Текст книги "Цеховики"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

С ЧУЖОГО ГОЛОСА

Послесловия к выступлениям так называемых правозащитников в Прибалтике:

… – Когда двенадцатилетним мальчиком я покидал Ригу за несколько дней до ее оккупации, местные националисты стреляли нам в спину, – вспоминает коренной житель Риги Л. Хазан. – Те из них, кто жив, в большинстве в эмиграции. Им и нужны беспорядки, чтобы через группу авантюристов показать якобы вселатышское недовольство нашей жизнью.

…Большинство хулиганствующих элементов отделались предупреждением, пятеро – штрафами, а один – рабочий предприятия «Рига-свет», – задержан на пятнадцать суток. Он демонстративно оскорблял работников милиции, бегал по газонам, ломал кусты… Вот такие хулиганствующие статисты нужны для провокационных сборищ западным радиоголосам и местным авантюристам, выдающим себя за правозащитников…

Несмотря на бодрый тон, в газетных публикациях и даже выступлениях политических деятелей в последнее время все больше начинали проскальзывать извинительные нотки. Мол, мы не такие страшные, мы никого не сажаем, все репрессии в далеком прошлом. Могущественный КГБ из кожи вон лез, чтобы продемонстрировать свое миролюбие и приверженность демократическим ценностям. Через некоторое время начнется самобичевание. Журналисты и политиканы быстренько сориентируются и запишут русский православный люд в оккупанты, а Россию – в тюрьму народов. Они будут умолять простить наш народ за все содеянные и несодеянные грехи… Те, кто придет к власти в Прибалтике, извинений не попросят. Заискивать ни перед кем не станут. Они просто займутся тихим, интеллигентно-цивилизованным геноцидом… Кто мог знать тогда, что дойдет до такого! Националистические выступления вызывали даже интерес, придавали разнообразие скучной застойной жизни, в них была какая-то экзотика, как в танцах африканского племени мумбо-юмбо.

Налимск был привычно грязен и неуютен. Ровные ряды, пятиэтажек вызывали зевоту и тоску. Единственным архитектурным украшением города была бывшая сельская церковь – на нее не хватило динамита в двадцатом году, и она просто дала трещину. Ее замуровали, а крепкое здание отвели под сельский клуб, а потом под контору Горжилснаба. Сегодня на церкви краснел лозунг «Планы партии – планы народа» и висел портрет вождя пролетариата.

Начальник цеха металлоконструкций Лупаков имел возможность любоваться и церковью, и плакатом, и воинственно грозным лицом Ленина из окна своей квартиры. Кстати, в этой квартире он и назначил мне встречу, сообщив по телефону, что у него краткосрочный отпуск за свой счет и ему не хотелось бы никуда выходить. В принципе являться на квартиру к свидетелям не рекомендуется, но нередко бывают такие ситуации, когда это позволительно. Тащиться в милицию, требовать кабинет, а потом вызывать туда Лупакова было лень, поэтому я согласился на его предложение.

Лупаков представлял из себя высокого, с седыми роскошными волосами, жилистого и спокойного, как танк, мужчину. В его манере держаться и говорить было что-то исконно провинциальное.

– Сейчас я вас чайком побалую. С конфетами, – сказал Лупаков вежливо, но без энтузиазма.

– Нет, спасибо, не хочу.

– Тогда проходите в большую комнату.

Квартира была обставлена скромно. Даже чересчур скромно. Дедовская скрипучая мебель, такой же буфет, кожаный диван, черно-белый «Темп», два кресла, тяжеленный огромный стол с белыми вязаными салфетками и, о ужас, ковер с лебедями, утеха деревенских жителей и азербайджанцев. На ковре висело охотничье ружье, а на другой стенке красовалась кабанья голова, поверх которой тянулся патронташ.

Я устроился в кресле. Лупаков сел напротив меня.

– Дочка в десятый класс пошла, – улыбаясь, он кивнул на буфет, за стеклом которого стояла фотография миловидной девчушки. – Жена в командировке. Я отпуск взял, чтобы дочку в школу проводить. Молодежь же к жизни не приспособлена. Уже взрослая девчонка, а никакой самостоятельности… Такие расходы сейчас на детей! Сапоги под сотню рублей стоят: А джинсы… У вас есть дети?

– Есть. Шесть лет сыну.

– Ох, дети, дети… Сколько сил, денег стоят они нам. Но куда же нам без них? Что бы за жизнь была? Как вы считаете?

Лупаков был настроен порассуждать. Мне же совершенно не хотелось выслушивать его, да и задерживаться тут я не собирался. Поэтому я пробормотал что-то нечленораздельное и перешел к делу.

– Вы слышали, что погиб Новоселов?

– Саша Новоселов? Конечно, слышал. Наше предприятие поставляет на комбинат различную металлическую мелочевку. Нам ли не знать!

– Но у вас ведь были более тесные отношения?

– Да какие там отношения! Без моих изделий его цех ширпотреба долго бы не протянул. Вот он ко мне и подлизывался. На охоту приглашал. А охота – моя слабость. Скажу более – страсть. Вон видите ружье. Семьсот рублей – с ума сойти! Полгода копил. На всем экономил.

– Новоселов с Ричардом Григоряном, наверное, не экономили.

– Чего им экономить! У Саши денег немерено было. Сфера обслуживания. Это не мы, заводчане, которые своим горбом, мозолями – и только на зарплату. Я всю жизнь от получки до получки тянул, а у них – сотня туда, три сотни сюда. Другая жизнь.

– Не завидно было?

– Мне? Нет. Другое воспитание… За годы работы начальником цеха разные предложения были. Чуть товара сверху отгрузить и в документах не отразить… Такие деньги сулили. Но… Видите, как живу.

– От Новоселова тоже такие предложения были?

– Он знал превосходно, что на такие темы со мной разговаривать бесполезно.

– Где вы были четвертого августа?

– Ну вот, теперь я вижу, что передо мной следователь. Ваше алиби, где вы были в ночь зверского убийства? Тоже детективчики почитываем.

– Так где вы были в день зверского убийства?

– Тут и вспоминать нечего. Четвертого августа – день рождения моей дочери. Весь день я был дома. Мы его справляли в узком кругу. Рублей в шестьдесят обошлось. Такая дороговизна на базаре, а в магазинах ничего нет… Да и в продмаге мясо по семь рублей уже. Как жить дальше будем, куда Москва смотрит?

– Понятно.

Только сейчас я заметил, что смущало меня в лице Лупакова. На нижней губе слева и на верхней справа у него были свежие красные шрамы. Он заметил мой взгляд, усмехнулся, провел пальцами по губам.

– Народ неспокойный пошел. По улицам не пройти. Столкнулся вон недавно. Молодежь. Родного отца убьют, не то что случайного прохожего.

– Отбились?

– Да кое-как. Люди добрые помогли. Дурное поколение растет. Потому что отказа ни в чем нет. Хочешь мотоцикл – бери. Хочешь пальто – пожалуйста. Лишений не знали. Недостатка ни в чем не было. Привыкли на родительском горбу. Я мальчонкой был – голодное время. А сейчас…

– Голода нам не хватает, это точно, – согласился я.

– Ох да я не про то… Неспокойная жизнь пошла. Сашу убили. А он ведь человек тихий, безобидный был. Не правильно это.

– За что его могли убить?

– Вот уж не ко мне вопрос… Давайте я вам все-таки чаю налью. У меня конфеты остались. В коробке. За одиннадцать рублей покупал. Нет, какие все-таки цены!..

Уходя от Лупакова, я не мог предположить, что с этим человеком мне еще встречаться и встречаться. Разговор не дал ничего. Можно считать, день прошел впустую, но впереди был визит к тете Вале.

Я знал, что к моему приходу она приготовит свои фирменные пельмени. И вечером мы будем сидеть под розовым абажуром за столом, покрытым скатертью ручной вышивки. В розетках будет краснеть клубничное варенье, а в рюмках – потрясающе вкусная смородиновая настойка, секрет которой – достояние нашей семьи. Сначала тетя Валя включит свою любимую пластинку Утесова. А потом начнет рассказывать какие-нибудь истории из жизни обожаемого ею Есенина. На душе моей будет тепло и хорошо. И далеким, ненужным, глупым покажется суета вокруг каких-то пороков и страстей, посторонними, не касающимися тебя станут зло и ненависть этого мира. Это будет короткая передышка, перед тем как опять погрузиться в безумие, в железные будни большого города.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПРАВДОЛЮБЦА

– Это старший следователь Завгородин? – шуршал в трубке знакомый голос, который я никак не мог узнать. Вот склероз проклятый. С огромным трудом запоминаю имена, голоса и классическую музыку. Последнее, в общем-то, простительно следователю.

– Я самый.

– Вас беспокоит некто Ионин. Помните?

Как же, тебя забудешь!

– Да, я вас слушаю, Станислав Валентинович.

– Мне хотелось бы с вами встретиться, – в голосе слышалась неуверенность.

– В любое удобное для вас время.

– Так я подъеду?

– Подъезжайте. Буду рад вас видеть.

Я положил трубку. Пашка испытующе посмотрел на меня.

– Кого это ты рад видеть?

– Ионина.

– О, возвращение правдолюбца из затворничества?

– Посмотрим.

От собранности, ершистости, агрессивного недоверия, которые были в Ионине всего пару дней назад, не осталось и следа. В дверь вошел усталый, осунувшийся человек, не слишком молодой, неудачливый, потрепанный судьбой.

– Вы бы хоть извинились, – вздохнул он.

– За что?

– За подозрение, что меня кто-то купил.

– Извинюсь. Если вы докажете обратное.

– Ионина невозможно подкупить. Об этом даже в школе знали.

– Вы были отличником, бичевали на октябрятских собраниях лопоухих двоечников и отвергали заигрывания и взятки с их стороны в виде шоколадок и яблок, – кивнул я.

– Да, примерно так, – еще глубже вздохнул Ионин. – Я же не совсем дурак. Я понимаю, что со стороны все, чем я занимался всю жизнь, казалось сущим безумием… Нашелся тут, все идут не в ногу, только он один правильно чеканит шаг! Правды ему захотелось. Карась-идеалист.

– Да, – глубокомысленно протянул я, понимая, что Ионин прочно усаживается на любимого конька. В таких случаях лучше не давить, а ждать, пока человек выговорится.

– Чем больше тебя возят физиономией по батарее, тем больше эта физиономия закаляется… Промолчать бы, конечно. Но… Кругом ворье. Трудовой люд ни во что не ставят. Каждый на чем сидит, то и тащит. Профком – путевки. Работяга – шестеренку. Финансисты – деньги. А начальник – все вместе. И ни конца ни края этому. Ведь не успокоятся, пока всю страну не разворуют.

– Да, это есть, – глубокомысленно подтвердил я.

– Мне странно слышать, что вы так спокойно об этом говорите, – прищурился Ионин, собираясь и сосредоточиваясь, словно для броска. Он на глазах превращался в эдакого Торквемаду, великого инквизитора и борца за идею. – Вы же представитель власти.

– А что от меня зависит?

– Все вы так.

– От меня зависит найти убийцу и вывести на чистую воду расхитителей. И мне хотелось бы надеяться на вашу помощь.

– Я понимаю, – обличительный пыл у Ионина улетучился. – Все же зря вы сказали, будто я продался… Не продавался я. Просто я… Я испугался…

Он помолчал, нервно потеребил суетливыми пальцами кожаную папку, которую держал на коленях. Я терпеливо ждал, когда он продолжит.

– Всякое бывало. И с работы меня выгоняли. И через газеты травили. Однажды даже избили. Но такое… Когда начал я с Новоселовым воевать, он меня вызвал к себе в кабинет и издалека затеял разговор. Мол, чего вам не хватает? Можем посодействовать в решении разных вопросов. Коллектив У нас, мол, дружный, хороших специалистов ценим. Подсобим, если что… Купить меня решил. Путевками, льготной очередью на квартиру… Нет, какой негодяй!

– Как вы поступили?

– Я сказал, что, конечно, его уважаю, но буду и впредь бороться с недостатками. Второй раз он вызвал меня, когда я написал о нарушении ГОСТов при выпуске продукции в цеху. Говорил со мной все так же вежливо, но я видел, что он еле сдерживается. Видимо, моя жалоба его сильно задела.

– Именно по качеству?

– Почему-то да. Он мне сказал, что нельзя позорить коллектив, который держит переходящее Красное знамя. Что мои наветы кидают тень на все предприятие. Что если у меня есть какие-то претензии, нужно для начала высказывать их руководству, а не писать во все инстанции. В общем, старая песня. Потом сказал, что я сильно раздражаю народ своим поведением и у людей может прорваться озлобление в самых неожиданных формах. Вежливая угроза, дескать, костей не соберешь, если не замолчишь.

– А вы?

– А что я? Бояться этих супостатов?.. Через два дня домой возвращаюсь. Навстречу два молодых человека. Я и оглянуться не успел, как меня чем-то ударили, рот зажали и затащили в нежилой подъезд. Били несколько минут. Сперва какой-то липкой штуковиной рот залепили, чтобы не кричал… Знали свое дело. – Он вздохнул и снова затеребил пальцами уголок папки.

– Что дальше?

– Избили основательно. Я в армии двухпудовые гири тягал, но это когда было! Да и здоровенные были ребята, профессионалы. Один держал, а другой бил… Ну, это бы я еще вынес. Но они показали мне фотографию моих дочек. Откуда-то со стороны снято, когда девочки из дома в школу шли. Так вот, тот, что достал фотографию из кармана, поджег ее и сказал, что с Настюшкой и Леночкой то же самое будет. Только сперва их по кругу пустят… В общем, такое наговорил!

– А вы что?

– Что я?.. Для меня дороже моих девчонок ничего в жизни нет и быть не может. Пусть мы небогато живем. Не могу я им ничего дорогого купить. Но я всегда гордился тем, что мог сказать – ваш отец честный человек, никогда ни перед кем спину не гнул. Он всегда хотел что-то изменить, чтобы всем жилось лучше… Но тогда я подумал – есть такая цена, которой нельзя платить ни за какие принципы.

– Есть, – согласился я.

– Сказали: «Отваливай с комбината. Чтобы ноги твоей не было. Если еще хоть одну бумагу начирикаешь, мы твоих малюток отдерем и в костре подпалим. Понял?» Конечно, я понял. На следующий день пришел на работу и положил заявление об уходе.

– Да, досталось вам.

– Что я мог сделать? Куда мне было идти? В милицию? В прокуратуру? Вы знаете, что такое идти в милицию. Убили кого, изнасиловали? Где труп? Когда будет – тогда и приходите. В подвал затащили, били? Где следы? Всего один синяк? Тогда это дело частного обвинения. Устанавливайте, кто они, и подавайте на них в суд. Если найдете. Что, мафия угрожает? Да вы что! Здесь не Америка. Мафия на Западе, а у нас социалистическая законность… Мало я, что ли, с вами общался? Всегда одна и та же волынка. Правильно?

– В какой-то мере… Но не совсем, – отозвался Пашка. – Вы преувеличиваете.

– Ничего я не преувеличиваю. Никому ни до чего нет дела. Сколько сил, времени, здоровья убито на то, чтобы хоть немножко что-то изменить. И – стена непонимания… «Куда суешься? Больше всех надо?»

– Вы просто не признаете за человеком права на слабость. Вам бы жить в городе Солнца Томмазо Кампанеллы.

– Если б и был такой город, там бы тоже шкурники завелись. Человека не переделать.

– Вот именно.

– Ему или плетка государственная нужна, или хозяин, чтобы три шкуры драл. А так все будут только пить, гулять или воровать.

– Не такая уж плохая картина, – ухмыльнулся Пашка. И был за это удостоен убийственным взглядом.

– Кто были те двое?

– Не знаю.

– Вы их видели когда-нибудь раньше?

– Ни разу.

– Они называли друг друга по именам?

– Один другого назвал Виталиком.

– О чем они еще говорили? Можно было понять, местные они или нет?

– Один сказал: «В ментовку не ходи – не надо. Им никогда нас не найти. Мы на день приехали, кишки тебе выпустили – и домой. Так что смотри».

– Нездешние, – сказал я.

– Может, просто на понт брали, – предположил Пашка. – А сами живут где-нибудь в «нахаловке» и глушат самогон с утра до вечера. Можете хорошенько описать, как они выглядят?

– Сколько времени прошло… Крупные. Очень сильные. Атлеты… У одного что-то бульдожье в лице, нос какой-то… будто его прищемили.

– Ноздри вывернуты?

– Точно, – Ионин приподнял пальцем свою ноздрю. – Вот так.

– Ясно. А глаза какого цвета?

– Не помню.

– Может, голубые?

– Точно. У второго глаза были голубые.

– Вот так так, – покачал головой Пашка.

Судя по описаниям, те же два барбоса были последними гостями Новоселова (если, конечно, после них не заявился в дом еще кто-то, что маловероятйо). Любопытная получается картина. Знать бы еще, где искать этих людей. Надо носом землю рыть… Я резко вздохнул, как охотничий пес, учуявший запах добычи.

Ионин прочитал протокол. Ему не нужно было объяснять, где подписываться и что написать в конце: Ионин знал эту науку на пять баллов. Засовывая во внутренний карман пиджака чернильную ручку, он деловито спросил:

– Кому передать жалобу?

– Какую жалобу?

– На имя прокурора. Там, где я сейчас работаю, бригадир допускает нарушения финансовой дисциплины. Думаю, средства расхищаются и идут на подкуп начальства…

Правдолюбец после длительного отдыха вышел на тропу войны.

КАРУСЕЛЬЩИК

– Знаешь анекдот? – осведомился Пашка. Смотря какой, – скучающе ответил я. Украинец пишет заявление о приеме на работу в . «Прошу принять меня в ОБХ». К нему подходит инспектор по кадрам и говорит: «Ты чего пишешь? СС добавь». – «Ни, в СС я уже служил».

– У тебя странное отношение к этой организации.

– Потому что я по чердакам шатаюсь, бомжей там вылавливаю и краденое ищу, по мусорным бакам лажу, чтобы орудие убийства выудить, а они в отутюженных костюмчиках и французских галстуках сидят в подсобках универмагов и лопают черную икру… Некоторые, конечно.

– Господи, недоставало еще грызни в милиции.

– А ты посмотри, что они на наш запрос ответили. «Секретно. Экземпляр номер два… Проводившимися проверками на комбинате бытового обслуживания населения Железнодорожного района в прошлом году выявлено семь правонарушений. Шесть человек привлечены к административной ответственности, возбуждено два уголовных дела по статьям о нарушениях правил торговли. Дела прекращены с направлением в товарищеский суд. Оперативных разработок не проводилось. Сведениями о преступлениях и правонарушениях не располагаем». Усе. Под боком такой вертеп, а они…

– Ну а дальше?

– Обещают в случае необходимости и наличия оснований провести оперативную разработку. После того как грохнули директора и мы изъяли всю документацию. Объясни, какая тут оперативная разработка? На хрен она теперь кому нужна.

– Оперативное обеспечение нужно. Мы сами утонем в этих бумагах.

– Конечно, нужно. Но с кем работать? Ни одного «наушника». Мы понятия не имеем, что там творилось.

– Ничего. Дойдем следственным путем.

– Ага. Дойдем… Я в такие сказки перестал верить. Было бы от чего оттолкнуться.

– А чего отталкиваться? Я тебе массу версий назову, на чем они деньги делали.

– Утонем в версиях. Знать надо. На сто процентов. И браться за этих ворюг со всей пролетарской ненавистью.

Во второй половине дня Пашка пришел ко мне, держа в руках какую-то мятую бумагу с печатями.

– Смотри, что я принес.

– Что это?

– Список работающих на комбинате, а также работавших, но разлетевшихся по разным причинам в разные стороны.

– Мне зачем?

– Посмотри, обведено карандашом. Сергей Валерьевич Кулиш. Электрик. Уволен 23 марта 1987 года.

– Да хоть Кукиш – мне-то что?

– А то, что это мой старый знакомый. Скажу больше – он мне многим обязан, и есть возможность развязать ему язык.

– Ты думаешь, он знает о том, что творилось на комбинате?

– Этот прохиндей должен знать. Кроме того, такие секреты за семью печатями только для сотрудников ОБХСС, которые пишут отписки в прокуратуру. О том, кто и как ворует, обычно известно многим. Слухи, Терентий, великая сила…

– Откуда ты знаешь этого Кулиша?

– Кто ж его не знает! В Октябрьском районе было два уникума – Кулиш и Самосвалин. Одного года рождения, учились в одной школе. Живут в одном подъезде. Оба сидели по три раза. И все за мордобой. Избивали друг друга.

– То есть?

– Напьются вместе, Кулиш Самосвалину челюсть сломает – и в тюрьму за это. Потом выйдет, опять вместе напьются, старое вспомнят, Самосвалин по старой памяти молотком Кулишу ребра пересчитает – и за решетку. Так и живут. Один сидит – другой его ждет, чтобы потом за него самому сесть. Вместе попасть в зону ни разу не удавалось.

– Комедия.

– Человеческая комедия, как писал Бальзак.

– Где мы его искать будем? Может, он опять своему корешу ребра выломал?

– Узнаем.

Пашка принялся названивать знакомому участковому. Найти участкового в отделении или в опорном пункте практически невозможно. Но Пашка чудом дозвонился ему с первого раза.

– Славик, привет… Норгулин, да. Узнал? Конечно, должен узнать. Личность известная… Славик, скажи мне, где сейчас Серега Кулиш? Самосвалина еще не прибил?.. А тот его?.. Гора с плеч. Такие люди не должны рано умирать, должны жить на радость всем. Он затянулся.

– Кому всем? Ну, тебе… Мне… Так где он сейчас обитает?.. Где?.. О, Бог ты мой! Он бы еще в детский сад устроился. Сейчас там?.. Хорошо… Ну, пока, Славик, не нуди. Я добро не забываю…

Пашка повесил трубку.

– Уф, утомил. Таких трепачей даже в милиции мало…

– Где твой поднадзорный?

– В порядке. Живет. Работает. Сейчас на рабочем месте. Как штык.

– А где?

– Руководит каруселью в парке имени Ломоносова.

– Поехали…

В субботний день народу в парке было немало. Бабульки выгуливали внучат. Горожане, потянувшиеся к зелени, сидели перед прудом на лавках, вытянув ноги. Столетние толстые деревья радовали глаз. Парк занимал приличную площадь в центре города, был его легкими. Впрочем, существовать ему оставалось недолго. В девяносто втором по решению городской администрации вырубят часть деревьев и установят на освободившейся территории торговые и кооперативные павильоны, как будет сказано, «для возрождения традиций русского купечества». В девяносто пятом львиную долю парка отдадут новым денежным мешкам города под коттеджи, и останется лишь немного сиротливых деревьев вокруг пруда.

Из парковых громкоговорителей доносилась песня Антонова «Под крышей дома твоего».

В игровом зале звенели автоматы, выманивая у детишек пятнадцатикопеечные монеты. Крутилась карусель для малышей с лошадками и слонами. Чуть дальше располагался шикарный аттракцион «Энтерпрайз» – огромное сияющее колесо становилось вертикально, а из кабинок доносились женские визги и сыпалась карманная мелочь.

– Серега устроился на карусель. Смех! – улыбнулся Пашка. – Освободился, но его как особо опасного рецидивиста на работу не берут. Куда податься? Устроился воспитателем в детский сад – народу там не хватает. Через месяц приходит комиссия с проверкой. Видят, он стоит в центре зала, а вокруг понуро, руки за спину, ходят дети. А урка орет: «Иванов, не в ногу шагаешь!» – «Обижаешь, начальник»… Кулиш так детишек развлекает. Идиллия.

Мы прошли немного вперед. К красной карусели с зонтиками. Для взрослых. Она вращалась вовсю, а сверху доносились отборные ругательства:

– Останови, твою ма-ать!

– По-моему, что-то не то, – заключил Пашка. – А, ясно. Вон Кулиш. А вон и Самосвалин.

У будки карусельщика слышалось сопение, пыхтение, тот же мат. Там сцепились трое мужиков. Двое слегка мяли третьего. Похоже, они собирались его бить.

– Ты мне, падла, четвертак не отдал! – орал небритый пузан в кепке.

– Ты, козел, четвертак не отдал, – вторил ему длиннорукий, с челюстью питекантропа парень.

– Я все отдал, – орал волосатый, лет сорока мужчина в тельняшке и с царапиной на лбу.

– Э, кончай базар, фининспектор прибыл! – крикнул Пашка.

– Я тебя, падла! – не обращая на Пашку внимания, заорал «питекантроп» и звезданул «матроса» в ухо.

– У, бли-ин, – взвизгнул тот и царапнул обидчика ногтями по носу.

– У, е… – рыкнул небритый и засветил «матросу» во второе ухо.

Пашка вклинился в кучу малу. Отшвырнул пузана в сторону, а потом и «матроса».

– А ты чо, самый борзый? – крикнул «питекантроп» и занес кулак для удара. Пашка хитрым движением подсек его, опрокинул в лужу, провел мордой по грязи.

– Говори: «Дядя, прости урода», – потребовал Пашка.

– Буль-буль, – забулькал «питекантроп». Пашка отпустил его, предварительно врезав кулаком по хребту так, что только косточки хрустнули.

– Ты чего, Гвоздила, это же мент, – заворчал пузан, успокаиваясь.

– У него на лбу написано? – отплевываясь, заныл «питекантроп».

– Нечего на людей с клешнями бросаться. Впредь умнее будешь, – сказал Пашка. – Валите отсюда. Еще увижу – придется полмесяца двор УВД подметать…

Товарищи заковыляли прочь.

– Останови свою хреновину. Вконец людей замучил, придурок, – для убедительности щелкнув «матроса» по лбу, потребовал Пашка. Насколько я понял, это и был Кулиш.

– А я виноват, что они налетели, когда карусель вертелась? – обиженно воскликнул Кулиш, передвигая рубильник. – Привязался – четвертак я у него зажал. Это Самосвалин у меня десятку заиграл.

– Царапина у тебя на щеке откуда?

– Он, зараза, три дня назад оцарапал.

– Ох, вас только могила исправит…

Карусель остановилась. Клиенты с трудом спускались на твердую землю, с которой, похоже, распрощались уже навсегда. Некоторые держались за животы. Одна дама упала на скамейку и схватилась за сердце. Лучше всех чувствовали себя дети. Они были приятно возбуждены.

– Я на вас жалобу напишу! – воскликнула молодая женщина. Она едва держалась на ногах.

– Эх, сволочь, дать бы тебе в лоб, да сил сейчас нет, – пробурчал бородатый мужчина и поковылял прочь, таща за собой хрупкую девушку, покачивающуюся, как боцман после двух пинт рома.

– Сколько времени они у тебя летали, Серега?

– Немного, – замахал руками Кулиш. – Минут пять.

– Да?

– Или десять.

– Но не больше пятнадцати.

– Нет, не больше…

– Закрывай на цепь свою карусель, пока отдыхающие из твоей морды отбивную не сделали. Пошли, поговорить надо.

– На работе я.

– Я тебе дам – работа. Уже на две смены наработал.

– Ну, пошли. Тут пивнуха неплохая есть. Посидим.

– Договорились.

Пивная «Солнышко» выгодно отличалась от такого типа заведений относительной чистотой, наличием креветок и пивом, разбавленным вполне в меру. Для субботы и «сухого закона» народу было не слишком много. Мы взяли по кружке пива и большую тарелку креветок, устроились за столиком, стоявшим несколько поодаль. У входа в пивную на лавке сидели два милиционера с пиликающими рациями и облизываясь, бросали взоры в сторону наслаждающихся жизнью граждан.

Пашка отхлебнул пива и выжидающе уставился на Кулиша.

– Ну.

– Ты о чем? – заерзал на пластмассовом стуле Кулиш.

– Расскажи чего-нибудь.

– Я ничего не знаю.

– Все ты знаешь. Рассказывай.

– Не знаю, что и рассказывать… – Видно было, что Кулиш прикидывал, как бы ему откупиться от настырного оперативника. – Ну, Санька Глист с Мордарием комиссионку взяли две недели назад.

– Глист – с Чайковского?

– Нет, с Пушкинской.

– Понятно. Что еще?

– Ничего… Я же у вас не на жалованье.

– Не на жалованье, а на крючке. Что одно и то же. Ты мне по гроб жизни обязан.

– Правда, не знаю больше ничего… Павел Николаевич, посадил бы ты Ваньку Самосвалина. Надоел, зараза. Смотри, что творит. Людям не дает с карусели слезть. Про четвертак какой-то долдонит. Чего ему на свободе делать?

– За что посадить?

– Я не знаю. Ты б поискал и посадил. Воздух бы чище стал.

– Узнай за что, так посадим…

– Попробую.

– Ты чего с комбината бытового обслуживания ушел?

– Да тоска там.

– Везде тебе тоска. Ты хоть на одном месте больше года Работал?

– Работал. В мебельном цехе, в зоне.

– Тунеядец ты… Что на комбинате делалось?

– Ничего особенного. Проводку жгли постоянно, а я замордовался ее менять. На хрена такая работа нужна – пахать, как папа Карло! Они жгут проводку, а я меняй. Нашли мальчика. А чего, Павел Николаевич, не прав я?

– Прав. Подворовывали на комбинате?

– Ясный перец! А где не воруют?

– Где-то и не воруют.

– Только в раю. Слышь, утка в курятник приходит на экскурсию, осмотрела все и говорит: «Хорошо здесь, но где у вас пруд?» – «Да где только можно, там и прут».

– Не отбивай мой хлеб. Я сам по анекдотам спец. Кто воровал?

– Работяги, начальники. Вас что интересует?

– Что-нибудь солидное. Например, как Новоселов разжирел на казенных харчах?

– Жрал много.

– На какие шиши? Не цех же его кормил…

– Трудно сказать. Знаю только, что электричества в этом самом цехе жгли раза в полтора больше, чем положено. И постоянные замыкания, нарушения техники безопасности.

– Ну и что? – спросил Пашка.

– А ничего. Видно было, что работают люди.

– И гораздо больше, чем нужно, – поддакнул я.

– Ага, – кивнул Кулиш.

– Как работягам жилось?

– Отлично. Хоть и по две смены пахали, зато деньжищи какие шли! По две-три сотни лишку.

– Погоди. Какие такие две смены?

– Такие. За хорошие деньги. Которые от жены заныкать можно, потому как ни в одной бумажке их нет.

– Откуда они?

– От верблюда. Непонятно, что ли?

– Левая продукция, – кивнул я. Мы давно ожидали чего-то подобного.

– Левая, правая – я почем знаю.

– А то не знаешь!

– Знаю, что вещички они дерьмовые делали. Я бы такое барахло не купил.

– Почему?

– Потому. Вот на мне тельник, – он потрепал тельняшку на груди. – В этом тельнике умещается один Серега Кулиш. Правильно?

– Твоя правда.

– А если тельник растянуть, – он потянул тельняшку на своей груди, – то в него можно запихнуть и двоих Серег.

– А если на диете посидишь, то и четверых.

– Не в этом суть. Если посильнее растянуть, можно сделать два тельника, но дерьмовых. Вот так и делали сумки в нашем цеху.

– И что там растягивали?

– Кожзаменитель для сумок можно вытянуть. Мне мужики за стаканом говорили, что без проблем. Должно было быть три сумки – получили четыре. Должно быть три портмоне, будет три с половиной.

– Все ясно. Кому сплавляли все это добро?

– Наверное, было кому.

– Не юли.

– Я чего, у них в паханах ходил? Я в шестерках. Мне пару раз по полтинничку перепало за хорошую работу. Ежели бы я как папа Карло с этой проводкой не мордовался – хрен бы они в три смены пахали.

– Вспоминай.

– Какой-то армяшка там крутился.

– Как звали?

– Не знаю.

– Как выглядел?

Кулиш довольно ясно описал Григоряна.

– Он, по-моему, у них в тузах ходил. Да вы чего, черных не знаете? Они своего не упустят.

– Много народу на вторых сменах занято было?

– Да почти все. Кто откажется? По закону – не по закону! Кому это интересно? Я работаю – ты деньги платишь. И все.

После второй кружки пива мы выдавили из Кулиша все ценное, что скрывалось в его памяти. Он, покачиваясь, пошел к карусели.

– Не так много, – сказал я. – Но лучше, чем ничего. Будем проводить встречные проверки, выяснять, куда комбинат поставлял продукцию и откуда брал сырье. Прежде всего уделим внимание магазину Григоряна. Там, думаю, обнаружим массу интересного.

– Надо браться за самого Григоряна и за свидетелей. Я не особо доверяю бухгалтерам. Будем колоть работяг.

– Будем. Когда семерка проведет оперативную установку по дому Григоряна?

– На черта она нам нужна?

– Положено.

– Завтра.

Значит, завтра нам седьмой отдел выдаст все сведения о жилище Григоряна вплоть до расположения комнат, наличия гаражей и прочего.

– Дня через два наносим ему визит вежливости. С понятыми.

– И с постановлением об обыске… Если бы я знал, чем мне предстоит заниматься завтра и послезавтра!..