? Странно. Вообще-то я хотела одеться в этаком сельском духе – провинция сейчас в моде.

Должна сказать, я люблю потрепаться с Робертом о тряпках. Гораздо хуже было бы, достанься мне пивной или футбольный фанат. «Мой бог, Клара, что за стрижка у этого типа» – вот и все, что я рискую услышать от Роберта, ненароком переключившись на спортивный канал. Вынуждена, однако, признаться, что в последнее время меня он тоже комплиментами не балует, и в глубине души я его не виню. Мой гардероб оставляет желать лучшего. Ну что это за одежда? Практичная? Никто не спорит. Долговечная? Возможно; годы покажут. Но назвать ее красивой нельзя. Неплохо бы пробежаться по магазинам или хоть покопаться как следует в залежах своего шмотья.

– Не заводись, – лениво советует Роберт. – Я тут ни при чем. Думаю, все дело в воинственном синем цвете – сразу Мао на ум приходит. Ну и форма, разумеется, точнее, бесформенность. Может, с другими туфлями попробовать?.. Или с блузкой?.. Футболка на тебе… простовата. А сандалеты… – Последнее слово он произносит так, вроде это производное от «поноса». – Тебе не приходило в голову заглянуть в какой-нибудь нормальныймагазин? «У Пола Смита», я слышал, неплохой выбор женской одежды шестнадцатого размера. Думаю, восемнадцатый тоже найдется.

– Я не ношу восемнадцатый. По-твоему, я корова, Роберт? Корова-лесбиянка, да?

– Ну не совсем, но женщине твоего роста осторожность не помешает.

– Так, уже и рост не нравится. Я не прохожу в дверь, Роберт?

Преувеличение – мой способ намекнуть мужу, чтобы тормозил на виражах. Я разжирела до безобразия? Тебе противно смотреть на такую рожу? По-твоему, у меня не волосы, а крысиные хвосты?Иногда срабатывает. Но очень редко.

– Ты чуть-чуть поправилась, – возмутительно спокойно говорит Роберт. – Но до бочки с салом еще далеко. Собственно, даже на Тетю Хрюшку не тянешь.

Он смотрит, как я хватаю ртом воздух. Потом ухмыляется. Так это была шутка…

Недели полторы назад мы здорово развлеклись, сочиняя для себя самые мерзкие прозвища. К субботнему ужину ожидались Ричард с Наоми; шокировать благовоспитанную пару как раз и было нашей целью. Роберта окрестили Пеньком Корявым. Слабовато, но решили, что для начала сойдет, поскольку содержит два основных шоковых момента: а) намек на карликовый рост и б) безропотное принятие лилипутского статуса. Однако на полную катушку мы развернулись, когда дело дошло до моих кличек. О-о! В конце концов выбор пал на «Тетю Хрюшку». Обозвать на публике упитанную жену «Тетей Хрюшкой» – удовольствие сладостное в своем паскудстве, а потому абсолютно непреодолимое.

– Будь любезна, передай салат, Тэ Ха, – репетировал Роберт.

По мере возможности втянув щеки и вытянув физиономию, я чирикала с Наомиными интонациями:

– Тэ Ха? Заба-авное сокращение. Что оно означа-ает? – И тут же (вот в ком погибла великая актриса!) небрежно отзывалась натуральным голосом: – Тетя Хрюшка, дорогая. (Куда эффектнее было бы проорать ответ из кухни, с чавканием пожирая объедки с тарелок, но мы отказались от заманчивой идеи в пользу естественности ситуации.) Мило, правда? Для Роберта я – Тетя Хрюшка.

На воспроизведение очевидной реакции Наоми даже моего таланта не хватило. Достаточно было представить, и мы с Робертом захлебнулись от смеха. Бот и сейчас от одного только воспоминания оба согнулись пополам. Смех смехом, а истерика, похоже, со мной случилась натуральная. В чем дело? Или в ком? Во мне? В нем? Теряюсь в догадках.

А Роберт ныряет в свой «Вог».

* * *

Прежде чем уйти, я набираю номер долбаного Сэма Данфи – надо попытаться убедить его еще раз встретиться. За спиной у меня висит Джек – обхватил мою шею и изображает обезьяньего детеныша. Скрючившись, я набираю телефонный номер, щека касается мягких волос малыша, меня окутывает теплый детский запах.

Такие длинные номера бывают только у мобильников, но я деликатно прошу:

– Пожалуйста, пригласите Сэма Данфи.

– Слушаю, – отвечает он.

– Чарли! – орет Джек. – Мама звонит долбаному Данфи!

Поразительно, как быстро дети подхватывают всякую дрянь.

– Данфи-Дрянфи, – орет Чарли с другого конца комнаты.

Вот уж воистину поразительно.

– Алло? Простите…

Попытка стряхнуть Джека успехом не увенчалась, он продолжает горланить песенку собственного сочинения: «Данфи-Длянфи-голубой, умотай к себе домой». Далее – истерический хохот.

– Это Клара Хатт из «Султана», помните? Я… э-э… хочу извиниться за вчерашнее.

– Неужели? Колоссальная жертва.

– А я вообще колоссальная. Нет, не в смысле размеров… хотя в этом наши мнения могут и расходиться… о господи, опять не о том… Словом, извините. Да слезь ты, Джек! Простите. Алло?

– Я здесь, – цедит ненавистный Данфи.

– Понимаете, Сэм, у меня не было времени как следует подготовиться, а потом хомяк засрал ваше лицо, ну и…

– Хомяк? – Похоже, у Данфи поехала крыша. – Зас… Ладно, неважно. Извинения приняты, все это пустяки, и говорить не о чем, спасибо за звонок.

– Нет-нет… Алло?

– Да?

– Мне нужно интервью, Сэм. Обещаю не напиваться. Я тогда напилась случайно, по ошибке. Давайте попробуем еще раз, прошу вас. Честное слово, я проштудирую все, что о вас написано. И ей-богу, никаких вопросов о вашей сексуальной ориентации. Алло? Сэм, вы еще здесь? Послушайте, я люблю современные танцы… Просто жить без них не могу.

– Ясно. Рад за вас, но с меня хватит. К тому же я завтра улетаю в Ирландию… Что там за шум?

– Да так, всего лишь дети. Извините. Я могла бы прилететь… Простите…

– Ваши дети?

– Да.

– Сколько им?

– Одному шесть, другому три. Сэм, пожалуйста, дайте мне еще один шанс. О-О-ОХ! (Это Джек решил проверить мое ухо на прочность.) УБИРАЙСЯ! Пожалуйста. ОХ! Где этот чертов Роберт? Слезь с меня! Господи, как больно. Сэм? Вы еще здесь? Можно мне с вами встретиться?

Молчание.

– Я еще здесь, – наконец говорит он и добавляет уже гораздо мягче: – Нет, пожалуй, не стоит. Завтра я уже вернусь в свою Дрянфландию. Кстати, при случае объясните детям, что на Изумрудном острове живут не голубые, а зеленые человечки.

– Да-да, конечно. – Я уже на все согласна. – Настаивать бесполезно, да? Сэм, запишите мой телефон. Меня почти всегда можно застать дома. Вдруг у вас все же выдастся свободная минутка…

– Ладно, – вздыхает Данфи, – диктуйте номер. И спасибо, что позвонили, – говорит он неожиданно дружески.

* * *

Долбаная моя жизнь. Араминта меня линчует. Ну записал он мой телефон, что с того? Я быстро набираю номер Араминты и – слава тебе господи – нарываюсь на автоответчик. Вслед за фрагментом из шопеновского ноктюрна в трубке раздается голос Араминты, при первых звуках которого рука сама тянется к аптечке за пастилками «Стрепсилз». Сообщение явно призвано наводить на воспоминания об обезжиренных хичкоковских блондинках с их низкопробной элегантностью: «Я не могу подойти к телефону-у, потому что потягиваю марти-ини, утопая в неглиже за триста фу-унтов, и жду своего демонического любо-овника». Примерно так. Будь вы лично знакомы с Араминтой, чей плебейский выговор так и норовит пробиться сквозь кордон дорогих уроков дикции, вас бы тоже смех разобрал.

Быстро наговариваю кучу извинений, а главное – совет призвать на помощь нашу дублинскую коллегу: может, сочувствующей соплеменнице Данфи не откажет. Вот и все. Пора наконец двигать к Стелле.

Не знаю, как вас, а меня зверски тянет к жизни, абсолютно мне не подходящей. Этому необъяснимому факту я поражаюсь всякий раз, листая журналы типа «Мир интерьера», которые Роберт регулярно приносит домой. К примеру, что может быть отвратнее, чем тошнотворно пасторальный деревенский коттедж в центре мегаполиса? Разве что прыщ на носу. Кого сейчас прельстишь допотопной газовой плитой или двухдверным шевроле? Почему же, в таком случае, я вздыхаю по плетеным корзинкам, коврикам из лоскутков и прабабушкиным занавескам? Какого хрена останавливаюсь у каждой витрины с глиняными кошечками и ныряю в любую дверь, если над ней красуется что-нибудь вроде «Утварь тетушки Брамбл»?

Стелла, к которой мы направляемся, заменяет мне целый выводок глиняных кошечек. Стелла – святая. Стелла – это… это олицетворение Материнства. И пусть в глубине души я вовсе не жажду превратиться во вторую Стеллу, в ее образе жизни для меня есть что-то завораживающее. Она «живет для своих детей» не на словах, как большинство матерей, а на деле; для Стеллы дети стали центром вселенной. Так и кажется, что она с пеленок готовилась к главному – рождению и воспитанию детей (роды естественные, безо всяких новомодных штучек). Рваные ночи, вечный недосып, подъем с петухами – для Стеллы все это в радость. Отправив Джой и Сэди в школу, их мамочка летит – куда бы вы думали? Ни за что не догадаетесь. Не в спальню, чтобы соснуть часок-другой в тишине и покое, а к допотопной газовой плите, чтобы встретить дочурок свежеиспеченными лепешками из муки высшего сорта и банановым хлебом, опять-таки домашней выпечки. Во второй половине дня Стелла на скрипучем драндулете везет свои сокровища на балет или в драмкружок, на французский или плавание. Каждый вечер она просиживает с девочками над уроками. Ни разу в жизни она не позволила себе сжульничать, выбрав самую короткую из имеющихся в наличии сказок. Идеальная мама на детях не экономит; ей не приходит в голову скомкать священный вечерний ритуал, чтобы урвать лишнюю минутку для себя, задрать ноги на спинку дивана, опрокинуть рюмочку и проглотить главу из Рут Ренделл. Но вы еще не все знаете. Стелла – мать-одиночка, что в моих глазах усиливает ее достоинства до степени, граничащей со святостью. Мне кажется, что эгоизма в ней ни на грош, и я не устаю удивляться нашей дружбе.

Познакомились мы не так давно, года полтора назад. Я тогда впервые сбагрила Джека в продленку на общественных началах, с рук на руки Стелле. Помнится, впечатление от дежурной родительницы-воспитательницы осталось так себе. Заторможенная, меланхоличная простофиля. С виду Стелла – загляденье, этакий встрепанно-богемный стиль, которым она обязана не элитным бутикам, а дешевым распродажам. Никакой косметики. К женщинам, не признающим косметику, я отношусь с подозрением. Ни одна моя знакомая, за исключением Стеллы, не позволяет себе такого циничного бесстыдства. И у меня, и у всех моих подруг давний роман с косметическими лавками. Во-первых, какого черта отказывать себе в капельке дополнительной красоты? Если бы не Стелла, я бы оставалась при прежнем мнении: у любительниц «естественного очарования» чрезмерное самомнение, только и всего. Шагают себе по жизни в полной уверенности, что макияж способен лишь изуродовать их неземную красоту. Ну а во-вторых, разве женщина в здравом уме способна устоять при виде пушистых кисточек, чудных баночек с разноцветными бархатистыми тенями, ароматными лосьонами и прочим? Кто из нас отвергнет шанс вдвое увеличить свои заурядных размеров глаза? И наконец, в естественно-природном виде обычно разгуливают только дурнушки. Столкнешься, бывает, с такой на улице – так и подмывает совершить акт милосердия, расставшись с тюбиком любимой помады: «Вот, дорогая, я обойдусь, а вам без него крышка».

Любовью к макияжу я обязана Кейт. В качестве подарка к семнадцатилетию она повезла меня на выходные в Париж и в галерее Лафайет, к моему величайшему удивлению, направилась прямиком в отдел косметики «Кларенс».

– Тебе досталась неплохая кожа, но за ней нужен тщательный уход, иначе к тридцати годам превратишься в старуху. Сейчас я куплю тебе кое-какие средства, которыми ты должна пользоваться ежедневно. Закончатся – куплю еще. Знаю, дорогая, занятие это скучное, однако в твоем возрасте воды с мылом уже недостаточно. Придет день, когда ты скажешь своей матери спасибо.