Текст книги "Моя жизнь на тарелке"

Автор книги: Индия Найт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

13

В пятницу утром мы собираемся к Джулиану. Втроем. Без Роберта. Плевать, плевать, плевать. Между нами, мне далеко не плевать, а, напротив, страшно обидно. Не так уж часто я обращаюсь к нему за поддержкой. Почему? Да потому что сам должен догадаться, когда мне плохо. Восемь лет – не такой уж маленький срок. Пора бы и выучить, что меня выводит из равновесия, а что радует. Так ведь? Похоже, что не так.

Помнится, я уже упоминала о некоторых проблемах, связанных с жизнью на природе. Увы, коровы и прискорбное отсутствие магазинов – это еще не все мои деревенские беды. Сейчас острее всего стоит проблема одежды. Чарли с Джеком, полностью одетые, давно уже маются от нетерпения.

Я скорбно вздыхаю, в четвертый раз за утро перебирая свой гардероб. Одного взгляда на него достаточно, чтобы нарисовать мой образ: горожанка до мозга костей. Шкаф ломится от излюбленных городскими мамашами свободных свитеров, брюк-стрейч, клетчатых рубашек и твидовых юбок (какая ирония). Не люблю я все эти тряпки типичной мамаши. В четверть восьмого утра их вид почему-то оскорбляет меня до глубины души. «Ненавижу», – бормочу я, злобно пялясь на одежду. Потом оттягиваю ворот пижамы и заглядываю внутрь. Привет, грудки. Не забыли еще, как выглядывали из атласного декольте вечернего платья? Молчат. А что им остается? Их последний выход в свет остался в таком далеком прошлом, что болезни Альцгеймера, боюсь, не миновать.

Тем не менее груди на месте и совсем не так плохи – для тех, кто разбирается. Вернусь от Джулиана – и первым делом по магазинам на поиски… Чего? Минувшей юности? Именно.

На подоконнике стоит фотография – Кейт и я двух лет от роду. Чудесный домашний снимок, который я видела тысячу раз. Сегодня я смотрю на него другими глазами и окончательно падаю духом. Несмотря на бесспорно родительский статус, наряд на маме от Гуччи – скромное платье с разрезом от изящной загорелой лодыжки до бедра. Я снова подхожу к шкафу и чувствую себя подобием – копией! – Демиса Руссоса.

Обиднее всего видеть наряды, оставшиеся от дородительской эпохи, – сексуальный шелк, который так и хочется погладить, юбки-колокольчики много выше колена, приталенные кашемировые кардиганы, облегающий пиджак. Как вернусь, сдам все это в химчистку. Если влезу, конечно.

Однако, однако… Даже отбросив ностальгию, приходится признать, что в деревню мне ехать абсолютно не в чем. Одна из величайших тайн кроется в умении сельских женщин носить подходящую одежду и не выглядеть при этом разжиревшими лесбиянками. Как им удается? Мне необходимо это знать. Мне нужен совет. Как совместить мой трикотажный костюм от Николь Фархи (широкие дымчато-серые штаны и такая же туника) с низкими каблуками? Я уверена, что к костюму требуются высокие каблуки, но у них на деревенскую грязь аллергия.

Где же выход? Ладно, надену светло-коричневые замшевые ботинки на шнурках. Примеряю: сразу становлюсь похожей на лесбиянку. Меняю ботинки на лодочки с каблуками сантиметров в пять: изящно и стильно. Снова надеваю ботинки: натуральный асфальтовый каток в трикотаже. Опять лодочки: эффектная кокетка. Ботинки: торговка из мясной лавки. Мясник в шароварах, смеюсь я, в восторге от собственного остроумия.

Что еще? Может, платье? Достаю узкое однотонное платье – из Старой коллекции. Поверх небрежно набросим длинный свитер фасона «с чужого плеча». Хм-м… Неплохо. Совсем даже неплохо. Слегка смахиваю на школьницу-переростка, ну да ладно. А с ботинками?.. Вот дерьмо. Прямая дорога на цирковую арену. Может, спортивный костюм с кроссовками? И вовсе нелепо. Нет ничего безобразнее, чем женщина, которая при своем бесспорном шестнадцатом размере прикидывается, что не вылезает из тренажерного зала. Вытатуировала бы на лбу: «Не верьте глазам своим», – и дело с концом.

Джинсы? Не смешите меня, а то расплачусь. Тогда юбка. Грациозно переступив через кучу вываленной одежды, перехожу к юбкам. Твидовая? В самый раз, пожалуй – классически деревенский стиль. Надеваю. Гибрид мисс Марпл с придурковатой престарелой молочницей. Единственная замена ботинкам – полусапожки, в которых я выгляжу преданной поборницей садо-мазо.

– Твою мать! – кричу я. – Твою мать, твою мать!

Сгребаю весь ворох, сваливаю в чемодан, подбрасываю туда же пару вечерних нарядов (у Джулиана принято переодеваться к столу), пригоршню колготок и стопку практичного белья.

– В Сомерсет еду, в конце концов, а не на дефиле в Милан.

– А ты ругалась! – радуется Чарли. – Я тоже умею ругаться. И про собачью маму, и по-всякому.

Знаю, что самое время прочесть нотацию, но меня разбирает любопытство:

– А как умеешь? Шепни на ушко.

– Ладно, – с важным видом кивает Чарли. – Только совсем-совсем тихо, а то Джек услышит. Ему нельзя ругаться, он еще маленький.

– Тебе тоже рановато, дорогой. – Как только Джек уходит за своим плюшевым любимцем, медвежонком Кексом, я присаживаюсь на корточки и подставляю ухо старшему сыну. – Давай, выкладывай, и сразу забудем все плохие слова, договорились?

– Задница! – с восторгом шепчет Чарли. – Жопа! – Он косится на меня. – Говно. Говни-ще. Говняный!

– Чарли! – Я в шоке. – Это ужасно. Где ты такого набрался?

Чарли пожимает плечами:

– В школе, конечно. Только я их все равно не говорю. Мам, а зачем нужны плохие слова?

– Их иногда говорят взрослые, дорогой, когда очень, очень сильно сердятся.

– А я иногдаговорю – дундук, – заговорщически хихикает Чарли. – Когда этот противный Мило ко мне пристает.

– Дундук – это можно. – На секунду прижав сына к себе, я вдыхаю теплый детский аромат. – Кажется, мы забыли взять книжки. Ну-ка, сбегай наверх, выбери, что будем читать у Джулиана.

– Теперь у нас с тобой есть секрет, правда, мам? – Вскидывая ноги, как заправский каратист, Чарли скачет к двери.

– Правда, дорогой, – подтверждаю я уже из ванной.

Еще одна чисто деревенская проблема: природа не терпит макияжа. Прогуливаясь по проселочной дороге с ярко накрашенными губами, вы будете чувствовать себя идиоткой, да и выглядеть не лучше. А мне, как я уже говорила, естественный облик противопоказан, если только эта естественность не творение рук визажиста. Вытряхнув в объемную косметичку содержимое парфюмерного шкафчика, назло судьбе сую еще два тюбика помады, тени и тональный крем. Клоунский вид на выходные обеспечен, ну и черт с ним. Выбор невелик: либо изображать из себя мужика в юбке, либо размалеванную шлюху. Ни тот ни другой вариант меня не прельщает, но второй как-то ближе.

* * *

Особо приятным наше путешествие не назовешь. Поезда – штука ненадежная, запросто превращаются в аттракцион ужасов. Особенно тяжело приходится пассажирке с двумя детьми, которые так и норовят ускользнуть от родительского ока и прилипнуть к очередному странному субъекту. Мои дети обожают носиться взад-вперед по вагону, совершенно игнорируя симпатичных старушек и их смирных внуков. Джек и Чарли питают слабость к беседам с бритоголовыми громилами, футбольными фанатами и личностями, мягко говоря, в подпитии. Их идеал – фанат «Миллуолла», пьяный в стельку и с лысым черепом, но и к рядовым оборванцам они тоже вполне благосклонны.

Помимо мальчишек в дороге меня сопровождают тяжеленный чемодан, корзина с книжками и плюшевыми тварями, увесистый пакет с сандвичами и пачка газет (ну-ну). Через два с лишним часа я выбираюсь из вагона помятой, обтрепанной и вымотанной; вся в крошках и с пятном от сока на рукаве.

Джулиан ждет нас на платформе. Мальчишки замечают его первыми.

– Джулиан! – кричит Чарли. – Привет, Джулиан! Мы любим тебя! Мышку нарисовали тебе! Правда, Джек?

Джек смущенно кивает, протягивая Джулиану руку.

– А я уже в команде, Джулиан! – Чарли носится кругами. – В футбольной! Я прямо как супермен!

– Я люблю мышей и Дэвида Бэкхема, – шепчет Джек. – Ты тоже?

Радость так и распирает его, но глаза поднять он стесняется. Джулиан малыша не слышит, и вместо приветствия я говорю:

– Джек сказал, что любит Дэвида Бэкхема. И мышат.

– Правда? – радуется Джулиан, ероша Джеку волосы. – Молодец. А почему?

– Потому… – Джек от усердия морщит нос. – Потому что люблю. Бэкхем быстло бегает.

– Это он может, – смеется Джулиан. – Привет, Клара. – Он целует меня. – Как доехали?

– Отлично. Испачкались, правда… – я демонстрирую пятно на рукаве, – а в остальном все отлично.

– Ну и хорошо, – отзывается Джулиан. – Чистюлей тебя никто не назвал бы. Помню, что в тарелке было, то и на тебе.

Я не знаю, как реагировать. «Синдром Дауна – это пожизненный приговор, Джулиан». Так, что ли?Впрочем, ответа Джулиан не ждет; да и мне неплохо бы попридержать язык – он ведь не со зла, а по простоте душевной.

– Ну что, ребята? – Джулиан кивает в сторону своей машины. – Поехали?

* * *

Особняк великолепен: по-георгиански основателен, весь увит глицинией. Аллея от ворот к крыльцу тянется непристойно долго. Мальчишки оглушительными воплями приветствуют всех встречных овец и коров, а Джулиан ведет со мной учтивую беседу, как благонравный племянник с поднадоевшей незамужней тетушкой: «Прекрасная погода, не правда ли? Всходы нынче хороши. Взгляни, какой фазан».

Гостей будет полон дом, рассказывает Джулиан. Мы уже здесь, Эви и Фло приедут после обеда, так же как и Дигби с Магдаленой, родители Френсиса. Мисс Джонсон, соседка Джулиана, обещалась быть к обеду. Этер, сестра Дигби, приедет с детьми завтра.

Под неистовый собачий лай мы выбираемся из «лэнд-ровера» и шагаем к крыльцу, где нас ждет радушная хозяйка. Анна, третья жена моего отчима, принимает нас в джинсах и пушистом свитере, умудряясь выглядеть непринужденно по-деревенски и чертовски женственно. Как ей это удается? Я немедленно скисаю, проникаясь ненавистью к каждому миллиметру своего никуда не годного наряда.

– С приездом. – Анна целует всех по очереди. – Обед через полчаса. Ваша обычная комната готова. С вещами помочь?

– Благодарю, мы справимся. Идем, ребята. Чарли, дорогой, захвати корзинку.

– Мы хотим с Джулианом, – тянет Джек. – У него цыплята.

Я оглядываюсь на Джулиана, тот весело кивает.

– Покажу им курятник. Перед обедом по рюмочке – не возражаешь? Тогда спускайся в малую гостиную. Минут через пятнадцать, идет?

– Ладно, – говорю я. – Спасибо тебе. А вы, – я строго смотрю на мальчишек, – ведите себя прилично.

– Ладно! – кричат они и со всех ног несутся к курятнику.

Мы всегда останавливаемся в Вишневой комнате, где царит пурпурное великолепие: на окнах тяжелые густо-вишневые шторы, на кровати вишневое покрывало, обивка диванов и кресел тоже цвета спелой вишни. Места в комнате более чем достаточно даже с разложенными для детей раскладушками. Обойдемся без раскладушек. Роберта нет, а ребята будут счастливы поваляться на поистине королевском, с пологом, ложе. Меня вдруг разбирает злость… или горькая досада, если как следует прислушаться к чувствам, но я не желаю прислушиваться. Не здесь. И не сейчас.

Первым делом умываюсь и чищу зубы: от поездов и самолетов у меня почему-то всегда кисло во рту. Сажусь на кровать. Наверное, надо переодеться. Нет, не стану. Целую вечность разглядываю вазу с колокольчиками на прикроватной тумбочке. Смотрю на часы: до назначенной в малой гостиной встречи целых десять минут. Господи, ну почему бы мне не чувствовать себя здесь хоть немного свободнее? Вздыхаю. Подпрыгиваю на кровати, проверяя пружины на прочность. Снова смотрю на часы: еще восемь минут. Ладно. Вряд ли мир рухнет, если я заявлюсь немножко раньше.

* * *

Уж сколько лет навещаю Джулиана, а где кто живет, до сих пор не разобралась. Медленно спускаясь по лестнице, отмечаю тишину и привычность ароматов: в особняке всегда пахнет воском для мебели и цветами. Справа доносится приглушенный шум – там кухня; я сворачиваю налево, в коридор, ведущий к малой гостиной.

Первое, что бросается в глаза с порога, – галерея фотографий, занимающих все горизонтальные плоскости в комнате. Какого черта, спрашивается, я каждый раз сравниваю количество снимков родных детей Джулиана (десятка полтора) со своим одним-единственным свадебным снимком? Ведь знаю, что ничего здесь не изменится, и все равно пересчитываю с надеждой.

Джулиан уже на месте. Высокий, седовласый, аристократичный, мой отчим беседует с мисс Джонсон, вальяжно прислонившись к камину. Мисс Джонсон прибыла к ленчу в брючной тройке; в кресле она сидит широко расставив ноги и задрав подбородок – член закрытого мужского клуба позапрошлого века. Коренастая и упитанная до степени кадушки, мисс Джонсон носит исключительно брючные костюмы, курит тонкие, но убийственно крепкие сигары, а утреннему чаепитию предпочитает стрельбу по кроликам, которых она называет не иначе как «эти пидоры».

– Клара, – блеснув глазками-смородинками, улыбается мисс Джонсон. – Чертовски рада тебя видеть, малышка.

– Привет, Миртл. – Я целую ее. Люблю я мисс Джонсон, о сексуальной ориентации которой мы распространяться не станем, поскольку в округе это не принято.

– Тяпнешь с нами? Чего ждешь, Джулиан, плесни девочке, – командует гостья. Сама она, судя по цвету жидкости в бокале, глушит неразбавленное виски.

– Мне чего-нибудь полегче, а то засну.

– Еще чего не хватало. Я собиралась прогуляться с тобой и ребятишками.

– Да? С удовольствием. Только… где они? – Я оборачиваюсь к Джулиану.

– В конуре! – гогочет мисс Джонсон.

– Где? А что они там… – Я чувствую себя актером в незнакомой пьесе, которую к тому же играют на неведомом мне языке. Увы, здесь со мной такое случается сплошь и рядом. Ступив в поместье Джулиана, я превращаюсь в иностранца, которому только и остается, что тыкать пальцем в каждый предмет и с простодушной улыбкой интересоваться: «Пажалуста, сказать, это есть что?»

– А где ж им быть? Самое то место! – басит мисс Джонсон.

Я смотрю на нее во все глаза.

– Джек и Чарли на кухне с Анной, дорогая. Собрали полкорзинки яиц, – улыбается Джулиан. – А Миртл имела в виду своих собак.

– Ах, во-он что! – От облегчения у меня дрожат коленки. – А я подумала…

– …что старая дура заперла сопляков на псарне, – укоризненно басит Миртл.

– Н-ну… Да.

– И что? Худа бы не было. Никто б их там не тронул. Человечеству есть чему поучиться у братьев наших меньших.

– Все равно как-то…

– А где твой муж, Клара? – спрашивает Джулиан, протягивая мне бокал с шерри. – Приедет вечерним поездом?

– Он не смог… дел полно, – мямлю я неубедительно.

Джулиан приподнимает бровь, но от комментариев воздерживается. Он такое регулярно проделывает, когда речь заходит о Роберте. Чем очень злит меня.

– Обед готов, – объявляет хозяйка, появляясь в дверях гостиной.

Анна очень славная и удивительно похожа на Джулиана – копия моего отчима в женском варианте, разве что чуточку миловиднее. Похожие внешне, Джулиан с Анной и характерами сошлись. Неписаные правила местной жизни для обоих – открытая книга, а в лабиринтах comme il faut [13]13
  Приличный, порядочный (франц.).


[Закрыть]деревенской аристократии средней руки ориентируются до того слаженно, что им зачастую и слова не нужны.

Дети Анны учатся в школе-пансионе.

– Скучаю, конечно, – признается она по дороге на кухню. – Но так уж устроена жизнь. Меня тоже отправили учиться в семь лет. Привыкла. Со временем все привыкают. Потом жизнь вдали от дома даже начинает нравиться, – добавляет она с апломбом убежденного в своей правоте человека. – А в конце концов другой жизни себе уже и не представляешь.

В прошлом я слушала эти слова (подозрительно частые для человека, убежденного в своей правоте) с болью в сердце. Те времена прошли, но меня по-прежнему пробирает дрожь, стоит лишь представить семилетнего Чарли на вокзале в Паддингтоне, с рюкзачком за спиной и чемоданчиком в тонкой дрожащей ручке.

– К тому же теперь не то что прежде, в наши дни, – продолжает Анна. – Теперь у всех эти… мобильники, да и форму можно носить не каждый день.

Я молча изображаю согласную улыбку; я не говорю о том, что мобильник не обнимет и не подует на ушибленную коленку; гоню прочь воспоминания о мерзкой каше, жестком как подошва мясе и серых вечерах, когда тоска по дому раздирает грудь.

* * *

На обед подают отбивные и пирог с печенкой, картофельное пюре, овощи и восхитительную шарлотку. За столом довольно весело, в основном благодаря неумолчной болтовне мальчишек и шумному воодушевлению мисс Джонсон. Я уписываю блюдо за блюдом, нахваливая каждое в отдельности и труды хозяйки в целом. Насчет остальных не знаю, но сама себе я кажусь дьявольски обворожительной.

После обеда Джулиан отбывает на станцию встречать Дигби с Магдаленой, а я растягиваюсь на лужайке вместе с детьми, которых, впрочем, на отдых не сильно тянет. После «салок» они отправляются в экспедицию, откуда то и дело притаскивают мне для изучения всякие любопытные штуковины – камешки, коряги, комки сваленной овечьей шерсти. Научный энтузиазм растет с каждым откопанным экспонатом, так что вскоре Джек оказывается по уши в иле из ближайшего ручья, а Чарли вымазан в гусином помете. Приходится подниматься к себе в комнату, чтобы переодеть мокрого Джека.

– Мультики еще не начались? – Размазывая помет по покрывалу, Чарли жмет кнопки на телевизионном пульте.

– Думаю, нет, – бросаю я через плечо, силком утаскивая недовольного Джека в ванную. – Ради бога, Чарли, слезь с кровати. Посмотри, на кого ты похож!

Кто мне объяснит, как можно набрать полный нос грязи? Игнорируя протестующие вопли Джека, я отдраиваю его намыленной губкой и выскакиваю за чистым костюмом в комнату, где мое внимание привлекает голубой экран.

– После рекламы мы встретимся со звездой современного танца Сэмом Данфи, – сообщает дикторша. – Оставайтесь с нами.

– Хоооооооолодноооо! – ревет в ванной Джек. – Давай маааайку, мам, давай штааааны!

– А Джек совсем голый? – смеется Чарли. – Когда будут мультики, мам?! Можно «Игрока» достать?

– Маааааааам! – вопит Джек.

– Иду. – Вытащив из чемодана футболку и брюки, я возвращаюсь в ванную. – Давай, Джек. Быстро-быстро-быстро. Мне хочется кое-что посмотреть по телевизору.

– Меня зовут Сквилтли! – заявляет Джек, сует одну ногу в штанину и надолго задумывается. – Как в Покемонах.

– Правда? А сам справишься, Сквиртли?

– Да. Мне скоро четыре года будет.

– Отлично. Если что не так – зови, я рядом.

Чарли по-прежнему сидит на кровати, по-прежнему чумазый, но зато с любимой электронной «стрелялкой», которая издает на редкость гнусные звуки.

– Чарли, выключи. Я хочу послушать.

– Би-бип, би-бип, БИ-БИ-БИИП! – вторит Чарли электронным выстрелам.

В мою сторону он и бровью не повел, наверняка не слышал.

Из ванной выкатывается младший.

– Коп-коп-коп, – заливается Джек. – Так Дигли в Покемонах говолит! Коп-коп-коп!

На тумбочке оживает телефон.

– БИИП! – орет Чарли. – ЕСТЬ!!!

– Коп-КОП!

На экране – Сэм Данфи крупным планом. Снимет кто-нибудь долбаную трубку с долбаного телефона?

– Би-бип!

– Коп-коп!

Хоть телефон заткнулся. Но все равно ни хрена не слышно. Жму кнопку громкости на пульте.

– …снова вернуться в Лондон… волнение… публика… встретиться с друзьями… – говорит Данфи.

Опять давлю на кнопку. Тщетно. Мальчишки разошлись на полную катушку; рев стоит как в зоопарке.

– …погулять по берегу реки… Тра-та-та тра-та-та… в ресторанах.

За окном на кого-то оглушительно лает Элвис (любимый пес Эви). Я разворачиваюсь к детям и ору, надсаживая глотку:

– Ну все, довольно! Тишина! Все молчат! Чур, кто первым рот раскроет, тот девчонка!

– В пампелсе? – интересуется любознательный Джек.

– В памперсе и с пустышкой. Все, тишина.

Джек шлепается на кровать и затыкает рот рукой. Чарли, выключив игру, зарывается лицом в подушку.

– Поделитесь с нами самым ярким впечатлением от Лондона, – говорит журналистка сиропной внешности. Я тут же нарекаю ее Леденчиком.

– Так сразу и не скажешь… Архитектура, пожалуй, впечатляет. Очень люблю Кью-Гарденз.

– Кью-Гарденз? – умиляется Леденчик. – Не потому ли, что там легко спрятаться от репортеров? В последнее время вы были в центре внимания…

– Кстати, о прессе, – неожиданно перебивает ее Данфи, – и о ярких впечатлениях. Мне запомнилось одно недавнее интервью. Не стоит, наверное…

– Давайте, давайте, – подбадривает Леденчик.

– Одна девушка, женщина… наградила меня вшами.

– Вшами? – ужасается Леденчик.

– Да. – Данфи белозубо улыбается. – Сначала она меня оскорбила, а потом еще и вшей на память оставила.

Чуя сенсацию, Леденчик подается вперед. Я делаю то же самое, но совсем по другой причине.

– Поподробнее, Сэм, если можно. Как она это сделала?

– Как оскорбила? Назвала меня исполнителем народных танцев, в стиле Робина Гуда. Иными словами, деревенским плясуном. (Я хватаюсь за сердце.)Точнее, деревенским плясуном-педрилой.

Леденчик возмущенно выгибает бровь, но Данфи не обращает на нее внимания – ухмыляется себе под нос.

– Признаться, я вышел из себя. – Данфи улыбается еще шире (ладно! согласна!)своей сексуальнойулыбкой. – И напрасно. Это ведь было забавно. Ну а на следующий день, – он пожимает плечами, – у меня жутко зачесалась голова. Разумеется, я решил, что виновата она.

– Профессионализм нашей прессы, – вздыхает Леденчик. – Не хотите назвать имя моей коллеги?

– М-м… Нет.

О господи! О святые угодники! О Пресвятая Дева!

– Эй! – Чарли первым открывает рот. – Это же Дрянфи, да?

– Да, дорогой, это он.

Моя голова вдруг начинает отчаянно чесаться. Вскочив с кровати, я мечусь взад-вперед по комнате.

– Наши воши к нему перепрыгнули, что ли? – не унимается Чарли.

– Очень может быть.

Чарли слезает с кровати, топает через комнату, берет меня за руку и поднимает серьезный взгляд:

– Не плачь, мам. Он же совсем не злой был. Даже смеялся.

– Что правда, то правда, дорогой.

– Длянфи смеялся. Коп-коп!

– Срочно лекарство! – Хватаю трубку, набираю номер мобильника Фло и оставляю сообщение: – Заскочи по дороге в аптеку, Фло, умоляю! Купи что-нибудь от педикулеза.

Господи, до чего же унизительно. Однако… однако есть над чем задуматься.