Текст книги "Жозефина"

Автор книги: Имбер Де Сент-Аман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

В этом мире нет ничего более простого, чем показать в сверкающих красках любое предприятие, которое удалось. В брюмере, как и во фрюктидоре, сила главенствовала над правом, а у силы всегда есть множество почитателей. Все кончено, партия выиграна.

Три часа утра. Бонапарт садится в коляску и возвращается из Сен-Клу в Париж, жители которого осветили свои дома, чтобы приветствовать его незаконную победу.

Глава XXX

ЭПИЛОГ

Между тремя и четырьмя часами утра Бонапарт возвращается из Сен-Клу в Париж. Вместе с ним в коляске его брат Люсьен, Сийес и генерал Гарданн. Всю дорогу генерал молчалив, задумчив и мечтателен. Буря эмоций сменилась физической и моральной усталостью. Может быть, воображение этого великого актера истории обуревает предчувствие будущего, осознание будущих ролей? Сколько мыслей о капризах фортуны должно приходить ему на ум! Побежденный, он был бы вне закона. Раз стал победителем – нет больше никакого закона, кроме его воли. Потерпевший поражение, он лишь отступник, ренегат, достойный презрения, его лавры рассыпались бы в прах, его заклеймили бы позором и облили грязью. Но как победитель, он ступит на Капитолий, клянясь, что он – спаситель отечества. Потерпевший поражение, он лишь несущий смерть корсиканец. Победитель – это избранный человек, гений-хранитель, вместо поношений и ругательств – гимн славословия и благодарности. Старые партии разоружаются, юные роялисты с воодушевлением спешат встать в ряды под трехцветное знамя. Армия и народ сотрясают воздух бурными приветствиями, священники поют гимны. На форуме, в полях, в храмах, во дворцах, в лачугах – повсюду одинаковое выражение радости.

Однако авторы этого государственного переворота хорошо знают, что овации, которыми их встречают, – это лишь результат успеха, а успех зависит от самых мельчайших случайностей. Победите – и вы герой; потерпите поражение – и вы предатель. Какая насмешка – человеческая справедливость, и сколь шатки и неопределенны приговоры самой истории! Потомки, как всеобщие выборы, без конца пересматривают свое мнение. Правильность в таком-то году, ошибка в таком-то. Голос народа – не глас Божий.

Вот Бонапарт возвращается в свой дом на улице Победы, в тот дом, который всегда приносил ему счастье, он возвращается в дом, где он женился, откуда отправился в Италию и в Египет и куда вернулся все еще победителем, где еще позавчера он подготавливал успех государственного переворота, «предтечу» его верховной власти. Он нежно обнимает Жозефину и пересказывает ей во всех деталях перипетии дня. Он вскользь упоминает об опасностях, с которыми он столкнулся в оранжерее, и сам шутит над своим страхом, который он испытывал, когда нужно было говорить, а не действовать. Затем он отдыхает несколько часов, а утром он просыпается властителем Парижа и Франции.

Судьба вынесла решение. Кто смог бы сопротивляться человеку, которому сопутствует «бог судьбы и войны»? Послушаем одного писателя-демократа, который говорит о пассивном одобрении народа: «Я думаю, это было самым сильным страданием для последних поборников свободы во Франции. После такого страдания любое другое страдание – игрушка. Они полагали, что за ними идет народ, что они завладели его душой. В течение нескольких дней они ходили по городу, оглядывая перекрестки площади. Где же были великолепные ораторы с трибун прошлых ассамблей? Где леса пик, столько раз поднимавшихся, где клятвы, повторявшиеся четырнадцатью армиями, где эта гордая нация, которую так часто приводила в исступление и ярость одна лишь тень властителя? Где была гордость? Где была римская неприязнь? Как в такой короткий срок могли так низко пасть великие сердца? Никакого ответа. Совет Пятисот находил лишь удивленные лица, вдруг подчиненные силой души, недоверчивые или безмолвные. Все развеялось в один момент. Они сами, кажется, преследуют лишь мечту».

Приближается пора, когда республиканская простота уступит место искусному и утонченному монархическому этикету, когда женщина, томившаяся когда-то при терроре в тюрьме, будет окружена роскошью и пышностью, как азиатская царица; когда Люсьен Бонапарт будет поздравлять себя, по его собственному выражению, «с тем, что не вошел в эту схватку принцев и принцесс, ведомую всеми ренегатами Республики». «Так как, кто знает, – добавляет он, – уж не пример ли такого количества ренегатства деморализовал меня политически и даже философски».

Чем больше углубляешься в историю, тем больше она удручает. Вызывают улыбку иллюзии народов – иллюзии свободы, иллюзии абсолютизма. Каждое правительство считает себя бессмертным, прежде чем пасть; ни одно не видит пропасти, разверзшейся под его ногами. Сравнивая результаты с усилиями, начинаешь оплакивать порочный круг, по которому движется человечество. Что сказал бы Бонапарт, что сказали бы его обожатели, его сеиды, если бы им сообщили, каков будет конец эпопеи? А республиканцы, такие гордые, такие убежденные раньше, что подумали бы они о своем внезапном изменении взглядов? Франция дорого заплатила за свои длительные периоды ренегатства. Сжигая то, что она обожала, и переходя к обожанию того, что она сожгла, она начала сомневаться в своих собственных триумфах и пришла к забвению самых блистательных легенд веков, к поочередному осмеянию монархии, империи, республики и к освобождению себя от собственных идей, убеждений, принципов, как актриса расстается с поблекшими костюмами.

Все кончено. Жозефина меняет роль. Она больше не зовется гражданкой Бонапарт. Ее будут называть мадам, как женщин старого режима, прежде чем ее назовут императрицей и Величеством. Республика остается только в названии. Исчезают республиканские институты. Остается один человек. Бонапарт, первый консул – больше чем конституционный правитель, и мало королев имело столько влияния, как его жена. Однако республиканский период политической жизни обоих супругов был по-настоящему самым счастливым моментом их существования. До 18 брюмера Бонапарта могли воспринимать как солдата свободы, а его жену – как настоящую патриотку. В этот период она с редким умением служила интересам своего честолюбивого супруга. Не будь ее, достиг ли бы он таких удивительных высот? Не ей ли он обязан поддержкой Барраса и тем, что в двадцать шесть лет стал главнокомандующим итальянской армии; не была ли она так полезна ему в Милане и в Париже, не она ли завоевала сначала итальянское высшее общество, затем французское; не удалось ли ей во время его египетской экспедиции ослабить зависть Директории; не сумела ли она быть в дружбе как с роялистами, так и с республиканцами, а утром 18 брюмера покрыла цветами шпагу Бонапарта, а в душистой записке, адресованной Гойе, спрятала западню? Динамика неумолима; улыбка мадам Бонапарт сопутствует каждому деянию ее супруга.

После 18 брюмера Люсьен еще полон либеральных иллюзий, совсем как Дону, Грегуар, Карно и сам Лафайетт. Он пребывает в убеждении, что Республика никогда не трансформируется в монархию, и он искренне воображает, что он спас свободу. Позднее он напишет генералу Гувьону Сен-Сиру: «Не согласитесь ли, дорогой генерал, что этого воина, когда-то равного Вам, сегодняшнего Вашего императора, Вы знали как ревностного и искреннего республиканца? Нет, ответите Вы, он вводил нас в заблуждение своим обманчивым видом. А я утверждаю, что он сам заблуждался. Генерал Бонапарт долгое время был республиканцем, как Вы и я. Он служил Республике с известным Вам рвением, с таким, какое Вы, возможно, не осмелились бы употребить на подобном плацдарме и против этого населения. Гордый характер независимых городов, рождавшийся на наших глазах, заставлял его уважать человеческое достоинство; и только когда консульская магистратура была заменена пожизненным консульством, когда решились сформировать некоторое подобие двора в Тюильри и окружили мадам Бонапарт префектами и придворными дамами, только тогда можно было разглядеть изменение в сознании властелина, и он позволил себе обращаться с этим миром так, как, впрочем, весь этот мир того желал».

Возможно, Наполеон был Цезарем вопреки самому себе. Еще вечером 18 брюмера он надеялся добиться одобрения своих Советов и не делать ничего противозаконного. Кто знает? Возможно, не было бы никакого государственного переворота, если бы директоры согласились снизить для него возрастной ценз, коль ему было лишь тридцать лет, а по Конституции для директоров требовался сорокалетний возраст. От чего зависят судьбы республик и империй?

Изначально Бонапарт был республиканцем, а Жозефина – роялисткой. Они станут сторонниками императорского режима, став один императором, другая – императрицей. Но имперское великолепие не заставит его забыть республиканский период. Скромная форма победителя при Арколе ему, возможно, предпочтительней и милей великолепного одеяния при короновании, и не однажды под золотыми лепнинами императорских дворцов добрая Жозефина будет с грустью вспоминать скромный дом на улице Победы, который был святилищем их любви.

Средиземноморское солнце не заставило ее забыть первые лучи восхода. Как и сама Франция, она теряет в свободе столько же, сколько приобретает в величии. Ее почти независимая жизнь сменяется подчинением этикету, ограничениями, свойственными ее высокому положению. Она уже королева, правда, не по происхождению. Покинув свой маленький особняк на улице Победы, она размещается в Люксембургском дворце. Но резиденция Марии Медичи оказывается недостаточно просторной для первого консула и мадам Бонапарт. По прошествии нескольких дней они, король и королева Франции, переместятся в Тюильри. Люсьен, невольный пособник создания империи, будет сокрушаться о том (как он сам об этом говорил), «что Конституция консульской республики так легко была принесена в жертву тому, что можно было бы назвать присвоением монархической власти, что так варварски уничтожили в неудачнике Людовике XVI, лучше всего подходившем к монархии». По требованию супруга мадам Бонапарт вынуждена будет удалить от себя мадам

Талльен и многих других своих лучших подруг из общества Директории. Даже не будет больше произноситься имя Барраса, такого могущественного раньше, а теперь неизвестного и забытого в своем поместье Гросбуа. Бонапарт совсем не любит вспоминать, что когда-то он зависел от этого человека.

Уже видно, как организуется круг льстецов, который можно было бы уже назвать консульским двором. Возродятся идеи и мода прошлого. Многие из республиканских нововведений продлятся не дольше, чем новый календарь. Возрождается общество, казавшееся умершим. Мадам Бонапарт вновь становится той, какой она была не внешне, а в глубине, дамой старого режима. Тюильри не так уж далеко от Сен-Жерменского предместья.

Но с приходом всевозможных успехов, богатств, величия Жозефина не без волнения будет вспоминать свою жизнь при Республике. Тогда она была молодой, а никакие сокровища и богатства не заменят молодости. Тогда у нее была надежда. А разве она не соблазнительнее реальности? Тогда она была красива. А разве для женщины не красота – настоящая империя? Тогда она была любима своим супругом и ей не нужно было блеска трона, чтобы казаться милой ему. В простом муслиновом платье и с цветами в волосах она была ему желанней, чем в платье для коронации, в этом волочащемся по земле платье из серебристой парчи, усеянной розовыми пчелами, и в сверкающей камнями короне. Не было у нее ни конюшни, ни камергеров, ни придворных дам. Но молодость украшала ее лучше, чем диадема.

Несомненно, императрица и королева Жозефина сожалела о том времени, когда в лоне республиканского общества у нее не было другого имени, кроме гражданки Бонапарт.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Любезный читатель, ты познакомился с одним из периодов, возможно, самым счастливым в жизни первой жены Наполеона Бонапарта.

Мари Жозеф Роз – Жозефиной ее начнут называть с легкой руки Наполеона – пришла в мир под синим небом тропиков, на самом прелестном и живописном среди Малых Антильских островов. Ее родиной стал городок Труазиле на Мартинике, где отец Жозеф Гаспар Таше де ла Пажери пребывал в должности капитана гавани. Кроме того, он был владельцем нескольких кофейных и чайных плантаций. Жозеф Гаспар родился в Карбе на Мартинике в 1735 году в семье, принадлежавшей к старшей ветви старинного французского дворянского рода, младшая ветвь которого оставалась во Франции. Мать девочки Розе Клер де Верже де Саннуа тоже происходила из старинной и уважаемой французской семьи, переселившейся на Мартинику. Она родилась в 1736 году и умерла в 1807 году в Труазиле.

В Мари Роз французский дух соединился со знойным темпераментом тропиков, и в результате возник прелестный тип креолки, своеобразный и привлекательный. Обворожительная грация гибкого тела, матовый цвет лица, прекрасные, мечтательные синие глаза, обрамленные длинными ресницами, темные с красноватым отливом волосы, непокорными локонами обрамлявшие ее продолговатое лицо, и нежный, мелодичный голос – все это безудержно влекло к ней. Сам Наполеон признавался: «Я выигрываю сражения, а Жозефина завоевывает сердца». Не являя собой образец красавицы, эта женщина, полная неизъяснимого очарования, действовала как магнит. Нельзя было оторваться от подвижного миловидного лица, которое столь непосредственно выражало как радость, так и горе. Глаза Мари Роз одновременно таили в себе кротость, преданность, задумчивость, чувственность и страстность. Казалось, все в ней, даже легкомысленность и кокетство, представало в полной гармонии. Ни одного изъяна, кроме разве некрасивых зубов. Но и этот недостаток она умела ловко скрывать, улыбаясь так, что никому и в голову бы ни пришло обратить внимание на сомкнутые губы.

Ее образование соответствовало обычному для всякой креолки воспитанию: ее научили читать и писать, танцевать и немного петь. На Мартинике и не требовалось большего от молодой девушки. Позднее ее невежество могло бы очень вредить ей, если бы она с присущей ей находчивостью не умела направлять разговор на знакомые предметы или же молчать, как только ей грозила опасность конфуза вследствие незнания.

В 1779 году Мари Роз приехала в Париж, выданная на шестнадцатом году ее жизни за девятнадцатилетнего виконта Александра Богарне, тоже уроженца острова Мартиники заботами опытной в этих делах ее тетки мадам Реноден, жившей в то время открыто с маркизом Богарне, отцом виконта. Александр был тщеславным, расточительным и капризным, настоящим прожигателем жизни и баловнем фривольного придворного общества.

Брак не дал счастья юной Мари Роз. Муж обращал слишком мало внимания на влюбленную в него молодую жену, кружась в вихре удовольствий, в чем для него, молодого жизнерадостного офицера, не было недостатка ни в Париже, ни в гарнизонах. Вместе с тем он принадлежал к типу людей, которые, позволяя себе все, что угодно, по отношению к жене выказывали самую низменную ревность. Очень скоро он стал обвинять ее в неверности и даже сомневаться, является ли Ортанс его дочерью. Возможно, это был лишь повод для развода, так как двадцатилетняя Мари Роз пылко любила своего мужа, да и, живя у тетушки, положение которой было двусмысленным, не имела доступа ни ко двору, ни в светское общество. Оставшись без мужа, она некоторое время провела на Мартинике, а затем произошло примирение с супругом. С началом революции он становится депутатом Генеральных Штатов и генерал-главнокомандующим Рейнской армии.

В ее жизни наступает короткий период относительного счастья, по крайней мере, пора светских развлечений; она даже имеет салон.

Затем все резко обрывается. Во время террора генерал Богарне как аристократ схвачен и брошен в тюрьму. Он должен закончить жизнь на эшафоте. В дни его несчастий Мари Роз выказала настоящее благородство души. Несмотря на страдания, которые ей причинил Александр, она приложила все усилия, чтобы вызволить его из тюрьмы. Но все напрасно. Нож гильотины неумолим, а сама Мари Роз весной 1794 года оказывается в тюрьме. Три месяца провела она, оторванная от своих детей Ортанс и Эжена, в самой ужасной из революционных тюрем – грязных помещениях бывшего кармелитского монастыря, где 6 термидора узнала о казни мужа. Та же участь ждала и ее, но судьба оказалась милостива к ней: сильная – настоящая или притворная, подлежит сомнению – лихорадка приковала ее к тюремной койке и помешала предстать перед революционным трибуналом и услышать смертный приговор. Провидение простерло свое охраняющее крыло над женщиной, которой суждено было носить корону Франции. Во время ее болезни случилось невероятное: Робеспьера, могущественного диктатора, державшего в своих руках тысячи человеческих жизней, самого покарала рука Господня! Он искупил на гильотине все свои преступления. Его смерть открыла двери тюрем. Вместе со многими томившимися в них Мари Роз была спасена.

Однако ей спасли только жизнь, больше ничего. Все имения и состояние было конфисковано. От родителей на Мартинике ей нечего было ждать.

Отец, умерший 4 ноября 1791 года, оставил после себя только долги. То немногое, что могла дать тетка, мадам Реноден, не представлялось достаточным для женщины с таким размахом, как Мари Роз. Она никогда не умела вести дела и соразмерять прихоти со своими доходами. С беспечностью истинной креолки молодая вдова сорила деньгами вне зависимости от того, была ли она богата или бедна. Если у нее их не было, она брала в долг. Правда, это качество присуще ей было и в те времена, когда появилась возможность позволить себе все. Даже Наполеону было подчас не под силу регулировать ее расходы. Время от времени она вся в слезах признавалась ему в своих долгах. Он гневался, но платил. Вплоть до Эльбы занимался он денежными проблемами жены.

Можно представить, как обострилась ее страсть к расточительству после месяцев, проведенных в страшных казематах тюрьмы. Однако она оказалась в тот период совершенно лишенной средств, и, естественно, залезла в долги по уши, одалживая даже у прислуги.

Выйдя из тюрьмы 9 термидора, более тридцати лет от роду, с двумя детьми на руках и разоренная дотла, она, используя приобретенные в тюрьме знакомства с дамами старого общества, в долгах и займах начинает жить на довольно широкую ногу.

Мари Роз оставляет свою квартиру на Университетской улице и занимает особняк на улице Шантерен, № 6, который арендует у Луизы Жюли Карро, жены актера Тальма.

С поразительной беззаботностью она стремилась насладиться жизнью или, быть может, наверстать упущенное, а скорее всего, все более расширяя круг знакомств, надеялась на тот счастливый случай, который изменил бы ее положение к лучшему. Кое-кто из новых знакомых помогает ей вернуть клочок земли, принадлежавший мужу, но его она вынуждена быстро продать. Несмотря на растущую дороговизну, мадам Богарне дает обеды и собирает у себя общество. При этом ей еще нужно дать образование детям. Ортанс поместили в самый престижный Сен-Жерменский пансион мадам Кампан, бывшей воспитательницы королевских детей. Эжен же находился в ирландском институте Мак-Дермотта в предместье Сен-Жермен.

Существует множество легенд о том, как познакомились Мари Роз и Бонапарт. Одна из них гласит, что на следующий день после 13 вандемьера, когда Бонапарт стал национальным героем, спасшим Францию от мятежников, он отдал приказ населению о сдаче оружия. Прием оружия производил командир взвода. Он привел в штаб мальчугана лет тринадцати, который просил главнокомандующего вернуть ему шпагу отца – бывшего генерала Республики. Мальчик назвался Эженом Богарне. Наполеон, тронутый пылкостью и нежным возрастом ребенка, распорядился выполнить его просьбу. Увидев шпагу отца, Эжен заплакал. Генерал был растроган и проявил к нему столько доброты, что госпожа Богарне посчитала себя обязанной прийти на следующий день, чтобы поблагодарить генерала. Наполеон поспешил нанести ей ответный визит, пораженный ее появлением.

Позднее на острове Святой Елены Наполеон вспоминал: «Хотя меня не назовешь бесчувственным к женским чарам, но до сих пор (до встречи с Жозефиной) я не был избалован женщинами. Вследствие моего характера я оставался невероятно робок и застенчив в их обществе. Госпожа Богарне – первая, которая немного ободрила меня. Однажды, когда я был ее соседом за столом, она наговорила мне много лестного по поводу моих военных способностей. Похвала опьянила меня. После этого я говорил только с ней и не отходил от нее ни на шаг. Я страстно влюбился, и в обществе давно уже знали об этом, прежде чем я осмелился сказать ей первые слова любви».

Она овладела им всецело, вскружив голову молодому генералу изяществом, всем своим обворожительным существом, мягким мелодичным голосом и кротким взглядом прекрасных глаз. Аромат ее волос, завитых на этрусский манер, матовая белизна голых плеч и рук, украшенных золотыми обручами, до того одурманили его, что Мари Роз Богарне казалась ему совершеннейшим идеалом женщины! При этом богата и знатна: виконтесса! Он не видел и не мог знать, что за внешним блеском скрыто много изъянов. Он видел только очаровательницу, которая, как никто другой, способна была дать ему высшее счастье. Стройный гибкий стан, который она умела с таким совершенством облекать в мягкие, легкие ткани, грациозность и непринужденные, но тем не менее полные достоинства манеры производили на него неотразимое впечатление. Ему даже не приходило в голову, что его идеал старше на шесть лет, да это, скорее всего, не имело никакого значения. Он видел ее молодой, свежей и красивой под пудрой и помадой. Мари Роз (Жозефина) вскоре заметила впечатление, которое она произвела на наивного генерала, и не замедлила воспользоваться этим.

Некоторое время, однако, их отношения оставались чисто светскими. Наполеон был слишком робок и неопытен в любви, а Жозефина чересчур расчетлива, чтобы быстро сдаться. Она понимала, что если молодой корсиканец полюбит, то на всю жизнь. Он захочет ее не как возлюбленную, но как жену. Да и не могла она влюбиться с первого взгляда в неказистого малорослого корсиканского офицера с желто-пергаментным лицом и прямыми неухоженными волосами. Но его военные способности, храбрость под Тулоном были ей хорошо известны. Хотя у него и не было положения, когда они познакомились, но способности, предприимчивый дух предсказывали ему блестящее будущее. Затем 13 вандемьера сразу сделало его героем дня и выставило в выгодном свете его военные способности. Госпожа Богарне мечтала упрочить свое положение. Ей нужен был мужчина, на которого она могла бы опереться. Уже немолода: любовников можно найти сколько угодно, но того, кто сделал бы ее законной женой, не каждый день встретишь. Все это она тщательно взвесила, и ей не пришлось раскаиваться.

Однако нельзя сказать, что лишь исходя из голого расчета в надежде на будущие достижения Наполеона темпераментная креолка уступила упрямой настойчивости. Не могла не заворожить его страсть, любовь неискушенного юного сердца, такая безудержная и пьянящая, что обрушилась на нее уже после двухнедельного знакомства. С первых моментов близости он пишет ей страстные, полные огня письма. Так, например, после одного из вечеров у Барраса он в семь часов утра писал: «Я проснулся полный мыслей о тебе. Твой образ и восхитительный вчерашний вечер отняли у меня покой. Милая, несравненная Жозефина, что за странное чувство пробуждаешь ты в моем сердце! Если ты сердита, огорчена или озабочена, то мое сердце страдает от этого… нет больше покоя для твоего друга… да и как же может быть иначе, если ты разделяешь мои чувства? На твоей груди, с твоих губ я изопью то пламя, которое меня сжигает. Ах, сегодня ночью я убедился, что твой образ не может мне заменить тебя самое!.. Около полудня ты выйдешь из дому, и через три часа я вновь увижу тебя. А пока, mio dolce amor, шлю тебе тысячу поцелуев, но не отвечай на них, потому что твои поцелуи добавляют огня в мою кровь».

Жозефина прекрасно умела раздуть искру в сердце Наполеона во всепожирающий костер. Его страстный язык любви, который только теперь прорвался со всей силой и стихийной безудержностью, был для нее чем-то новым, резко и приятно контрастировавшим с пикантными, двусмысленными любовными признаниями в великосветских салонах. Иногда, впрочем, Бонапарт в своей бурной непосредственности казался ей смешным, забавным, «drole», но нескрываемое восхищение ею, выраженное такими искренне страстными словами, льстило самолюбию.

Она чувствует, что он увлечен ею, принадлежит ей, готов предложить руку и сердце. Но если он хорош как любовник, то годится ли в мужья? Если у нее и были сомнения, то что, в конце концов, она теряла? Доведенная до крайности, может и рискнуть. Он молод, честолюбив, главнокомандующий внутренней армией, в Директории помнят, что он разработал план последнего итальянского похода, и Карно намерен назначить его главнокомандующим будущей кампании. Быть может, это спасение? Да и чем она себя связывает? Браком? Но ведь от него имеется и хорошее средство – развод, потому что ни о священнике, ни о церковном обряде нет и речи.

Его противники утверждали: он женился на Жозефине только потому, что надеялся через нее получить от Барраса командование итальянской армией. Все оказалось гораздо проще. Во-первых, своим назначением он был обязан не Баррасу, не кому-либо другому, а исключительно своим собственным заслугам. Во-вторых, уже давно неотступно мечтал обзавестись своим домом и семьей. И как только встретил женщину, такую непохожую на всех, с кем его сводила жизнь, он решил сделать ее женой, чего бы это ни стоило! Союз с Жозефиной представлялся ему высшим счастьем.

Его безграничная любовь поблекла лишь с годами, когда домашние бури разрушили очарование.

В десять часов вечера 19 вантоза (9 марта 1796 года) имело место гражданское бракосочетание Наполеона Бонапарта с Мари Жозеф Роз Богарне, урожденной Таше де ла Пажери, в ратуше 2-го парижского округа, бывшем дворце маркизов де Галле де Мондрагон. Свидетелями были двадцатилетний Лемаруа, Баррас, Тальен и некто Кальмеле, старинный знакомый Жозефины. Молодой супруг дрожащей от волнения рукой вывел под брачным контрактом: «Napolione Buonaparte».

Событию предшествовало кое-что, предпринятое Жозефиной, стремившейся скрыть свой возраст, потому что ни своему двадцатишестилетнему будущему супругу, ни кому бы то ни было она не желала признаться, что ей больше тридцати двух лет. Ее доверенное лицо Кальмеле, второй опекун ее детей, отправляется в сопровождении некоего Лезура к нотариусу: «Они удостоверяют, что знают лично Мари Жозеф Таше, вдову гражданина Богарне, и свидетельствуют в том, что она родом с острова Мартиники, среди островов Ван, и в данный момент у нее нет возможности добыть акт, свидетельствующий о ее рождении, поскольку остров в настоящее время занят англичанами». Имея документ, заверенный нотариусом, Жозефина смогла объявить, что родилась 23 июня 1767 года, тогда как на самом деле это произошло 23 июня 1763 года. Таким образом она сбавила себе четыре года. Наполеон, со своей стороны, по-видимому, посчитав себя слишком молодым для двадцатидевятилетней женщины, набавил полтора года, заявив дату своего рождения 5 января 1768 года.

Жозефине даже в голову не пришло, что неверным указанием возраста она в случае развода вкладывала опасное оружие в руки своих противников. Наполеон сам так говорил на острове Святой Елены о первом браке: «Бедняжка Жозефина тем самым создала себе серьезные неприятности, потому что в силу одного этого факта наш брак мог быть впоследствии объявлен недействительным».

Брачным договором не предусматривалась никакая общность имущества супругов – ни под каким видом и ни в какой форме; полная раздельность. По договору будущий супруг предоставлял будущей супруге все полномочия, опека над детьми от первого брака оставалась исключительно за матерью; в случае вдовства ей причиталась ежемесячная рента в полторы тысячи франков из имущества мужа (по всей вероятности, он свято верил в свою счастливую звезду), а также она получала все, на что докажет свои права. У будущей супруги – никакого личного имущества: все, чем она обладала, принадлежало ей и покойному мужу – Александру Богарне.

Через два дня после свадьбы генерал Бонапарт один отправляется навстречу славе, которая ожидала его в Италии. По пути он заезжает в Марсель, к своей матери, о которой постоянно говорил с величайшей нежностью. Только теперь он сообщил ей о женитьбе на виконтессе Богарне.

Летиция не одобрила этого брака: невестка показалась ей слишком старой. Куда было бы приятнее, женись он на молоденькой Дезире. И ее, свою прежнюю невесту, он лично попросил не держать зла за тот удар, который он нанес ей. Затем Наполеон отправился в Ниццу, где находился генеральный штаб итальянской армии. 26 марта 1796 года, вдохновляемый любовью к Жозефине и бессмертной славе, приступил к стремительному завоеванию мира. Для Жозефины выигрывал он сражение за сражением, для Жозефины завоевывал города и страны – все только для нее, чтобы бросить к ее ногам.

Если верить свидетельствам современников, Жозефина на первых порах была скорее польщена обожанием супруга, чем покорена, и не отказывала себе в удовольствии в его отсутствие принимать ухаживания многочисленных поклонников, или по меньшей мере одного, Ипполита Шарля, тем более что в обществе, где она вращалась, такое поведение было в порядке вещей.

Ипполит являлся связью между Жозефиной, которая всегда нуждалась в деньгах, и поставщиками, воображавшими, что Жозефина могла стать им полезной. Расточительный, словно откупщик, он делал это весело, как гусар, вздумавший заниматься делами.

Конечно же, до Бонапарта доходили слухи о том, что этот повеса вертится возле его жены, но он долгое время им не верил или не придавал особого значения. Вдруг в какой-то момент ревность захлестывает его. Герцогиня д’Абранте утверждала, что Наполеон даже хотел убить соперника. В качестве главнокомандующего он мог бы устроить это под благовидным предлогом, но, по-видимому, все же не имел такого намерения. Он располагал другими средствами для удовлетворения. В связи со злоупотреблениями в отношении поставщиков Шарля арестовали по приказу Бонапарта, исключили из списка офицеров и отослали в Париж. Там повеса подал в военное министерство прошение об отставке и благодаря рекомендации Жозефины присоединился к предприятию Бодена, наживавшегося на поставках в армию.

Ревность исподволь подтачивала восторженную любовь Наполеона, и со временем она становилась менее пылкой, оставаясь все же достаточно сильной, что позволяло ему прощать мелкие неприятности, исходившие от супруги. Жозефина все еще была идеалом его сердца, все еще царила в нем безраздельно, но огонь страсти не пылал уже с прежней силой.