Текст книги "Моя жизнь на тарелке"

Автор книги: Индия Найт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Роберт подарил мне чудо материнства, и я всегда буду ему благодарна; он мог бы убить меня, и я умерла бы с благодарностью в душе. Но он и отнял многое: свою страсть, меня прежнюю. Та Клара исчезла с появлением из ее глубин крохотной влажной головки Чарли. Я не против. Я нисколько не против, но Роберт хотел бы вернуть то, что осталось в прошлом. Поздно. А мне какое дело, казалось бы? Почему же так больно?

– Почему… – Спрашивать унизительно, но не задать вопрос… еще унизительнее. – Почему ты со мной не спишь?

– Ради всего святого, Клара. Пара недель – это не мировой катаклизм.

– Три месяца. Ты слышал. Чтобы три месяца – такого никогда не было. Четвертая часть года.

– Случалось и дольше.

– Неправда.

Роберт меняет тактику:

– Ну, ты тоже не пылала энтузиазмом.

– Отпора боялась.

Роберт разражается хохотом.

–  Bay! – Американизмы, по обыкновению, спешат ему на помощь. – Детство всегда с нами, бэби? Не смеши меня. – Он делает вид, что утирает слезы. – Отпора она боится. Это ты скалишь зубы и рычишь, Клара. Это ты кусаешься.

В награду за шутку мне позволено лицезреть не макушку, а смеющееся лицо Роберта.

– По-твоему, это была шутка? Ошибаешься. Послушай еще: я – боюсь – отпора. Боюсь, как и все. Чем получать от ворот поворот, предпочитаю, чтобы ты со мной вовсе не спал.

А Роберт предпочитает не замечать намека.

– Ты – не все, Клара. Ты… – он зажмуривается, подыскивая варианты, – боец. Несгибаемый боец.

Что за ахинея? Куда его понесло?

– Черт побери, Роберт! Как ты себе это представляешь? Я просыпаюсь по утрам, радуюсь солнышку, травке и предстоящему сражению с жизнью? Не боец я, Роберт, а если и боец, то это не мой выбор. Что за идиотизм с твоей стороны заявлять такое после восьми лет совместной жизни. За восемь лет ты так и не понял, кто я. За кого ты меня вообще держишь?

– За очень прочную личность.

– Стекло тоже бывает прочным. Это не значит, что оно небьющееся.

Мы выдерживаем паузу, пока официант выставляет на стол закуски. Для Роберта – блюдо простое, но эстетически совершенное: салат из трюфелей с картофелем. Для меня – блюдо сумбурное и размазанное по тарелке, вполне под стать моим растрепанным чувствам, а по цвету – рдеющим щекам: салат из омаров.

– Именно за это я тебя и люблю, – отправив в рот кусочек трюфеля и прожевав его, негромко говорит Роберт.

– За что?

– За прочность. За стойкость и несгибаемость.

– Ты меня любишь за это?

– Да.

– За ЭТО?

– Клара.

– Что ж, выходит, ты не на то поставил. Не хочу, чтобы ты любил меня за прочность. Скажи лучше – за то, что не рыдаю по любому поводу. Ха-ха-ха! – Я закатываюсь хохотом, зная, что по щеке уже ползет слеза. – Ошибка вышла, Роберт. Пожалуй, лучше тебе меня возненавидеть.

– Никогда не смогу тебя ненавидеть, что бы ни… Не плачь, Клара, пожалуйста. – Он наклоняется через стол и вытирает мне щеку.

Боже, почему бы мне еще не поплакать? Выдавить бы хоть три слезинки. В идеале хорошо бы разрыдаться в три ручья, лишь бы он не отнимал руки…

На салфетке, кроме влажного пятна, осталась и розовая омарная отметина. Мало того, что рыдаю на глазах у мужа, так еще физиономия в омарах.

– Пожалуйста, – повторяет Роберт, – не плачь.

– Как не плакать, если грустно? Я устала.

– Давай вернемся в номер.

– Я устала притворяться, что у нас все в порядке, что такое у всех бывает, что через это все проходят. Я устала делать вид, что если твой муж тебя не хочет – это нормально, прекрасно и чертовски замечательно. И что мне вовсе не требуется никакой поддержки. И что ты можешь засовывать меня в задницу сколько тебе угодно.

– Я не делаю этого.

– Тетя Хрюшка. Распродажи шмоток шестнадцатого размера. Я прикидываюсь, будто делюсь с тобой проблемами, – ты засыпаешь. Мальчишки друг друга калечат – ты слушаешь оперу, потому что тыустал. Ха! Могу продолжить. Поговорить о чем-нибудь важном? Незачем. Дети? Вырастут. В какую школу их отправить? Решай сама. Джулиан пригласил на крестины? Поезжай с детьми…

Пока официант меняет блюда, Роберт молчит, уронив голову на сцепленные пальцы.

– Я все понимаю, Клара. Но это нормально. Мы женаты. Мы ладим друг с другом. Мы неплохо управляемся, разве нет?

– Оставь эти бредни, Роберт! Я не желаю управляться. Не желаю, черт бы тебя побрал, своим детям матери, которая управляется в одиночку!

– Так уж устроена жизнь, – почти шепотом отзывается Роберт.

И весь мой гнев испаряется.

– Это правда. Что со мной такое?

– Ты эгоистка, Клара. Как и я.

– Эгоистка? Неужели все так плохо? Неужели я действительно бессовестная, махровая эгоистка?

– Да, – подтверждает Роберт с вымученной улыбкой. – А я еще хуже.

– Нет. Не делай из меня чудовище. Я не стала бы ныть, я держалась бы месяцы, годы и годы, пока смерть не разлучила бы нас, Роберт… если бы ты мне помог. Если бы я не чувствовала себя так беспросветно, так дьявольски одиноко.

– Мне очень жаль, Клара.

– И мне жаль. Очень жаль, что ты об этом не знал.

– Я думал, у тебя все хорошо…

– Так и было. Так и есть. (« Так и есть. Не надо мелодрам. Все будет в порядке, Клара».) Ладно, Роберт. Теперь ты знаешь, и слава богу. Да здравствует Париж.

– Отлично, – с видимым облегчением соглашается Роберт. – Планы на завтра?

– Не знаю. Пойдем в Лувр? По магазинам? В ресторан? На блошиный рынок?

– Мне нужно в Версаль.

– Вот как? Зачем?

– Взглянуть, можно ли использовать какой-нибудь уголок для съемок нашего журнала, – сообщает Роберт, изучая свои ногти. – Давно об этом подумывал.

– Но ведь это отнимет полдня, а мы завтра улетаем. В прошлый раз два дня в Версале провели. Я хочу по магазинам!

– Я тоже не прочь, но… Может, разойдемся?

– Подумай о детях! – огрызаюсь я. В шутку. Шутка не удалась.

– Я имел в виду – разделимся, Клара, – с горечью отвечает Роберт. – Завтра. Ты отправишься по магазинам, а я в Версаль, скажем, часа в два. А ближе к вечеру встретимся в каком-нибудь кафе, идет? Как та симпатичная чайная называется? Помнишь, на улице Риволи?

– «У Анжелины». Там подают лучший горячий шоколад на свете.

– Точно, «У Анжелины». Я могу подъехать туда к пяти.

– Раз уж иначе нельзя… Без Версаля никак? Ясно. Что ж, в конце концов, три часа – это не смертельно. – Я уговорила себя и веселею на глазах. – Все равно ты ненавидишь парфюмерию и канцелярские отделы.

– Никогда не понимал твоей страсти к канцелярии, – сухо соглашается Роберт. – Есть вещи и позанятнее школьных тетрадок.

– Уж больно бумага вкусно пахнет! – хохочу я и заражаю Роберта. – И странички такие глянцевые, и рисунки на обложках прелестные… О, обожаю французские карандаши!

– Отлично. Ты устраиваешь себе канцелярское пиршество, я смотаюсь в Версаль, потом мы выпьем чаю «У Анжелины» и поужинаем пораньше. Рейс у нас поздний, в десять. Успеем.

– Отлично, – вторю я, предвкушая встречу с очаровательными папками, изысканными скрепками, карандашами и прочей писчебумажной роскошью. – Так и сделаем.

– Десерт? – предлагает Роберт.

– Дорогой, – говорю я.

Мы улыбаемся друг другу.

– Нет, спасибо. Сыта. Разве что чашечку кофе.

– Ты же не любишь кофе, – напоминает Роберт.

Ты прав, но я боюсь. Боюсь возвращаться в номер и оставаться наедине с тобой. До смерти боюсь того момента, когда лягу с тобой в постель.

– Нужно же когда-то начинать.

22

И вот я снова в ванной нашего роскошного номера для молодоженов. Лежу в душистой воде и читаю милую книжку, в которой славные люди управляются потихоньку со своей жизнью, прощая друг другу мелкие интрижки и крупные подлости.

Спустя час с лишком, войдя в гостиную в шелковой пижаме (эротичные черные кружева остались в чемодане), я обнаруживаю Роберта перед телевизором. С пультом в руке. Рьяно переключающим каналы с MTV на CNN. Любимое занятие мужчин его возраста. Щелк – MTV: о, я еще вполне молод и беззаботен… Щелк – CNN: я вполне серьезен и основателен. Щелк-щелк…

На меня он не смотрит. Я прохожу в спальню, сдвигаю в сторону шоколадку «Годива», которая ждет меня на подушке, выключаю свет, ложусь и закрываю глаза. Я не сплю, и я все вижу.

– Тебе получше? – спрашивает Роберт, не отводя взгляда от дергающейся Бритни Спирс.

– Да, спасибо, – вежливо отвечаю я.

Секс и вежливость редко идут рука об руку. Особенно в нашем случае. Мы практикуем дружелюбный, приятельский секс, веселый и смешливый. Но только не сейчас. Сейчас у нас секса нет.

Еще через час или, может быть, через два Роберт беззвучно забирается под одеяло. Если бы я спала, то не услышала бы. Но я не сплю. Роберт пахнет лимоном и мылом. Его рука осторожно касается моих волос. Потом раздается вздох. О, этот вздох…

* * *

По утрам небо голубее, солнце ярче и жизнь светлее. По утрам на все смотришь проще. Вечера мрачнее, фатальнее, истеричнее. Не скажу чтобы я проснулась вне себя от радости, но в хорошем настроении – это точно. Во-первых, без похмелья. Во-вторых, меня ждет чудесная программа: утренняя прогулка и полуденный экскурс по магазинам, ленч в Ла-Куполе. Чем не жизнь? Все могло быть хуже. Гораздо хуже. Неизмеримо хуже. Такова мораль, надо запомнить.

К завтраку я уже полна раскаяния за вчерашнюю истерику. Не настолько, чтобы извиняться, но все же. Должно быть, тягу к мелодраме я унаследовала от Кейт. Рыдала на виду у всех, омара по физиономии размазывала. На что я рассчитывала?

На безоблачный уик-энд, вот на что.

А Роберт сегодня не очень разговорчив. Листает французский «Вог» и улыбается чему-то с мечтательной тоской, время от времени поднимая на меня глаза.

На прогулке по Сен-Жермен он тоже все больше помалкивает. Задает, правда, вопрос, когда мы заходим в магазин игрушек с отвратным названием «Синий карлик»:

– Что выбрать для Джека? Что он любит?

За ленчем, по-парижски низкокалорийным – ледяное белое вино и устрицы, Роберт переключается на «Гламур», предусмотрительно захваченный из Лондона. Я и не знала, что у меня муж штудирует не только британские, но и французские журналы мод.

– Куда отправишься? – отклеив наконец взгляд от журнала, вопрошает он с истинно галльской куртуазностью.

– Да так, пошатаюсь, – отвечаю уклончиво. – Особого плана у меня нет. К косметике присмотрюсь, к ручкам-тетрадкам. Возможно, из одежды что-нибудь выберу.

– Купи лучше одежду, – советует Роберт. – У тебя горы косметики и груды бумаги.

– Может, и куплю. Если хватит сил на примерку.

– Ну, здесь-то ты не перетрудилась. Вот, возьми. – Он отделяет несколько бумажек от толстой пачки французских купюр. – Купи себе подарок от меня.

– Как мило, – вздыхаю я. – Как ты добр, Роберт. Спасибо. Непременно куплю.

Я посылаю ему воздушный поцелуй. Одинокий старичок за соседним столиком улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ. Муж дает мне деньги на подарки – жизнь прекрасна!

– Кому ты улыбаешься?

– Вон тому славному старичку у тебя за спиной. Увидел, как я тебе воздушный поцелуй послала, и улыбнулся.

– Наверное, увидел, как я тебе деньги дал. И принял тебя за проститутку. – Роберт тоже улыбается.

По-моему, так себе шутка.

* * *

Роберт по-королевски величественно отбывает на одном из автомобилей, которые держат при отеле для особых случаев. Одет он по-королевски изысканно. На прощанье с королевской небрежностью машет мне рукой. Чье-нибудь сердце наверняка будет сегодня разбито. Например, мое: он мог бы предложить меня подвезти.

Спустя час я покупаю. Покупаю, покупаю и покупаю. Скупаю Париж. Вдоволь нанюхавшись бумажных ароматов в «Ла Папери», лучшем канцелярском магазине мира, в бутике «Герлэн» покупаю духи, от одного названия которых веет стариной и аристократизмом (Кейт права: нынешние духи пахнут пластмассой). В сувенирной лавке выбираю для мальчишек стекляшки с Эйфелевой башней внутри и летающими снежинками.

«А одного подарка для них недостаточно?» – «Чем больше, тем лучше, Роберт».

Видите? Я даже в мыслях веду с ним беседы. Восемь лет женаты – настоящая супружеская пара.

В отделе «Шанель», в галерее Лафайет, покупаю косметику, раскошеливаюсь на услуги профессионального косметолога и выхожу обновленная: глаза зеленые-зеленые, губы красные-красные. Карминовый рот и пустота в желудке. С каждой секундой я все больше парижанка. «У Кристиана» приглядываюсь к туфлям из змеиной кожи, с отделкой из перьев. («Он принял тебя за проститутку».)Обозревая свои ноги в туфлях, неожиданно вспоминаю вечеринку Сэма Данфи. Интересно, в них можно танцевать? И я покупаю туфли с перьями.

Мало? Ладно. Покупаю зажигалку с перламутровыми божьими коровками; маленькое черное платье с глубоким вырезом; шелковый фонарик, весь в цветущих миндальных деревцах; черепашку из камня; шесть свечей с ароматом туберозы; яркие носки мальчишкам («Три подарка, дорогая?»); печенье от Фошон для матери Роберта; упаковку белых «Голуаз» – себе; фетровую шляпку-колпак (деньги на ветер); старинное издание рассказов Мопассана. Я сгибаюсь под тяжестью сумок. Я трачу, трачу, трачу. Да, я знаю, что почти всё в этих пакетах куплено для меня.

А на часах уже без пяти пять, и такси везет меня в «Анжелину». В машине я напяливаю фетровый колпак. Шляпа не по погоде и нисколько меня не красит, зато рассмешит Роберта.

* * *

В узкую, длинную и всегда полную людей чайную «У Анжелины» солнечный свет не проникает, а искусственный экономят из сочувствия, полагаю, к постоянным посетительницам – молодящимся, но несомненно увядающим дамам. Я зигзагами прокладываю себе путь, цепляясь пакетами за хрупкие золоченые стульчики. В нелепой шляпе и с алым ртом – о фигуре умолчим – я словно вынырнула из двадцатых годов. Вот и отлично. Мне нравится. Есть над чем посмеяться.

Роберт не опоздал.

Он не хохочет над моим клоунским видом.

Он даже не улыбается при виде меня.

– Клара, – говорит Роберт. – Садись.

– А я и не собиралась пить шоколад стоя.

– Послушай, – цедит он, кривясь, будто его вот-вот стошнит.

– Роберт, ты не заметил мою шляпку? – Я негодую. Падаю на стул. – Забавно, правда? Потешная штуковина, но очаровательная, правда? Взгляни-ка. – Я кручу головой, чтобы он мог полюбоваться мной в профиль и анфас. – Я сделала макияж, Роберт. Накупила всякой всячины. Надеюсь, ты не против? Почему такие прелестные зажигалки делают только во Франции? Английские по сравнению с ними просто серость. Смотри, я купила себе одну, с божьими коровками. Мальчикам тоже кое-что купила…

Божьи коровки поблескивают на столе перламутровыми бочками.

– Послушай, – повторяет Роберт.

– Что? – Я улыбаюсь.

– Мне предложили работу. Здесь. В Париже. Контракт подписан и входит в силу с понедельника.

Я в шоке. По-рыбьи хватаю воздух ртом.

– Какую работу?

– Редактора «Вог» для мужчин. Журнал называется «Vogue Hommes».

– Неужели? Было бы странно, если бы он назывался «Vogue Chiens», [18]18
  «Vogue Hommes» – «Мужская мода»; «Vogue Chiens» – «Собачья мода» (франц.).


[Закрыть]ты не находишь? Горячий шоколад, пожалуйста. – Заказ я делаю по-французски. Слава богу, я знаю язык.

– Слава богу, я знаю французский, – произношу вслух. Для Роберта.

Роберт не говорит ни слова. Robert ne dit rien. Я лезу в сумку за сигаретами, хватаю со стола своих божьих коровок. Я зла до чертиков.

– Мог бы и предупредить.

– Все решилось сегодня.

– Плевать. Мог бы посоветоваться со мной. Черт! Твою мать! Где мы будем жить? Где буду работать я? И главное – где будут учиться наши мальчики? Знаю, здесь есть английская школа. А что, если мест не хватит? О боже, Роберт! А как же наш дом в Лондоне? Сдадим в аренду?

Голова идет кругом. Внутренний голос нашептывает: «Жизнь преподносит сюрпризы. Будь благодарна и не упусти свой шанс». Я готова поверить. Но другой, паскудный голосок подзуживает: «Кретинка тупоголовая! Он и в Париж отправился не ради тебя, а ради своей долбаной работы! Дошло, мисс Легко-Запудрить-Мозги?»

Нет. Не дошло.

И поэтому я впадаю в изумленный ступор, услышав от Роберта:

– Нет.

– Нет? Сдавать дом не будем? Но я его очень люблю, Роберт, и не хочу продавать.

– Я уезжаю один, – говорит Роберт. – Фирма предоставила мне жилье. Я буду жить и работать в Париже без вас, Клара.

Все равно не дошло.

– Как это? Почему?

Ха! Так и спросила: «Как это? Почему?»

– Потому что я от тебя ухожу, – отвечает Роберт. – Я ухожу, Клара.

* * *

Мир не рушится. Земля не уплывает из-под ног. Сознание меня не покидает, и желчь не разливается, и меня не выворачивает наизнанку. Мне не хочется ни выть, ни скандалить. Я спокойна.

– Но мы ведь управляемся.

– Я понял, что мне этого мало. Как и тебе.

– Ты любишь меня? То есть… когда ты меня разлюбил?

– Конечно, люблю. – Роберт вздыхает.

– Как таксу. Ты любишь меня как таксу.

– Да, – беззлобно соглашается Роберт. – Наверное, ты права.

– И тебе этого мало?

– Да. Со вчерашнего вечера. Наш разговор расставил все точки над i. Я много думал. Месяцы. Годы, если уж начистоту.

– Вчера была истерика. Не бросай меня только за то, что я однажды закатила истерику.

– Никакой истерики. Ты была права. Я не забочусь о тебе, не люблю тебя так, как тебе хочется. – Роберт слизывает с кончика пальца капельку крема от пирожного.

– Я не хочу, чтобы ты уходил.

– Прости. – Он пожимает плечами. Нервно и немножко комично.

– Дети, – всхлипываю я. – Ты бросаешь наших ребят! Ты их бросаешь, как последний подонок.

Роберт складывает ладони, будто молится. Возможно, так оно и есть. Возможно. Откуда мне знать? Что я вообще знаю о собственном муже?

– Да, Клара. Но я буду приезжать к ним на выходные. Они и не заметят.

Собственно… он прав. Так оно и есть. Только от этого не легче.

– Свинья ты, Роберт. Долбое… свинья! Задрал голову выше зада и думаешь, что познал мир.

Роберт щелкает зажигалкой. Своей.

– У-уф, – издает он с грустью.

* * *

Разумеется, я пытаюсь спешно покинуть чайную, и, разумеется, мое элегантное отступление портят пакеты с подарками, которые цепляются за каждый стул.

От меня уходит муж. От меня уходит муж, с которым мы прожили восемь лет. Мой загадочный, скрытный, неуловимый муж меня бросает. Неужели у него роман? Разведу костер и сожгу все его костюмы! И спляшу на руинах его жизни.

Я рыдаю и рыдаю, никак не могу остановиться, произвожу нескончаемые потоки соплей. Заливаюсь слезами на ложе молодоженов, всхлипываю на унитазе. Стыд, позор и унижение переполняют меня. Мой муж меня не любит… я ему даже не нравлюсь… Он меня бросил, бросил, бросил. Сволочь. Какая сволочь!

– О деньгах не беспокойся, – говорит Роберт несколько часов спустя. Он позволил себе войти в номер и даже снять пиджак. – О доме тоже. Дом перепишем на тебя.

– Плевать мне на твои сраные деньги!

– Тогда из-за чего такие переживания?

– Из-за чего?! Из-за себя. Из-за себя я переживаю!

– Quelle surprise, – отзывается Роберт.

Ах, какой сюрприз? Не очень уместное замечание, правда? Меня бросили. Моя жизнь катится в тартарары. Если даже в этот момент мне не дозволено переживать, то объясните хотя бы почему?

– Почему? – Кроме как у Роберта, спросить больше не у кого. Высмаркиваюсь, как трубач на репетиции. Плевать. На все плевать. – Почему ты настаиваешь на моем эгоизме?

– Потому что ты эгоистка, Клара.

– В чем? Я думаю о наших мальчиках. Это пункт первый. О себе, в конце концов. Пункт второй. Далее, пункт третий – о том, что скажут люди…

– Ради бога, Клара, кого волнует, что скажут люди?

– Меня волнует, скотина! – ору во всю глотку. – Меня волнует, понял? Жалостливые взгляды, объяснения – это все для меня. Это мне будут улыбаться снисходительно, а вслед шептать: «Неудивительно, давно было заметно». Это мне предстоит выслушивать соболезнования и советы типа «Мужайтесь, дорогая». Хотя… – я фыркаю, – боец все снесет, верно? Тем более несгибаемый боец. Который никогда не плачет. – И я снова заливаюсь слезами.

– Пожалуйста, Клара, – морщится Роберт. – Пожалуйста. Прекрати. С тобой все будет прекрасно. С мальчиками тоже.

– Неужели? Боже, все это похоже на дурной сон. Нет, скорее на дрянной фильм: «Мы с мужем и мальчиками любим друг друга безмерно, но больше не можем жить вместе». Безумие какое-то. Мы ни разу не ссорились при них. Они решат, что это шутка. Наши друзья тоже. Нет! Наши друзья решат, что я делаю из мухи слона, что я устроила катастрофу от скуки.

– Ради бога, Клара. Не мне тебя учить, как с этим справиться. Посоветуйся с Кейт, если уж на то пошло. И не забывай – я и так неделями не видел мальчишек.

– Ненормально, согласись.

– Как раз нормально.

– Неужели? Однако крайне странно для любого отца, если только он не работает ночным сторожем. В большинстве своем отцы успевают перед завтраком поцеловать своих детей. В большинстве своем отцы радуются возможности вернуться домой пораньше, чтобы лишних полчаса побыть с детьми… даже искупать их. Дерьмо! Плевать на все, но только не на детей! Мальчишки должны быть счастливы. Им нужна семья и стабильность. Стабильность, Роберт. А ты… А ты их предал.

– Стабильности от меня, увы, не получили ни они, ни ты, Клара, – спокойно говорит Роберт.

– Они ведь маленькие дети. Им нужны мама и папа, и уютный дом, и хомяки.

– Ты все упрощаешь. – Роберт со вздохом берет наш чемодан. – С тобой им проще и веселее. С тобой им спокойно. И ты никогда не исчезаешь из дома.

– Правильно. Ты это делаешь за нас двоих, Роберт.

Жалость к себе убивает. В прямом смысле. Я хочу умереть. Я хочу, чтобы меня не было. Нырнуть бы в ванну и чикнуть по венам. Сунуть бы голову в духовку. Которой здесь нет. Я лежу на кровати, скрючившись гигантским эмбрионом, и слушаю, как Роберт собирается. Как он ходит по комнате, открывает шкаф, достает свои вещи и складывает их в чемодан. Очень аккуратно складывает. Не швыряет как попало, а тщательно сворачивает, разглаживает складки, ботинки упаковывает в обувные картонки – разве что не сетует на нехватку папиросной бумаги с монограммой, которой можно переложить барахло.

Господи, что за дикая боль в затылке. Как ломит виски. Я начинаю раскачиваться вперед-назад. Роберт затихает. Я слушаю тишину.

И вдруг понимаю, что больше не хочу умирать. Не знаю, что произошло, но это так. Произошло – и все тут. Я больше не хочу умирать.

Да, ничего не поделаешь, это не по правилам. По правилам мне положено страдать неделями и месяцами. В идеале – годами. Таять на глазах в доказательство своей тоски, сбросить как минимум килограммов пятнадцать. За это время я должна познать мир и себя, осознать красоту женской дружбы, а на ублюдках-мужчинах поставить крест. Но однажды мне полагается – все по тем же правилам – невзначай упасть на крепкую мужскую грудь, в которой обитает родственная душа, и взлелеять надежду на единственное в своем (мужском) роде исключение. А еще полагается записаться в фитнесс-клуб. И завести собаку.

Спасибо, нет. Есть же, в конце концов, и предел.

Не подумайте, будто я внезапно очнулась от своего эмбрионного состояния, загорланила песни и выдала джигу. Тем не менее свет в конце тоннеля явно блеснул. Я просто заплатила по счету за то, что притворялась счастливой столько времени. Финал был очевиден, а унижение – плата за многолетний спектакль. Хватит притворяться. Хватит делать вид, будто все это свалилось на тебя из ниоткуда. Ты все это время лгала. Ты ведь знала, к чему все идет, но продолжала лгать. А теперь все закончилось. Что ж, надо встать. И взглянуть на себя в зеркало. И умыться. И услышать голос Кейт: «Дорогая моя, я понимаю твое состояние, но это не повод так распускаться». И в самом деле. Ведь никто не умер. И впереди жизнь. И все будет хорошо. Могло быть и хуже, помнишь? Могло быть гораздо хуже.

* * *

Теперь мы – семья с двумя чемоданами. Роберт упаковал свои вещи и спустился в магазин за новым – для меня. Очень мило с его стороны. И я сложила в новый чемодан все свои покупки. Я возвращаюсь в Лондон, а Роберт остается в Париже – он «еще не готов расставить все точки». Он заказал себе номер в маленьком недорогом отеле. В свою квартиру он сможет переехать через несколько дней, так не перешлю ли я туда его вещи? У Роберта уже есть визитка его долбаного «Vogue Hommes», на которой он аккуратным почерком выводит свой новый адрес. Мы скоро увидимся, обещает Роберт, – в следующий уик-энд. А мальчикам он позвонит прямо сегодня…

От запаха аэропортов меня всегда мутит – вонь бензина, пластмассы и резины, – но парижский Орли в 8.30 утра пахнет особо – кофе и круассанами.

Мы сидим и пьем кофе. Я голодна.

– Мне жаль, – говорит Роберт, – мне искренне жаль, правда.

– Что-нибудь еще?

– Нет, Клара. Все эти годы у меня была только ты. – Голос Роберта спокоен, и я верю ему.

Я верю ему. Его костюмы могут не опасаться огня и ножниц, я их не трону.

– Но все кончилось, не так ли?

– Не знаю. Я ничего не знаю. Я хочу быть счастливым, – говорит он. – И хочу, чтобы ты была счастлива, всегда.

– Тогда купи мне круассан, – откликаюсь я, и Роберт улыбается, впервые за два дня по-настоящему. Он приносит мне два круассана, завернутые в самолетную салфетку, – обычный и миндальный.

У таможенной стойки мы прощаемся.

– Мне очень-очень жаль, – говорит Роберт снова.

– И мне. Жаль… Жаль всего, что было. И чего не было. – И я заливаюсь нервным смехом – точь-в-точь дурацкий смех в комедийных сериалах.

– Не жалей, – качает головой Роберт. – И поцелуй мальчиков за меня. – Он почти шепчет. Потом касается моей щеки губами и неожиданно страстно обнимает. – До свидания, Клара.

– До свидания, Роберт.

Я никогда не видела своего мужа плачущим. Но что-то всегда случается впервые. Роберт поворачивается и уходит; я вижу, как он сжимает и разжимает пальцы.