Текст книги "Цеховики"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

МЕРА ПРЕСЕЧЕНИЯ

Семидесятилетие Великой Октябрьской социалистической революции праздновалось с небывалым размахом. Компартия будто бы напоследок решила показать себя. Уже за неделю по телевизору показывали только революционные фильмы. «Юность Максима», «Человек с ружьем», а в перерыве можно было с ума сойти от напыщенной трескотни.

На празднование в Москву день за днем съезжались со всех концов света председатели парламентов, президенты, генеральные секретари партий. Все клялись в верности и дружбе с Советским Союзом – да продлится она тысячи лет. Даже заклятые буржуи твердили что-то о значительной роли Октябрьской революции в развитии человечества.Пошатнувшийся Советский Союз все еще был мощной сверхдержавой и имел право на уважение.

Уже много дней зарубежные гости отчитывались в своих лучших чувствах в Кремлевском Дворце съездов. Руководители коммунистических и социалистических партий Австралии, Мозамбика, Израиля, десятки других. Конца края этому не было.

По прошествии нескольких лет странно вспоминать это действо. Какое-то ирреальное ощущение – все шло как всегда, но тот мир, к которому мы привыкли, уже давал трещину и готов был развалиться ко всем чертям. Незыблемые руководители братских стран досиживали в своих креслах последние годы, а то и месяцы.

За три дня до торжеств Генеральному секретарю СЕПГ, Председателю Госсовета ГДР товарищу Эрику Хонеккеру был вручен орден Ленина. Хонеккер наш лучший друг на все времена… Через несколько лет немецкие власти будут требовать выдачи бывшего руководителя одной из мощнейших социалистических стран, чтобы устроить над ним судилище непонятно по какому закону. Русское правительство услужливо согласится сдать бывшего верного друга и брата, и отчаявшийся старый человек будет скрываться на территории чилийского посольства… С приветственной речью на торжественном заседании в Москве выступил еще один брат (правда, не такой близкий, имевший даже собственное мнение) – Генеральный секретарь Румынской коммунистической партии Николае Чаушеску… Вскоре его расстреляют вместе с женой повстанцы, в свои последние часы он будет держаться очень мужественно и прямо станет смотреть в глаза смерти… Незавидная судьба ждет и сменяющих друг друга на московских трибунах Генерального секретаря ЦК Болгарской компартии Тодора Живкова, Генерального секретаря ЦК рабочей партии Эфиопии тов. Менгисту Хайли Мариама. И многих других. Тюрьма, изгнание, унижения, бесовство распоясавшегося и не знающего милосердия плебса. Все впереди. А пока мир праздновал семидесятилетие революции.

Седьмого ноября наш парторг загнал меня на демонстрацию трудящихся. Из украшенной флагами и фанерными транспарантами толпы я видел стоящего на трибуне облсовета Румянцева и его ближайших товарищей по партии. Через усилители летели над праздничной толпой голоса выступающих. «Ускоренье – мать ученья». «Интенсификация и кооперация». Перестройку чуть ли не Ленин задумал, да вот только сейчас его стойкие продолжатели ее осуществить пытаются…

Ноябрь выдался холодным, и я, как человек, не приспособленный к холодам и жаре, за время марша в колонне подхватил простуду, обострился хронический бронхит. Три дня держалась температура, и я валялся дома.

Нину моя болезнь, кажется, даже порадовала. Она стала ко мне относиться гораздо лучше. Как к существу, за которым требуется уход, о котором надо заботиться и которому, воркуя что-то успокоительное, можно влить в горло столовую ложку микстуры. Кроме того, она нашла объект для своих околонаучных экспериментов и без устали пичкала меня какими-то отварами, сомнительного происхождения порошками – я не удивлюсь, если они приготовлены из протертой волчьей ягоды, сухих ножек летучих мышей и желчи зеленой лягушки. В конце концов она бухнула двадцать пять рублей (а денег и так кот наплакал) на какой-то чудо-фильтр, изготовленный при помощи энергоинформационных технологий. Нина заявила, что очищенная с его помощью вода по целебным качествам не уступает святой воде и может поднять человека чуть ли не со смертного одра.

Нинины процедуры оказали сказочное действие. Мне они надоели настолько, что я плюнул на больничный лист и вышел на работу, правда, кашляя, как туберкулезник…

– Редко ты стал залетать на огонек, – произнес я, разглядывая Пашку, бесцеремонно ворвавшегося в мой кабинет и плюхнувшегося в его любимое кресло.

– Дел полно. Навалили еще несколько жмуриков. Пошла серия убийств частных извозчиков. Всех подключили. Слышал небось?

– Картузов дело ведет.

– Ведет. Труп за трупом – и никаких зацепок, кроме уверенности, что Кавказ работает… Проблем тьма, а мы с тобой дело по Новоселову добить не можем. Все в поту и трудах, а толку никакого.

– Почему? Вон какую сеть вытащили.

– Это дела ОБХСС. Мы же народ простой. Нам бы труп из реки выудить да убийцу за руку поймать… Надо активизироваться.

– Надо. Что-то же мы знаем. Два лба. Скорее всего спортсмены. Скорее всего борцы. Скорее всего из Москвы.

– Масса информации.

– И еще – фоторобот. Описание. Остается всего-навсего обойти с ними спортивные клубы Москвы. Парни скорее всего не дилетанты в спорте. Минимум камээсы.

– Обойти спортклубы Москвы. Ты представляешь, что это такое? Мы можем на несколько месяцев увязнуть.

– Значит, увязнем. Не так?

– Да так. Давно этим заняться можно. Да только в связи с этими чертовыми «автомобилистами» нам людей не дадут.

– Дадут, куда денутся. Есть второй путь. Надо борцов вытащить сюда.

– Добрый наказ. Как его выполнить?

– Надо думать.

– А, думать это завсегда. Занятие не пыльное и ни к чему не обязывает…

Думали мы упорно. Но, видимо, в тот день умные мысли летали другими маршрутами и готовы были посещать кого угодно, только не нас. Наконец из длинного ряда хромых, убогих вариантов мы выбрали один.

– Планец так себе, примитивненький, – отметил Пашка.

– Придумай лучше. Те два – с Григоряном и с Лупаковым – были ненамного лучше. Но сработали.

– Повезло.

– Значит, и сейчас повезет. Двум разам бывать, третьего не миновать.

– Если сорвется, можем человека сильно подставить.

– Это от вас, оперативников, зависит.

– Нужно еще его уговорить.

– Уговорим.

– И начальство уломать.

– Уломаем.

– Если ты такой оптимист, тебе и звонить.

Я взял трубку, поискал в записной книжке номер и начал накручивать телефонный диск. Ионин был дома. Я попытался, чтобы мой голос звучал как можно елейнее. На психов это оказывает положительное действие.

– Станислав Валентинович, мы бы были очень благодарны вам, если бы вы согласились с нами встретиться.

– Что такое?

– Нам очень нужна ваша помощь.

– Когда быть? – в голосе Ионина зазвучали стальные нотки, таким тоном говорят «всегда готов выступить на защиту социалистической Родины».

– Мы бы к вам сами заехали. Когда вам удобно?

– Хоть сейчас.

– Через двадцать минут будем. Я повесил трубку.

– Через какие двадцать минут? – спросил Пашка. – До него минимум час автобусами переться.

– Вы живете прошлым. Со вчерашнего дня меня возит черная «волга».

– С хрена ли?

– По чину положена. Мне, начальнику следственной части и прокурору области.

– Черная «волга». Дело Григоряна продал и купил?

– Ко мне двух оперов из КГБ приставили. Притом один из Москвы. Почуяли, что на партию поперли, а это уже их вотчина, тут как тут.

– Ох, хвост-чешуя… С этими парнями надо держать ухо востро. Никогда не знаешь, какое у них задание – помочь раскрутить или напрочь загубить дело.

– Закопать, раскопать – какая разница! Зато черная «волга» с сиреной и синей мигалкой есть.

Рассекая городские, улицы на черной «волге», чувствуешь себя несколько приподнятым над обыденной суетой и над народом. Это в постперестроечные годы «волга» напрочь выйдет из престижной обоймы и уважаемой машиной станет «мерседес» или «плимут». Тогда же черная «волга» означала близость к власти – партии, госбезопасности. На крайний случай, если номер частный, то к Внешторгу, к загранпоездкам. Я в черной «волге» с проблесковым синим маячком ощущал себя уютно, но ненадежно. Как пассажир, поймавший ее за рубль, – ехать со свистом приятно, но вскоре тебя высадят и опять поползешь пешком по улицам, рассеянным косым дождем.

Горло Ионина было перевязано, сам он был одет в теплый плюшевый халат. Мы прошли в бедно обставленную трехкомнатную квартиру.

– Ангина, – Ионин провел пальцами по горлу. – Приходится все время сосать стрептоцид и пить чай с малиной. И из дома не выйдешь.

Как я его понимал.

– Это очень кстати, – кивнул Пашка, и Ионин удивленно посмотрел на него.

Ионин провел нас в большую комнату и отправился на кухню готовить чай. Вскоре низкий столик был уставлен чашками, розетками для варенья, блюдом с печеньем.

– А где ваши? – спросил я.

– В деревню к родственникам отправил.

– Надолго?

– На неделю.

– Это тоже кстати, – кивнул Пашка.

– Почему?

– У нас к вам интересное предложение, – начал я издалека.

Наше «интересное» предложение вызвало у Ионина такую реакцию, какую и должно было вызвать.

– Да нет, что вы, – как-то растерянно произнес он. – Я не могу. Просто не могу. Извините.

– Как же так? – скорбно произнес я. – А мы так надеялись на вас.

Во мне и в Пашке в тот день пробудились способности профессиональных увещевателей и уламывателей. Наверное, так же вкрадчиво в прошлые века священники убеждали покупать индульгенции и жертвовать на благо церкви золото и имения. Процесс совращения занял сорок минут. «Если не вы, то кто же». «Священный долг человека и гражданина». «Обуздать наглую преступность». «Восстановить поруганную справедливость, отомстить за растоптанное человеческое достоинство».

– Если вы нам не поможете, убийцы останутся на свободе. Кто знает, как далеко еще проляжет их кровавый путь, – сказал я с пафосом, сам удивляясь, что загнул такую красивость. Правда, сегодня нечто подобное я уже говорил пять раз.

Я почти физически ощутил, как камень, который мы с Пашкой пытались сдвинуть почти час, качнулся. Последнее микроскопическое усилие – и камень рухнул.

– Хорошо, что с вами поделаешь, – вздохнул Ионин с видом человека, подписывающего обязательство лечь грудью на амбразуру.

Согласился. Мы не ошиблись в расчетах. Кто другой послал бы по матушке, а в правдолюбце взыграло гражданское чувство. Я подумал, что все-таки, несмотря на то, что он псих, уважаю я его. Человек ради принципов способен на поступок.

– Только если что случится… – начал было Ионин, но его неуверенность тут же была пресечена решительно и бесповоротно.

– Бояться совершенно нечего, – произнес я бодренько, как доктор, врущий пациенту, что у того вовсе не черная чума, а острое респираторное заболевание. ,

Потом пришлось убеждать прокурора. Заняло это примерно столько же времени. После звонка моего шефа разговор с начальником уголовного розыска занял намного меньше времени. Тот только раз двадцать пять повторил, что все под нашу ответственность, в случае чего, и кары по справедливости должны обрушиться на нашу голову.

Пройдя через все инстанции, я облегченно вздохнул.

– Ну, теперь пара дней на подготовку.

Через два дня заканчивался двухмесячный срок содержания под стражей Нуретдинова и Григоряна. Последнему еще долго любоваться небом в клеточку, а вот с телохранителем разговор будет особый.

…Тюрьма оказалась вовсе не противопоказана здоровью Нуретдинова. Ни следа уныния, горести, разочарования. Вообще никаких изменений ни во внешнем виде, ни в настроении. Широкоплечий, с руками-кувалдами басмач, на лице которого не прочитаешь никаких чувств. Чудище из тысяча и одной ночи, заряженное темной энергией, способной разрядиться громом и молниями. По-русски он говорил без акцента, но односложно и скупо.

– Эх, Нуретдинов, я думал, нам еще долго встречаться в этих хоромах, – я обвел рукой тесный кабинет для допросов. – Но не получается.

Я сделал паузу. «Басмач» ни словом, ни жестом не показал, что мои слова вызвали у него какие-либо чувства.

– К сожалению, прокурор области не продлил срок вашего содержания под стражей. Хранение оружия – не тяжкое преступление.

– Дальше, – равнодушно произнес Нуретдинов.

– Дальше я вынужден изменить вам меру пресечения на подписку о невыезде.

– Отпустите?

– Отпущу. Хоть и не надо было бы. Таким бандитам тут самое место.

– Ай, начальник, – неожиданно оживился Нуретдинов. – Зачем такие слова говорить? Какой я бандит? Я тихий трудящийся человек. И отец мой был тихим трудящимся человеком. И дед.

– Тихий, как же…

– Правда отпускаете?

– Куда я денусь?

– Ах, начальник, ах, спасибо.

Он заулыбался. По обаянию его улыбка могла сравниться разве что с оскалом кобры, готовящейся укусить зазевавшегося путника.

– Распишитесь, – я протянул постановление об изменении меры пресечения. Нуретдинов внимательно прочитал его и расписался.

– Бежать не советую. По двести восемнадцатой дают лишение свободы редко. Возможно, отделаетесь условным сроком.

– Ай, какой бежать, о чем вы? Я вызвал выводного.

– Понадобитесь, я вас вызову повесткой.

Улыбаясь и кланяясь, Нуретдинов попятился к дверям.

– Ай, спасибо, начальник, что отпустили. Благодарен всегда буду. Если что надо, скажи, помогу.

Взгляд его был холоден и остр, как стилет. Нетрудно было понять, что единственная форма благодарности, на которую можно от него рассчитывать, – это кинжал в живот. Встреться только с ним где-нибудь в горном ущелье – отрежет голову и положит в сумку как военный трофей, басмаческая душа. Интересно, какими все же делами он занимался в Узбекистане? Грек говорит, что закатывал людей в асфальт. Много закатал? Об этом только сам Нуретдинов и знает…

Нуретдинов жил в однокомнатной квартире в центре города. Как только он вышел из СИЗО, тут же попал под колпак. Мы ежедневно читали рапорта групп наружного наблюдения. По ним выходило, что Нуретдинов вел пристойный образ жизни. Честно спит. Честно ест. Честно ходит в магазин. Честно не встречается ни с кем. Ни одного контакта. Похоже, он не испытывал особой потребности в общении с кем бы то ни было.

По телефону Нуретдинов тоже никому не звонил, кроме двух каких-то женщин, которые пообещали на днях осчастливить его своим присутствием. Телефон мы поставили на «кнопку», то есть на прослушивание. По правилам наслаждаться прослушиванием чужих телефонных разговоров мог только КГБ. Чтобы милиции присоединиться к этому развлечению, приходилось идти на поклон к своим коллегам, к которым в МВД никогда не питали братских чувств. Прокуратура же вообще была чужая на этом пиру.

Мы дали Нуретдинову пару дней на отдых, потом решили, что ему хватит прохлаждаться, и взялись за дело…

– Не передумали? – спросил я у Ионина. Горло его все еще было обвязано, но ангина понемногу отступала, чего не скажешь о моем бронхите.

– Не передумал.

– Тогда приступаем. Главное, держитесь естественно. Вот что вы должны сказать…

Я заставил повторить текст. Мы проработали различные варианты разговора. Я записал все на бумажку и положил перед Иониным.

– «Он сказал – поехали, он взмахнул рукой…» – процитировал я известную песню. – Звоним.

Пашка держал вторую трубку. Весь разговор записывался где-то в тесной, заставленной аппаратурой комнатенке на магнитную пленку, и его распечатку в УВД привез гонец из УКГБ.

– Мне Амира Нуретдинова, – слегка дрожащим голосом произнес Ионин.

– Ну.

– Это вы?

– Я. Ну?

– Значит, в справочной правильно телефон дали.

– Ну. Ты кто?

– Станислав Валентинович Ионин. Одно время работал на комбинате у Новоселова.

– А мне это зачем?

– Сейчас узнаешь, ворюга. – Ионин начал заводиться. – Думаешь, я забыл, как по твоему приказу меня в подворотне били?!

– Ты о чем, безумец? Я тебя не знаю.

– Меня к следователю вызывали, который тебя и твоего друга-ворюгу посадил. Кое-что я там узнал. Кое-какие справки через знакомых навел… Те двое негодяев, что меня били… Думаешь, я не понял, что они и Новоселова зарезали?

– Мне зачем это знать?

– Ты с ними одна шайка-лейка. Я вас всех на чистую воду выведу!

– Вот шакал. Ты знаешь, с кем говоришь?

– Зато я знаю, как этих двоих, Льва с его приятелем-борцом, найти. Если в Москве живут, думаешь, никто не знает, откуда они?..

Нуретдинов ничего не сказал.

– Ты меня, ворюга, слышишь?

– Слышу.

– Я следователю пока ничего не рассказал. Ни о чем. Думаешь, не хотелось, чтобы вас всех арестовали? Еще как хотелось. Эти негодяи меня же в землю втоптали… Но надоело все. Сколько можно, – вздохнул Ионин. – Амир, мне деньги нужны.

– Иди работать на стройку – там хорошо платят. Грузчиком много не заработаешь.

– А, вспомнил, значит. И знаешь, что грузчиком работаю.

– Кончай языком молоть. Говори.

– Во всем мире за физический и моральный ущерб платить принято.

– Сколько?

– Сорок тысяч.

– Шакалий сын, на кого ты лапу поднимаешь? В навоз втопчу. – Слова были произнесены без особых эмоций, спокойно, но от них веяло такой нешуточной угрозой, что даже мне стало не по себе и я подумал, что зря мы втянули Ионина в эту историю. Но теперь отступать некуда.

– Не пугай. Через три дня сорок тысяч. В трубке послышались гудки.

– Послал по матушке, как я и говорил, – махнул рукой Пашка.

– Поглядим.

Через четверть часа послышался телефонный звонок.

– Не ходи в прокуратуру. Поговорим, обсудим. Договоримся…

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

– Ну-ка сделай погромче, – велел Пашка, и я послушно усилил звук радио, стоящего на моем письменном столе.

"В Московском городском комитете КПСС вчера состоялся Пленум, в котором принял участие Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев. С трибуны Пленума выступление бывшего первого секретаря МГК КПСС Ельцина было признано политически незрелым, крайне запутанным и противоречивым. Оно не содержало ни одного конкретного предложения, строилось не на фактах, а на передержках и было демагогическим по своему содержанию и характеру. По мнению Бориса Николаевича, не хватает революционного напора в проведении перестройки…»

– Вцепились холуи в Николаича, – с сожалением произнес Пашка.

– Все хороши. «Не хватает революционного напора перестройке». Ты смотри, мало ему уже существующего бардака.

В ту пору почти никого не обошло увлечение Ельциным. Ходили легенды о его выступлении на Пленуме ЦК, когда он обвинил Горбачева в зарождающемся культе личности и в том, что тот слишком выставляет везде свою жену Раису Максимовну, после чего оратора начали топтать все за политическую незрелость, особенно старался Шеварднадзе, через несколько лет вдруг загадочно попавший в лучшие друзья российского президента. Народная молва приписывала выступлению Ельцина совершенно фантастические подробности, но ничего проверить было нельзя, поскольку текст стал государственной тайной за семью печатями.

– Хорош, – я щелкнул выключателем, и радио замолчало. – Наслушаешься, потом на митинги ходить будешь.

– «А может, вы, отец Федор, партейный? – спросил Ипполит Матвеевич», – хмыкнул Пашка.

– Пахать надо.

– Кто же тебе мешает? – зевнул Пашка.

– Представляешь, если Нуретдинов решит заплатить эти сорок тысяч, – сказал я, открывая сейф. – И что нам тогда делать?

– Поделим на троих, – ухмыльнулся Пашка. – Ничего он не принесет. У него же финансовые возможности не как у Григоряна, а пожиже. Ему сорок тысяч ох как самому нужны на черный день. На тот день, когда решит от следствия скрыться.

– Если только он поверил во внезапно пробудившуюся алчность Ионина.

– Уж тут будь спок. В это он поверит. То, что алчности не было, – выше его понимания. А что человек хочет содрать мешок денег – для него естественно.

Я вынул из сейфа бумаги и стал их раскладывать по порядку в папки.

– Представь, если он все-таки не спортсменам свистнет, а своим абрекам.

– После обыска у Григоряна абреки дернули из города, и сейчас их сюда ничем не заманишь… Слушай, чего ты все ноешь? Сам втравил нас в историю и ноешь.

Я пожал плечами.

Мы в который раз обсуждали детали и просчитывали «а что будет, коли рак на горе свистнет?».

– А если… – опять неуверенно затянул я, но Пашка железной рукой прервал мои метания.

– Стоп. Дело сделано, колода сдана. Коней на переправе не меняют.

– А загнанных лошадей пристреливают.

– Это ты о ком?

– О нас с тобой.

– Угомонись, Терентий. Кстати, сколько времени?

– Шестнадцать двадцать, – бросил я взгляд на часы, висевшие за Пашкиной спиной.

– Триста тридцатый рейс должен уже приземлиться. Ребята скоро будут звонить…

Каждого человека для участия в проведении операции мы выцарапывали с огромным трудом. У милиции всегда нет сотрудников. Один в засаде уже третий месяц, второй в отпуске, третий на учебе или на пионерском слете – молодежь нравственности учит. А остальные заняты лакировкой отчетности и работой по громким, будоражащим общественность делам. Убийство директора комбината уже давно никого не будоражило. Собственно, общественности с самого начала было на него плевать, поскольку человек, имевший такую дачу и такую машину, – не наш человек, а потому и Бог с ним, с буржуином… Группу нам удалось собрать вполне приличную. В нее вошли сотрудники седьмого отдела (наружки), оперативно-поискового отделения, уголовного розыска и даже гэбэшные оперы – не все им дурью мучиться, пусть с преступностью поборются.

После разговора с Иониным Нуретдинов полдня сидел безвылазно дома, а потом отправился в поход. Целью его вылазки явился междугородный переговорный пункт. Нет чтобы воспользоваться домашним телефоном! Осторожен «басмач», терт, просто так подставляться не намерен.

Междугородный автомат для нас изобретение весьма печальное. Проследить, по какому номеру звонит из него абонент, практически невозможно. Машина знай считает себе деньги, и ничего, кроме кода города, от нее не узнаешь. Звонил Нуретдинов в Москву. Притершийся к кабине оперативник сумел различить лишь обрывки фраз, некоторые из которых носили совершенно нецензурный характер.

"Ты в дерьме сидишь…» «Заложит…» «Сам разбирайся, мне насрать. Тебя расстреляют…» «Не помогу. Аллах поможет…» «Ай, шакаленок, умный ты какой»… «Я ей позвоню. Ты мне не звони…» «Жду…»

Из услышанного следовало несколько выводов. Главный – Нуретдинов сообщил кому-то о разговоре с Иониным. Притом тому, кого этот разговор непосредственно касался. И вскоре этот кто-то собирался приехать в город. Если, конечно, не передумает. Таких гостей нужно встречать по высшему разряду. И мы встречу подготовили.

Одна группа наружного наблюдения не спускала глаз с квартиры Ионина. Правдолюбец обязан был сидеть дома и никуда не показываться. От греха и от бандитской пули подальше. Вторая группа сопровождала Нуретдинова. Кроме того, наши ребята встречали и провожали каждый рейс из Москвы и каждый поезд. По фотороботу и по описаниям убийц их вполне можно было опознать среди встречающих… И опознали! Первый угрожающего вида бугай, привлекший внимание оперативников, оказался директором юношеской спортшколы и человеком с кристально чистой репутацией. Второй – вахтовым нефтяником, тоже не имеющим никакого отношения к преступному миру и большую часть года бурящий и добывающий черное золото на Севере.

– Интересно, к скольким богатырям они сегодня пристанут? – спросил я.

– Крупных мужчин у русского народа много. А наши парни, похоже, решили не пропускать ни одного, – зевнул Пашка, кидая взгляд на молчащий телефонный аппарат.

– Что-то не звонят твои подчиненные.

– Позвонят… Когда прилетит штангистская команда с чемпионата Союза.

Позвонили через восемь минут.

– Карнаухов говорит.

– Слушаю тебя, старший лейтенант, – отозвался Пашка.

– Прилетели, голуби сизокрылые. Два мамонта больше чем по центнеру весом на каждого. У меня екнуло сердце.

– Может, это Мухамед Али с тренером на гастролях, – сказал Пашка. – Почему думаешь, что они?

– Описания – один к одному. Фоторобот с них составлен. У одного глаза голубые. Все в масть. Они.

– Глаз не спускайте. Ведите вежливо, чтобы они нашу заботу не почуяли.

– Обижаешь, Павел.

Гости нашего города взяли на площади перед аэропортом такси и направились на Сиреневую улицу. В одной из пятиэтажек они нашли приют и, наверное, ласку. Квартира принадлежала сестрам-близняшкам Шамлевич Анне и Светлане 1957 года рождения. По документам, полученным в аэропорту, и по беседам со стюардессами получалось, что наши клиенты скорее всего являются Виталием Николаевичем Карасевым и Львом Георгиевичем Строкиным…

В полвосьмого нам позвонили из КГБ и сообщили, что по прослушиваемому номеру был звонок. Звонила женщина. Поздоровалась с фигурантом и коротко объявила: «Приехали». Фигурант назначил встречу на двадцать тридцать около памятника Свердлову близ центрального универмага.

– Отлично! – воскликнул Пашка. – Сработала наша дурацкая комбинация! Хряпнуть бы по этому поводу…

– Денег нет.

Все, тьма развеялась. Есть люди. Дальше моя работа как следователя – по крупицам собрать улики и строить процесс доказывания так, чтобы вина преступников ни у одного судьи не вызвала сомнений. Задача порой не легче, чем найти на необъятных просторах страны таинственного злодея.

– Что нам дальше с ними делать? – спросил Пашка. – Обожаю старые детективные фильмы. Седой полковник устало произносит: «Будем брать?»

– На что следует ответ – еще рано… Рано, Паша. Надо походить за ними. Проследить, может, еще связи в городе есть. Нужно будет доказывать, что во время убийства они здесь находились, нам свидетели до зарезу необходимы.

– Есть резон.

– Лучше всего задерживать их на месте очередного преступления, когда они к Ионину пойдут разбираться.

– Молодец. Хорошая мысль. Возьмем их над очередным трупом с кровавыми ножами в руках. Торжество правосудия – взяты на месте преступления после очередного убийства… Рискованно.

– Надо попытаться.

Как мы и ожидали, в двадцать тридцать Нуретдинов встретился с одним из двух гостей нашего города, прилетевшим сегодня из столицы. Говорили они ровно пять минут, после чего разошлись.

Всю ночь мы провели в УВД в кабинете, который являлся штабом операции. Я заснул на диване в углу комнаты, а Пашка задремал на сдвоенных столах рядом с телефоном. Но ночью никто не позвонил. Значит, бандиты решили ночь провести, как положено приличным людям – в койках.

Следующее утро порадовало звонком Нуретдинова к Ио-нину.

– Надо повидаться, – сказал Нуретдинов.

– Деньги собрал?

– Тридцать тысяч. Больше не дам.

– Ладно, хватит, – сказал Ионин, глядя на жестом призывающего к согласию оперативника.

– Тогда подъезжай…

– Куда подъезжай? Я болею. Заходи сюда.

– Нечего у тебя делать.

– Мои в деревне. С глазу на глаз обговорим.

– Ай, плохо. – Нуретдинов задумался. – Я не могу. Меня милиция может обхаживать. Я под подпиской. Девочку пришлю… Она деньги даст, скажет, что тебе делать. Просто так деньги не дают. Надо гарантию.

– Когда приедет?

– Через час. Дверь сразу открывай. Не надо, чтобы соседи видели.

– Хорошо…

Звонил Нуретдинов из автомата. Потом набрал еще один номер. Похоже, общался со спортсменами. Поставить на прослушивание номер в квартире сестер-близняшек мы не успели.

– Вызываем группу захвата. – Пашка позвонил кому-то и начал обрисовывать ситуацию.

Через двадцать минут спортсмены вышли из дома в сопровождении одной из сестер, поймали такси.

– На дело пошли, – удовлетворенно произнес Пашка. – Глушить или рога обламывать будут.

– Где их берем?

– В квартире. Для пущей драматичности… Поехали, времени в обрез.

К дому Ионина мы прибыли за четверть часа до бандитов. Наши ребята уже были расставлены и готовы к действию. Мы с Пашкой устроились в машине рядом со сквериком, откуда просматривалась арка дома Ионина.

– Говорит «Волга-восемь», – заработала рация.

– «Двести пятый» слушает, – сказал Пашка в рацию.

– Мы подводим объект. Через пять минут будут.

Позывной принадлежал группе Седьмого отдела, ведущей наблюдение за спортсменами. Они вошли в зону радиослышимостй. Близилась развязка.

Спортсмены оставили такси в двух кварталах.

– Чтобы машину свидетели не засекли, – сказал Пашка. – По-моему, они решили круто за нашего друга приняться.

– Да, – я размял пальцы, пытаясь унять дрожь. Я вдруг со всей ясностью увидел, что мы играем в опасную игру и неизвестно, чем она кончится. Похоже, мое настроение передалось и Пашке. На его лицо наползла тень.

– Заходят в подъезд… Все, зашли. Поднимаются.

– Кому дверь открывать? – спросил оперативник, сидящий в квартире Ионина.

– Открывайте вы. Боюсь, что они хотят Ионина завалить сразу. Берите на пороге… Ох, мама моя родная, – прошептал Пашка под нос и кивнул водителю:

– Во двор. Быстрее!

Тем временем двое бугаев с хрупкой девушкой поднимались по лестнице. Лифт, как всегда, не работал, но путешествие на пятый этаж вряд ли могло утомить добрых молодцев.

Девушка надавила бусинку звонка. Дверь распахнулась. Блондин ринулся вперед и получил резиновой дубинкой по шее, на нем повисли два крупногабаритных оперативника – комсомольцы и самбисты. Когда ошарашенный бугай попробовал дернуться, его запястья уже сковали наручники.

– Лежи, падла! – услышал он, почувствовав упершийся в затылок ствол пистолета, и счел за лучшее согласиться на это предложение.

Голубоглазый оказался расторопнее. Он стряхнул с себя прилипшего оперативника, наградил второго оглушительным ударом в челюсть и, взревев, как ледокол «Ленин» полярной ночью в Арктике, бросился вниз по лестнице. Попутно он размазал по стенке еще одного опера, пытавшегося его остановить. Пять этажей он перемахнул как один. Во дворе его ждал теплый прием. Наши ребята были из неслабых, но к такому обороту не приспособлены.

Голубоглазый тут же снес первого подвернувшегося бойца, еще сильнее взревел, когда резиновая палка угодила ему в живот. Палка и второй опер полетели в разные стороны. Пашка бежал навстречу голубоглазому, выдергивая пистолет, крича:

– Стой, стреляю!

Времена были не такие, чтобы стрелять по подозреваемым в убийстве, оказывающим сопротивление милиции., Пистолет был скорее декоративным украшением, свидетельствующим о принадлежности к милицейскому цеху, как, скажем, портупея или петлицы на форме. Естественно, никакого внимания на окрик бугай не обратил. Ревя что-то нечленораздельное типа «убью!», он резво мчался вперед. До жути обидно было смотреть, как голубоглазый подобно кеглям сшибает сотрудников группы захвата…

– Уйдет, – прошептал я.

Тут перед голубоглазым появился кто-то очень шустрый, маленький и верткий. Голубоглазый даже не замедлил шаг, намереваясь без труда смести эту незначительную преграду. Потом замелькали руки и ноги. В мешанине я понял, что голубоглазый получил страшенный удар в какую-то болевую точку ногой, а затем еще два – локтем и кулаком. Спортсмен вырубился. На его запястьях тоже щелкнули наручники, которые еле-еле сошлись. Операция выглядела позорно, но была завершена успешно.