Текст книги "Цеховики"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Группа захвата была внештатной, а значит, оперативники занимались боевой подготовкой в свободное время, точнее, почти не занимались, хотя в прошлом и имели какие-то достижения на спортивном поприще. Если бы в тот день клиентов брал спецотдел быстрого реагирования, картина была бы совершенно другой. Каким бы здоровым ты ни был, все равно устроишься в считанные секунды на полу, а если будешь сопротивляться, то потом всю жизнь придется ходить по врачам. Но СОБРы появятся только через пять лет. ОМОНами в нашей области еще не пахло. Да и преступники не любили рукопашных боев с милицией, если, конечно, не по пьяни, а по серьезному делу.

Нестеров удовлетворенно потирал руки, глядя, как преступников рассаживают по машинам.

– Здорово ты его отключил, – с уважением произнес Пашка.

– Нет вопросов, – улыбнулся Нестеров. – Если еще надо будет кого сделать – зови, поможем…

Голубоглазый, выключенный Нестеровым в честной схватке, пришел в себя только через пятнадцать минут. Он ошарашенно озирался и встряхивал головой. После обработки его лицо годилось только для игры в фильмах Хичкока.

– Сейчас я передохну, наручники порву и всех вас уделаю, – прохрипел он.

– Не дождешься, – сказал Пашка.

РАСКОЛКА

Голубоглазого, им оказался Виталий Карасев, мы оставили в камере в райотделе внутренних дел, а его боевого товарища Льва Строкина привезли в ИВС УВД. Карасев свой буйный нрав укорачивать не собирался и, как было обещано, порвал-таки наручники. А потом еще одни. И теперь бился с разбегу в камере-одиночке, не давая вздремнуть уставшему и привычному ко всему дежурному, оглашая помещение непристойными ругательствами.

Мы решили пока его не трогать и дать возможность поизрасходовать бешеную энергию. Сперва коротенько допросили Анну Шамлевич, с которой друзья пошли на дело. Наш рассказ о перспективе ее привлечения за соучастие в совершении преступления весьма благотворно сказался на ее умственных способностях, особенно на памяти, и она рассказала нам массу интересных вещей. Потом мы взялись за Строкина. Тот выглядел подавленным и пришибленным. Похоже, за последние два часа он сильно разочаровался в жизни. Мы откатали его пальцы на дактилокарту. После того как эксперт дал нам предварительное заключение, а на это времени ему много не понадобилось, я и Пашка принялись за допрос.

– Не буду упражняться в красноречии, – сказал я, – не буду вас долго уговаривать и уламывать. Честно говоря, ваши признательные показания меня не очень волнуют. Вы можете вообще ничего не говорить, но через трое суток я предъявлю вам обвинение в совершении преступления, предусмотренного статьей сто второй – умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами.

– Я никого не убивал, – голосу его недоставало должной уверенности.

– Не буду тратить на вас силы. Нет так нет. У меня такое количество доказательств, по которым осудили бы даже Николая Угодника. А вы отнюдь не относитесь к категории святых.

– Какие доказательства?

– Сколько вам заплатили за убийство?

– Нисколько.

– Разговор становится бессмысленным. Кстати, сто вторая – расстрельная статья. Если жить надоело – можете попытаться помешать следствию, не признаваться. Наш областной суд любит непризнающихся. Им по максимуму дают… Ваша вина доказана, и ничто вас отсюда не вытащит. Нужно принять это как должное. И начать помогать себе.

– Какие такие доказательства?!

– Вы думали, оказались самыми умными. Приоделись в клоунскую одежду, тайно пробрались на дачу. Вас, родимые мои, видели люди и составили фоторобот, который сильно помог в розыске. Мало?

Строкин молчал.

– Насмотрелись детективов, следы рук попытались уничтожить. А не получилось, братцы. На стаканчике, который вы разбили и который ты аккуратненько в мусорное ведро выбросил, твои пальцы. Не хватит?

Строкин молчал.

– И то небесное создание, с которым вы в гости решили заглянуть к Ионину, вспомнило, что в то время, как убили Новоселова, наш город имел честь принимать вас. И в день смерти Новоселова вы как раз куда-то уезжали, вернулись возбужденные. Кстати, Аня имеет дурную привычку подслушивать, чтобы быть в курсе планов ее кавалеров. Она слышала, как Карасев сказал: «Не куксись. Все равно этого г…ка кто-нибудь пришил бы. Одним торгашом меньше…»

Строкин напрягся.

– Лева, ты же не конченый гад по жизни. И не заслужил расстрела. Да и на душе нелегко, правда ведь? Выговорись – легче станет…

– Гад или не гад – кто разбираться будет? Убийца… Все Витька. Жадность погубила. Все больше и больше хотелось… А я, как дурак, у него на поводу плелся.

– Теперь бы, конечно, все изменил…

– Да не изменить уже ничего… По дзюдо я за сборную Союза выступал. Хорошо выступал. Серебряная медаль в Европе и серебряная по Союзу.

– Не слабо.

– А кому это нужно? «Честь Родины, покажем достижения социалистического спорта, самого спортивного спорта из всех спортов»… Дерьмюки! Я с капиталистами боролся, так они нас за полных дураков держали. Они баксы лопатой гребли, а мы из пролетарской ненависти, за бесплатно, их по матам размазывали… Вы знаете, что такое профессиональный спорт?

– В общих чертах.

– Извини, конечно, но по тебе видно, что не особо, – сказал Строкин и обернулся к Пашке. – А вот ты со спортом получше знаком.

– Немного, – согласился Пашка.

– Боксер?

– Да.

– Мастер?

– Нет, кандидат.

– Видите, я спортсмена сразу чую. По движениям. Даже по голосу. Как своего человека… Профессиональный спорт – каторга. Пашешь по несколько часов в день, на полную выкладку, так, что сухожилия трещат, и с каждым днем все больше и больше нагрузок – иначе какой смысл… А потом отработал свое, начал сдавать позиции, тебя за борт. У штангистов к сорока годам от почек ничего не остается, у боксеров в мозгах затемнения, у борцов все связки растянуты, все переломано, перекручено. Иногда от такой боли по ночам просыпаюсь, что, кажется, лучше умереть и не жить. А мне ведь только тридцать исполнилось. – Он задумался, потер будто бы внезапно разболевшееся плечо. – Однажды на российском первенстве меня с мата унесли. Не так упал. Бывает… Думал, травма обычная, каких у каждого десятки. А врачи поколдовали и сказали – бороться, конечно, можешь, но на первенстве Европы тебе делать нечего… Выпал из обоймы. Куда идти?.. Профессии нет, денег мало. Кое-что нафарцевал на загранпоездках, машина, квартира кооперативная – вот и все.

Не так мало – отметил я про себя.

– Куда спортсмену податься?.. Знаете, братцы, куда легче всего? К уголовникам. К блатным. Уркаган и спортсмен – друзья-товарищи. Чего удивляетесь? Вы же ничего тут в глуши вашей не знаете. В Москве уже давно счеты крутые. Худо спортсмену, тяжело, кто поможет, кто деньги даст? Встретит тебя твой брат – бывший спортсмен из высшей лиги, чье лицо с обложек журналов когда-то не сходило, и предложит благотворительные деньжата. Можешь отработать, а можешь и нет. Если отработать решишь, да еще поболе подзашибить – пожалуйста, дел полно, где твоя сила нужна.

– И где сила нужна?

– Разобраться с кем-нибудь. Попросить деньги вернуть. Блатные работу найдут. У нас с ними взаимовыгодное сотрудничество. А чего? Вон банды сейчас одна за другой создаются. Во многих уже и не блатные заправляют, а наши, спортсмены… Вон Квадрашвили, борец наш, высоко взобрался, его даже на воровских сходняках слушают, хоть и сидел всего один раз, да и то по позорной статье – за изнасилование…

– Квадрашвили? – заинтересовался Пашка, хорошо знающий, что происходит в мире спорта.

– А что, удивляет? Он с братцем и еще парой бригад уже много лет деньги с валютчиков у «Березок» выбивает…

– И ты решил в одну из бригад записаться? – спросил Пашка.

– Мало ли чего я решил. После ухода из спорта я стал слегонца за воротник заливать, и они от меня нос начали воротить – мол, какая на тебя надежда в трудную минуту? Иногда давали различные разовые поручения.

– Кто именно? – заинтересовался я.

– Неважно. Все равно половина из них сидит уже, а некоторые – на том свете. Хорошо, что я к тем парням, к которым меня сватали, не попал.

– А куда попал?

– С узбеком сошлись. С Амиром.

– С Нуретдиновым, что ли?

– Да. У него кличка Узбек.

– Из головы вылетело… Продолжай.

– Он меня с Григоряном свел. А потом с Новоселовым. Я к ним Виталика привел. Его к тому времени из команды поперли. С треском.

– За что?

– За дерьмовый характер. Мы его бешеным окрестили. На татами не было недозволенных приемов, которыми он бы не пользовался. И умел ведь. Все с рук сходило.

И в жизни как что не по нему – сразу в драку. Куда с ним ни пойдешь, обязательно вляпаешься в историю. Ему все равно кого бить – мужчин, женщин. Лишь бы показать себя, свой нрав бешеный… С ним только я и общался. Остальные не могли. Он на своих как на чужих пер, на меня тоже сперва пытался, но я его на место быстро поставил. Меня он боится.

– Что вы для них делали?

– Разовые поручения. Один ханурик за партию товара деньги зажилил, мы его по горло в землю закопали в лесу. В Саратов ездили, там на григоряновского поставщика местная шпана наехала, мы их отваживали, с нами еще двое абреков Нуретдинова были.

– Отвадили?

– Без трупов. Но крепко… Жалобщика этого чертового приструнили… Да мало ли еще чего было… А полгода назад Новоселову вожжа под хвост попала…

То, что рассказал потом Строкин, не укладывалось ни в какие наши построения и показало, какими же дураками мы были. Хотя, честно сказать, такую раскладку представить было очень трудно.

…К началу восемьдесят седьмого года у Григоряна настали тяжелые времена. Созданная им структура начинала трещать по швам. Вассалы начали требовать свободы. Новоселов начал подыскивать новых деловых партнеров и крутить с ними за спиной шефа какие-то дела, с которых армянин не получал ни копейки. Лупаков же решил вообще послать и Новоселова, и Григоряна куда подальше. Будучи человеком серьезным и скрытным, он держал свои намерения в тайне. А в один прекрасный день просто поставил своих компаньонов перед фактом. «До свиданья, друг мой, до свиданья». Для Григоряна это был удар больше по гордости, самолюбию и вере в людей. В принципе найти, кто будет поставлять фурнитуру, он мог без труда. Новоселова разрыв ударил по карману. У него были какие-то независимые от Григоряна расчеты с Лупаковым. Посидев-порядив, пощелкав на счетах, он пришел к неутешительному выводу – Лупаков остался должен семьдесят тысяч рублей.

Сколько Лупаков был должен, не скажет теперь никто. Новоселов в сумму включил и упущенную выгоду от сорванной партнером сделки. Этот счет и был выставлен к оплате.

Хотя сумма и составляла стоимость семи автомобилей «волга», Лупаков мог бы выплатить ее без особого труда. Тем более по всем правилам он был виноват и обязан платить. Можно еще было поторговаться, скостить десятка два тысчонок или, в конце концов, пойти на мировую и возобновить деловые контакты. Но у Лупакова при упоминании о семидесяти тысячах в мозгу замкнуло. Новоселов не понял, что человека, экономящего на кефире и рядящегося в старое тряпье, уговорить расстаться с такой суммой будет не то что трудно, а почти невозможно… Когда Лупаков ответил нецензурно и окончательно на очередную просьбу о возвращении долга, Новоселов послал к нему московских вышибал. Те отправили должника на больничную койку, чтобы тот в спокойной обстановке, окруженный заботливым медперсоналом, поразмышлял над своим поведением. Прописанное лекарство от жадности не помогло. Лупаков только укрепился в мысли не отдавать долг… Но вместе с тем он понял, что на рожон не попрешь. Рано или поздно можешь безвременно оставить этот мир. И у него возник план.

В очередной раз позвонившему Новоселову, который вежливо осведомился о состоянии здоровья, Лупаков заявил, что готов отдать только десять тысяч, поскольку больше у него сроду не было.

– На баб и кутежи потратился? – осведомился Новоселов, прекрасно знавший о монашеском образе жизни должника.

– Куда потратился – туда потратился… Десять тысяч – последнее слово.

– Жалко, – вздохнул Новоселов. – Будем продолжать убеждать.

Лупаков на это и рассчитывал. Однажды к нему снова пришли спортсмены. Он помахал руками, закричав:

– Все отдам… Но есть предложение поинтереснее.

Рассказав идею, он поглядел на озадаченные лица спортсменов.

– Решайтесь.

– А что, – пожал плечами Карасев. – Может, и стоит попробовать. Только не двадцать, а тридцать.

– Двадцать восемь.

– Черт с тобой, жила…

Так был заключен контракт. Новоселову предстояло умереть. Когда к нему позвонили его гонцы и сказали, что все в порядке, он, не подозревая о подвохе, обрадовался и пригласил гостей на дачу… С деньгами… Когда нож вошел в его тело, он только успел вымолвить: «Как же…» Что он хотел спросить, спортсмены так и не узнали.

…Переведенный в следственный изолятор Карасев два дня отказывался встречаться со мной и продолжал буянить. И напросился-таки. Кинулся на выводного, разбил ему лицо, за что заслуженно и жестоко был избит подоспевшими коллегами пострадавшего. У работников этих заведений есть практика работы с любыми бугаями. При умелом использовании резинового изделия номер 74, по народному – «демократизатора», а если проще, резиновой дубинки, и обширном опыте его использования в камере можно вздуть кого угодно, хоть Мухамеда Али.

После взбучки он присмирел. Попытался было написать жалобу в прокуратуру по надзору за ИТУ, но вскоре понял, что лучше ему не будет. Получил я его на допрос с багрово-синей от побоев физиономией, все еще наглого, но относительно смирного. Тратить драгоценное время я не стал. Допросил в качестве обвиняемого, записал, что он не признается, а потом устроил очную ставку со Строкиным.

– Виталик, они все знают. Нам расстрел грозит, – сказал Строкин. – Надо признаваться.

Вскоре я имел признательные показания второго убийцы. Теперь настало время работать с заказчиком, который продолжал пребывать на больничной койке…

– Интересно, зачем все-таки Нуретдинов побежал устраивать дела спортсменов, если сам непричастен? – задумчиво произнес я.

– Зачем ему лишние люди в деле? Чтобы они раскололись и навесили на него, помимо двести восемнадцатой, еще штук десять составов преступлений?

– И мы, хоть и не правильно все просчитали, выловили-таки рыбок.

– Да. Пираний.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Постепенно мы расставляли по клеточкам (точнее сказать, рассаживали по камерам) основных действующих лиц этой истории. Только Выдрин еще оставался без казенной прописки, и данный факт не мог не печалить меня. Я вообще не люблю мздоимцев, а особенно мздоимцев вельможных, добравшихся до определенных высот, с которых их согнать бывает очень нелегко. С доказательствами преступной деятельности заведующего отделом обкома партии у меня было туговато.

Выдрин с готовностью соглашался, что всячески содействовал процветанию комбината бытового обслуживания, видя в нем структуру, полезную горожанам. Да, несколько лет назад отдыхал в санатории для действующих большевиков, и в соседнем номере жил Новоселов. Встречался там и с Григоряном, но кто может упрекнуть за курортное, ни к чему не обязывающее знакомство? Да, впоследствии выезжал с указанными лицами на охоту, однако что в этом криминального? Никаких подарков, денег ни от кого не брал. Положение свое, дабы помочь кому-либо в чем-либо, не использовал. О том, что на комбинате процветает сеть матерых расхитителей социалистической собственности, не подозревал, да и представить себе этого не мог.

Сдавать Выдрина никто не спешил. Оборонительная позиция казалась моему противнику непробиваемой. Но постепенно я нащупывал в ней слабые места и начинал пробивать бреши. Довольно долго можно расписывать, как это делалось. Кропотливая работа по исследованию всей преступной деятельности, скрупулезное добывание доказательств. Нет прямых доказательств, надо искать косвенные. У меня появлялась уверенность, что на чем-нибудь я сумею дожать Выдрина.

Тем временем месяц проходил за месяцем, объем дела уже начал переваливать за сорок томов, и конца края ему не было видно.

Темным морозным вечером я сидел на работе, закутавшись в пальто и замотав горло шарфом. В прокуратуре два дня назад выключили отопление, и никакие звонки прокурора не могли ничего изменить. Что-то где-то лопнуло, что-то кто-то недовинтил, и теперь так просто с поломкой не справиться. Нужно копать, перекапывать, ударно работать, демонстрировать трудовой героизм и опять закрывать грудью рабочего класса очередную амбразуру.

Холодные пальцы с трудом бегали по клавишам пишущей машинки. Изо рта шел пар. На душе было тоскливо.

Ненавижу зимние вечера, когда в шесть часов зажигаются фонари. Терпеть не могу холод. Особенно такой, от которого не скрыться в помещении. Не люблю его еще больше жары. Мне нужно жить на островах Фиджи, где круглый год температура двадцать пять градусов… Нить обогревателя оранжево светилась и давала совсем мало тепла. Время от времени я отрывался от работы и грел руки у рефлектора. И думал, когда же починят эту теплоцентраль.

– У вас очень холодно, – сказал подполковник Коваленко, заходя в кабинет и отряхивая рукав дубленки от налипшего снега. «Ну, спасибо, глаза открыл».

Коваленко внешне походил на героя тридцатых годов, грозящего пальцем с плаката. «Будь бдителен, враг не дремлет». Сосредоточен, серьезен, коротко стрижен, с удлиненным лицом и сросшимися бровями. Замашки он имел тоже чекистские – немногословен, неулыбчив, внутренне зажат. Такому человеку меньше всего хотелось бы положить палец в рот, рассказать на досуге политический анекдот. Он и был чекистом с Лубянки. Кстати, сотрудник КГБ вовсе не обязан иметь такой вид и такие привычки. Я знал среди них пьяниц, гуляк и шалопаев. Правда, они жили под вечным страхом, что их за какую-нибудь аморальщину заложит собственный коллега. Ходили слухи, что в высшей школе КГБ практикуются рефераты на тему «Психологический портрет твоего товарища».

Коваленко подключился к работе моей группы, когда зашла речь о том, что в преступлениях замешан партийный работник. Чем он занимался, я не знаю. В основном, по-моему, копал московские связи наших врагов. И притом делал это небезуспешно. Когда было желание, гэбэшная система работала очень эффективно. Пару раз он привез довольно точную раскладку по сотрудникам Госплана и одного из союзных министерств, которые брали деньги у Григоряна. Двоих из них мы арестовали.

Полковник скинул дубленку. Он был, как всегда, в отутюженном синем костюме, рубашке и галстуке. Похоже, его морозоустойчивость была куда выше моей. Хоть бы поежился. Нет, сидит в рубашке и костюмчике, нога на ногу. В Антарктиде они, что ли, стажируются?

– Вы, наверное, с новостями? – спросил я.

– Да.

– С хорошими или плохими?

– С плохими, – сухо произнес Коваленко.

– Сильно плохими?

– У вас найдется время прослушать оперативную запись?

Я кивнул. Он вытащил из портфеля магнитофон «Сони» с ладонь величиной. По тем временам такая техника была признаком роскоши, которая из правоохранительных служб доступна была только КГБ. Коваленко нажал кнопку, и сквозь шуршание послышались два голоса. Один я узнал – он принадлежал Выдрину. Кто являлся владельцем второго, бархатного и приятного мужского голоса, мне было неизвестно.

" – Давят! – кричал Выдрин. – Этот долбаный следователь, так-растак (далее нецензурно). Он на меня… Кто он такой? Ты мне скажи, кто он такой, чтобы на меня задираться?.. Вы же пальцем не пошевелите, чтобы это прекратить (нецензурно)…

– Мы работаем в этом направлении.

– Хорошо работаете (нецензурно)! Вот вы, расхитители долбаные, где у меня сидите! В кулаке вы у меня! Работают они (нецензурно)».

Ругался Выдрин такими словами, которые определенно не пристали его служебному положению. Некоторые выражения могли бы составить ему авторитет в любой городской пивной. Судя по речи слова песни «вышли мы все из народа» можно было полностью отнести к завотделом обкома. Было видно, что этот человек с детства приникал к чистому роднику отборнейшей русской ругани.

– Не беспокойтесь…

– Что «не беспокойтесь», мать вашу так-растак?! Меня! В тюрьму! Какой-то сопляк. Какое-то ничтожество, мальчишка, которому понравилось, что он власть уесть может. Диссидент! Рвань!

– Сергей Вельяминович, – укоризненно произнес собеседник.

– Да я с такими людьми на «ты», такие связи имею… А он… Шавка подзаборная решила льва укусить. Не смешно?

– Уже не смешно.

– Правильно. Потому что с вас пользы как с козла молока. Думаешь, меня за горло возьмут, срок дадут и на этом все кончится? Вы меня попомните. Я молчать не буду (нецензурно)!

– Зачем вы так?

– Пожалеете, что пузо чесали лениво, когда работать надо было и вызволять меня. Я вам, оглоедам, устрою.

– Мы делаем все, что можем. Но возможности небезграничны. Не можем же мы заставить прекратить дело, в котором Москва заинтересована.

– Мне плевать на дело! Меня не должно в деле быть.

– Как?

– Размажьте этого следователя, так его растак, в лепешку! В порошок сотрите! Глотку порвите! Закопайте!

– Вряд ли это поможет.

– Поможет… Я так хочу! Хочу, чтобы эта мразь лежала в земле! Чтоб его черви ели! И так будет!..» Коваленко выключил магнитофон.

– Дальше ничего интересного.

– С кем разговаривал Выдрин?

– Это не так важно. Он по делу не проходит. Скажу лишь, что личность в некоторых кругах довольно заметная.

– Из нашего города?

– Нет… Повторяю – это не так важно.

– А где была сделана запись?

– Это тоже неважно. Важно, что на записи…

Гэбэшные оперативники и следователи непосредственно с людьми, с преступниками работают чаще всего слабовато. Заставить признаться, обхитрить, охмурить – тут нахальный, продувной, обладающий опытом работы со всякой мразью опер из отделения милиции даст гэбэшникам сто очков форы. Что же касается технического обеспечения – тут между КГБ и другими службами всегда была пропасть. Технические подразделения госбезопасности позволяли этой организации играть на равных и выигрывать партии у самых лучших разведок мира. Записать разговор по дрожанию оконного стекла с расстояния сто пятьдесят метров, прилепить к куртке человека крошечный микрофон – это Для оперов КГБ труда никакого не составляло.

– Как я должен оценить этот подарок? – спросил я, внимательно глядя на подполковника.

– Скорее всего на вашу ликвидацию будет сделан заказ.

– И выписана накладная.

На шутку Коваленко не отреагировал.

– Человек, с которым разговаривал Выдрин, может без труда найти квалифицированного убийцу. Исполнитель, уверяю вас, будет сильно отличаться от тех приготовишек, которых к вам подослал Грек…

– Куда мне от него деваться?

– Лучше всего было бы передать это дело. Похоже, Выдрин считает вас источником всех своих бед. И не успокоится, пока не рассчитается… Но если вы уйдете отдела, на его требования никто не будет обращать внимания, поскольку вы перестанете представлять опасность, а убивать людей из чьей-то прихоти эти люди не будут – слишком опасно.

Я задумался. На душе стало сразу тяжело. Над головой будто нависла какая-то неопределенная темная масса, готовая обрушиться и поглотить в любую минуту. В который раз замаячила она – тень смерти. Бросить бы все к такой-то материли так слишком много сил, энергии, жизни взяло у меня это дело…

– Нет, невозможно. Я не могу оставить дело. Оно в таком состоянии, что вывести того же Выдрина на чистую воду смогу только я. Другой руководитель группы будет только материалы три месяца изучать… Нет.

– Я попытаюсь выделить вам охрану… И мы попробуем воздействовать на ситуацию другими средствами. Не знаю, получится ли у нас.

– Если не получится – я об этом узнаю первым, – невесело усмехнулся я.

На этот раз Коваленко улыбнулся. Только криво и грустно…

Жить под страхом вынесенного какими-то бандюгами приговора не очень приятно. Кто не был в моей шкуре – не поймет. Все равно что лежать шеей на гильотине и ждать, найдется ли добрый человек, который обрушит нож.

Через три недели после этого разговора в семнадцат часов двадцать минут позвонил Пашка и сказал.

– Подъезжай на проспект Суворова к девятому дому. Тут тебя жмурик дожидается.

– Кто погиб?

– Увидишь.

На проспекте Суворова стояли две милицейские машины. Тело увезли, о произошедшей трагедии говорили пятна крови на асфальте.

– Он оттуда спланировал, с одиннадцатого этажа, – Пашка показал на открытое окно. – Наверное, решил, что он голубь мира.

– Кто спланировал?

– Выдрин… Рожденный ползать летать не может.

– Что он тут делал? Он же в обкомовском доме на Пушкина проживает.

– Квартира принадлежит Соколовой Любови Николаевне. Тебе это имя ни о чем не говорит?

– Ни о чем.

– Заместитель начальника горздравотдела. Начинала путь от зубного врача и всю карьеру сделала исключительно благодаря своему телу. Щедро дарила свои прелести различным начальникам. Талантливая баба. На панели ей бы цены не было.

– Выдрин был ее очередным хахалем?

– Выходит, был.

– Что она говорит?

– Говорит, что понятия не имеет, как он попал в квартиру.

– Где она сейчас?

– В отделении.

Соколова оказалась красивой женщиной лет под сорок с надменным злым лицом. В ее ушах были серьги со здоровенными бриллиантами. Одета она была в строгий, ладно сидящий костюм. Типичная райкомовская и обкомовская проститутка.

– У вас Выдрин никогда не бывал?

– Был один раз года два назад. Обсуждали деловые вопросы.

– Как в квартиру попал?

– Не знаю.

– У него был ключ?

– Не знаю. Я с ним не договаривалась встречаться.

– Я сейчас запротоколирую все, что вы мне говорите, потом уличу вас во лжи и спрячу в камеру за дачу заведомо ложных показаний.

– Что?

– А потом поинтересуюсь, на какие шиши у вас в ушах бриллианты по полтора карата.

– Вы, молодые люди, не знаете, с кем связываетесь. Так что угрожать мне не надо.

– Знаю. Меня и Норгулина ненормальными считают. И арестую я вас, ни секунды не думая.

Я блефовал, конечно. Легче оживить египетскую мумию, чем привлечь кого-то за дачу ложных показаний. Но Соколова приняла все за чистую монету.

– Нам всего-то нужны некоторые подробности не для протокола. Все между нами останется.

Соколова наморщила лоб, просчитывая, как ей вести себя. Наконец решила, что лучше не переть на рожон.

– Мы с ним договорились встретиться в полседьмого. Но он любил приходить пораньше. У него был свой ключ.

– Кто знал о вашей встрече?

– Я никому не говорила. Может, он рассказывал.

Больше мы из нее ничего полезного не вытянули.

Дело велось положенные по закону два месяца. Экспертиза дала заключение, что телесные повреждения, повлекшие смерть, типичны для падения с большой высоты. Опросы соседей ничего не дали. Якобы в это время у подъезда видели какого-то молодого человека, но мало ли кто по улицам ходит. В постановлении о прекращении дела значилось, что несчастный, разочаровавшись в жизни, сиганул из окна и решил таким образом все навалившиеся проблемы. Стресс. Страх заслуженного наказания. Точка. Следствие закончено, забудьте.

И забыли. Все. Точнее, почти все. Мне мысли о Выдрине долго не давали спать. Может, он действительно покончил жизнь самоубийством. Но может быть и другое. Уж не гэбэшнвдси ли решили таким способом специфическую проблему, одним ударом разрубив узел? Мертвый Выдрин не станет учинять разборки с прокуратурой, а главное, не будет болтать языком. Нитки, ведущие наверх, часто лучше обрубить. В интересах государства… А может, с ним разделались собратья по преступной деятельности, которых он обещал вывести на чистую воду…

Прошли годы, и в девяносто третьем в УВД пришла шифротелеграмма. Патруль ГАИ в Балашихе тормознул для проверки машину. При попытке досмотреть водителя тот выхватил пистолет и ранил старшего сержанта, после чего попытался скрыться. Был перехвачен, подстрелен и задержан. Работник ГАИ скончался. Арестованным оказался гражданин Халимов, в прошлом офицер одного из спецподразделений Министерства обороны СССР… На больничной койке, видимо, почувствовав скорое наступление смерти, решил подумать о душе и начал каяться. Он признался в пятидесяти девяти убийствах, совершенных по заказам различных преступных организаций в период с 1982 года. Среди его жертв фигурировало и имя Выдрина. Его он убрал по приказу некоего известного преступного воротилы, умершего от рака в 1992 году. У меня были все основания считать, что воротила являлся тем самым человеком с бархатистым голосом. Неожиданно для себя самого убийца пошел на быструю поправку. Потом весьма загадочно его самочувствие резко пошло на убыль, пока температура тела не пришла в соответствие с температурой окружающего воздуха.

Смерть Выдрина устроила многих. Мертвый человек – самый спокойный человек. Он не будет требовать выполнения обременительных обязательств, не станет угрожать разоблачениями. Мертвый человек – молчаливый человек.